Текст книги "Гевара по прозвищу Че"

Автор книги: Пако Тайбо II

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 61 страниц)

В середине июня Эрнесто взялся за предприятие, которое вряд ли можно считать подходящим делом для астматика: он участвовал в восхождении на Попокатепетль, вулкан, возвышающийся неподалеку от Мехико. Экспедиция закончилась неудачей, но Эрнесто оставил незабываемое описание восхождения:

«Мы пробивались геройски, но не сумели достичь вершины. Я был готов продолжать попытки подняться до тех пор, пока не лягу костьми, но друг-кубинец, который шел со мной в паре, обморозил обе ноги, так что оставшиеся пятеро должны были повернуть вниз. Когда мы спустились на сотню метров (на такой высоте это много), буря немного утихла, а туман рассеялся; тогда мы поняли, что почти достигли края кратера, но уже не могли повернуть обратно. Шесть часов мы сражались со снегом, который при каждом шаге набивался в ширинку и проникал аж до лобковых волос; ноги у нас промокли из-за того, что мы по небрежности не позаботились о подходящей обуви.

Проводник заблудился в тумане, и мы каким-то чудом не попали в зону трещин, которые довольно опасны, а мы все устали до полусмерти от борьбы с мягким и изобильным снегом. На спуске мы съезжали с горы, как на санях или с горки в бассейне, и с тем же самым результатом: когда мы добрались до подножия, ни у одного из нас не осталось целых штанов.

Когда мы спустились, мои ноги оттаяли, но лицо и шея оказались сожжены целиком, как будто я целый день лежал, загорая на солнце в Map-дель-Плате. Сейчас мое лицо напоминает Франкенштейна, особенно после того, как я густо намазался вазелином, а пузыри полопались. Хуже того, мой язык находится в точно таком же состоянии, поскольку я ободрал его о снег. Горное восхождение – это прекрасно, но одно все же беспокоит меня: пятидесятидевятилетний старикан, шедший с нами, поднимался лучше, чем любой из нас».

Неужели он действительно вел такую жизнь? На самом деле был уличным фотографом, плохо оплачиваемым медиком-исследователем, вечным изгнанником, ничем не примечательным мужем, автором писем, поэтом и составителем дневников (две последние ипостаси – тайные)? Да, и много больше того.

Письмо матери он закончил так: «Главное состоит в том, что я кажусь сам себе похожим на что-то из танго, я хочу сказать, что во мне обнаружилась частица аргентинца, черта, которую я почти всегда отрицал. Я думаю, что это первый признак старости (которая в конце концов есть усталость), другими словами, я стремлюсь к милому мирному дому».

* * *

Но Эрнесто Гевара, которому только что исполнилось двадцать семь, который боялся задержаться на одном месте и сбиться с пути своих латиноамериканских скитаний, собирался отправиться в замечательную поездку.

В конце июня на одной из встреч с кубинскими беглецами, осевшими в Мехико, Эрнесто встретился с младшим из братьев Кастро, Раулем, юношей с совсем еще детским лицом. Тот был вынужден покинуть страну уже после недавней амнистии, потому что правительство Батисты обвинило его в установке взрывного устройства в кино. Марксистские взгляды Рауля и рассказ о том, как он участвовал в набеге на Монкаду, судя по всему, сделали его куда более привлекательным для Эрнесто, чем были те латиноамериканские изгнанники, с которыми он до тех пор поддерживал контакты, профессиональные мечтатели, смешивавшие иллюзии с действительностью и жившие сказками о триумфальном возвращении на родину.

Эти двое несколько раз беседовали в новом доме, где жили Эрнесто и Ильда, и в подвале по адресу: улица Рамона Гусмана, 6, где остановился молодой кубинец. Они говорили о Фиделе, легендарном брате Рауля, и его ожидаемом приезде в Мексику. Хотя Фидель первоначально собирался остаться на Кубе, чтобы организовать сеть революционных организаций, которые должны были противостоять диктатуре, цензурные строгости и разнообразные репрессии против товарищей наконец убедили его уехать из страны и готовить вооруженное возвращение.

