Текст книги "...И вся жизнь (Повести)"

Автор книги: Павел Гельбак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)

Живой? Борись!

1

– Что же это ты, ясный сокол, крылья опустил? – маршал провел указательным пальцем по коротко подстриженным усам.

– Верно заметили, товарищ маршал, сокол – только бескрылый, – улыбнулся Смушкевич довольный, что его пришел проведать Климент Ефремович Ворошилов.

– Эка беда, – сказал нарком, – крылья отрастут. Мы, большевики, народ живучий. Нас голыми руками не возьмешь!

– Посмотрите на эти конечности, Климент Ефремович, – не в силах подавить грустного настроения, произнес Смушкевич. – Еще недавно их называли ногами.

– Отставить! Не нравится мне этот тон, Яков Владимирович. Ноги некрасивыми стали. Девица ты, что ли. Натянешь на них галифе, обуешь хромовые сапоги, и ни одна красавица не заметит.

– Мне ноги нужны, товарищ маршал, не для того чтобы по земле шкандыбать, а чтобы педаль чувствовали, чтобы в управлении самолетом…

– Захочешь – и педаль почувствуют.

– Разве костыль способен чувствовать? Вон они в углу стоят. Профессор советует учиться ходить с костылями. Откровенно скажу, занятие более трудное, чем самолет водить. – Смушкевич немного помолчал, потом тряхнул черной шевелюрой и как клятву произнес: – Я буду летать, товарищ нарком, буду!

– Это мне нравится. Настырный ты человек, Яков Владимирович. Чего хочешь, добьешься. Но врачи жалуются: установленный ими порядок нарушаешь.

– Наябедничали?!

– Знаю и то, что за дверью сидит твой личный секретарь и наблюдает, чтобы ты режим хотя бы немного соблюдал, – Ворошилов распахнул дверь в соседнюю комнату, позвал: – Бася Соломоновна, пожалуйте сюда.

Смущенная, вошла жена Смушкевича.

– Здравствуйте, Климент Ефремович, вы уж его хорошенько отругайте, такой неслух стал, сил моих нет.

– Какой же она личный секретарь, Климент Ефремович, раз на меня жалуется. Уволю. Это лишний секретарь, а не личный.

2

– Ты помнишь «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого? – спросил Павел Петрович внука.

– Ага, и фильм видел.

– Значит, можешь представить себе, как Смушкевич учился ходить, танцевать, водить автомашину, затем и самолет. Все было примерно так же, как и у героя «Повести о настоящем человеке». И, конечно, в это время Бася Соломоновна была для Якова Владимировича первым помощником. Она всегда помнила, когда Смушкевичу надо принимать лекарство, делать массаж, пойти на осмотр к врачу.

Нелегко пришлось Басе Соломоновне, когда муж решил научиться танцевать. Теряя равновесие, Яков Владимирович наступал на ноги своей многострадальной партнерше по танцам. Бася Соломоновна даже вида не подавала, что ей больно, что устала. Она вытирала пот со лба неловкого танцора, спешила сменить ему промокшую рубаху.

Наконец настал день, когда они вдвоем появились на вечере в Центральном Доме Красной Армии. Смушкевич шел по залу, поскрипывал новыми хромовыми сапогами, одетый по всей форме. Как только зазвучала мелодия вальса, Бася Соломоновна и Яков Владимирович решительно вступили в круг танцующих. Собравшиеся, заглушая музыку, стали аплодировать. Они приветствовали мужество человека, который наперекор всему снова обрел ноги. Они приветствовали и мужество его подруги, которая вы́ходила мужа после катастрофы, буквально поставила на ноги.

Когда же Смушкевич убедился, что ноги его держат на земле, то помчался на аэродром.

Бася Соломоновна плакала, умоляла мужа не рисковать жизнью, не летать.

