Текст книги "...И вся жизнь (Повести)"

Автор книги: Павел Гельбак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Новый приятель

1

– Кто пустым делам придает важность, тот в важных делах окажется пустым человеком. – Виктор Светаев натянул на голову одеяло, давая тем самым понять, что разговор окончен.

– Протрите глазки, в-ю-ноша, взгляните на часы, время вставать на ножки, – продолжал будить приятеля Анатолий.

– Ну и дал же бог мне попутчика!

– Не бог, а секретариат, – уточнил Толя, – а потом мы же договорились встретиться в райкоме.

– Не придавай значения пустым делам.

– Повторяетесь, сэр.

– Только потому, что ты не осознал всей мудрости изречения древнеримского философа Катона-старшего.

– Если ты еще начнешь цитировать Катона-среднего и Катона-младшего, то мы опоздаем.

Светаев наконец расстался с одеялом, сел на кровати, уставившись на Анатолия, удивленно произнес: – Ну-у?!

– Что ну?

– Ничего не слышал о Катоне-среднем.

– Пробел в образовании, вставай.

– Ага, осмыслил, кинь тапки, жмет невтерпеж…

Надевая тапки, Светаев пожаловался, что во рту погано, словно конный взвод ночевал, и башка трещит.

– Не надо было мешать водку с пивом, – сказал Анатолий.

– Запомни, Толик, никогда не давай людям банальных советов. К этому я мог бы еще кое-что добавить веское, но…

Виктор вприпрыжку побежал по коридору, а Анатолий занялся приготовлением завтрака. Нарезал хлеб, колбасу, налил в стаканы кипятку, пожалел, что не купил заварки, а то совсем было бы неплохое пиршество. Виктор долго не возвращался, и Анатолий стал листать блокнот. Записей мало, не успели встретиться со многими, с кем Ткаченко казалось необходимым поговорить. Два дня в командировке промелькнули незаметно. Вечером надо возвращаться в Принеманск, а в блокноте мало записано фактов и того меньше мыслей. О чем писать – совершенно неясно, ведь полоса.

– На берегу пустынных волн сидел он, дум великих полн, – в дверях появился Светаев, – чего пригорюнился, добрый молодец? Встретил сейчас того типа, что в ресторане называл нас в-ю-ношами, предлагает пойти опохмелиться…

– Ни под каким видом, – испугался Анатолий.

– Примерно так я ему и ответил: с утра не пью, не делаю из водки культа. А в-ю-ноша, кажется, сейчас снова налижется…

– У нас с тобой, Виктор, дел невпроворот. Успеем ли?

– Не доверяйте разочарованным – это почти всегда бессильные. Флобер. Том третий, страница сто сорок пятая… Давай вырезки, которые ты привез из Принеманска, прикинем, что у нас есть. У, да здесь у тебя целый клад. Располагаешь такими богатствами и еще сомневаешься! В этом духе у нас выступит ветеран, это вполне подойдет для секретаря райкома комсомола. Точка зрения директора школы нам известна. Руководитель военно-исторического кружка обещал притащить в гостиницу цифры и факты. Снимки ты возьмешь в редакции, а я смотаюсь в райком партии.

– Я тоже хотел бы встретиться…

– Пойдем строем, с развернутым флагом.

Секретарь райкома партии Станислав Иосифович Курелла оказался интересным человеком – кадровый офицер, бывший фронтовик. Тема военно-патриотического воспитания его по-настоящему волновала. Он говорил о том вреде, который в свое время принесли делу воспитания молодежи пацифистские настроения некоторых работников, ругал книги, авторы которых находят лишь черные краски, чтобы густо измазать ими страницы, касающиеся минувшей войны, а о подвигах, подлинном героизме не пишут – да и сейчас мало пишут о романтике военного дела. Недавно в школе одна учительница додумалась сказать ученику, не подготовившему урока: «Будешь плохо учиться, пойдешь в армию. Института тебе не видать, как своих ушей». А весь класс слушал эту вредную проповедь учительницы.