На второй неделе июля, в «одну из холодных, несмотря на лето, мексиканских ночей», Гевара встретился со старшим из братьев Кастро, бесспорным лидером того социального явления, которое получило известность как Движение 26 июля (именно в этот день состоялась попытка штурма казармы Монкада, и еще несколько вооруженных выступлений на Кубе), или просто Д26 – сопротивление режиму Батисты. Фидель прибыл в Мексику 8 июля и встретил Эрнесто на квартире Марии Антонии Гонсалес, где, сменяя один другого, селились кубинские изгнанники.

Та первая беседа между Фиделем и Геварой продолжалась, судя по более поздним воспоминаниям свидетелей, восемь или десять часов и произвела сильное впечатление на обоих. С восьми вечера и до самого рассвета они обсуждали политику, международную ситуацию, взгляды друг друга на Латинскую Америку, но прежде всего – на революцию. Особенно подробно они говорили о событиях в Гватемале в версии Эрнесто и будущей революции на Кубе.

Гевара, который в ту пору жизни был весьма замкнутым человеком и тщательно скрывал свои эмоции, был поражен магическим очарованием Фиделя, завораживавшим как змеиный взгляд. На следующий день он записал в дневнике: «Встреча с Фиделем Кастро, кубинским революционером, умным, молодым и очень уверенным в себе парнем, является политическим событием. Думаю, что мы с ним нашли общий язык».

Попав домой, он сказал Ильде: «Ньико был прав, когда в Гватемале сказал, что Фидель – это лучшее, что вышло с Кубы со времен Марти[13]13
  Марти-и-Перес Хосе хулиан (28.1.1853 – 19.5.1895) – кубинский патриот, революционер, поэт и писатель, идеолог и организатор освободительгой борьбы против испанского господства.


[Закрыть]. Он собирается заставить революцию свершиться».

Пару лет спустя он сказал аргентинскому журналисту Хорхе Рикардо Масетти:

«Фидель поразил меня своей неординарностью. Он мужественно встречал самые невероятные проблемы и решал их. У него была необоримая вера в то, что если он покинул Кубу, то вернется туда вновь, что, попав туда, будет сражаться и победит в сражении. Я разделял его оптимизм. Это должно свершиться; должна быть борьба, должна быть победа. Нужно было прекратить скулеж и драться».

Вскоре последовали другие многочисленные встречи; под конец одной из них, состоявшейся в доме 43 на улице Рин, где жили Эрнесто и Ильда, она спросила Фиделя, почему он оказался в Мексике. Тот ответил четырехчасовым монологом, после которого Ильда пришла к выводу, что должна связать свою судьбу с группой 26 июля.

Когда Фидель ушел и они остались одни, Эрнесто признался жене, что считает план Фиделя безумием, но безумием выполнимым и реалистическим...

Сохранилось описание Фиделя, сделанное Ильдой после этой встречи: «Очень бледный и высокий, плотно сбитый, но без капли жира, с очень черными сверкающими вьющимися волосами; с усами. Его движения были быстрыми, ловкими и точными... Он мог сойти за красивого туриста-буржуа, но когда говорил...»

Несколькими днями позже Эрнесто спросил Ильду:

«– Что ты думаешь о сумасшедшей идее этих кубинцев насчет вторжения на полностью военизированный остров?

– Конечно, это сумасшествие, но ты не сможешь возразить против этого.

– Я считаю так же. Хотел только узнать твое мнение. А сам я уже решил присоединиться к экспедиции. Мы ведем переговоры и скоро начнем подготовку. Я поеду как врач».

На лодке авантюристов Утопии появилось несколько новых гребцов. Однако в это время Рауль Кастро вбил себе в голову, что должен стать тореадором, и при малейшей возможности принимался репетировать пассы с друзьями. Охватившая его страсть была прямо-таки невероятной. А когда он не посещал корриду, то сопровождал Эрнесто в переулках Мехико в охоте на кошек – для экспериментов доктора Гевары.

