Текст книги "...И вся жизнь (Повести)"
Автор книги: Павел Гельбак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)
Сосед
1
Павел Петрович не сразу смог выполнить свое обещание. На него, как он и предполагал, после отпуска навалилась куча неотложных дел. А книги о войне в Испании еще надо было найти. В домашней библиотеке их не оказалось. Лишь неделю спустя после возвращения из Паланги он принес «Испанский дневник» Михаила Кольцова.
– Вот одна из обещанных книг. Может, тебе, Гера, она и покажется скучной. Писатель рассчитывал на более взрослых читателей. Если что будет непонятно – спросишь. Есть здесь несколько страниц, посвященных генералу Дугласу.
Дед полистал книгу, подумал, что все-таки внуку шестикласснику «Дневник» может оказаться не по силенкам, решил немного объяснить, что к чему. Начал разговор и увлекся.
2
Михаил Кольцов перед войной был одним из наиболее известных советских публицистов. В «Правде» да и во многих других газетах и журналах печатались чуть ли не ежедневно его статьи. И всегда с места, где развивались интересные события. Одним из первых советских журналистов Михаил Кольцов оказался и в Испании.
Естественно, что в Мадриде, в других городах, на фронтах революционной Испании военная судьба не раз сталкивала писателя и летчика.
Однако знакомство Михаила Кольцова и Якова Смушкевича состоялось не в Испании. Они и до этого встречались в Москве. Больше того, они жили в одном доме.
Смушкевич, как и другие, охотно читал статьи Михаила Кольцова, особенно любил его фельетоны. Связывала их и любовь к авиации. Как член редколлегии «Правды», Михаил Кольцов командовал агитационной авиаэскадрильей. По его инициативе был построен в ту пору не имевший себе равных в мире агитсамолет «Максим Горький». На борту этой гигантской машины помещались редакция, типография, радиостанция. В общем было все необходимое для проведения агитационной работы.
Правда, нельзя сказать, что летчик и писатель были приятелями. Оба очень занятые люди, они редко встречались вне службы. Разве что на лестнице дома, в котором жили. Встретившись, торопливо здоровались, осведомлялись о здоровье, иногда обменивались несколькими фразами – о погоде, каком-нибудь сообщении, напечатанном в газете.
Нужно тебе знать, что именно Михаил Кольцов первым открыл для страны писателя-коммуниста Николая Островского, рассказал о его героической судьбе, рассказал о готовящейся к изданию книге «Как закалялась сталь». Очерк в «Правде» заинтересовал читателей. Яков Смушкевич, встретив автора очерка, горячо пожал ему руку:
– Спасибо, вы познакомили нас с замечательным человеком. Удивительная судьба, а какое мужество! Вот у кого всем нам надо учиться оптимизму. Скоро выйдет его книга?
– Теперь, наверное, скоро.
– С нетерпением жду. Роман «Как закалялась сталь». Странное название для художественного произведения, вы не находите?
– Точное название – роман о том, как партия, словно сталь, закаляла характеры молодых коммунистов.
– Любопытно будет прочитать.
Михаил Кольцов лукаво прищурился:
– Знаете, я когда-нибудь и о вас напишу, соседушка, мой свет…
– Не выдумывайте, пожалуйста. Что обо мне писать?
Писатель сдержал свое слово. В «Испанском дневнике», как я уже говорил тебе, есть и о Якове Владимировиче и о его друзьях – «курносых», так в Испании называли советских летчиков-добровольцев.
– Почему «курносых»? – удивился Герман.
– В Испанию наши летчики прибыли на советских истребителях «И-15» и «И-16». Испанцы стали называть эти машины «Чатос» и «Москас». В переводе это и значит «Курносые» и «Мушки». Вот отсюда и наших летчиков тоже называли «курносыми». Кроме того, каждому из них, как и Смушкевичу, в целях конспирации были даны не русские, а иностранные фамилии и имена. Чаще всего испанские. Вот и ответ на твой вопрос: «Почему Смушкевич стал Дугласом?»