Анатолий удивленно смотрел на секретаря райкома. Тот говорил сущую правду, которую редко произносят вслух. Действительно, ни старший брат, ни сам Анатолий не думали о службе в армии. Володю призвали – отслужил. Анатолия освободили от службы в армии по состоянию здоровья – не огорчился. Так же относятся к военной службе и некоторые другие сверстники молодого журналиста. Почему? Очевидно, так их воспитали…

– Не кажется ли вам, – вступил в разговор Светаев, – что вы, Станислав Иосифович, рисуете несколько мрачную картину, так сказать, сгущаете краски? Боюсь, что редактор сочтет такое интервью антипатриотичным. Вы лучше расскажите о праздниках допризывников, о том, какие наказы дают будущим воинам родители, как в районе воспитывают допризывную молодежь, о работе ДОСААФ.

– Такими материалами мы располагаем, – ответил Курелла, – вам их дадут в орготделе. Но газете следовало бы глубже разобраться в вопросах военно-патриотического воспитания. Надо честно посмотреть на вещи. Возможно, это звучит несколько непривычно для нашего слуха, но среди определенной части молодежи укоренились пацифистские настроения. Не случайно на некоторых плакатах образ голубки заслонил фигуру воина. Многие люди привыкли к тезису, что войну можно предотвратить, и забывают, что она может в любое время разразиться нежданно-негаданно…

– И тогда наша молодежь с честью и достоинством выдержит суровый экзамен, окажется достойной своих героических отцов. Вспомним остров Даманский, – перебил Светаев.

– Я не ставлю под сомнение патриотизм нашей молодежи. Но сегодняшние недоделки могут нам дорого стоить. К войне надо готовиться в мирное время. Передайте редактору, что мы хотели бы чаще читать в газете статьи о мужестве воинов, их находчивости, о подвигах солдат и офицеров, совершенных не только на фронтах, давно, а сегодня, сейчас, в мирных условиях. Мне не приходилось читать в «Заре» статей, воспевающих труд военных моряков, летчиков, танкистов, артиллеристов, ракетчиков…

– Вы правы, товарищ Курелла. Это серьезное упущение газеты, – согласился Светаев, – мы обратим на него внимание редколлегии и редактора.

– В газете нередко можно прочитать о том, как работают вузы, каких специалистов они готовят, а вот о военных училищах почему-то не пишут. И зря. Надо привлекать внимание старшеклассников к военным училищам.

– Видите ли, Станислав Иосифович, – снова перебил секретаря райкома Светаев, – газете себя бичевать в этом номере неловко. Праздничный номер, посвященный Дню Советской Армии, а мы себя, как офицерская вдова, сами пороть станем, да еще и слезы в два ручья: «Простите нас, окаянных, не писали, проморгали, больше не будем». Вроде бы и не симпатично получается.

Анатолий не мог понять, что вывело из равновесия Виктора Светаева, почему он так агрессивно настроен. Но ведет он себя вызывающе, – надо бы вмешаться, перевести разговор в более спокойное русло. Не успел Анатолий еще придумать, какой вопрос задать, как сам должен был отвечать.

– А теперь разрешите полюбопытствовать, – спросил Станислав Иосифович, – вы сами в армии служили?

– Наша биография к делу не относится, – отпарировал Виктор.

– Я с тобой не согласен, Виктор, – вступил в разговор Анатолий, – вопрос уместен, и отвечать на него мне приходится без рисовки: в армии еще не служил. Подвело сердце…

– Напрасно ваш товарищ взъерепенился, – заметил Курелла, – я не в укор спросил… Только мне показалось, что товарищ Светаев сам не очень-то представляет армейскую жизнь, смысл воинской службы, и поэтому ему трудно будет писать о военно-патриотической работе…

– Об этом я тоже могу доложить редактору, – с вызовом произнес Виктор.

– Пожалуйста, – согласился Станислав Иосифович. – Если сочтете нужным. Еще у вас ко мне вопросы будут? Нет. Тогда попрошу, передайте привет товарищу Криницкому…

– А кто это такой?

– Ваш новый главный редактор. Вчера на бюро обкома утвердили. Мы с ним в одном артдивизионе воевали.

Светаев и молодой Ткаченко гадали, что могло произойти в редакции за время их непродолжительного отсутствия.

– Неужели у нас было затишье перед бурей? – недоумевал Виктор. – В обкоме партии похвалили редакцию за инициативу – организовали контрольные посты на ударных стройках области.

