Текст книги "...И вся жизнь (Повести)"
Автор книги: Павел Гельбак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)
Майские грозы
1
Редакция «Зари» напоминает растревоженный улей. Настал день собрания, к которому Криницкий готовился с момента возвращения в Принеманск. Свой доклад он начал с притчи о том, как в редакции убили тигра. Один удачливый охотник убил тигра. В этом крае тигров видели только в клетках заезжих зверинцев. Все удивлялись, строили предположения, как тигр оказался в столь необычных для него местах. Гордый охотник решил поделиться своей радостью с читателями областной газеты. Позвал он сына-грамотея, и стали вдвоем сочинять заметку. На подробности не скупились. Все описали: как охотник шел по лесу, о чем думал, как выскочил из засады тигр, как охотник выстрелил. Указали вес тигра и его длину от кончика хвоста до кончика носа, приложили к заметке составленное по сему случаю авторитетное заключение местных ученых и любительский снимок убитого тигра.
Отдел писем получил заметку и передал в отдел информации. Заведующий отделом написал резолюцию: «Проверить и подготовить к печати» и передал письмо сидящему напротив него литературному сотруднику, который в отделе занимается спортом. Тот решил заметку немного оживить и написал страничку о том, что охотник был спортсменом, лыжником, что он хорошо физически тренирован и именно поэтому справиться с тигром для него оказалось сущим пустяком. Перепечатанную заметку снова прочитал заведующий отделом и удовлетворенно хмыкнул:
– Сумел подняться над фактом, приглушить сенсационный характер сообщения.
Немного подумав, заведующий вычеркнул все подробности поединка охотника с хищником, зато вставил абзац о летней оздоровительной кампании среди детей. Здоровье надо начинать закалять с детства, тогда и встреча с тигром нипочем. Из отдела информации заметка поступила в секретариат – вначале к стилисту, затем к литературному секретарю, потом к дежурному секретарю, а от него к ответственному. Каждый творчески поработал над заметкой. Один выбросил лыжный кросс, как не соответствующий майским дням, другой решительно вычеркнул рассуждения местных ученых, как недостаточно компетентные, но зато дописал целую страничку о стрелковом спорте, его значении для военной подготовки допризывной молодежи. Заместитель редактора решил, что нельзя печатать снимок убитого зверя. Не гуманно! Редактор, прочитав заметку, недоуменно пожал плечами, не поняв, причем здесь тигр. И, не поняв, вычеркнул красным карандашом все, что касалось хищника, и отправил заметку в набор.
На следующий день охотник, торжествуя, развернул газету. Под довольно большой заметкой, озаглавленной «Спорт смелых», стояла его фамилия. Он позвал жену, соседей:
– Глядите, напечатали!
Сын вслух прочитал заметку и удивленно спросил:
– А где же тигр?
Отец вздохнул:
– Тигра-то, сынок, видать, в редакции убили.
Собравшиеся в зале заседаний «Зари Немана» дружно засмеялись. Криницкий выждал, пока утихнет смех, и продолжал:
– Я не знаю, в какой именно редакции произошло столь дерзкое убийство. У нас в Западной области о тиграх ничего не слышно. Но и у нас случается, что иная заметка имеет больше подписей, сопровождающих ее в типографию, чем строк. Буду откровенным, я до сих пор не уловил разницы между стилистом и литературным секретарем. Не уверен, что их вмешательство в материал, подготовленный к печати журналистом, необходимо. Не кажется ли вам, товарищи, что у нас много правщиков и мало людей пишущих? Один с сошкой, семеро с ложкой.
– Но такие утверждены штаты, – перебил главного редактора Викентий Соколов, – представляю, как будут выглядеть некоторые материалы наших журналистов, если к ним не прикоснется рука стилиста. У нас есть журналисты, которые даже думают с орфографическими ошибками…
– А я не могу себе представить журналиста неграмотным, – решительно заявил Криницкий. – Журналист, не умеющий писать, – то же самое, что врач, не умеющий отличить простуду от чахотки, что судья, не знающий законов, пожарник, не умеющий обращаться со шлангом… Стыдно повторять прописную истину, что журналист должен уметь писать. А если бог обидел этими способностями человека, то делать ему в редакции нечего.