Когда Михаил Кольцов подарил соседу «Испанский дневник» с автографом, Яков Владимирович очень обрадовался. Он хранил книгу, как дорогую реликвию.
Об «Испанском дневнике» восторженно отзывались виднейшие писатели страны, участники испанских событий. Читатели и критики увидели силу этой книги в ее правде. Михаил Кольцов рассказывал о другой земле, другом небе, другом народе и другой жизни. Но люди Советской Страны всеми своими чувствами были связаны с этой землей и небом. Для Смушкевича «Дневник» стал книгой, которую он не раз читал и перечитывал.
Почитай ее и ты. Кончишь, тогда и поговорим о прочитанном.
3
Мальчик начал читать книгу охотно, но быстро устал. Нет, что ни говори, а «Дневник» Михаила Кольцова не похож на приключенческий роман, его на одном дыхании не прочтешь. Уже после десятой страницы Герман стал заглядывать в середину и конец книги – где же о Смушкевиче? Мешало читать обилие названий, которые встречал впервые, непривычных фамилий и имен незнакомых людей. Да и о самих боях за революционную Испанию он знал очень мало.
Слушать об «Испанском дневнике» Герману было интересно, чтение книги напоминало домашнее задание, подготовку к уроку.
– Читаешь? – поинтересовался Павел Петрович, увидев внука с книгой Кольцова в руках.
– Ты лучше объясни мне, а то я вообще толком здесь ничего не пойму.
– Что ж тебе непонятно?
– Где здесь о Дугласе, не нашел.
– Читай подряд, найдешь.
– Подряд. Так и месяца не хватит.
– Куда же торопиться, читай не спеша.
– Ага. А другие книги и уроки… Ты уж лучше покажи, где читать, поясни…
Дед улыбнулся. Когда Герке было годика три-четыре, он в кино или у телевизора всегда просил: «Дедка, поясни, что я вижу». Вот и сейчас вспомнил это слово: «поясни».
– Пояснить, то есть объяснить, изволь. Вот смотри, эта запись сделана Михаилом Кольцовым в январе. Он рассказывает о воздушных боях в небе Мадрида. Обрати внимание, писатель подчеркивает, что у революционных летчиков был принцип – уходить из боя только тогда, когда противник очистил воздух. Летчики Испании твердо усвоили, что пока соблюдается это правило, враг не будет зазнаваться. Если же хоть раз уйти с воздушного поля битвы, хотя бы даже самым военно-научным способом, но оставив воздух противнику, – не ждите добра. Это нужно тебе объяснить?
– Нет, ясно. Видишь врага – бей его.
– Правильно. Надо сказать, что республиканские соколы твердо придерживались этого правила. Фашистам пришлось сильно сократить свои налеты на Мадрид. Они боялись малыми силами появляться над городом. Если уж идут, то восемнадцать-двадцать машин сразу. Небо закрывают. Ревут моторы. Идут строем, внушительно…
– Вроде как в фильме «Чапаев» психическая атака, да?
– Похоже. Но стоит появиться истребителям с красными полосами на крыльях, знак республиканской авиации, как фашисты бросаются наутек. После каждого такого «психического», как ты сказал, воздушного налета на Мадрид генерал мятежников Франко недосчитывался многих своих воздушных пиратов.
А вот здесь, читай, речь уже идет о генерале Дугласе. Писатель вспоминает о записной книжке летчика, которую тот носил в верхнем кармане простой полосатой тужурки. В записной книжке Дуглас вел учет своим прибылям и убыткам. «Баланс получается более чем активный и даже поразительный, – записывает в своем дневнике писатель. – Знаменитая эскадрилья Рихтгофена сбила за полтора года первой мировой войны сто сорок самолетов».
– Рихтгофен – красный или белый? – спросил внук.
– Летчик германской армии еще в ту войну. Кольцов, вернее сам Смушкевич, заметил, что Рихтгофен и еще пять лучших истребителей сбили сто двадцать самолетов. Остальные летчики эскадрильи всего двадцать. За полтора года не так уж и много. Республиканские летчики Испании сбили за два месяца в одном только мадридском секторе семьдесят германских и итальянских аппаратов (а уничтожить современный скоростной истребитель – это не то, что сбить «летающий гроб» образца 1916 года). В революционной Испании не было ни одного пилота, у которого налет превышал бы сорок часов на одну сбитую машину противника. У лучших бойцов приходилось по семи часов.