– И даже «Правда» отметила удачный номер «Зари Немана», в котором были напечатаны письма читателей «Ленин в нашей жизни», – напомнил Анатолий.

– Глебов, конечно, звезд с неба не хватал, – вслух продолжал размышлять Виктор, – но политическое чутье у него было. Да и в обкоме он свой человек…

– Ничего не пойму. Может быть, Курелла что-нибудь напутал, – высказал предположение Анатолий.

– Нет. В таких случаях не путают. Как думаешь, что представляет собой новый президент редакционной республики? Информация у нас весьма скудная – артиллерист Криницкий, – этого очень мало.

Анатолий вспомнил, что когда-то, давным-давно, в «Заре» вместе с отцом тоже работал Криницкий, заведовал каким-то отделом. Они с отцом даже вместе пьесу писали. Но тот – корреспондентом не то в Риме, не то в Париже…

– Эка хватил, старик, из Парижа да в Принеманск. Такого на свете не бывает. Но что зря гадать на кофейной гуще… Прошу прощения за банальное сравнение, – Виктор отпил глоток кофе, заглянул в чашку, поморщился, – нет, в этом очаровательном заведении, именуемом рестораном, гущи в кофе не бывает. Гадание на кофейной гуще отменяется. Как ты думаешь, не очень ли невежливо мы разговаривали с этим артиллеристом?

– Каким артиллеристом? – не понял Анатолий.

– Наша профессия требует большей сообразительности. Куреллой. И чего это нас занесло?

– До сих пор не пойму, какая вожжа тебе под хвост попала?

– Констатирую банальное выражение. Ты в руках никогда не держал вожжей, понятия не имеешь, где у лошади хвост. Образ почерпнут из сочинений предков.

– Нет, в самом деле, какого лешего ты так разговаривал с секретарем райкома?

– Мне показалось, что он смотрит на нас неодобрительно, как на гражданских пижонов. Я же привык, что представителей прессы уважают. Он из себя корчит невесть что… Видите, его волнует неуважительное отношение к погонам, при виде офицеров юноши и девицы не становятся «во фрунт» и не кричат «ура!», не льют слезы умиления. Оказывается, ему не нравятся романы о войне. Я все ждал, что он заговорит о Ремарке, как о пацифисте. Беспокойный секретарь!

3

В поезде, едва прикоснувшись головой к подушке, Виктор заснул. Анатолий вслушивался в его могучий храп и злился – сон не шел. Было все – и мерное покачивание вагона, и пресловутый «перестук колес на стыках рельс», и полумрак купе – только сон не приходил. Болела голова от выпитого вина. Чашка кофе, которая, по словам многоопытного Светаева, как рукой должна была развеять алкогольные пары, не помогла. А может быть, она и явилась причиной бессонницы? Анатолий никак не мог удобно улечься – то полка казалсь жесткой, то подушка маленькой, то сползало одеяло. Читать нельзя – свет в купе выключили.

Стал вспоминать все, что было за эти двое командировочных суток, споры с Виктором. Он, казалось, без особых усилий мог разбить любые доводы Анатолия, в новом свете показать обыденные явления, оспорить то, что не подлежало сомнению, и высмеять – считавшееся святым.

– Зри в корень, – поучал Виктор, – и ты увидишь, что не все белое – светлое, а черное – мрачное. Вдумайся, почему каждое человеческое свойство в нашем языке получило одно наименование отрицательное, другое – положительное. Об одном и том же человеке можно сказать – скупой и бережливый, трус и осторожный, глупый и непосредственный, «трепач» и фантазер, взбалмошный и страстный. Читая газеты, книги, ты не принимай все на веру, в готовом виде, а думай, думай, какую оценку каждому фактику дать – порицать или хвалить. Только в таком случае ты сможешь стать самостоятельной личностью. Человек должен иметь свою волю, свои твердые убеждения. Подчеркиваю, свои, а не чужие, тысячи раз повторенные и взятые тобой напрокат. Воля может и должна быть предметом гордости гораздо больше, чем талант. Способность рассчитывать среди осложнений жизни – это печать большой воли, – говаривал автор «Человеческой комедии», а он-то лучше других знал цену человеку.