На этот раз решил вмешаться Герасим Кузьмич:
– Почитаю своим партийным долгом напомнить докладчику, – грозно сдвинул он брови к переносице, – что задача каждой газеты быть коллективным пропагандистом, подчеркиваю это, коллективным организатором. Значит, в редакции должно быть много людей не столько с бойким пером, сколько организаторов с крутой партийной закваской…
И разгорелся сыр-бор. Криницкому не сразу удалось снова овладеть вниманием присутствующих, а главного он еще не высказал. Его предложения были неожиданными. Он надумал обратиться в директивные организации с просьбой, чтобы редакционной коллегии «Зари Немана» разрешили в пределах существующего фонда зарплаты определять штаты и должностные оклады сотрудников. Это позволит редакции избавиться от доброго десятка совершенно не нужных ей людей. Настоящим журналистам можно будет установить более высокие оклады и потребовать от них более творческой работы. От этого газета только выиграет.
– Кто же будет определять творческую пригодность журналиста, кого оставить, а кого выгнать из редакции? – спросила Регина Маркевич.
– Редколлегия, – ответил Криницкий. – Должности литературных сотрудников, заведующих отделами, работников секретариата должны замещаться по творческому конкурсу, который следовало бы проводить хотя бы раз в три года…
– А что – поступила такая директива? – осторожно спросил Герасим Кузьмич. – Или это ваше личное творчество?
– Мое предложение. И структура редакции мне видится такой: главный редактор, один заместитель, он же занимается подготовкой пропагандистских статей, ответственный секретарь, его заместитель, который следит за материалами ТАССа, агентства печати Новости, два дежурных секретаря. Затем идут редакторы отделов: партийной жизни, общественного мнения, публицистики, экономики, советской работы, критики и библиографии…
Поднялся такой шум, что после выступления Криницкого пришлось объявить перерыв.
В коридоре дым от сигарет, говор, напоминающий рокот волны, говорят все сразу, и кажется, никто никого не слушает. У всех появилось непреодолимое желание высказать свое мнение по поводу конструктивных предложений, внесенных главным редактором. Каждый понимал, что предложения касаются не просто работы редакции, а его лично. Если они будут приняты, то кончится годами выверенный ритм, порядок работы, и надо будет привыкать к чему-то необычному. Кое-кому, может быть, придется расстаться с газетной работой.
Павел Петрович стал ближе к двери, чтобы не прокоптиться. С тех пор как он бросил курить, табачный дым вызывал головные боли, утомление. В одиночестве он думал об Олеге Криницком. Вспомнил, как накануне окончания войны тот появился в «Заре Немана» в форме старшего лейтенанта артиллерии. Из под фуражки с черным околышем торчал чуб. Вид был какой-то залихватский, несерьезный. Кто мог тогда предположить, что Криницкий станет главным редактором «Зари», да еще каким редактором! Интересно, сможет ли он отстоять свои предложения, позволят ли ему провести эксперимент. В его предложениях много разумного. Вспомнилось, как самому приходилось воевать против Крутковского, который всячески преследовал журналистов, умеющих писать, имеющих свою точку зрения. Делая вид, что борется за материалы посторонних авторов, он выдвигал на первые роли «организаторов» типа Герасима Кузьмича. И здесь он преуспел – из «Зари» ушли многие хорошие журналисты. А при новой структуре в редакции для посредственностей не останется места.
– Эдак он любого из редакции выпрет, – Павел Петрович услышал в хоре голосов надоевший за время совместного лежания в больнице голос Герасима Кузьмича. – Под видом творческого конкурса оставит только угодных себе людей, а старые кадры долой. Нет, если эти предложения примут, я первый уйду…
Павел Петрович стал прислушиваться к кулуарным разговорам. До него долетали лишь отдельные фразы:
– С таким редактором не соскучишься.