Примерно в то же время квартиру на улице Рин обворовали. Для воров там было мало поживы, если не считать самого драгоценного имущества молодой пары: пишущей машинки Ильды и фотоаппарата Эрнесто. Гевара был возмущен; он сказал Ильде, что это работа ФБР, и они решили не сообщать о случившемся в полицию. Но теперь доктор больше не мог заниматься фотографией, а оба они не могли закончить книгу «Роль врача в Латинской Америке», над которой работали вместе. Эрнесто писал ее несколько лет. Последнее время Эрнесто привык диктовать, а Ильда печатала под диктовку. «Роль врача» должна была стать длинным эссе из четырнадцати глав и охватывать не только проблемы здравоохранения, клинические вопросы, экономику и геополитику медицины, но также и проекты «социалистического будущего» медицины на континенте. Книге предстояло подчеркнуть, что врач-революционер решительно противостоит государственным структурам, находящимся в рабском подчинении у влиятельных землевладельцев, никогда не бывавших в своих имениях, и иностранных монополий, и будет стремиться создать медицину, в которой не преобладали бы грабительское отношение к пациентам и погоня за прибылью. Гевара так и не закончил эту книгу.

А тем временем бракосочетание вновь и вновь откладывалось из-за выставлявшихся с бесконечной изобретательностью бюрократических препон. Эрнесто и Ильда начали думать, что, возможно, следует зарегистрировать брак в посольстве. В перуанском посольстве, сказала она; в аргентинском – возразил он.

В начале августа Ильда поняла, что она беременна, и когда Эрнесто возвратился из больницы, сказала ему об этом. Сначала он не поверил: «Ты шутишь!», а затем обрадовался. В тот же день он подарил ей мексиканский серебряный браслет, купленный на часть денег, полученных от агентства печати.

Наконец им удалось узнать, как решить проблему бракосочетания. Гевара уговорил коллегу-врача устроить ему встречу с судебными властями Тепосотлана, небольшого городка в тридцати минутах езды от Мехико, в котором находился известный женский монастырь. В Тепосотлане их могли зарегистрировать в «мексиканском стиле», т. е. без официального разрешения. И таким образом 18 августа чиновник, который по случайности носил имя Анхель ангел, в присутствии нескольких друзей зарегистрировал бракосочетание Ильды Гадеа Акоста и Эрнесто Гевары де ла Серна.

Хесус Монтане, руководитель антибатистского движения в изгнании, и поэтесса Лусилья Веласкес были свидетелями со стороны невесты. Монтане заменил Рауля Кастро, который присутствовал на церемонии, но по причинам безопасности не мог подписать свидетельство. Доктор Валтасар Родригес и Альберто Мартинес Лосано – последний был уроженцем Тепосотлана и организовал всю процедуру – были свидетелями со стороны жениха. По возвращении домой Эрнесто устроил барбекю. Среди гостей был и Фидель.

Семейство Ильды было уведомлено телеграммой, а своим родным Эрнесто в ближайшие недели написал письмо. Родители, недовольные тем, что их не известили заранее, прислали пятьсот долларов и потребовали, чтобы молодая чета обвенчалась в церкви. Эрнесто ответил на это:

«Вы совершенно правы, когда жалуетесь, что я не поставил вас в известность о нашей свадьбе заблаговременно. Ребенок развивается нормально; биологические реакции и целый ряд клинических данных позволяют мне быть абсолютно уверенным... Мне очень жаль, но приходится сообщить вам, что политические и религиозные убеждения, которые мы с женой разделяем, не допускают ничего другого, кроме гражданского брака».