Соглашаясь с Виктором, молодой журналист не замечал, как, поддаваясь очарованию его гладкой речи, взрывной силе фраз, он утрачивал свою самостоятельность, подчинялся чужой воле. В последнее время, в особенности после статьи о школе, Анатолий наконец поверил в свое журналистское призвание, а Виктор, походя, снова внес смятение в душу, снова заронил сомнения, снова возник осточертевший вопрос: «Свою ли тропинку на земле протаптываю?»

– Призвания, старик, между делом не определишь, – поучал Виктор, – десять, двадцать раз жизнь тебе по морде даст, шишек наставит, прежде чем оценит твою стоимость. Призвание можно доказать, только жертвуя всем, прежде всего своим покоем и благополучием. Беги, беги из Принеманска к чертовой бабушке, хватит держаться за папины штаны…

– Почему беги, – слабо отбивался Анатолий, – откуда ты взял, что я держусь за папины штаны? Большинство людей живет семьями, держится за родные места. Мы с гордостью пишем и говорим о рабочих династиях, потомственных артистах, врачах…

– И это ты считаешь положительным. Отец долбал уголь, и сын под землю лезь, дед ставил клизмы, и внук пусть ставит. Скукота. Каждый свое ищи, каждый сам должен завоевать свое место под солнцем. Упорство и только упорство дадут тебе оружие, с которым ты сможешь идти по жизни, не склоняя головы.

Что это, обычная болтовня Светаева или волнующие его проблемы? Анатолий терялся в догадках. Чем громче храпел Светаев, тем сильнее злился молодой Ткаченко. Мысленно обзывал Виктора краснобаем, а себя оболтусом за то, что развесил уши и принимал болтовню товарища за чистую монету. Теперь он постарался переключить мысли на другую волну. Как там Женя? Мало он думал о ней в последнее время. Пора, давно пора определить отношения с ней. Сделать это надо сейчас, завтра, послезавтра. А почему, собственно говоря, такая спешка? К другу надо спешить, когда твоя помощь ему больше всего нужна! Верно. А у Жени беда. Причем здесь беда. Без Жени Печаловой ему пасмурным покажется даже солнечный день. И все-таки страшно на всю жизнь связывать свою судьбу с судьбой другого. Интересно, что бы ответил на эти вопросы Светаев. Но лучше, пожалуй, его не спрашивать. Ответ надо найти самому – это так же очевидно, как и то, что женщина сама должна рожать и никто ей не помогает вынашивать плод.

В купе вспыхнул свет. Приближался Принеманск. Виктор громко зевнул, потянулся:

– Проснулся, старик? Знаешь, какие первые слова произнесли бы звери, вдруг заговорив по-человечески?

– Какие?

– Заяц, зайдя в ресторан, потребовал бы: «Официант, подайте мне жаркое из охотничьей собаки!»

– Остроумно, Виктор, но я это уже где-то читал.

Падение Анатолия Ткаченко

1

Такого разноса Анатолий не ожидал. Полосу о военно-патриотической работе написали быстро. Помогла сноровка Виктора Светаева. Он умело использовал вырезки из старых газет, другие материалы, которые молодому Ткаченко советовал прочитать его отец. Получилось живо, гладко. Анатолий долго писал интервью с секретарем райкома. Хотелось более полно выразить его мысль, но Виктор все переписал заново:

– Пойми, в-ю-ноша, не все, что слышишь, надо тащить в газету. Мало ли что в беседе скажет секретарь райкома партии…

В секретариате готовили праздничный номер, посвященный Дню Советской Армии, торопились, и материалы, написанные молодыми журналистами, без задержки отправили в набор. Потом разразился скандал. Новый редактор снял полосу, как бездумную, и Соколов не знал, чем заполнить освободившееся место.

Утром только и было разговора, что о провале Светаева и молодого Ткаченко. Ответственный секретарь, который подписал материалы в набор, напустился на молодых журналистов. Говорил, что они подвели коллектив, что по их вине праздничный номер вышел скучным и серым.