Павел Петрович, оторвав взгляд от книги, увидел скучающее лицо внука. Подсчеты, сделанные в записной книжке генерала Дугласа, не заинтересовали мальчишку. Старый журналист перелистал несколько страниц книги Михаила Кольцова. Наконец нашел нужный эпизод, спросил Германа:
– Возле какого города встретил писатель генерала Дугласа?
– Наверное, возле Мадрида, – неуверенно ответил мальчик.
– Точно, под Мадридом в эскадрилье, которой командовал прославленный ас Испании лейтенант Паланкар. Михаил Кольцов заинтересовался асом, задавал Паланкару множество вопросов. Особенно его занимал наделавший много шума прыжок лейтенанта с парашютом на один из мадридских бульваров. Прочтем это место:
«Лейтенант Паланкар – молодой, плотный, с озорными глазами, отвечает тихо, с лукавинкой:
– Как хотите, так и считайте. Конечно, с меня причитается разбитая машина. И я за нее отвечаю. И я ведь, по правде говоря, сам колебался: прыгать ли. Для хорошего бойца чести мало, если выпрыгнешь из самолета, пока его можно хоть как-нибудь использовать. Это вот у итальянцев, у „фиатов“ такая манера: только к их куче подойдешь, только обстреляешь – и уже хаос, дым, сплошные парашюты.
А тут была большая драка, и мне перебили тросы. Машина совсем потеряла управление. Я все-таки пробовал ее спасти. Даже на двухстапятидесяти метрах привстал, отвалился влево и старался как-нибудь держаться на боку. Но ничего не вышло. Тогда, метрах на восьмидесяти, решил бросить самолет. Если, думаю, буду жить, рассчитаюсь…
Прыгнул – и несет меня прямо на крыши. А у меня голова хоть и крепкая, но не крепче мадридских каменных домов. Хорошо еще, что ветер в нашу сторону: при такой тесноте тебя может ветром посадить к фашистам. Опускаюсь и думаю: мыслимо ли быть таким счастливцем, чтобы, например, спрыгнуть на арену для боя быков… Конечно, таких случаев не бывает. Но вдруг подо мною обнаруживается бульвар Кастельяна. Тот самый, на котором я столько вздыхал по сеньоритам… Ну, спрыгнул на тротуар. Самое страшное оказалось здесь. Меня мадридцы почти задушили от радости. Всю куртку изодрали. А за машину я понемногу рассчитываюсь и даже с процентами: четыре „хейнкеля“ уже сбил, бог даст, собьем еще что-нибудь подходящее».
– Разве не интересно? – отложив в сторону книгу, спросил дед внука.
– Интересно, – согласился Герман.
– Раз интересно, то и продолжай дальше сам. Стоит ли тебе объяснять, что и лейтенант Паланкар, как собственно и другие республиканские летчики, летали на советских истребителях, обучали их питомцы Смушкевича, прививали им почерк своего любимого командира.
4
Герман был в восторге – наконец он сам нашел несколько страниц в «Испанском дневнике», где речь шла о генерале Дугласе. Едва Павел Петрович появился на пороге, вернувшись из редакции, как внук бросился к нему на шею:
– Быстрее, быстрее, дедка, я тебе покажу что… Вот о Смушкевиче.
Раскрыв книгу на страничке, заложенной бумажкой, мальчик прочитал вслух:
«Генерал Дуглас, черноволосый, с длинным, молодым, задумчивым лицом, перебирает в памяти два месяца отчаянной, смертельной борьбы за воздух, борьбы с опытным и наглым врагом».
Внук торопливо листает странички. Вот еще одна закладка:
– Здесь об этом немецком летчике Рихтгофене, о котором ты вчера читал. Оказывается, у него в эскадрильи в ту мировую войну служил и сам Геринг. Я узнал – потом он был помощником Гитлера и всей его авиацией командовал.