– Замах рублевый, а удар…
– Да, только так можно сделать «Зарю» боевой газетой.
– Хорошая зарплата, возможность публиковать интересные статьи привлечет в «Зарю» настоящих журналистов.
– Придется нашему брату уступить место тем, кто «на перо боек» – отовсюду понаедут.
– Уверяю тебя, ничего из этой затеи не выйдет. Почему такие реформы будут начинать с «Зари»?
– А я говорю, если бы он не заручился поддержкой в Москве, то и не затевал бы всей этой истории. Сколько времени тянул, прежде чем это собрание созвать, значит, нелегко было пробить.
Павел Петрович так и не смог уловить настроения коллектива: поддерживают сотрудники редакции предложения главного редактора или отвергают их? А как относятся к этому молодые журналисты? Им предложения редактора должны нравиться, они прежде других становятся жертвами посредственностей со стажем. Вон Анатолий пускает кольца дыма к потолку. Виктор Светаев смеется – наверное, рассказал какой-нибудь анекдот.
Как иногда бывает, люди, много говорившие в коридоре, предпочли не подниматься на трибуну. Прения были спокойными, деловыми. Приглашенный на собрание секретарь обкома партии сказал, что «предложения заслуживают того, чтобы их всесторонне обдумать, взвесить». На том и порешили. Создали комиссию, в которой соседствовали два Ткаченко – отец и сын. Комиссии поручили подробно изучить предложения и на следующем собрании доложить свое мнение.
– Ты домой? – спросил Павел Петрович сына после собрания.
– Нет, иди один, я еще задержусь.
2
Прошел месяц с того дня, когда была опубликована статья «Потерянный авторитет», а в редакцию, к удивлению Анатолия, продолжали приходить отклики. Большинство авторов клеймили мещан во всех их разновидностях. Но встречались и такие письма, авторы которых недоумевали, как можно передового советского рабочего назвать мещанином, даже если он немного зазнался. Один пенсионер, как он сам себя называет – ветеран труда, грозно вопрошает: «Кому может принести пользу писанина Ан. Ткаченко?» Сей вопрос следует понимать так, что журналист, замахнувшись на авторитет рабочего, добившегося своим трудом славы, поднимает руку на эталон нашего общества. Не случайно, мол, Григория Калистратова избрали депутатом, его жизнь стала примером для молодежи. Пусть он оступился, пусть сделал что-то не так, но для широких масс он должен оставаться незыблемым авторитетом. Кому выгодно его ниспровергать? Только нашим врагам. На этом письме Криницкий написал: «Анатолий, подумай, может быть, это тема для новой статьи. Является ли хороший труд отпущением всех грехов? Не потому ли еще встречаются у нас передовики на производстве и феодалы, хамы в семье, в общении с соседями?»
Предложение лестное, и тема привлекает. В иное время Анатолий обрадовался бы, но сейчас резолюция Криницкого вызывает озлобление: «Ишь ты, какой хороший, прямо отец родной – „Анатолий“ пишет. Еще бы написал „Толечка“. Хитер. Но и я не простофиля. На нейлонового червячка не клюну. Пусть сам пишет».
Ненужные мысли прерывает Маркевич:
– Опять отклик. Смотри, Толя, как ты угадал со своей статьей. Не только тебе, но и нам приятно. Читай, это здорово сказано.
Но заведующая отделом писем не отдала Анатолию письмо, а прочитала вслух:
«Мещанское царство велико и обильно в бывшей Руси. С ним трудно бороться, потому что оно уступчиво, как болото: расступится, а потом опять сомкнется. Оно трудно победимо, потому что в многоликости своей безлико, склизко, увертливо, изменчиво, легко превращается в ничто и опять возникает. Еще порядочно времени потребуется, чтобы начало пролетарское, то есть истинно человеческое, осушило наш СССР от этих зловонных широких тундр».
– Умное определение. Здорово написано, – протянул руку к письму Анатолий.
– Кто автор? – оторвавшись от правки статьи, спросил Светаев.