– Разве такой номер надо было подготовить в честь нашей героической армии! – с пафосом заметил на летучке заместитель главного редактора Герасим Кузьмич. – Уж больно мы доверяем молодым журналистам. Пусть даже они способные – этот Светаев и сын Павла Петровича, но разве им по плечу подготовить полосу для праздничного номера? Тем более в командировке, когда надо самому мозгами шевелить, а папы рядом нет…

– Причем здесь отец? – не выдержал Анатолий, – я и сам не маленький!

– Помолчите, товарищ Ткаченко, – грозно насупил брови Герасим Кузьмич, – нельзя злоупотреблять нашим добрым отношением к вашему отцу, а вы не цените нашего терпения. Вы мальчишка, а позволяете себе говорить высокомерно со старшими товарищами. Вы не постеснялись даже у меня в кабинете вести себя по-хулигански.

– Вы же тогда в передовой неправильно написали…

– Вот видите, – развел руками Герасим Кузьмич и повернулся к Криницкому, – я думаю, что новый редактор проявит принципиальность и сделает необходимые оргвыводы из вашего поведения и недобросовестной подготовки материала к праздничному номеру.

Криницкий, подводя итоги обсуждения, пытался несколько смягчить критические замечания. Он сказал, что виноваты не только молодые журналисты, но и работники секретариата. Такую полосу лучше было поручить писать людям, прошедшим армейскую школу. Молодые, которые ни разу не переступали порога казармы, изложили банальные мысли, а то новое, что вошло нынче в жизнь армии, о чем им говорили люди опытные, упустили…

Виктор Светаев толкнул в бок приятеля по несчастью и написал в блокноте: «Секретарь – артиллерист. Вот откуда ветер. Курелла рекомендован первым секретарем Принеманского горкома»…

– Ну и черт с ним, – вслух произнес Анатолий.

На него оглянулись сидевшие впереди сотрудники редакции. Герасим Кузьмич погрозил авторучкой:

– Ведите себя прилично, Ткаченко. Не мешайте говорить главному редактору. Или вам критика не по нраву…

Да, критика явно пришлась Анатолию не по нраву. До сих пор его чаще уговаривали, а он сопротивлялся, его призывали к бо́льшей активности, называли способным. А здесь сказали столько неприятного, и кто? Герасим Кузьмич! Он же двух слов связать не умеет. И все-таки парень чувствовал, что выступавшие во многом были правы. Это, пожалуй, больше всего и огорчало. Полосу они писали тяп-ляп, без души, выхолостили интервью с секретарем райкома партии. Допустим, сделал это Светаев, но Анатолий не возражал. Как он мог других агитировать служить в армии, когда сам не рвется надеть солдатскую форму? А какое он имеет право оставаться журналистом? Написать заявление, и дело с концом.

Анатолий положил перед собой чистый лист бумаги и размашисто написал:

«Главному редактору „Зари Немана“…»

В это время в кабинет вошел Светаев.

– Чего пригорюнилась, красная девица?

– Не плясать же мне от радости.

– Но и нос нечего вешать. Пойдем в «Бочку».

– Пойдем, – согласился Анатолий.

2

– Толя все еще не пришел? – в пятый раз спросила Тамара Васильевна.

– И не звонил, – снова ответил Павел Петрович, – где он задерживается?

Беспокойство в квартире Ткаченко нарастало. Парень ушел утром на работу, и вот скоро двенадцать ночи, а он не подает о себе никаких вестей. Павел Петрович звонил в редакцию, но там сказали, что после обеда никто Толика не видел. Вначале отец предполагал, что сын выполняет какое-нибудь редакционное задание, но сейчас, когда близится полночь…

Раздался телефонный звонок. К трубке одновременно протянули руки Тамара Васильевна и Павел Петрович.

Позвонила официантка из ресторана «Бочка». Осведомившись, это ли квартира товарища Ткаченко, она сообщила, что Анатолий с товарищем крепко выпили. Пора закрывать ресторан, а парень куролесит.

– Боюсь, как бы не попал мальчик в вытрезвитель, – высказала опасение официантка и повесила трубку.

Павел Петрович стал торопливо одеваться.

– Возьми нитроглицерин, – посоветовала Тамара Васильевна.

– Ладно.