Вот послушай, что об этом сам Смушкевич говорил: «Нам пришлось первыми в мире принять на себя удар армии, вооруженной всей новейшей, передовой германской техникой. Ведь германская армия имела выдающиеся заслуги во время мировой войны. Воздушный генерал Геринг трубит на весь мир о доблестных традициях истребительной эскадрильи Рихтгофена, в которой он сам служил». Ну, об этом ты мне уже рассказывал.
– Читай дальше.
«Геринговские летчики на германских машинах образца тысяча девятьсот тридцать шестого года – это именно то, перед чем дрожат правительства Парижа и Лондона».
– Стоп! – прервал чтение Павел Петрович. – Запомни: и Англия и Франция, считавшиеся могучими военными державами, дрожали перед воздушными силами гитлеровской Германии. Действительно, авиация у них была очень сильная. В тысяча девятьсот сорок первом году нам пришлось в этом убедиться. Самолеты со зловещими крестами на крыльях вначале господствовали в воздухе. Они бомбили наши города. Уже в первые часы войны горели Вильнюс и Каунас, Минск и Киев, Севастополь. Мы услышали, как воют бомбы.
Многие тогда спрашивали – что делают соколы Смушкевича, ведь мы ими так гордились, где же они?
Гитлеровцы начали военные действия внезапно, по-бандитски. Многие наши самолеты не успели даже подняться в воздух. Гитлеровские стервятники первые бомбовые удары нанесли именно по аэродромам. Потеря многих сотен самолетов в тот период нанесла чувствительную брешь советской авиации, восполнить их потерю удалось не скоро.
– Но давай вернемся к испанским делам. Что это у тебя еще за закладка? – спросил журналист.
Ткаченко открыл «Дневник», где между страницами лежала бумажка, прочитал: «Слава героям воздуха! Фашистские самолеты, сбитые летчиками свободы, свидетельствуют перед миром, что фашизм будет побежден у ворот Мадрида. Да здравствуют пилоты республики!»
– Мадрид все-таки фашисты взяли, – с грустью в голосе сказал Герман.
– Да, взяли. Взяли, несмотря на героизм испанских республиканцев, их друзей из Советского Союза и других стран. Фашизм разбили не под Мадридом, а под Москвой, Ленинградом, Сталинградом, в Берлине. И громили его вместе с другими воинами Советской Армии и «курносые» Смушкевича. Хотя Якова Владимировича к тому времени уже не было в живых. Но громить фашизм они начали под Мадридом. И полученное там боевое крещение, накопленный опыт им пригодились.
Отец
1
Протяжно зазвонил телефон. Герман снял трубку:
– Квартира Ткаченко. Дома… Сейчас позову…
Открыв дверь в кабинет к Павлу Петровичу, закричал:
– Дедка, быстрее. Москва! Смушкевич звонит…
В глазах мальчика нетрудно было прочитать и любопытство, и удивление, и восторг. Он не спешил покидать прихожую, пока дед вел разговор с кем-то из знаменитой семьи Смушкевичей. Как назло, дед был немногословен, ограничивался короткими, малозначащими «да», «очень хорошо», «жду», «буду рад». И только дважды упомянул имя и отечество «Роза Яковлевна».
Когда трубка была снова положена на аппарат, а дед отправился к своему столу, Герман не смог дальше скрывать любопытство, спросил:
– Кто звонил, какой Смушкевич?
– Не какой, а какая, – ответил Ткаченко, – Роза Яковлевна. Дочь Якова Владимировича Смушкевича. Она очень много сделала для того, чтобы люди помнили, узнавали новые подробности о жизни и делах ее замечательного отца. Мы давно знакомы, дружим с Розой Яковлевной. Она свела меня со многими людьми, знавшими Смушкевича, собирала воспоминания о Якове Владимировиче. Интересны и ее рассказы об отце… Правда, ей было всего лет четырнадцать-пятнадцать, когда она потеряла отца.