– Глупенькая моя, – возражал Смушкевич. – Разве я смогу вылечиться, если не буду летать. Каждый полет для меня больше, чем лекарство. Он дает силы, делает осмысленной жизнь.

Печка

1

Редакция жила своей размеренной жизнью. Из типографии по трубам с шумом проносились патроны, которые, Герман знал, заряжены не порохом, а оттисками статей, мокрыми страницами газеты, которую только завтра получат читатели. Мальчишка важно шагал за Павлом Петровичем, а проходившие мимо сотрудники редакции, поздоровавшись со старым журналистом, обращались и к его внуку:

– Как дела, старик? Скоро к нам на работу поступишь?

Герман был удивлен, что «стариком» в редакции почему-то называют всех – и его деда, и молодых парней, и вот даже его, мальчишку, и то в старика превратили. Спросил у деда, почему так называют, но Павел Петрович только плечами пожал. Он сам не знал, когда это началось, почему во всех редакциях журналисты говорят друг другу «старик».

На столе в кабинете у Павла Петровича Ткаченко лежала пожелтевшая пыльная подшивка газеты «Известия».

– Сейчас мы займемся с тобой этим комплектом, – сказал дед, – устраивайся поудобнее. Здесь мы найдем кое-что для нас интересное. Смотри, какой год?

– Ого! Тысяча девятьсот тридцать девятый, – удивился Герка, – это же вышла газета, когда…

– Когда дед еще был молодым, – засмеялся Павел Петрович.

У Германа было такое чувство, будто, листая страницы старой газеты, он вместе с дедом совершает путешествие в далекие довоенные годы. Мелькали заметки о стройках пятилетки, снимки стахановцев, сообщения с фронтов начатой фашистами войны в Европе, героизме советских пограничников и летчиков.

– А теперь смотри внимательно, – предложил Павел Петрович.

На первой странице газеты был напечатан портрет кудрявого, черноволосого летчика в военной форме.

– Смушкевич! – догадался Герман.

– Он самый. А вот и Указ Президиума Верховного-Совета СССР. Я хочу, чтобы ты его не только прочитал, но и переписал, запомнил.

Павел Петрович положил перед внуком чистый лист бумаги, шариковую ручку, а затем медленно начал диктовать:

«УКАЗ

Президиума Верховного Совета СССР

О награждении Героя Советского Союза комкора

Смушкевича Якова Владимировича

второй медалью „Золотая Звезда“

За образцовое выполнение боевых заданий по организации Военно-воздушных частей РККА, дающее право на получение звания Героя Советского Союза – наградить комкора Смушкевича Якова Владимировича второй медалью „Золотая Звезда“, соорудить бронзовый бюст и установить его на родине награжденного.

Председатель Президиума Верховного

Совета СССР

М. КАЛИНИН

Секретарь Президиума Верховного

Совета СССР

А. ГОРКИН

Москва, Кремль, 17 ноября 1939 года».

Ткаченко кончил диктовать, взял написанное внуком, сверил с газетой:

– Молодец, ни одной ошибки. Значит, запомнил?

– Угу, – подтвердил мальчик.

– Когда был принят Указ?

– 17 ноября 1939 года.

– Отлично. Еще вопрос. Где решили установить бюст Смушкевича?

– На родине награжденного.

– Ты помнишь, где родился Яков Владимирович?

– Конечно, в Литве, в Рокишкисе.

– А когда в Литве установили Советскую власть?

– В июле 1940 года, – как заученный урок, ответил Герман.

– Указ же был принят в тридцать девятом году, когда в Литве, значит, и в Рокишкисе, у власти еще находились литовские фашисты. Они, конечно, не собирались ставить бюст советскому летчику, комкору. Но Указ прочли и отреагировали на него по-своему.

– Как?

– Об этом мне когда-то рассказывал брат героя, ныне уже покойный, Семен Владимирович Смушкевич. Попробую я тебе передать его рассказ, но это вечером, дома. А сейчас мне работать надо.