Стиль, в котором Эрнесто известил родителей и тетю Беатрис о своей свадьбе, был довольно оригинальным. В письме матери, датированном 24 сентября, т. е. более чем через месяц после события, он написал: «Я хочу официально сообщить тебе новость, о которой ты можешь всем рассказать: я женился на Ильде Гадеа, и вскоре у нас должен быть ребенок». Он не писал ни слова о своей жене – даже кто она такая и откуда – и запрятал это, по всей видимости, написанное с неохотой известие о свадьбе в груде других новостей. 8 октября он написал тете Беатрис: «Ты, должно быть, слышала новости о моей любовной жизни от матери; я женился и ожидаю в скором времени появления Владимиро Эрнесто, то есть ожидаю его я, а будет он у моей жены». В письмах того месяца к Тите Инфанте он даже не упомянул о своем браке. Что крылось за этими задержками информации и подчеркнуто малом внимании к происшедшему? Опасение того, что его родители и родственники, следуя своей буржуазной точке зрения, отрицательно отнесутся к его решению? Отвращение к браку? Для человека, чьи письма всегда содержали детальный рассказ о событиях и стремлениях, стиль, в котором он сообщил своей семье и друзьям о женитьбе, кажется немного странным, если не подозрительным.

И он продолжал страстно мечтать о путешествиях. В письме к родителям жены Эрнесто говорил о возможной поездке на Кубу так, словно это часть туристского маршрута, а также делился планами посещения Китая и Франции. Он упорно утверждал, что рано или поздно они с Ильдой отправятся в Париж, как любые другие обеспеченные аргентинцы. А список на этом не кончался:

«Наши странствия все еще не закончены. Прежде чем поселиться в Перу, стране, которая вызывает у меня восхищение, или в Аргентине, мы хотели бы открыть для себя Евро пу и пару таких очаровательных стран, как Индия и Китай. Я особенно заинтересован новым Китаем, так как он созвучен моим политическим идеалам».

В те же дни Эрнесто даже попросил Ильду выяснить возможность поездки в Африку.

Может быть, его не привлекала кубинская экспедиция? Или он сомневался в том, что этот план выполним? Конечно, он был очарован личностью Фиделя, и предложение было ему полностью по душе, но в докторе Геваре все еще должен был сохраниться след былого скептицизма. Сколько раз в замкнутом мирке политических изгнанников, в котором он обитал уже несколько лет, говорили о революции? Сколько планов было составлено и рухнуло еще до начала выполнения? Сколько стран получили свободу, правда, только на словах?

Конфликт между владевшим Эрнесто стремлением к жизни странника, писателя-путешественника и потребностью включиться в политическую деятельность, отказавшись от позиции стороннего наблюдателя, нашел отражение в его стихотворении «Здесь»:

Я метис еще и в другом смысле.

В тех двух силах, что борются в моем разуме...

И обе притягивают и отвергают друг друга.

Ильда вспоминала о тех месяцах:

«Эрнесто очень тревожился об одной из своих пациенток в больнице, о прачке, которую он называл старуха Мария. Когда он сказал мне, что она в очень плохом состоянии из-за острого приступа астмы, то вид у него был просто сокрушенный. Он так волновался, что я даже начала немного ревновать, поскольку эта Мария почти полностью занимала его мысли. Он каждое утро мчался в больницу, чтобы увидеть ее... Однажды он очень уныло сказал мне, что она, вероятно, не переживет эту ночь, и пошел в больницу дежурить у ее кровати, чтобы попытаться спасти больную. Она все же умерла той ночью, задохнувшись от астмы».

Смерть старой прачки произвела большое впечатление на доктора Гевару. Он был возмущен той нищетой, в которой жила эта женщина вместе с дочерью и тремя или четырьмя внуками, и печалился из-за того, она умерла «без боли и славы», как тогда говорили в Мексике.

Смерть старухи вдохновила врача-поэта на новое стихотворение. Это не были хорошие стихи, но в них он последовательно описал нищету женщины, больничную палату и смерть от астмы. В нем имеется обещание «ваши внуки будут жить, чтоб увидеть рассвет», и риторический, но искренний финал: «Я КЛЯНУСЬ», написанный заглавными буквами.

16 сентября в Аргентине произошел военный переворот против Перона. Эрнесто в Мексике буквально пожирал газеты и сразу же написал своим родителям и тете. Он уже прокомментировал первую попытку переворота, случившуюся за два месяца до того, и был очень обеспокоен тем,-что его антиперонистски настроенное семейство окажется вовлеченным в события: «Надеюсь, что дела обстоят не настолько плохо, как здесь говорят, и что никого не заденут эти неприятности, с которыми ничего нельзя поделать».

