Текст книги "...И вся жизнь (Повести)"
Автор книги: Павел Гельбак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)
Павел Гельбак
… И ВСЯ ЖИЗНЬ
Три повести об одной жизни
Вильнюс 1980
© Составление, «Вага», 1980 г.
НОЧИ БЕССОННЫЕ
Повесть первая
За меня извинился редактор
1
Бог жил на Арбате. Его адрес назвали врачи редакционной поликлиники. Они же предупредили: «Бог на метро не ездит. За ним надо посылать легковую машину». Черт бы побрал всех богов. Пора им знать, что идет война и раздобыть машину нелегкая задача.
Но бог нужен мне, а не я ему. Тамару угораздило свалиться в противотанковый ров. Врачи из женской консультации вынесли приговор: немедленно прервать беременность, ребенка все равно не удастся спасти. Единственный, кто может помочь – старейший гинеколог Вяткин. Решаю: не добуду машину – понесу дряхлеющего бога на руках. Он сегодня же должен осмотреть жену. Третий месяц мы ждем сына.
Секретарша главного редактора обрадовалась моему появлению:
– Легок на помине. Главный просил тебя вызвать.
– Разве он уже приехал?
– Выехал.
– Маша, мне нужна машина. Томке плохо.
– Надолго?
– Что надолго?
– Машина.
– На час. Может быть, на полтора.
– Попрошу старика. Никуда не уходи.
В кабинете я уткнулся в свежий номер нашей газеты. Быстро пробежал отчет о пленуме Московского комитета. Раз главный вызывает в такую рань – значит, я что-то напорол. Но что? Пленум окончился в одиннадцать. Диктовал отчет прямо на машинку. Страницу за страницей относили к Максу, а он отправлял их в типографию. Около трех утра на мой стол вывалился снаряд автоматической почты, заряженный полосой с отчетом. Прочитал и остался доволен: всего в меру – фактов, критики, положительного опыта, цитат.
В кабинет вошла Маша.
– Через пятнадцать минут машина в твоем распоряжении. Только не задерживай. Иди к Сергею Борисовичу, ждет. – Уже от дверей предупредила: – Старик мрачен.
Машинально сложил газету, сунул в карман.
В коридорах непривычная для редакции тишина. Еще молчат телефоны, не успели вернуться с заданий корреспонденты, а уборщицы, наоборот, успели выключить пылесосы.
У стенгазеты встречаю первых сослуживцев, тех, кто приходит пораньше, чтобы потрепаться до «летучки». Семен из отдела информации бросается мне навстречу:
– Как живешь, старик, как с этим бороться? – это его излюбленное приветствие. И озабоченно спрашивает: – Зачем тебя к главному вызывают?
Я пожимаю плечами. Семен тянет за руку к стенгазете:
– Смотри, здорово ребята придумали.
Под примелькавшимся названием стенгазеты «Клякса» кто-то написал: «Орган редакции, где курьером тов. Картошкина».
С улыбкой вошел в приемную главного. Маша пожала плечами:
– Нашел время веселиться. Благодарности тебе объявлять не собираются.
Сергей Борисович кивнул мне головой и снял трубку «вертушки» или «кремлевки» – того самого телефона, по которому можно звонить руководителям, минуя секретарш и помощников.
Пока главный набирал нужный номер, я оглядел кабинет. Еще не успели выбросить в корзину тиснутые ночью полосы. Они висели на специальном стенде, пристегнутые никелированными застежками.
– Товарищ Павлюков? – спросил у невидимого собеседника главный. – Это из «Красного знамени». Вы читали сегодня отчет о пленуме эмка? Нет? Я должен перед Вами извиниться. По моему недосмотру неправильно напечатали Вашу фамилию…
Вот где собака зарыта: переврал фамилию секретаря горкома партии. Лихорадочно листаю блокнот. Ведь всех членов президиума собственноручно переписал по моей просьбе заведующий особым сектором горкома. Вот и его записка. Ясно написано: «Павлюченко», а не «Павлюков». Значит, не моя вина.