– Четырнадцать-пятнадцать… – повторил внук. – Ты считаешь, что это мало? Больше даже, чем мне сейчас. Значит, она многое помнит. Вот я сейчас…
– Кое-что помнит, – согласился дедушка, – хотя и не все события могла в ту пору осмыслить. Я попросил ее написать для нашей газеты статью, воспоминания об отце. Вот Роза Яковлевна и позвонила мне из Москвы, написала статью, высылает.
– Расскажи, – попросил Герман, – расскажи.
– Получим статью, напечатаем в газете, тогда и прочитаешь.
– А ты сейчас расскажи. Сам говорил, что ее рассказы о Смушкевиче интересные. – Герман удобнее уселся в кресле. – Я уже представил себе, что ты Роза Яковлевна. Начинай вспоминать…
– Ты-то представил себе, что я Роза Яковлевна, а я вот не сумел перевоплотиться. Не всякую роль даже актер может сыграть.
– А я-то думал, что ты все можешь. Тогда от себя расскажи.
У Павла Петровича на этот вечер были другие виды. Он собирался прочитать новый номер «Роман-газеты», которая напечатала повесть его друга, с которым в годы войны работал вместе в «Красном Знамени», но не смог отказать настойчивой просьбе внука, сдался.
– Дети Якова Владимировича редко видели отца дома. Он много времени проводил на службе, часто бывал в командировках.
– Как мой папа, – заметил Герман.
– У твоего папы совсем другая служба, иные задания он выполняет. Анатолий журналист, а Смушкевич был военный человек, командовал крупными авиационными соединениями. Яков Владимирович часто выезжал из дому неожиданно. Не всегда даже имел возможность попрощаться с дочерьми, писать им письма. Так что Роза Яковлевна больше помнит встречи с отцом, чем расставания. Рассказывала она мне о встрече отца на Центральном военном аэродроме Москвы после его возвращения из Монголии. Героев боев на Халхин-Голе встречали не только родные и друзья, но и члены правительства, представители общественности. А Яков Владимирович вышел из самолета опираясь на палку, нога перебинтована, открылась старая рана…
…Лето Смушкевичи проводили на даче, которая была построена в роще, на берегу Москва-реки. Сюда приезжали его друзья – летчики, артисты московских театров, с которыми Якова Владимировича связывала крепкая дружба. Они загорали на прибрежном песке, ловили рыбу, варили уху.
– Какая вежливая тишина! Неужели нельзя встать кому-нибудь и сказать что-нибудь? – эту фразу с детства запомнила Роза Яковлевна. Запомнила она и актрису, игравшую Комиссара из «Оптимистической трагедии», в гостях на даче. Этой фразой из вступления к пьесе она начинала разговор у костра. Как правило, оказывалось, что не только «матросский полк, прошедший свой путь до конца», имеет намерение обратиться к потомкам.
В притихшей роще звучали бессмертные строки трагедий Шекспира, представлялись герои погодинских «Аристократов» и лавреневские матросы из «Разлома».
Смушкевич любил пьесу «Оптимистическая трагедия». Он несколько раз смотрел спектакль, внимательно слушал сценки, разыгрываемые Комиссаром. Они напоминали ему пережитое. Случалось иногда, принимая трудное решение, повторял фразу из роли героини «Оптимистической трагедии».
– Да-а… Вот так и приобретается опыт, товарищ комиссар!
…Много беспокойства доставил Смушкевичам один воскресный день на даче. Исчезла Роза. Только что девочка была здесь, рядом с родителями, вертелась возле артистов, и вот ее нигде нет.
– Роза! Ро-за! – приложив ладони к губам, звал Яков Владимирович. Не раз и не два он вместе с женой прошел по лесным тропинкам – девочки нигде нет. В голову лезли самые страшные мысли: не сорвалась ли в реку, не заблудилась ли в лесу. Расспрашивали всех знакомых, никто не видел Розу, не знает, куда она девалась.
Яков Владимирович, кажется, ни в одном бою так не волновался, как в этот воскресный день.
Поздно вечером на даче раздался телефонный звонок. Сообщили, что девочка нашлась далеко от дачи.