Теперь же, узнав о том, что военные расправлялись с самыми основами перонистских организаций, он написал матери, что ничто из устраивающего олигархию не может быть хорошим и что консервативные элементы, обрадовавшиеся падению Перона, не несут в себе никаких здоровых начал. Пользуясь случаем, он также заметил: «твой старый враг повержен» – и предсказал Аргентине будущее зависимой банановой республики.

Тем временем в Мексике жизнь шла своим чередом. Аргентина и Перон были очень, очень далеко. Ильда вспоминала: «Однажды мы пошли смотреть «Занавес поднимается» с Кантинфласом. Я не помню фильма, но Эрнесто, глядя на экран, очень много смеялся... Сцена, в которой Кантинфлас танцует менуэт и неожиданно обнаруживает, что находится на сцене, рассмешила его до невозможности». Гевара несколько раз смотрел этот кинофильм и при этом, конечно, вспоминал доктора Веленсу, перуанского физиолога, с которым он встретился во время своего первого путешествия по континенту. Веленса сказал ему, что единственный способ понять панлатиноамериканизм состоит в том, чтобы увидеть Кантинфласа.

Этот анекдот часто приходит на память, когда рассматриваешь историю последующих лет. Когда Эрнесто хотел посмеяться над собой, он использовал свое сходство с Кантинфласом, сходство, которого еще не было в 1956 году. В те дни Эрнесто выглядел скорее молодой и чисто выбритой версией Джона Гарфилда, будучи лишь чуть повыше ростом и немного более коренастым.

Но тогда он жил в состоянии нерешительности и неуверенности. Фидель издалека продолжал свою организационную работу и кампанию вербовки рекрутов, Эрнесто тратил время, обсуждая с Ильдой варианты имени младенца (Ильда Викторина или Эрнесто Владимиро), учился у одного из кубинских беглецов стричь волосы и испытывал полученные знания в этой области на невинных пациентах в больнице. («Любое знание полезно; все когда-нибудь может пригодиться, разве не так?») Вместе с Ильдой (но без Лусильи) они переехали в квартиру в доме 5 по улице Неаполь (согласно документам прокуратуры). Новое жилье было столь же скромным, как старое, но немного побольше.

И все же он осуществил свою мечту подняться на вершину Попокатепетля. 12 октября, на праздник Дня Колумба, или Дня расы, как его называют в Мексике, в ознаменование начала слияния европейцев с аборигенной расой Мексики, Эрнесто вместе с толпой народа поднялся на старый вулкан. Трудное восхождение, особенно для астматика, на высоту почти 5,5 км и длиной в восемь миль.

29 октября Фидель в сопровождении Хуана Мануэля Маркеса отправился в Соединенные Штаты на поиски денег. В его отсутствие Рауль заболел; его лечил доктор Гевара. У Рауля Эрнесто встретился с его другом, советским дипломатом Николаем Леоновым, и попросил у него несколько русских книг. Леонов дал ему свою карточку, даже не предполагая, что за этим простым поступком несколько месяцев спустя последует масса неприятностей. Ильда в своих мемуарах упоминает о том, что Эрнесто читал книги, которые для него принес советский дипломат.

В конце октября Рикардо Рохо, возвращавшийся в Аргентину из Нью-Йорка, остановился в Мехико и немедленно встретился с Геварой. Согласно воспоминаниям Рохо, Эрнесто внимательно следил за событиями в Аргентине, но не имел ни малейшего желания вернуться туда. Он уехал из Аргентины не для того, чтобы держаться подальше от Перона; хотя Гевара, возможно, и не слишком жаловал его, но его противников, Фрондиси[14]14
  Фрондиси, А – будущий президент Аргентины (1958 – 1962) лидер основанной в 1957 году партии Гражданский радикальный союз непримирииых. Первыми шагами его правительства, пришедшего на смену временному правительству генерала П.Э.Арамбуру (1955 – 1958), было восстановление гражданских свобод, однако вскоре оно вступило в соглашение с монополиями США и внось резко ограничило деятельность оппозиции.