– Вполне возможно, что корреспондент думал о снайпере Людмиле Павлюченко, когда писал отчет, – хохотнул в трубку главный. – Еще раз прошу извинения.
Трубка главного легла на рычаг.
– Можешь ехать, старик.
– Я хотел бы объяснить, Сергей Борисович.
– Зачем объяснять. Я же извинился.
В приемной меня встретил вопросительный взгляд Маши: «Всыпал?» Мое кислое выражение лица послужило ответом. Возможно, было бы легче, если б отругал.
2
На девять вечера меня вызвали в ЦК партии к инструктору Беркутову. Со Степаном Беркутовым мы знакомы много лет. Вместе учились в институте журналистики. Он даже пытался когда-то ухаживать за Тамарой.
Я позвонил по телефону:
– Что стряслось, Степан?
– Приедете – узнаете. – Как я мог забыть, что в служебном кабинете Беркутов разговаривает только на «Вы».
В бюро пропусков ЦК шумно. Терпеливо выстояв в очереди, узнал, что на меня «заявку еще не спустили».
На черных стекляшках золотом написано, что по телефону звонить можно только по служебным делам и только к работникам ЦК. Черная трубка, сохранившая еще тепло руки предыдущего товарища, сжата в моей ладони:
– Алло, товарищ Беркутов? Я пришел, но пропуск не заказан…
– Ждите.
Звяк. Трубка на том конце провода покоится на рычаге. Ничего не поделаешь. Придется ждать. Сажусь на стул у самых дверей. Единственный свободный.
Большинство посетителей ЦК в военной или полувоенной форме. Здесь лейтенанты в гимнастерках с фронтовыми погонами и генералы в парадных мундирах одинаково терпеливо выстаивают в очередях к телефону и окошечкам за пропусками. Стоят работники министерств и директора заводов, председатели колхозов и ученые, писатели и домохозяйки. Одних из присутствующих ждет выдвижение, других – поддержка в смелых начинаниях, а третьих – нагоняй за упущения в работе… Чего ждет от посещения ЦК эта красивая блондинка, сидящая у стены напротив? В руках у нее книга. Но она не читает. Глаза заплаканы. Я не успеваю додумать, что могло привести ее сюда, как слышу громкий голос, называющий мою фамилию. Подхожу к окошечку, протягиваю партийный билет.
Бесшумно скользит лифт. В коридорах величественная, торжественная тишина, шаги тонут в ворсе ковровых дорожек. Двери, двери, на них таблички с фамилиями. Комната 174. Под стеклом фамилия: «Беркутов С. И.» Как же Степана по отчеству? Тогда, в студенческом общежитии, его называли просто Степкой, а как теперь его величать: Иванович, Иосифович? Кажется, Игнатович. Нет, не помню. Придется избегать обращения по имени и отчеству.
– Здравствуйте, вы меня вызывали?
– Да, садитесь.
Беркутов перекладывает с места на место папки, шелестит бумагами. Из кармана он извлекает кожаный футляр, в нем ключ от сейфа. Звякнул замок. Степан достал картонную папку и захлопнул дверцу.
– Товарищ Ткаченко, Павел Петрович, 1916 года рождения, член партии с октября 1940 года.
– Так точно, – поднялся я со стула.
Он встал из-за стола, шагнул к стене, где висела большая карта Советского Союза. Карта была густо испещрена красными флажками, нанизанными на булавки. Они обозначали пути наступления наших войск. Палец Степана пополз мимо Вязьмы, Смоленска, Минска, пересек реку Березину, остановился невдалеке от польской границы.
– Вот здесь, в Западной области, – с нажимом произнес Беркутов, – вам предстоит наладить выпуск газеты на русском языке. Область эта, как вам известно, недавно, перед самой войной, вошла в советскую семью.