Отец для порядка пожурил дочь, что без спроса отправилась на прогулку, но не мог скрыть своей радости – Розочка жива и невредима.
Шалости, непослушание не всегда заканчиваются так невинно. Они привели к большой беде, трагедии и в семье Смушкевичей.
В квартире, которую занимала семья, был балкон. Четырехлетняя Лени́на любила на нем играть. Ей нравилось, встав на стул, перегнуться через перила и переговариваться с подружками, играющими на дворе.
Бася Соломоновна категорически запретила девочке это делать.
– Смотри, свалишься, – предупредила она дочь.
Лени́на возражала:
– Я же на стуле стою, а папа на самолете летает…
– Дурочка, – журила ее мать. – Папа умеет летать на самолете. Он большой, а ты еще маленькая, неловко повернешься и упадешь.
Не думала Бася Соломоновна, что слова ее окажутся пророческими. Но разве знаешь, где подстерегает тебя беда?
Совсем ненадолго мать оставила Лени́ну одну в квартире. Роза играла на дворе, а Басе Соломоновне надо было проведать вдову знакомого летчика, который погиб в воздушной катастрофе.
Через час вернулась Бася Соломоновна домой, а Лени́ны уже не было в живых – вышла на балкон, взобралась на стул, перегнулась через перила и свалилась во двор.
Печальная весть застала Якова Владимировича вдали от дома. Он выполнял специальное задание командования на Дальнем Востоке. Даже не смог прилететь на похороны дочери. Все, что мог прислать домой – телеграмму. Слабым утешением в час скорби служат узкие полоски бумаги, наклеенные клейстером на телеграфный бланк.
«Не представляю, как смерть могла вырвать у нас Лени́ну тчк Знаю как тебе тяжело без меня переносить эту утрату тчк Крепись помни у нас есть еще дочь Роза ради которой ты должна жить тчк Крепись Баинька скоро будем вместе тчк».
Даже самые сердечные слова, разделенные «тчк», не заменяют в беде руку друга, его глаз, в которых можно увидеть искреннее участие, найти утешение.
Вернулся домой Яков Владимирович лишь через несколько месяцев. Квартира показалась пустой и неуютной. Жена, услышав шаги, закричала и бросилась в другую комнату, заперлась на ключ.
Старшая дочь, теперь единственная, ухватив отца за галифе, говорила:
– Мамочка у нас совсем одичала. Она даже не причесывается, не хочет умываться… Разве хорошо грязной ходить?
– Нехорошо, дочка, нехорошо, милая. Баинька, открой дверь. Лени́ну теперь не вернешь.
Жена молчала. С силой толкнул плечом дверь. Жена сидела на кровати и со страхом в глазах смотрела на приближающегося мужа.
– Ты что же это, Баинька, нельзя так.
– Не уберегла нашу звездочку, виновата, – не закричала, а еле слышно произнесла посиневшими губами Бася Соломоновна.
– Иди сейчас же в ванную, приведи себя в порядок, – не просил, а приказывал Смушкевич жене.
Раздался телефонный звонок:
– С вами будет говорить нарком.
Ворошилов говорил о высоком доверии, которое оказала партия Смушкевичу. Только что принято решение: Яков Владимирович утвержден командующим воздушным парадом над Красной площадью в день Первого мая.
– Есть командовать парадом! – машинально ответил в трубку, немного помедлив, добавил: – Благодарю, товарищ нарком, за оказанное доверие.
30 апреля Смушкевич поехал на аэродром вблизи столицы проверить самолеты, которые завтра пролетят над Красной площадью. Из дому позвонил механику:
– Подготовьте флагманскую машину к полету.
На аэродроме осведомился о готовности машины.
– Порядочек, товарищ командующий.
– Контакт, – поднял над кабиной руку Смушкевич.
– Есть контакт! – ответил моторист.
Заработали моторы, плавно покачиваясь, послушная умелой руке летчика, машина пошла по взлетной дорожке, начала набирать высоту. И вдруг самолет клюнул носом, замерли моторы. Планировать нельзя, нет высоты. Едва успел перекрыть бензин, как раздался грохот, треск.