[Закрыть] и других, жаловал еще меньше. Рохо предложил Геваре вернуться вместе с ним на родину, но услышал в ответ:

«Что там есть такого, к чему стоило бы вернуться? Военное правительство, которое прямо сейчас пытается изгнать рабочий класс из политической жизни страны. Предположим, что это правительство уйдет, так же как вчера ушло предыдущее, придет твой друг Фрондиси, а ты сам станешь министром. Что ты сможешь сделать? Правительство с хорошими намерениями, но без всяких возможностей осуществить далеко идущие перемены».

Согласно мемуарам Ильды Гадеа, споры между Геварой и Рохо становились все более ожесточенными, поскольку последний казался Эрнесто слишком консервативным.

Рохо вспоминал: «В то время я рекомендовал Гевару на работу крупнейшему издателю Мексики, аргентинцу Армандо Орфиле, который был еще и руководителем Фонда экономической культуры». Но, очевидно, они не слишком понравились друг другу. Эрнесто занимался комиссионной продажей книг для фонда, но не искал благосклонности руководства».

При беседе Гевары с Орфилой случайно присутствовал кубинский левый по имени Рауль Роа. Вот каким он запомнил Эрнесто:

«Он казался – и был на самом деле – очень молодым, – рассказывал Роа. – Его облик запечатлелся на моей сетчатке: яркий ум, аскетическая бледность, дыхание астматика, выпуклый лоб, жесткие волосы, сухое выражение лица, энергичный подбородок, серьезная манера держаться, вопрошающий взгляд, острые замечания, немногословность, живые чувства, открытый смех и мысли, затуманенные волшебными мечтами, которые так и читались в его глазах».

Из мемуаров Рохо можно извлечь еще два анекдота. Вместе с Эрнесто он был на встрече с кубинскими изгнанниками в прокуренной комнате в «Империал-билдинг» в центре Мехико. Там Рохо впервые услышал развернутый рассказ о плане Вторжения. Это вызвало у него приступ саркастического смеха: «Ты знаешь, куда мы в Буэнос-Айресе запираем людей с идеями, похожими на твои? В Вьейтес». Эрнесто не нужно было напоминать, что это психиатрическая больница.

Другой анекдот касается встречи с Леоном Фелипе, испанским поэтом, высланным из своей страны и поселившимся в Мексике, который, судя по всему, произвел сильное впечатление на аргентинского доктора. Эрнесто хорошо знал его произведения и всю жизнь неоднократно вспоминал их. Беглая зарисовка Рохо говорит о многом: когда Эрнесто и Леон удобно расселись в одинаковых позах, закинув ногу на ногу, стало видно, что подметки ботинок у обоих проносились насквозь.

Наконец, в ноябре 1955 года состоялся так долго откладывавшийся медовый месяц. Эрнесто и Ильда решили поехать на юг Мексики и совершить поездку по старинной земле майя. Они не составили никакого конкретного плана поездки.

В Мехико Эрнесто пытался контролировать свою астму, придерживаясь строгой диеты. Он мог есть говядину, фрукты и овощи, но полностью отказывался от рыбы, курятины и яиц – все это вызывало у него аллергию. Но, когда они спустились из горной местности к побережью, астма возвратилась. Ужасный приступ, случившийся в Паленке, свалил Эрнесто с ног. Ильда попыталась сделать ему укол, но он возмущенно остановил ее. Ильда вспоминала:

«Он яростно запретил мне оказывать ему помощь. Я поняла, что это было связано не с самим уколом, а скорее с тем, что он не любил находиться под чьей-либо защитой, получать помощь, когда ему было плохо. Я буквально онемела после его резкой отповеди.

Прости. Ты ни в чем не виновата. Это болезнь вывела меня из равновесия. Не волнуйся, это глупо, а расстраиваться просто не из-за чего».

Мерила, Чичен-Ица, Ушмаль.