– Анатолий Васильевич Луначарский.
– Кто? – Виктор засмеялся. – Вот какие авторитеты пишут отклики на твою статью, коллега.
Анатолий быстро прочитал письмо, автор которого приводит конкретные примеры того, как болото мещанства засосало в общем-то неплохих людей.
Отчеркнул цитату Луначарского. Образно сказано. Пожалел, что до сих пор не удосужился прочитать его статей, лекций по литературе, а отец ведь говорил, что Луначарский может служить образцом для любого публициста.
– Хорошо, подготовлю письмо к печати, – согласился Анатолий, – а вот статьи, пожалуй, не стану писать, пусть Криницкий…
– Ну и дурак…
– Возможно. Но я серьезно думаю, Регина Казимировна, что мне в этой редакции не работать.
– Тебе? Да ты всем, что умеешь, этой редакции обязан. Выбрось дурь из головы.
– Молодец, Анатолий, – вступил в разговор Светаев, – я давно тебе говорил, что на «Заре» свет клином не сошелся, – и запел: – «…Ей с тобой не житье, с молодых юных лет ты погубишь ее».
– Заткнись, – вспылила Маркевич, – и не превращай редакцию в балаган.
Последние дни Анатолий стал привыкать к одиночеству. Возвращаясь из редакции, садился в глубокое кресло, ставил рядом пепельницу. Курил, пил кофе и читал. Курил много, читал все подряд. Брал наугад с полки книгу и начинал читать. Первым попался «Титан» Драйзера, потом перечитал «Овод» Войнич, «Старик и море» Хемингуэя, «Заговор императрицы» Алексея Толстого. Сегодня взял один из томов сочинений Чехова. Раскрыл посредине и чуть не вскрикнул от удивления:
«Жениться интересно только по любви; жениться же на девушке только потому, что она симпатична, это все равно, что купить на базаре ненужную вещь только потому, что она хороша».
Метко. Отец недавно показал письмо, полученное от Криницкого в больнице. Оно сплошь состояло из цитат Чехова. Любопытно, знаком ли с этим чеховским советом Криницкий. Может быть, переписать и послать главному редактору по почте. К чему? Расписаться в своей дурости, показать, что всю эту историю принял близко к сердцу? Анатолий швырнул книгу на диван, загасил сигарету, стал одеваться.
– Куда? – спросил Павел Петрович, с беспокойством заглянув в глаза сына, – только, пожалуйста, без всяких фокусов.
– Пойду дышать воздухом, – раздраженно ответил Анатолий, и в тоне его можно было отчетливо услышать: «Отвяжитесь со своими советами»!
Улицы Принеманска были пустынны. Свет фонарей пробивался сквозь молодую листву лип, на тротуарах дрожали причудливые фантастические тени.
Куда пойти? Анатолий остановился на перекрестке проспекта и улицы, которая вела к дому Жени. Вдали показалась знакомая фигура Криницкого. Торопится к ней. Наверное, ее не смущает столь поздний визит. Что если войти вслед за ним? Вот будет переполох. Нет, не годится. Да и ни к чему.
Зайти в ресторан? Какой ресторан открыт в столь поздний час? И желания никакого нет. Надо искать другой выход. Жить с ними в одном городе тошно, значит, надо уехать. Куда? Спишусь с какой-нибудь областной газетой…
– В такой поздний час и один? – перед Анатолием стоял первый секретарь горкома.
– Добрый вечер, Станислав Иосифович, решил немного перед сном подышать. Долго читал и вот…
– Я в твоем возрасте в такую пору девушек провожал.
– Неправда, – возразил Анатолий, – в моем возрасте вы были на фронте. Вам было не до девушек.
– Дотошный. Девушки славным ребятам и на фронте не противопоказаны. Постой, почему ты какой-то встрепанный?
– «Любовная лодка разбилась о быт», – помните, как писал в предсмертной записке поэт.
Неожиданно для себя Анатолий стал рассказывать этому, по существу постороннему для него человеку, историю и печальный финал дружбы с Женей Печаловой. Только не назвал настоящих имен и фамилий.