К ресторану «Бочка» Павел Петрович подошел, когда дюжий швейцар провожал последних посетителей. Издали он увидел сына. Анатолий, стоя у дверей ресторана, пытался надеть пальто. Светаев держал пальто за воротник и приговаривал:

– Сюда ручку суй, в-ю-ноша…

Ткаченко подошел к молодым журналистам. Сын посмотрел на отца, как на привидение.

– Пойдем, Анатолий, – стараясь подавить раздражение, попросил Павел Петрович.

– Ты?! – обращаясь к Светаеву, Анатолий зло сказал: – Полюбуйся – мой папочка. Зачем ты здесь, что тебе надо? – этот вопрос уже был задан отцу.

– Пойдем домой…

– Иди ты… – Анатолий оборвал фразу на полуслове и с пьяным упорством повторил:

– Что тебе здесь нужно?

– Ты мне нужен.

– А что ты от меня хочешь? – упершись ладонями в бока, спросил Анатолий.

– Хочу, чтобы ты сейчас пошел домой!

– Толь-ко и все-го, – по складам произнес Анатолий. – Виктор, слышишь, он хочет, чтобы я шел домой.

Светаев похлопал младшего Ткаченко по плечу и тоже посоветовал идти домой.

– Убери лапу, – грозно заявил Толя, – слышишь, убери свою лапу.

Ткаченко, не в силах сдержать раздражение, схватил сына под руку и потащил к себе.

– Что, ты меня силой!..

Анатолий, дыхнув в лицо отца перегаром, вырвался из рук и неожиданно побежал вверх по пустынной улице.

– Подожди, куда ты? – Павел Петрович засеменил за сыном.

Анатолий бежал легко, словно и не был пьяным. Он быстро удалялся в своем развевающемся на ветру пальто. Затем вовсе скрылся в темноте.

– Куда же это он? – приложив руку к сердцу, переводя дыхание, спросил темноту Павел Петрович. Что-то оборвалось в груди, и он почувствовал себя покинутым, беспомощным стариком.

– Куда он? – переспросил из темноты голос Светаева. – Думаю, в самостоятельную жизнь.

– Это вы, вы его споили, – ринулся на Виктора Павел Петрович.

– Пил, предположим, он сам, а не держаться за ваши штаны посоветовал ему я. Разве не пора парню становиться самостоятельным? – с вызовом спросил Светаев.

– Идите вы к… – Павел Петрович грубо выругался, чего с ним уже давным-давно не бывало.

3

Анатолий очнулся в вагоне поезда. Он спал на жесткой полке, подложив под голову пальто вместо подушки. Незнакомый парень убирал постель с противоположной полки. Увидев, что сосед проснулся, он беззлобно спросил:

– Очухался?

– Куда мы едем?

– Скоро Морская, пора вставать.

– Морская?! Почему, собственно говоря, Морская? – Анатолий стал восстанавливать в памяти события минувшей ночи. Цельной картины не получалось. Ресторан… Выплывшая из темноты фигура отца… Бег па улицам ночного города. Вокзальная толпа. Кричит громкоговоритель: «Пассажирский поезд уходит через тридцать минут…».

– Ты что не встаешь, – пора, – поторопил сосед, – или, может, еще не протрезвел?

– Мне встать недолго, – мрачно ответил Анатолий, – багажа нет. А трезв я, как стеклышко…

– Матовое стеклышко. Ты зачем в Морскую едешь?

– На работу устраиваться… Рыбаком хочу.

– Рыбаком? А мамочка тебя отпустила? – парень презрительно оглядел Анатолия. – Небось, физическим трудом никогда не занимался.

– Ну и что!

– Ничего. Какая у тебя профессия?

– Допустим, журналист…

– Вот и возвращайся домой, получай в редакции командировку, тогда милости просим к нам на судно. Посмотришь, как эту рыбу добывать…

– Ты кто?

– Механик БМРТ.

– Вот здорово. Возьми к себе на траулер.

– Если бы я хотел, все равно не смог бы этого сделать. А я и не хочу. Какой же ты рыбак? Нам сильные люди нужны. А ты… Нет, не подойдешь.

– Это почему же? – обиделся Анатолий.

– Видать, характер хлипкий.

– Почему ты так решил? – все еще продолжая сердиться, спросил Ткаченко.