2

– Семен Владимирович был очень похож на старшего брата, – начал вечером рассказывать внуку старый журналист. – Такой, как ты видел сегодня на портрете в газете. Хотя жизнь у братьев сложилась совсем по-разному. В отличие от Якова, младший брат жил с родителями в Рокишкисе, героических подвигов не совершал. Тихий, скромный парень, ничем не выделялся среди своих сверстников. Семья, как ты сам понимаешь, долгое время сведений о Якове не имела. Мать и отец не раз оплакивали его, как погибшего или пропавшего без вести во время минувшей гражданской войны.

Из неведения семью вывело, как ни странно, местное охранное отделение, которое в фашистской Литве называлось «жвальгибой».

Вот как об этом рассказывал мне Семен Владимирович Смушкевич.

– Пожалуй, я начну танцевать от печки, – изменив голос, видно, подражая брату героя, продолжал рассказ Павел Петрович, – какой печки? Той самой, облицованной кафелем, на верху которой греется пухлый амур. Она имеет самое непосредственное отношение к рассказу.

Далеко не в прекрасный ноябрьский день, когда уже землю покрыл первый снег, но по-настоящему зима еще не наступила, отца и меня вызвали в «жвальгибу». Ну, вызвали так вызвали – никуда не денешься, надо идти.

Постучали в дверь, тихонько переступили порог. Начальник «жвальгибы» посмотрел на нас таким взглядом, что даже в животе захолонуло. На столе перед ним пистолет лежит. Не очень большое удовольствие смотреть на этот пистолет. Всякие дурацкие мысли в голову лезут. Отец потом говорил, что он даже с жизнью распрощался, думал, что, мол, все заплаты уже поставил на пиджаки и штаны земляков.

– Ступайте сюда, – поманил нас пальцем начальник «жвальгибы».

– Слушаем вас, господин начальник, – ответил отец дрожащим голосом, и я почувствовал, как он руку мне на плечо положил. Видно, стоять трудно стало. Дело прошлое, могу признаться, что и у меня ноги дрожали.

Начальник на газету показывает, что на столе лежала, спрашивает:

– Узнаете?

– А как же, пистолет, – ответил невпопад отец. Видно, его загипнотизировал пистолет, что лежал на столе рядом с газетой.

Начальнику бы рассмеяться, а он рассвирепел:

– Ты что это, дурья башка, комедию сюда пришел разыгрывать. Пистолет! Вот я тебе покажу сейчас пистолет. Я не о пистолете спрашиваю, а об этом, – начальник «жвальгибы» ткнул пальцем в русскую газету, прямо в портрет человека, изображенного на снимке.

– По-русски читать умеете? – спросил начальник.

– Какая же у нас грамота, – ответил отец. – Мы и по-литовски не очень, чтобы…

Меня же охота разбирает узнать, что в газете написано. Поэтому я робко признался, что хотя я и не сильный грамотей, но немного по-русски читаю.

– Читай! – приказал начальник и сунул мне под нос газету. – Вслух читай!

В газете напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР, а в нем говорится, что Герой Советского Союза Яков Владимирович Смушкевич награждается второй Золотой Звездой Героя. Глазам своим не верю: все сходится – имя, отчество, фамилия. Неужели это мой старший брат, о котором столько лет не имели вестей? Неужели наш Яша в Москве стал таким большим начальником – комкор, летчик, герой?

Начальник «жвальгибы» увидел, что мы с отцом очень обрадовались, разозлился, да как гаркнет:

– Марш к печке!

Мы с отцом бросились к печке. Той самой, облицованной кафелем, с толстым амуром. Начальник командует, чтобы мы навалились на печку. Отец с одной стороны, а я с другой на теплый кафель нажимаем. Глупое занятие, согласен, но что сделаешь, если начальник так велит. Нажимаем на проклятую печку, будь она неладна, со всех сил, аж рубаха к спине прилипла, а начальник знай покрикивает:

– Не жалейте сил, нажимайте!