Эрнесто неистово карабкался на пирамиды, как мальчишка, обнаруживший новое приключение, как исследователь, наткнувшийся на главное открытие своей жизни. Зачарованный грандиозными руинами, он метался вверх и вниз и непрерывно фотографировал. Эта зачарованность заметна в его стихотворении о Паленке:

Какая сила долгие века помогает тебе оставаться

Полной жизни, как в юности?

Что за бог под вечер вдыхает

Дуновение жизни в твои стены?

В Веракрусе у Эрнесто чуть не случилась драка с какими-то пьяницами в баре, куда они с Ильдой зашли попробовать свежей рыбы. Завсегдатаи, пившие пиво, потребовали, чтобы «его королева» выпила с ними, а доктор Гевара в истинно мексиканском стиле загородил собой жену, готовый разбить им всем физиономии. «Попробуй-ка со мной!» – предложил Эрнесто самому агрессивному из своих противников, процитировав какой-то мексиканский фильм. История получила счастливое окончание благодаря тому, что владелец бара пригрозил, что в случае скандала сразу же вызовет полицию.

Через несколько дней они отправились в короткое плавание на судне вдоль побережья до Веракруса. Эрнесто вспоминал о тех Долгих плаваниях, которые совершал в юности, и наслаждался Круизом. В то время как большинство пассажиров страдало морской болезнью, он носился по палубе, делая снимки пейзажей.

В Мехико Гевару ждала хорошая новость: ему предложили читать лекции по физиологии в Национальном университете. В декабрьском письме матери он скептически заявляет: «Я не могу представить себя даже учителем в начальной школе». Но все равно в письмах он продолжал говорить о курсе лекций, хотя ему и не было суждено прочесть их. Они заполняли место действительно происходивших событий, о которых нельзя было упоминать: из Соединенных Штатов возвратился Фидель; начались обучение и подготовка к экспедиции.

Оставшиеся в живых должны были запомнить суровую зиму 1955/56 года в Мехико, пыль, пронизывающий холод, сырость и мрачные дожди. Такой она представлялась кубинцам; отсутствие солнца и раскидистых пальм угнетало и нервировало их. На фотографиях тех дней они кажутся компанией мальчишек-бедняков, «бедных, но благовоспитанных», с руками, засунутыми в карманы в поисках денег, которых там нет.

Эрнесто Гевара со свисающей на лоб челкой, постоянно нахмуренный, в потертой рубашке, кажется мальчишкой-переростком и странно выглядит рядом с опрятными кубинцами, с прическами в ужасном стиле пятидесятых годов, из-за которых уши казались оттопыренными, с тонкими усиками, словно нарисованными на верхней губе. Никто из них пока еще совсем не похож на те великолепные непокорные, бородатые и длинноволосые фигуры, которые позднее спустятся с гор Сьерра-Маэстра и Эскамбрей.

Появлявшиеся в Мексике в конце 1955-го и начале 1956 года поодиночке или группами по два-три человека, пробиравшиеся из Гаваны, Камагуэя, Майами, Коста-Рики, Сан-Франциско, имевшие при себе лишь номер контактного телефона или явочный адрес, эти люди приезжали сюда не для того, чтобы присоединиться к числу стенающих над своей судьбою изгнанников, которых нехотя терпят местные власти. Они прибывали, чтобы принять участие в вооруженном вторжении на Кубу. Их лидер произнес великолепную фразу, своего рода клятву. В Нью-Йорке 30 октября 1955 года Фидель сказал: «Я могу сообщить вам с абсолютной уверенностью, что в 1956 году мы или завоюем свободу, или обретем мученический венец». И сам Фидель, тридцатилетний адвокат, был известен не только своими блестящими ораторскими способностями, но и тем, что его слова обычно не расходились с делом.

Первоначальный план, который складывался постепенно, состоял в том, чтобы организовать высадку на востоке острова. Вторжение было задумано как воплощение эпической мечты, ко торая связывала традиции борьбы за независимость, проходившей в девятнадцатом веке, с деятельностью Гитераса в тридцатые годы, долгой историей кубинских беглецов и их возвращением с оружием в руках.