Нарушая торжественность минуты, я перебил Беркутова:
– Я просил послать меня на Украину. Там моя родина. Там я получил образование. Первый рассказ написал по-украински…
– Здесь не торгуются, товарищ Ткаченко. Нам виднее, где лучше использовать того или иного коммуниста. Дайте пропуск – отмечу.
– Я не могу сейчас поехать. Тамара тяжело заболела. Ей нельзя вставать с постели. Сегодня привозил профессора Вяткина. Он говорит, что положение серьезное, нужен полный покой.
Глаза Беркутова потеплели, в них мелькнули искорки сочувствия, вспыхнули и тут же погасли:
– Не прячься за объективные причины, Паша, – и, словно испугавшись, что назвал меня по имени, поднялся из-за стола, заученным тоном произнес: – Нам не нужны справки от врачей.
Когда я взялся за ручку двери, Степан робко произнес:
– Что с Тамарой? Плохо? Жаль, очень печально. Передай привет.
3
Против ожидания Тамара встретила новость спокойно, почти безразлично. Это меня испугало. Она лежала на тахте, устремив глаза в потолок.
– Нет, просто слабость. Значит, будем жить на Западе. Помнишь, когда в 1939 году наша армия начала освободительный поход, ты все рвался поехать туда собкором… Говорят, что там очень красивые места. Кто от вас тогда ездил собкором, кажется, Илья?
Я не ответил, уткнулся в какую-то книгу. Возможно, там и красивые места, но я их не знаю. У меня есть свои города, которые с первых дней жизни стали родными – Кировоград, Киев, Харьков, Одесса… Любой город Украины. Там я буду на месте, там смогу принести больше пользы. Трудно делать газету в крае, где тебе все незнакомо: обычаи, литература, искусство, прошлое. Конечно, все это можно изучить. Но нужно время. Наш корреспондент, участвовавший в боях в этом крае, говорит, что там весьма серьезная обстановка.
– Ты чего молчишь?
– Думаю, Томка.
Резко зазвонил телефон. Сергей Борисович раздраженно сказал: – Черт знает что… Я считал, что ты патриот нашей газеты, а ты бегаешь в Цека, работу клянчишь.
– Наоборот, не даю согласия.
– Мне позвонил Беркутов и предложил, чтобы тебя освободили.
– Но ведь он же мне сказал…
– Есть силы – воюй.
Редакционные ночи
В том году – на стыке войны и мира – я вел записи, думая о будущей книге. Однажды вместо «глава вторая» написал «ночь вторая». Нынче, заметив эту описку, от души посмеялся.
Почему ночь, а не глава?
Наверное, потому, что в ту военную пору, в редакциях мы проводили за письменными столами ночи без сна… Слипаются глаза, голова клонится все ниже и ниже к мокрой полосе, буквы наползают одна на другую, строчки вытягиваются в бесконечную серую ленту. Холодная струя из водопроводного крана приносит бодрость лишь на полчаса.
Я хорошо помню многие статьи, опубликованные тогда в газете. В ушах еще звенят телефонные звонки, слышатся раздраженные голоса читателей, обнаруживших ошибку в номере…
Беглые дневниковые записи лишь напоминают об отдельных жизненных эпизодах, отшумевших спорах, огорчениях… В памяти все становится ярче, контрастнее, многое видится сегодня несколько иначе, чем тогда.
– Нет, в ту пору мы не могли так говорить и думать, – утверждают друзья, знакомясь с моими записями.
– Не могли? Почему же?
– Потому что не знали всех фактов…
Не знали, многого не знали. Но жили мы в неспокойное военное время, были не только свидетелями, но и участниками великих событий. Мы знали, чем живет народ, что его волнует, и об этом писали в своих статьях.
И это тоже факт!
К чему эти отступления? Разве нельзя обойтись без них?
Моя цель – поведать молодым журналистам, которые вместе с моим сыном пришли в редакцию, где когда-то мы растрачивали свои ночи, о том, как жили их старшие товарищи.
Без отступлений, пожалуй, не обойтись, если хочешь взглянуть на прошлое с вершины сегодняшнего дня.