Долго он нас у этой печки держал. Натешившись вдоволь, подозвал к столу:

– Вот когда эта печка с места сдвинется, тогда и монумент вашему Яшке в Рокишкисе поставят.

Печка на месте осталась, а начальник «жвальгибы» вкупе с другими фашистами бежал из Литвы. А вскоре и генерал Смушкевич прилетел в Рокишкис.

3

У каждого человека есть свое самое дорогое место на земле. Это место, где родился, где сделал первые шаги, где увидел небо и произнес простое и ласковое слово «мама». Таким местом для Якова Владимировича Смушкевича и был его родной Рокишкис – маленький городок в озерно-лесном крае Литвы. Сколько раз во сне и наяву ему виделся провинциальный Рокишкис. То он вспоминал о Рокишкисе среди позолоты кремлевских залов, то – на курортном побережье Черного моря, он тосковал о родном городке в прекрасном Мадриде и среди унылых песков Монголии.

Из Рокишкиса он уходил в старом пиджаке с отцовского плеча. В кармане краюха хлеба. Уходил по дороге, разоренной войной, в жизнь, вспененную революцией. Вернулся в родной городок в генеральском кителе, на котором сияли две звезды Героя.

Смушкевичи не были тщеславными людьми, но, вспоминая возвращение Якова Владимировича в Рокишкис, мать его говорила:

– Чтобы прожить один такой день – не жалко жизни. Самая большая наша гордость – дети. Великая честь для отца и матери, если их любовь к сыну разделяет народ.

Утром старый портной вышел из дому, чтобы показать Якову Владимировичу Рокишкис, но, по правде говоря, старику очень хотелось, чтобы соседи увидели его рядом с сыном – генералом.

– Оглянись, сынок, – с гордостью заметил отец, – сколько народа за нами идет, столько не вышло бы на улицы Рокишкиса, если бы приехал сюда сам президент. А ведь сегодня не пасхальный день. У каждого свои дела. На тебя пришли смотреть, и это не только из любопытства. Ты наш – рокишкский. Вот как высоко поднялся. Летчик! Одно слово – Герой.

У ворот школы стоит старый учитель:

– Здравствуйте, товарищ генерал.

Смушкевич, словно все еще школьник, вытянул руки по швам, доложил учителю:

– Ученик рокишкской начальной школы вернулся в родной город.

Крепко обнял учителя, поцеловал в седую холеную бороду:

– Спасибо за то, что вы меня грамоте научили.

– Ох, и силен же ты, Яшка, – расплылся в улыбке учитель, – обнял, аж косточки затрещали. – И, обращаясь к толпе, сказал: – Обратите внимание, люди, кто в Советском Союзе в Героях и в генералах ходит. Сын простого труженика, нашего рокишкского портного. Разве такое могло случиться в буржуазной Литве? Но теперь и у нас жизнь по-другому пойдет. Правильно я говорю, товарищ генерал?

– Очень даже правильно. Литва, встав на путь Советской власти…

Отец тянет сына за руку. Он ревнует – ему хочется, чтобы после столь долгой разлуки Яков Владимирович оставался только с ним, смотрел только на него, слушал только его.

А тут новая встреча. Старый извозчик из толпы протискивается:

– Здравия желаю, товарищ генерал, – растопырил у лба пальцы, огрубевшие от многолетнего труда. – Не признаешь, что ли?

– Погоди! – машет руками отец. – Люди добрые, милые соседи, я вас прошу, тихо, мне с генералом надо посоветоваться.

Толпа стихла, задние тянут шеи, чтобы лучше разглядеть старика Смушкевича и его сына-героя.

– Я думаю так, Яшенька, – словно между прочим замечает портной, когда они пришли на центральную городскую площадь, – здесь пусть и ставят.

– Что ставят? – недоуменно переспросил Яков Владимирович.