Секретарь горкома внимательно слушал исповедь молодого журналиста, шагая с ним рядом по ночным улицам Принеманска, напоенным ароматом цветущих садов, свежей зелени.
– Значит, выходит, что этот пожилой, занимающий видное положение товарищ, – уточнил Курелла, – «увел» твою девушку?
– Нет, этого я не говорил, – возразил Анатолий, – скорее всего она сама к нему ушла. У нее беда стряслась. Мать умерла. А он такой представительный, обеспеченный, умный… В шторм лучше находиться на комфортабельном теплоходе, чем в утлой лодчонке.
– Ну, а ты? Ты боролся за свою девушку?
– Нет, к чему?
– Как это – к чему? Если любишь, так должен доказать ей, что ты лучше, что ты молод, а жизнь у вас впереди.
– Если любишь!
– А если не любишь, так чего злиться? Сильно это в нас еще, обывательское самолюбие. Сам, небось, не предлагал своей девушке ни руки, ни сердца. Так время проводил. А пришел другой, с серьезными намерениями, – сразу завопил: «Караул, грабят! Отбирают любимую игрушку!» Негоже так, парень. Умей подавить свою мужскую гордость. Пойми, раз девушка предпочла тебе, молодому, симпатичному, способному парню, человека немолодого, значит, у него достоинств больше твоего. Разберись в своих недостатках, чтобы в другой раз не попасть впросак. Тоже герой. «Любовная лодка разбилась о быт». Сменим пластинку. Как в редакции относятся к предложениям Криницкого?
– Кто в восторге, а кто протестует.
– Ну, а ты что скажешь?
– Я? Мне все равно. Хочу уехать куда-нибудь в другой город.
– Вот оно что. Хочешь бежать с поля боя?
– Почему? – обиделся Анатолий.
– В редакции сейчас бой старого с новым, а ты, значит, в кусты. Так ведь выходит. Однако, спасибо, что проводил. Вот здесь я и живу. Заболтались мы с тобой. Завтра на работу.
3
Трум-трум-ту-ру-рум… Прозвучал знакомый марш, и футболисты выбежали на поле. На стадионе, кажется, собрался весь Принеманск. Пришли даже те, кто никогда не интересовался футболом. Спортивный жребий свел в игре на кубок СССР принеманскую команду «Волна» со знаменитым московским клубом, неоднократным чемпионом страны и обладателем хрустального приза. Такие мастера – редкие гости в Принеманске. Грех не посмотреть их игру. Билеты доставались с боем. Анатолий взял с собой Сергуньку. Все места в этом ряду занимали работники редакции.
Регина Казимировна Маркевич попросила Светаева показать знаменитого нападающего, о котором в «Комсомолке» был фельетон «Звездная болезнь».
– Десятый номер на майке, видите? Это он, – Светаев стал подробно рассказывать, что собой представляет «десятка». В разговор включились болельщики, сидевшие в нижнем и верхнем рядах.
– Десятка – лучший нападающий в Европе, – охотно объяснял сидевший над Маркевич грузный мужчина лет пятидесяти. – Может тягаться и с Эйсебио, и с самим Пеле.
– Ну, насчет Пеле, – стал возражать Анатолий, – это вы лишку.
– Чего лишку? – вступил в спор парень в пестрой тюбетейке на кудрявых волосах, – прочитайте, что о нем английская пресса писала.
Готовый вспыхнуть спор неожиданно оборвался. Раздался свисток, и местная команда стремительно бросилась на половину поля гостей. Очевидно, тренер принеманцев дал своим питомцам задание с первых же минут ошеломить именитых гостей бешеным натиском на ворота. Ребята старались, не щадя ног и сил. Первые пятнадцать минут игра шла преимущественно у ворот москвичей. Знаменитому нападающему даже не пришлось дотронуться до мяча.
– Приварят, – хлопнул по плечу Анатолия сосед справа, – помяни мое слово – приварят…
Анатолий весь ушел в созерцание футбольной баталии.