– Ты что думаешь, первый раз я пьяного хлюпика видел? Характер вчера показывал. Всех к черту. Сам пробью себе дорогу… У нас всех к черту не пошлешь. Без людей ты и копейки не стоишь. Так, салака.

В отделе кадров тралового флота тоже не выразили восторга при появлении Анатолия. Попросили документы. Он протянул редакционное удостоверение. Единственное, что было в кармане.

– Вы что, к нам в командировку? – удивленно спросил инспектор по кадрам.

– Нет, сам по себе. Хочу работать.

– Значит, пленила морская романтика. Ну что ж, заполните анкету. Месяца через три, если пройдете проверку…

– Как это через три… – Анатолий засунул обратно в карман удостоверение и пощупал скомканную бумажку. Машинально достал ее, распрямил. Три рубля. Весь его капитал. Не много. И на несколько дней не хватит, не то, что на месяцы.

Работник отдела кадров продолжал перечислять документы, которые должен представить человек, желающий получить работу на судах, ведущих промысел в далеких морях и океанах. Собственно говоря, Анатолий и сам должен был догадаться, что каждого, кто приходит в отдел кадров, на судно сразу не пошлют. Проверить надо, что за человек. А у молодого Ткаченко нет ни паспорта, ни комсомольского билета, ни трудовой книжки, ничего, что могло бы удостоверить его личность. Кроме редакционного удостоверения. Почему журналист вдруг хочет стать рыбаком, как он оказался в Морском?

Что же делать, куда податься? Вернуться в Принеманск? Глаза куда денешь. Опять амбиция. Мать места себе не находит. Отец обиделся. Какой черт его вчера попутал хамить отцу? А Женя? Вот ей и позвоню, она поймет.

Междугородняя долго не соединяла с Принеманском. Наконец он услышал голос Жени. Никогда он не казался таким дорогим, любимым…

– Толенька? Наконец-то, мы так волновались. Папа звонил… Как же ты оказался в Морском?..

Анатолий ответил что-то нечленораздельное, попросил поговорить с матерью, пусть вышлет на обратный билет денег. Приедет, все объяснит…

4

Раза три Анатолий наведывался на почту. Девушка, сидевшая за окошечком, на котором было написано «До востребования», приветливо отвечала:

– А вам пока еще пишут…

– Сколько времени нужно, чтобы по телеграфу пришел перевод из Принеманска в Морскую?

– Когда как. Может, два часа, а может, и пять. Наведайтесь позже.

Кончился не по-весеннему теплый день. Анатолий, устав, решил дождаться на почте пока наконец не пришлют деньги. Перекинув пальто через руку, он снова подошел к знакомому окошечку.

– Вот теперь есть, – улыбнулась девушка и протянула пахнущую клейстером зеленую бумажку, – только что получили. Напишите номер паспорта, кем выдан, сумму прописью…

– У меня нет с собой паспорта.

– Как же так?

– Уехал и забыл. Может, вас устроит удостоверение?

– Правилами запрещено, но если вы за меня заступитесь, когда начальник станет взыскивать…

– Клянусь.

– Оформляйте.

Пока Анатолий заполнял документ, замурзанный мальчишка лет десяти схватил его пальто, неосторожно оставленное на спинке стула.

– Ты это куда, паршивец! Товарищ Ткаченко, ваше пальто, – крикнула девушка из-за окошечка.

Полная женщина с авоськой, набитой батонами и бутылками с молоком, схватила мальчишку за плечо:

– Ворюга. От горшка – два вершка, а туда же. Куда только родители смотрят?

– В милицию его, в милицию. Там дознаются, кто его научил воровать, – посоветовал парень с комсомольским значком на борту пиджака.

– Что за шум, – весело сказал Анатолий, – это мой пацан. Я его и попросил подержать пальто.

– Тогда другое дело, – разочарованно произнесла женщина и отпустила мальчишку.

– Извините, я подумала, – стала оправдываться девушка, протягивая Анатолию двадцать рублей, посланные отцом по телеграфу.

Воришка понял, что незнакомый парень спас его, но не до конца поверил ему. Когда вышли на улицу, он стал усиленно шмыгать носом, моргать глазами, пытаясь выжать слезу:

– Ты меня в тюрьму поведешь, да?