Итак, ночь вторая, хотя описываемые в ней события и начинаются утром.
1
– Или завтра вы будете в Западном обкоме партии, или положите на стол партийный билет!
– Я обратился с ходатайством, состояние здоровья жены…
Разговор состоялся вчера утром, а сегодня военно-транспортный самолет укачивает меня в облаках. Под крылом промелькнули развалины городов, о которых так много в эти дни писалось в газетах, сообщалось в сводках Информбюро.
Среди пассажиров только трое впервые летят в Западную область. Рядом со мной Николай Долинин – международник «Красного знамени», впереди – дочь известного писателя, журналистка из Совинформбюро Ирина Ильинична. Они летят в освобожденный край на несколько дней, чтобы написать очерк для какой-то американской газеты. Николай говорит, что в Штатах живет много эмигрантов из этих мест. У них естественный интерес к судьбам хотя и давно покинутой, но родной земли.
Ирина Ильинична еще в Москве заполнила блокнот множеством легенд о древнем и колоритном городе Принеманске.
Николай обстоятельно познакомился с Западной областью по архивам Наркомата иностранных дел. Принеманск часто упоминался в речах делегатов Лиги наций, долгое время был камнем преткновения в международных спорах, фигурировал в соглашениях, подписанных высокими договаривающимися сторонами.
Для меня Принеманск – географическое понятие. Не успел прочесть даже энциклопедическую справку об этом городе.
Есть среди пассажиров самолета и четвертый, никогда не бывавший на западе. Чуть не забыл о нем. Этот пассажир или пассажирка надрывается в плаче.
С матерью ребенка в аэропорту мы немного повздорили. Она сумела получить билет забронированный для меня. Объяснила это предельно просто: мол, я могу денек-другой посидеть в Москве, вместе с семьей. У нее же кончилось терпение, и ждать она больше не намерена. В Принеманске ее ждет муж. Они давно не виделись. По-своему она была права. Я же помнил напутствие Степана Беркутова. Нарисованная им безрадостная перспектива придала мне смелости, и я тоже получил в кассе билет, предназначенный кому-то другому.
Самолет идет на посадку, лица прилипают к иллюминаторам.
В приземистом, барачного типа здании, именуемом аэропортом, долго кручу ручку телефонного аппарата. По ту сторону провода кто-то несколько раз переспрашивает, чего я хочу, в голосе у него такое удивление, словно я попросил достать звезду с неба, а не прислать на аэродром за будущим редактором машину.
– Лучше добираться до города с какой-нибудь оказией, – советуют в управлении делами обкома, – вернее.
– Старик, как живешь и как с этим бороться, – скаля зубы, произносит Долинин излюбленное выражение Семена, а у меня щемит сердце. Встретили, называется!
Возле аэропорта стоит пролетка. Извозчик в каком-то допотопном наряде, который я видел раньше разве что в кино, дремлет на облучке, – кажется, так называется место водителя конного экипажа.
– Что ж, господа, – широким жестом приглашает Николай, – отправимся путешествовать в прошлое.
2
Цокают копыта, подрагивают, кланяются развалины домов, неторопливо проползают пригородные рощи, с холма видны железнодорожные пути. Там деловито отдуваются паровозы, лязгают буферами длинные воинские эшелоны. Скоро, наверное, возобновится пассажирское движение между Москвой и Принеманском.
Перед глазами лицо Тамары. Провожая меня, она держалась бодро, даже улыбалась. Я-то знаю, ей совсем не сладко: оставаться в таком состоянии одной в Москве. Хорошо еще, что ее подруга из института согласилась на время перейти из общежития в нашу комнату.