– Ну, как его, не памятник, а этот, из бронзы отлитый…

– Бюст, – охотно подсказывает сразу несколько голосов.

– Знаешь, Яшенька, как я узнал, что Советское правительство решило поставить в Рокишкисе твой бюст? Не знаешь? Так я тебе расскажу.

Отец говорит нарочно громко, чтобы слышали даже те, кто стоит сзади. Генералу неловко слушать, как похваляется отец, но останавливать его жалко – впервые старый портной оказался в центре внимания земляков. Отец вспоминает, как его с Семеном вызывал в минувшем году начальник местной «жвальгибы».

Всей толпой, во главе со старым портным и его сыном ввалились в дом, который еще недавно занимала «жвальгиба». Пришли смотреть печку. Ну что же, печь как печь. Стоит на месте. Наверху упитанный амур отдувается, видно, жарко ему стало.

4

Мать Якова Владимировича верила в сны. Басева Бентиевна была уверена, что, если человек, заснув на новом месте, увидит что-либо во сне, то это обязательно повторится и наяву.

– Ну, что тебе приснилось, Яшенька? – спросила мать утром после первой ночи, проведенной Яковом Владимировичем под родительским кровом.

Яков Владимирович в ту ночь, устав после дороги, а еще больше от впечатлений, спал крепко и, кажется, не видел никаких снов. Ему не хотелось огорчать мать, и он ответил:

– Прекрасный сон видел, мамочка. Москва мне снилась.

– Чем она тебя приворожила, эта Москва? – недовольно поджала губы мать. – Москва, опять Москва! Двадцать лет прожил в России и только один день в Рокишкисе. И то ночью видишь Москву.

– Мы вместе с тобой были в столице, мама. Привез я тебя на Красную площадь, к Мавзолею Ленина.

– Ха, меня еще не видели на Красной площади! – всплеснула руками Басева Бентиевна и, немного помолчав, добавила: – А почему бы и нет. Я положила бы к гробу Ленина букет цветов из нашего Рокишкиса. В благодарность за то, что не оставил тебя в трудное время, помог стать человеком.

– Ой, мама, в жизни мне никогда не посчастливилось увидеть Владимира Ильича… Но ты словно подглядывала мой сон. Действительно ты шла по Красной площади, и в руках у тебя был букет цветов.

– Спасибо, сынок.

– За что, мама, – растерялся Яков Владимирович. – Это же произошло во сне.

– Выдумщик, я знаю, что такое и во сне не приснится. И все равно спасибо.

5

– За наших матерей! – Яков Владимирович поднял бокал вина, искрящегося в многоцветье елочных огней, окинул взором шумный зал, будто мог увидеть среди заполнивших Дом летчика людей родное лицо Басевы Бентиевны, и повторил, – за наших старых добрых матерей!

Сидевшие за одним столом со Смушкевичем мужчины и женщины встали.

– Мы перед ними всегда в неоплатном долгу, – поддержал тост нарком авиационной промышленности Алексей Иванович Шахурин.

Угадав настроение мужа, Бася Соломоновна убежденно сказала:

– В этом году мы обязательно привезем маму в Москву.

В ту новогоднюю ночь Яков Владимирович был настроен сентиментально. Он вспоминал недавнюю поездку в Рокишкис, встречу с родителями после двадцатилетней разлуки, первого своего командира Яна Фабрициуса…

Товарищи по новогоднему застолью – нарком Шахурин с супругой и летчик, известный своим пристрастием к дальним перелетам, Александр Евгеньевич Голованов слушали с интересом. Воспоминания о годах молодости отвлекали от тяжелых мыслей, которые не давали последнее время покоя людям, связанным с армией. Провозглашая новогодние тосты за успехи, за счастье, доброе здоровье – они думали о том, что в воздухе пахнет порохом, что войны не миновать.

– Пусть новый 1941 год будет годом мирного труда! – провозгласил тост летчик Голованов. – И пусть мой экипаж совершит беспосадочный полет вокруг земного шара!