Очнулся в одной из палат Боткинской больницы. Как новорожденного, всего туго спеленали бинты. Над кроватью стояли Бася Соломоновна и Роза.
– Все в порядке, Баинька, немного отлежусь и вернусь домой.
Ему делали одну операцию за другой. Левая нога, после того как были удалены раздробленные кости, стала значительно короче. С правой – дело обстояло и того хуже. Оказалась раздробленной тазобедренная кость. Профессор все сокрушался:
– Я же не господь бог, а только человек, как я могу из этой манной каши сделать вам снова кость! Вы падаете с неба, а медицина должна вам делать удароустойчивые кости.
– Вы мне спасли жизнь, профессор, но зачем она, если я не могу летать?
– Мне кажется, Яков Владимирович, что вы и без ног полетите, с таким характером…
2
Герман лукаво улыбался, старался обратить на себя внимание дедушки. Павел Петрович проглядывал вечернюю газету. Наконец внук не выдержал:
– Дедка, я тебя весь день ждал…
– Неужели, что стряслось? Может, с друзьями поссорился или телевизор испортился?
– Не угадал. Хочешь, я продолжу рассказ о нашем герое? Хочешь?
Ткаченко посмотрел на внука подозрительно. Наверное, пришло письмо от дочери Смушкевича.
– Разве хорошо чужие письма читать? – спросил у Германа.
– Никаких писем я не читал, – надув губы, ответил внук, – очень мне нужно чужие письма читать…
– Извини, я думал, что пришло письмо от Розы Яковлевны…
– И нет… Я тебе расскажу о дочери Сергея Ивановича Грицевца. Хочешь?
– Давай, рассказывай, очень интересно…
– В некотором царстве, в некотором государстве, – подражая деду, скороговоркой произнес Герман и озорно посмотрел на старого журналиста, – жила девочка и звали ее Ларочка… А папа у нее был очень-очень известный и смелый летчик. На груди его сверкали две золотые звезды, но дочка Ларочка редко видела папу, так что могла на улице и не узнать…
Здесь наступила длительная пауза. Видно, дальше Герман не успел сочинить рассказа и теперь торопливо листал брошюрку в мягкой обложке:
– Вот… Я тебе лучше прочитаю. Ладно?
– Идет. Что это за брошюра, откуда она у тебя?
– «Крылатым доверьте небо» называется. А я ее купил в газетном киоске. На деньги, что ты мне дал на завтрак.
– Скажите пожалуйста. Молодец. Видно, не на шутку ты заинтересовался крылатыми людьми…
– Читать? – и не ожидая ответа, сказал: – Вообрази, что это не я читаю, а вспоминает Лариса Грицевец.
– Вообразил: вместо тебя вижу девчонку с косичками.
«Из разговоров я узнала, – стал читать Герман, – что некоторые папы уже вернулись оттуда, куда уезжали вместе с моим. Значит, и мой совсем близко. Я по всякому воображала, как он появится дома.
Однажды я играла во дворе. Вдруг чьи-то руки подхватили меня сзади и подбросили высоко-высоко, к самому небу. Я почувствовала запах кожи – так пахли куртки и регланы папы. До сих пор ощущаю этот запах. Но так, как в тот миг, я ни до, ни после его не ощущала. То был запах забытой, но трепетно ожидаемой радости. Я сразу поняла: приехал папа! Он! Ведь никто, кроме него, не мог подбросить меня так легко и так высоко к солнцу. Тем более никто, кроме него, не умел так весело смеяться.»
Герман положил брошюру и сказал запальчиво, словно спорил с Ларисой Грицевец:
– Мой папа тоже меня высоко подбрасывал, когда я был маленьким. А смеется он так громко и весело, что всем сразу становится смешно. Ведь верно, правда, дедка!
– Правда, конечно, правда. Читай дальше. Или мне читать?