Проезжаем мимо развалин, мимо маленьких домишек, похожих на тот, в котором мы жили в кубанской станице. Было это давно. Сразу после женитьбы. Вызвали меня в обком комсомола и вручили путевку на работу в газету политотдела МТС. В ту пору Тамаре очень не хотелось уезжать из родного города. Она плакала, старые ее тетки шептали что-то насчет нитки и иголки, что мужа нельзя оставлять без присмотра. После города Горького оказаться в такой дыре, как та станица, – радости мало. Грязища, пыль. Потом ездили много. В «Красном знамени» собственным корреспондентам не давали засиживаться на одном месте. Промелькнули, как станции в пути, Забайкалье и Сибирь. Из Иркутска получил назначение в Баку. Из Азербайджана просился на родную Украину. Направили снова в Горький, Томка радовалась. Казалось, круг замкнулся. Затем кому-то пришла идея выдвинуть меня в аппарат редакции. Вписалась строчкой в автобиографию Москва, а теперь вот – Принеманск.
За годы странствий жена наловчилась быстро паковать наш нехитрый скарб, при минимальных затратах обживать квартиры (если они были) в новых городах. Нигде мы не обзаводились мебелью. Во-первых, хронически отсутствовали деньги, во-вторых, не было уверенности, что когда-нибудь начнем оседлый образ жизни. Чаще всего довольствовались тем, что оставалось в наследство от предыдущего корреспондента.
Принеманск – другое дело. Сюда я приехал не собкором, а заместителем редактора газеты. Фактически редактором, ибо мой шеф, старый коммунист из Западной области, работавший здесь в подполье еще во времена господства пилсудчиков, вряд ли сможет приступить к работе. Год назад он был ранен под Орлом. С тех пор прикован к постели. Он меня принял на московской квартире. Достаточно было взглянуть на него, чтобы не тешить себя надеждой.
– Газету придется организовать и вести тебе одному. Видишь, в каком я состоянии, – сказал редактор, напутствуя меня перед вылетом из Москвы.
В ЦК ВКП(б) тоже сочли нужным предупредить:
– За газету будем с вас спрашивать. Смидович – человек больной, а вы молоды, здоровьем вас не обделили.
Пролетка трясется по узким улочкам. Слева – красивое здание с колоннами. Очень знакомое, где же я его мог раньше видеть?
– Ратуша? – спрашивает Николай у извозчика.
– То так, – извозчик опасливо покосился на моего спутника, – пан раньше жил в Принеманске?
– Нет, – признался Долинин, – видел это здание на картине.
– А-а, но, но, – погоняет коня извозчик.
Я вспоминаю: действительно, этот дом с колоннами я тоже видел на картине. Мимо него брели толпы понурых наполеоновских вояк.
Снова проезжаем район сплошных развалин. Ни одного уцелевшего дома.
– Скоро центр?
– То так, – односложно отвечает извозчик. – Тут була Торговая улица.
– Много в городе таких бывших улиц? – с нескрываемым беспокойством спрашиваю я.
– Занадто много. – Возница натянул вожжи. – Приехали, панове.
У входа в трехэтажное здание напротив унылой площади – часовой. Он преграждает дорогу:
– Пропуск?
– Мы из Москвы, вот направление из ЦК ВКП(б), нам надо к секретарю, – объясняю я.
– Вам в обком партии надо, а здесь НКВД, не задерживайтесь, тут стоять нельзя.
– Куда идти?
– Вниз по проспекту, там за площадью и обком партии.
Сам виноват. На аэродроме вместо обкома сказал Цека, а извозчик спутал с Чека, теперь тащись по городу с вещами. Хорошо хоть груз невелик. Чемодан только у меня, а у Николая и Ирины портфели.
Во время шествия по проспекту продолжаем разглядывать разрушенные здания, читаем на стенах уцелевших домов торопливые надписи: «Разминировано», «Мин нет».
– Пашка веселый городок выбрал, – посмеивается Николай.
В обкоме встречаем Григория Барановского. Он работал в управлении делами Наркомата. В Москве Барановский не баловал нас своим вниманием, но здесь встречает, как родных. Григорий назначен управделами обкома. Он быстро «организует» машину, дает сопровождающего.