Маркевич, которая явно начинала скучать, спросила:
– Они по какой системе играют: плюс два – плюс четыре?
– Какая разница? В кубковых матчах слабых команд не бывает, – невпопад ответил Светаев.
Мяч, отбитый защитниками москвичей, наконец попал к их скучающей в одиночестве звезде. «Десятка» рванулась вперед. За ним вдогонку пустились три принеманских футболиста. Поздно! Он на штрафной площадке, один на один с вратарем. Удар! Мяч, словно огромная рыба, затрепетал в сетке. На стадионе воцарилась такая тишина, что стал слышен рокот пролетавшего самолета.
– Мазилы, – оправившись от неожиданного потрясения, начал возмущаться парень в тюбетейке, – коровы на льду, им не в футбол играть, а свиней пасти.
– Где же вы видели, чтобы коровы свиней пасли?
– В детстве их надо было убивать, из рогатки…
Парень еще не кончил ругаться, как мяч, посланный чуть не с центра поля кем-то из принеманцев, влетел в левый от вратаря москвичей угол ворот.
Экспансивный сосед подбросил вверх тюбетейку и закричал Маркевич, словно глухой:
– В девятку! В самую девятку влепил! А что я тебе говорил? Вот так врезал!
До конца первого тайма стадион не мог успокоиться – аплодировали, кричали, буйствовали. Вместе с другими неистовствовал и Анатолий, подражая ему, кричал Сергунька. Кроме футбола, для них, казалось, ничего не существовало на свете. Маркевич удивленно смотрела на молодого Ткаченко. Только вчера он ходил, словно в воду опущенный, и все женщины отдела писем ему сочувствовали – парень от любви чахнет. Собирается даже уезжать из города, где у него родители, столько друзей. Но сегодня, глядя на Анатолия, никому бы не пришло в голову его жалеть.
Во время перерыва Светаев хлопнул Анатолия по плечу:
– Видал?
– Кого?
– Гляди, в центральной ложе.
С краю в центральной ложе сидели Олег Игоревич и Женя.
– А-а, – безразлично протянул Анатолий, – сегодня все пришли на матч.
Но Светаева не обманул безразличный тон приятеля, он решил подсыпать соли на его рану. Громко, чтобы слышали другие работники отдела писем, сказал:
– Все-таки у него нет самолюбия.
– У кого? – спросила Маркевич.
– У нашего главного. Чего водит в такие людные места эту… Велика честь пользоваться чужими объедками.
Кровь прилила к лицу Анатолия, задрожали губы:
– Ты! Ты что сказал? – Анатолий схватил Светаева за грудь. – Да как ты смеешь так говорить о ней?! Подлец!
– Мальчики, мальчики! – встала между приятелями Маркевич. – Опомнитесь. Не забывайте, где вы находитесь.
Анатолий схватил Сергуньку за руку и стал пробиваться к выходу.
– Подумаешь, Печорин, дурак – шуток не понимает, – обидчиво сказал Светаев.
4
Павел Петрович, набросив на плечи куртку, сидел у письменного стола и, листая блокнот, записывал на отдельном листке дела, которые предстоит проделать завтра…
«Послать повторный запрос в областное управление связи»…
«Выступить перед воинами гарнизона»…
«Выяснить, устроили ли»…
В комнату вошла Тамара Васильевна:
– Ты чего закутался. Такой теплый вечер. Пошли бы по нашей тропе.
– Знобит что-то, Тамара.
– В такую теплынь? Где это ты мог простудиться?
– Сквозняки.
Зазвонил телефон. Трубку снял Анатолий. Позвал отца:
– Тебя, какая-то дамочка.
Незнакомая женщина, сильно волнуясь, попросила Павла Петровича немедленно приехать на улицу Соловьиную. Там какой-то гад, а еще инженер, открыл краны с горячей водой, а сам ушел. Вода затопляет квартиры.
– Звоните в скорую техническую помощь, – посоветовал Ткаченко и пообещал завтра зайти, чтобы увидеть все своими глазами.