– Дудки. Я нашел книжку… «Мы с ним пришли домой, он держал меня за руку, – продолжал читать Герман, – а я никак не могла поверить, что он вернулся, все боялась, что вдруг он куда-то исчезнет и я перестану его видеть, слышать. Вдруг мы останемся с бабушкой вдвоем, а потом войдет мама и, как всегда, с порога спросит: „От папы ничего?“
Нет, нет, он правда приехал, расцеловался с мамой и с бабушкой, присел на корточки и стал доставать из чемодана игрушки. Протянул мне ярко одетого клоуна, который мог крутиться на трапеции, потом нарядную куклу, у которой открывались и закрывались глаза… А велосипед? Я ведь просила и больше всего ждала велосипед. Неужели папа забыл мою просьбу?
– Ты ждешь велосипед… Я не привез, – сказал он виновато. – Не обижайся на меня. Ладно? Мы купим велосипед. Чуточку-чуточку потерпи. Потерпишь?
Я кивнула головой, хотя и не поняла, как получилось, что папа не привез велосипед. И совсем расстроилась через несколько дней, когда увидела у дочери Старкова такой велосипед…»
– Кто такой Старков? – спросил у внука Ткаченко.
– Старков, это – летчик, который с Грицевцом был в Испании. Подожди, не перебивай… «Я спросила у папы, – Герман продолжил чтение, – почему ей привезли велосипед, а мне нет. Он ничего не ответил и отвернулся. Только потом я узнала, что у девочки Старкова был тот самый велосипед, что предназначался мне. Отец отдал его Старковым, чтоб хоть чем-нибудь утешить девочку, к которой не вернулся с войны отец. Я очень благодарна папе, что он тогда поступил именно так.»
– Старков погиб в Испании? – спросил Ткаченко.
– Да… Знаешь, что я вспомнил, деда? Как, помнишь, в Паланге я мячик не хотел дать Йонукасу…
– Запомнил, хорошо. Но здесь, Герка, глубже, значительно глубже все…
– Этот велосипед, как и золотые часы Смушкевича, как комната, которую он отдал инженеру, да?
Дед привлек к себе внука, поцеловал его в лоб. Герман поморщился. Он считал себя взрослым и не любил, когда его целовали или гладили по голове.
…Несколько дней спустя Ткаченко принес из редакции свежий номер газеты. В ней были напечатаны воспоминания Розы Яковлевны Смушкевич об отце. Герман просматривал газету, беззвучно шевелил губами.
«Я была очень привязана к своему отцу, – читал мальчик, – дорожила его дружбой, гордилась им, но по-настоящему осмыслила и поняла, что за человек мой отец, значительно позже, когда к воспоминаниям детства прибавилось то, что я узнала о нем от других людей, видевших его в различных обстоятельствах, в различные периоды жизни. И многие мелочи, которые сохранила память, теперь приобрели новый смысл…»
Павел Петрович подождал, пока внук закончил читать статью, спросил:
– Понравилась?
– Она же ничего не пишет о чем ты говорил. Ни о том, как упала с балкона Лени́на, ни о том, как разбился самолет…
– А как тебе понравилась история со Степаном Прусаковым? – спросил старый журналист.
– Что тут особенного? – удивился Герман. – Смушкевич помог деревенскому пареньку поступить в школу летчиков. Только и всего…
– Пообещал Яков Владимирович, что поможет Степану стать летчиком, когда ему было шестнадцать лет. Прошло три года, Смушкевич давно служил в других местах, у него было много забот, но обещания своего не забыл. В нужное время вспомнил о просьбе Степана Прусакова, помог ему… Это замечательная черта человека, когда он помнит о каждом обещании, которое дал, всегда заботится о том, чтобы за словом следовало дело…
– Поэтому Смушкевич так обрадовался, когда в Монголии увидел своего подшефного, да? – спросил мальчик.
– Всегда радостно, когда человек оправдывает оказанное ему доверие. А Прусаков оправдал доверие Смушкевича. Он участвовал во многих воздушных боях и всегда воевал отважно.
– Теперь ясно, – согласился внук и спрятал в папку газету со статьей Розы Яковлевны Смушкевич.