Темным вечером подъезжаем к большому серому дому. Сопровождающий нас товарищ ныряет в подвал и возвращается с усатым дворником.
– Пан Казимир, принимай постояльцев.
– Можно, почему нельзя, можно, – бормочет дворник, прикрывая ладонью колеблющееся пламя свечи.
Идем по узкой лестнице, под ногами хрустит битое стекло. На четвертом этаже дворник долго возится с ключами. Наконец, дверь открыта.
– Паны могут тут отдыхать. В комнатах есть две кровати и один диван.
Чиркаем спичками.
– Нельзя, панове, – предупреждает дворник, – окна не завешены.
Ирина плюхнулась на диван, зашуршали газеты.
– Чур, мое место, мальчики…
Уступив даме диван, мы с Николаем отправились в темноту соседних комнат. Долинин сравнительно корректно ругнулся, очевидно, ему пришлось не по вкусу столкновение с каким-то тяжелым предметом. Мне повезло – вытянутая рука нащупала спинку кровати. Пользуясь правом первооткрывателя, я ее тут же и оккупировал. Вспыхнувший огонек спички слегка осветил мое ложе, но увы, не помог обнаружить на кровати признаков постели. Очевидно, усатый дворник успел стащить ее в питейное заведение. Угасающий огонек выхватил из темноты кипу газет и журналов, сваленных в углу, – отличная постель. Кстати, у меня есть ценный опыт. Несколько лет назад, когда я приехал в Баку собкором «Красного знамени», в квартире, оставленной моим предшественником, тоже была только кровать с голой сеткой и множество газетных подшивок. Тогда мне пришлось несколько ночей спать на газетах. Отправленный из Иркутска багаж шел с черепашьей скоростью.
Обшарив комнаты, Николай Долинин мрачно констатировал, что у пана Казимира плохое зрение: одну кровать он принял за две. Ирина благосклонно предложила выделить Николаю спинку от дивана. Он уволок диванную спинку на кухню. Таким образом, каждый из нас получил отдельный номер. Для военного времени устроились прекрасно.
Усталые с дороги, мы крепко заснули, едва успев принять горизонтальное положение.
3
Луч солнца уперся в лицо. Я повернулся на другой бок и вдруг услышал: бим-бом, бим-бом, бим-бом. В утренней тиши трезвонили колокола. Открыл глаза и обмер. На стене, в позолоченной раме висел портрет Гитлера. Закрыл глаза, снова открыл – портрет не исчезал. Осторожно приподнялся на кровати. Посыпались на пол газеты и журналы. С обложки одного из журналов глядел все тот же человек с низко опущенной на лоб прядью волос и черными усиками под мясистым носом.
– Подъем, – заорал я на всю квартиру, – мы попали в логово зверя.
Оказывается, мои спутники проснулись раньше. Они уютно устроились на диване и листали немецкие журналы. И Николай, и Ирина недурно владели немецким языком.
Днем узнали, что дом, в котором мы заночевали, во время оккупации занимали гестаповцы.
Бывший владелец квартиры, помимо портрета Гитлера, газет, журналов и книг, забыл в ванной бритву, наполовину измыленный кусок туалетного мыла, зубную щетку, а на столе в комнате, где я спал, остался стакан недопитого кофе.
Я рванул со стены раму с портретом Гитлера. Хлопнувшись о пол, она жалобно звякнула стеклами.
– Развоевался, – скептически заметила Ирина, – рама могла бы пригодиться, а теперь придется вставлять стекло. Оккупируй эту квартиру. В Москве такую получить трудно.
Мне предстоит надолго обосноваться в Принеманске, возможно, и отдадут эту квартиру. Тогда можно будет привезти из Москвы Тамару.
– Здесь целая библиотека немецкой периодики, – Николай уткнулся в книжный шкаф. – Советую, старик, разобраться. Издания, выпускавшиеся во время оккупации. Редакции может пригодиться, в целях контрпропаганды…
– Рано об этом говорить, квартира не моя, я здесь – не хозяин.