– Нахалка, – возмутился Анатолий, – вечером звонить по такому поводу.
– Почему нахалка? – не согласился старший Ткаченко. – Кому приятно, когда ему на голову вода льется. Представляешь, сколько она ждала квартиру. Отказывала себе во всем, чтобы скопить деньги на новую мебель. И вот все это портится из-за какого-то рассеянного гражданина.
– Все это так. Но причем ты?
– Читала мои статьи. Поверила в их автора. Решила, что он справедливый человек. Вот и звонит. Мы с тобой, сынок, журналисты. Значит, наше время принадлежит людям, как время врачей, следователей, пожарных…
В дверь постучали. Анатолий иронически заметил:
– Народ нас знает, народ нас любит. Наверное, за тобой. Кто-нибудь из твоих подопечных снова напился, буйствует.
На этот раз он не угадал. Почтальон принес телеграмму из Москвы. Анатолия Ткаченко приглашали приехать в ЦК ВЛКСМ для переговоров о работе.
На недоуменные вопросы отца с матерью Анатолию пришлось объяснить, что это ответ на его просьбу. Он просил ЦК комсомола перевести его на газетную работу в любую область страны. В силу сложившихся обстоятельств он не хочет больше оставаться в Принеманске.
– Ну и глупо, – не выдержала Тамара Васильевна, – пошлют на край света.
– Не горюй, мама. На краю света, если газета выходит, значит, и люди живут.
– Рано тебе.
– Рано! – передразнил жену Павел Петрович. – Не в этом дело, мы в его годы с тобой половину Советского Союза объездили…
Тамара Васильевна, вытерев слезу, улыбнулась:
– Не представляю, Павочка, как ты будешь узнавать, когда там, в Ярославле, или где-нибудь в Якутске Толик домой возвращается.
– По телефону, по телефону, – буркнул Павел Петрович. – Журналист должен ездить, видеть мир, профессия наша беспокойная…
Анатолий, стараясь разрядить обстановку, сильно фальшивя, запел: «Орлята учатся летать, орлята учатся летать».
5
После отъезда сына Павел Петрович пришел в редакцию, запер на ключ дверь в кабинете Криницкого и сказал:
– Брось, Олег, полосы, все к черту, – разговор будет.
– Ты меня заинтриговал, слушаю.
– Бери в редакцию. Хочешь – по конкурсу, хочешь – так. Есть штат? Бери на зарплату, нет – готов работать на общественных началах.
– А здоровье позволяет? – испытующе посмотрел на старого друга Криницкий.
– Без нашей проклятой газеты – где найдешь рай?
– Хочешь в рай? Милости просим. Герасим Кузьмич, кстати, уходит на пенсию.
– Надумал все-таки?
– Нет, до этого он своим умом не дошел. В обкоме посоветовали, когда принес им очередную кляузу.
– Не радуйся. Этот легко не разоружится.
– Вместе воевать станем. Легче.
– Нет, Олег, в заместители к тебе не пойду.
– Почему? Я надеялся. В обкоме говорил…
Ткаченко неопределенно ткнул куда-то в область сердца – мол, здоровье не позволяет, и добавил:
– Поищи кого-нибудь моложе, энергичнее. Для дела больше пользы. Мне бы должность попроще.
6
Утром, когда Павел Петрович пришел в редакцию, первый, кого он увидел, был вахтер. Старик стоял с отверткой в руке. Под табличкой «Отдел публицистики» он привинчивал на дверь стеклянную планку, под которой была бумажка с жирно набранной фамилией: «Ткаченко П. П.». Увидев старого сослуживца, вахтер широко улыбнулся:
– С возвращением вас, Павел Петрович…
Думая о сыне, который еще недавно бегал по этим коридорам, Ткаченко ответил невпопад:
– Продолжение следует. – И, спохватившись, поправился: – Спасибо, старик, еще вместе поработаем.
– Это точно, Павел Петрович. Старый конь…
– Какой там конь, – махнул рукой Ткаченко и, открыв дверь, перешагнул порог кабинета.