Квартира Марии Антонии Гонсалес в центре Мехико стала штабом и главным местом сбора. Любопытное совпадение – она располагалась в двух кварталах от бакалейного магазина, именовавшегося «Ла Антилья» (Куба входит в группу Больших Антильских островов). Если революции имеют свои сердца и умы, то и дома тоже должны иметь души. По прибытии в Мексику в феврале Хуан Альмейда так описал это место:

«Квартира маленькая, тесная оттого, что там спит много народу. Когда в доме спит больше трех человек, очень трудно заставить их спозаранку складывать вещи. Помещение очень простое, с гостиной, столовой, спальней, ванной, маленькой кухней и длинным узким небольшим патио . В гостиной, столовой и спальне стоит несколько раскладушек. Позже мы выяснили, что их ставят на ночь, а днем сворачивают».

В этой и еще нескольких конспиративных квартирах в городе поселились Джино – итальянец, бывший партизан, участник венецианской организации антинацистского Сопротивления во время Второй мировой войны, который после войны жил на Кубе, Мигель Санчес, получивший кличку Кореец за участие в борьбе против армии США в недавней войне, Гильен Селайя, единственный мексиканец в группе; Каликсто Гарсия, один из первых изгнанников, который сначала попытался стать профессиональным бейсболистом в Мексике, а потом устроился статистом в кино, доминиканец Рамон Мехия дель Калисто по прозвищу Пичирило и длинноногий друг Эрнесто рабочий лидер Ньико Лопес Фернандес, который возвратился с Кубы по призыву Фиделя. «Его видели спавшим на скамейках в парке посреди зимы;

Гитерас, Антонио (1905—1935) – общественный и государственный деятель Кубы; в 20-е гг. – один из лидеров революционного студенческого движения. Во временном революционном правительстве (сентябрь 1933 – январь 1934 гг.) занимал посты военного министра и министра внутренних дел, провел ряд реформ по ограничению деятельности империалистических монополий и защите прав трудящихся. В 1934 г. основал национально-революционную организацию «Молодая Куба», боровшуюся против диктатуры Батисты, и героически погиб в неравном бою с войсками диктатора.

он предпочитал изнемогать от голода, но не протягивать руку с просьбой о помощи к своим более обеспеченным землякам-эмигрантам». Там было и много других. Юниверсо Санчес, крестьянин из Матансаса и старый коммунист. Рамиро Вальдес, бедняк из Артемисы, прославившийся захватом сторожевых постов казарм Монкада. Военный моряк Норберто Кольядо, которого пытала полиция Батисты – его жгли огнем, подвешивали за мошонку и– выкинули в конце концов на мусорную свалку; он любил хвастаться своими боевыми ранами. Хуан Альмейда, еще один участник штурма Монкады. Альмейда быстро полюбил Мехико; ему очень нравилось ходить с подружкой-мексиканкой по имени Лупита есть тако в холмы Тепеяс.

Эти мужчины были связаны с группой женщин. Женщин было много, так как у движения был очень сильный женский состав. Это женщины главным образом организовывали сети финансирования, это они создали инфраструктуру в Сантьяго-де-Кубе и в Мексике. Работу в Мексике возглавляла Мария Антония Орхидея Пино. Неутомимый организатор, она, не имея денег, устраивала конспиративные квартиры и время от времени закладывала любой имевшийся хлам, чтобы оплатить аренду помещений. Она была поразительно груба. Эрнесто как-то раз сказал Ильде: «Не удивляйся грязи, которая так часто льется с ее языка, это составляющая ее характера; она респектабельная дама и хороший товарищ». Кроме Марии Антонии, там были сестры Фиделя, а также мексиканка Пьедад Солис (жена Рейнальдо Бенитеса), Мельба Эрнандес, игравшая важную роль в набеге на Монкаду. Вместе со своим мужем Хесусом Монтане она занимала один из ключевых постов в мексиканской организации движения и ее финансировании.

Эти люди, совсем новые в жизни доктора Гевары, не были безобидными обывателями. Они принадлежали к той части поколения, у которой были кровные счеты с диктатурой Батисты. Это придало их цели трагический смысл, а отношениям с историей – определенную специфику.