– Значит, решили махнуть вокруг «шарика»? – весело сказал Шахурин. – Заманчивая идея. Впервые в мире вокруг земного шара…

Зал заполнили звуки вальса. Высокий офицер подошел к столу, склонил голову:

– Разрешите, товарищ генерал, пригласить Басю Соломоновну…

Пошли танцевать Шахурин с женой. Поднялся из-за стола Голованов.

– Погодите, Александр Евгеньевич, поскучайте со мной, – попросил Смушкевич и, приблизив лицо к уху летчика, спросил: – Письмо Сталину написали? Время не терпит. Бои в Испании, Финская кампания… Нам надо немедленно решать вопрос о создании самостоятельной бомбардировочной авиации. В этом вопросе ваш голос для Иосифа Виссарионовича может иметь решающее значение. К предложениям Шахурина и моим он привык. Вас же…

– Какой у меня авторитет. Летчик, и все.

– Мы должны иметь свою авиацию дальнего действия. Должны. И предложение об этом внесете вы, Александр Евгеньевич, и не откладывайте, как принято говорить, в долгий ящик. Времени у нас осталось мало, очень мало…

– Никогда я не писал письма в такие высокие инстанции, – словно оправдываясь, произнес Голованов.

– Теперь же напишите. Предложите для начала создать полк дальнебомбардировочной авиации. Мы вас поддержим, – пообещал Яков Владимирович.

Затихли звуки музыки. К столу вернулись раскрасневшиеся, оживленные танцоры.

– Все секретничаете! – сказала Бася Соломоновна. – Сам не танцуешь, так хотя бы не мешал Александру Евгеньевичу. Когда и потанцевать, как не в эту ночь. Весь год у вас впереди – насекретничаетесь, успеете.

– Точно, Баинька, – согласился Яков Владимирович и незаметно под столом пожал руку Голованову. – Действуйте, Александр Евгеньевич, действуйте.

После встречи Нового года Смушкевич не успокоился. Еще раз или два напоминал Голованову о письме. Наконец письмо было написано. Сталин поддержал предложение летчика. Вскоре был создан первый в нашей стране полк дальнебомбардировочной авиации. Командиром его назначили Александра Евгеньевича Голованова. Этот полк положил начало авиации дальнего действия, о которой мечтал Смушкевич. И командующим авиацией дальнего действия во время войны стал летчик Голованов.

Таков был финал последней в жизни Смушкевича новогодней встречи, встречи пришедшего в тревоге тысяча девятьсот сорок первого года.

Снова в Рокишкисе

1

– Завтра, Гера, едем в Рокишкис. На открытие памятника Смушкевичу. Смотри не проспи.

В машине, кроме редакционного шофера и деда, сидел еще незнакомый мужчина со смуглым лицом, густыми, словно снегом запорошенными, волосами.

– Знакомьтесь, товарищ Антонио, – представил внука незнакомцу Ткаченко, – Герман страстный поклонник Смушкевича.

Незнакомец похлопал мальчика по плечу и с сильным акцентом сказал:

– Герман. Это, как Титова, космонавта. Наверное, тоже будешь космонавтом?

– У нас в школе кружок космонавтов есть, – похвастался Герман.

Ткаченко объяснил внуку:

– Товарищ Антонио – летчик испанской республиканской авиации. Теперь живет в Советском Союзе. Воевал вместе со Смушкевичем.

– Генерал Дуглас – мой учитель. Он был человек с крыльями! – воскликнул испанец. – Крылатый человек.

– У нас его называли в свое время «крылатым комиссаром». Крылья человека – его идейность, убежденность, – ответил Ткаченко, – сила Якова Владимировича была именно в этом.