– Охота мне на тебя время тратить.

– Я больше не буду, дяденька.

– Как тебя зовут, племянничек?

– Сергунька.

– Лопать хочешь?

– Еще как.

– Я тоже. Пошли в ресторан.

– Я? – удивился мальчишка. – У меня денег нет.

– Угощаю, – и вспомнив Светаева, спросил: – Признавайся, любишь жаркое из охотничьих собак?

– И котлеты тоже.

5

Старшие Ткаченко не пустились в пляс, когда на пороге квартиры появился Анатолий со своим подопечным.

– Как же это ты так, Толечка?

– Толечка, Толечка, – перебил жену Павел Петрович. – Кому нужны его объяснения… Такого позора…

– Дурак я, и сам это понял, – склонил голову Анатолий, – устраивает тебя такое признание? Или, может быть, мне пасть на колени? Впрочем, вместо одного дурня, ты видишь теперь перед собой полтора. Вот и его я к вам притащил.

– Боже мой, – всплеснула руками Тамара Васильевна, – а это еще что за явление? Да на нем ни одного чистого местечка нет.

– Отмоем, мамочка. Познакомились мы на почте в Морском, в момент, когда сей гражданин пытался совершить поступок, явно не совместимый с моральным кодексом советского человека.

Более подробный разговор состоялся за обеденным столом. «Сей гражданин» после того как был отмыт в ванной, облачен в чистое белье Анатолия и его свитер, сиял словно шар на новогодней елке. Закончив единоборство с двумя котлетами и жареной картошкой, гость удовлетворенно заявил:

– Я уже сыт.

– Раз сыт, тогда будем знакомиться, – предложил Ткаченко-старший, – меня зовут Павел Петрович, можешь называть дядей Павлом.

– Дядей? – удивился гость и ткнул пальцем в Анатолия, – он – дядя, а ты – дедушка.

За столом засмеялись. Павел Петрович кивнул в сторону жены.

– Вот она – бабушка Тамара.

– Нет, – замотал головой гость, – тетя. Бабушка – это когда старая, а тетя молодая.

Тамара Васильевна рассмеялась:

– Съел, старый дед?

– А ты, оказывается, пацан, дипломат.

Мальчишка замотал головой:

– Не угадали. Сергунька я.

– Значит, Сергей-воробей будем тебя звать.

– Это только мальчишки так дразнятся, – беззлобно заметил тот, – папа меня всегда Сергунькой называл, а мать, как пьяная напьется, «обормотом» прозывала, а когда заплачет, то «горем сирым»…

– Где же твои родители? – спросила Тамара Васильевна.

– Отец помер, а мать спилась. Вот и загудела в дальние края, как чистая тунеядка…

Чудовищно, страшно звучало в устах мальчика «чистая тунеядка» в соседстве со словом «мать».

История, рассказанная Сережей с пятого на десятое, потрясла взрослых. Коротко она сводилась к следующему: потеряв мужа, мать Сергея утратила человеческий облик. Начала пить, а потом и вести безнравственный образ жизни. Мамины «гости», пьяные драки, скандалы не давали мальчику возможности учиться, нормально развиваться. Вмешались соседи, милиция. Дело кончилось судом. Мать лишили родительских прав, выслали из города. Суд не обошел вниманием и мальчика. Было решено направить его в школу-интернат. Но это решение почему-то не выполнили. Из детской комнаты милиции хотели послать его в детский дом, но тоже что-то не получилось. Тем временем недобросовестные соседи оттяпали у мальчика комнату, а его выгнали на улицу. Бездомный, предоставленный самому себе, Сережа бродил по улицам Принеманска, попрошайничал, стал понемногу воровать. Потом решил повидать свет. Ездил «зайцем» на автобусах, поездах, так очутился в Морской, где и встретился с Анатолием.

– Черт знает что! – возмутилась Тамара Васильевна.

– Как же у нас такое могло случиться? – недоумевал Анатолий.

– Ты возьми и разберись, – посоветовал Павел Петрович. – Ты журналист, а это обязывает. Кому, как не тебе, встать на защиту мальчика, обиженного чиновниками.