Антонио, говоря о любви испанского народа к «курносым» Смушкевича, вспомнил, как в палату, где лежал раненый советский летчик, зашел богатый испанец. Он сказал, что видел, как отважно «курносый» вел воздушный бой против фашистов. В благодарность он решил подарить летчику целый пароход с апельсинами и мандаринами. Пусть советский ас тоже станет богатым человеком. Летчик подарок принял, поблагодарил, а пароход отправил в Советский Союз, чтобы цитрусовыми полакомились дети испанских революционеров, которых радушно приютили советские люди.

За разговорами незаметно промелькнула дорога до Рокишкиса. Город встретил гостей хлебом-солью, кумачом знамен. На улицах было многолюдно, как в дни больших народных праздников. По мостовой шла длинная колонна ветеранов войны, у каждого через плечо широкая красная лента, на ней поблескивают ордена и медали – знаки воинской доблести. За ветеранами шагали пионеры…

На площади возле пьедестала, пока еще закрытого полотном, памятника много гостей. Выделяются высокие генеральские папахи – соратников Смушкевича.

Павел Петрович подошел не к генералам, а к группе гражданских людей, поздоровался и сказал одной из женщин:

– Разрешите вам представить внука. Он давно мечтал с вами познакомиться.

– Как тебя зовут, мальчик?

– Гера.

– А меня Роза Яковлевна Смушкевич.

Герман не успел даже как следует разглядеть дочь героя. Начался митинг.

– Немеркнущую славу и уважение заслужил выдающийся советский полководец Яков Смушкевич, – говорил высокий полный человек. – С юных лет его жизнь связана с Советской Армией, с ее Военно-воздушными силами. Его пример показывает, каким должен быть коммунист.

Оратор сменяет оратора. В морозном воздухе звучат слова, полные признательности герою, чья жизнь была сплошным подвигом.

С памятника спадает покрывало. Орлиным взглядом смотрит отлитый в бронзе Яков Владимирович Смушкевич на своих земляков, боевых соратников. Он снова вернулся в Рокишкис.

Вечером в Рокишкском клубе продолжались торжества. Выступил космонавт Георгий Береговой, он сказал, что, готовясь к ответственным полетам, советские космонавты помнят тех славных соколов, которые прокладывали им путь к звездам.

– Если хочешь стать космонавтом, – говорил Георгий Тимофеевич Береговой, – то должен унаследовать от таких летчиков, как Смушкевич, мужество, мастерство, упорство в борьбе за достижение цели, патриотизм, верность идеалам коммунизма.

2

Фары машины высветливают бесконечное белое полотно дороги. Медленно кружась, на смотровое стекло падают снежинки. Сквозь дремоту мальчик слышит голос Берегового:

– Если хочешь стать космонавтом…

Старый журналист смотрит на бесконечное белое полотно дороги и тоже думает о Смушкевиче. Не годы, а десятилетия прошли прежде, чем было осуществлено указание Верховного Совета СССР. Бюст дважды Героя Советского Союза установлен на родине награжденного. Теперь уже Яков Владимирович навсегда вернулся в свой любимый Рокишкис. Пожалуй, лучше всего закончить повесть о Смушкевиче описанием церемонии открытия памятника в Рокишкисе. Поставлю последнюю точку в рукописи и можно будет немного отдохнуть. Вот еще бы хорошо успеть написать пьесу о журналистах… Сердце начинает покалывать, становится трудно дышать. Беспокойный был сегодня день, устал. Подытоживая промелькнувшие в голове мысли, Ткаченко произносит вслух:

– Не умирай, пока живешь!

– Дедушка, что ты сказал? – превозмогая дремоту спрашивает внук.

– Так просто, подумал вслух.

– А… Я буду таким, как Смушкевич, вот увидишь! – обещает Герман.

– Хорошо бы, – соглашается Павел Петрович и вздыхает, – хорошо бы дожить, увидеть…

Герман снова задремал, во сне ему видится голубое небо, журавлиная стая, впереди летят самые сильные птицы. И от них нельзя отставать.

г. Вильнюс