Текст книги "Гевара по прозвищу Че"
Автор книги: Пако Тайбо II
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 61 страниц)
В конце 1955 года Эрнесто, не расставаясь со своим стремлением стать всемирным путешественником, занимался русским языком в Советско-мексиканском центре культурных связей, прочел много книг по экономике (включая первый том «Капитала») и начал учиться печатать на новой пишущей машинке. «Теперь я с большим воодушевлением колочу по машинке, почти не глядя на клавиатуру. Когда я полностью овладею этим делом, то буду учиться вышивать».
Фидель приготовил рождественский обед, на который пригласил Эрнесто, Ильду, Мельбу и Монтане. Меню было очень
кубинским – «Мавры и христиане» – юкка (кассава) и мохо. Однако, несмотря на праздничную атмосферу, между гостями ощущалась некоторая напряженность: совместная жизнь Эрнесто и Ильды шла далеко не гладко и фактически держалась только на предстоящем рождении ребенка.
Благодаря агитаторским способностям Фиделя и его стремлению вовлечь в свои планы каждого, кто по неосторожности оказывался достаточно близко, к группе присоединился еще один человек. Это был Арсасио Ванегас, мексиканский спортсмен, занимавшийся вольной борьбой, который к тому же имел маленький печатный станок. Его назначили ответственным за физическую подготовку новичков.
Начинали тренировки с длинного перехода. Поскольку почти все будущие революционеры жили в южной части центра города, то они встречались около кинотеатра «Линдависта», в восьми-девяти километрах от конспиративных квартир, а оттуда шли на северную окраину, в Сакатенко. Через много лет Ванегас вспоминал, что они шли к месту встречи пешком, так как у них не было денег на автобус. «Обычным завтраком у нас была лепешка и вода».
В январе 1956 года начались тяжелые тренировки. Эрнесто в то время исключил из своего рациона хлеб и макароны, чтобы похудеть. Он забросил свои эксперименты в области аллергии в больнице и не взялся за предоставленный ему курс лекций по физиологии.
Ванегас не только заставлял их ходить пешком и карабкаться по холмам, но также и обучал основам самообороны в спортивном зале, который арендовал на улице Бучарели. «Вольная борьба, немного карате, падения и страховки, удары ногами, подъем на стены».
По словам Ильды, когда Че после-первой тренировки «пришел домой, у него болело все тело, и я растирала его мазью». Но не мускулы составляли его главную проблему. Во время одного из забегов вверх по склону Ванегас заметил, что Гевара остановился, задыхаясь. «Вот что, дружище, я бы не хотел, чтобы кто-нибудь знал о том, что ты видел. Понимаешь ли, у меня сильная астма».
Когда мы оглядываемся назад через годы, эти тренировки кажутся нам смешными: игры для подростков, у которых много свободного времени и нет никакого понятия о дисциплине. Но все же они означали гораздо больше и, конечно, приносили пользу, эти марши по авениде Инсурхентес проспекту Повстанцев (!) – Перев.}, потом вверх по склону холма в Сакатенко, Чи-киюте или Ахуско, причем порой с рюкзаками.
В феврале обучение стало серьезнее и опаснее: Фидель получил разрешение тренироваться на «Лос-Гамитос», пригородном стрельбище, где обычно занимались члены стрелкового клуба. Будущие повстанцы стреляли из винтовок с оптическими прицелами в мишень на 600 метров или в живых индюков на 500. Когда кто-нибудь прицеливался в яблочко мишени, то, казалось, было слышно, как летит пуля, а если кто-то стрелял в индюка, то все вообще замирали, так как призом за меткую стрельбу в данном случае было право съесть пораженную цель. Обучение стрельбе, чередующееся с пешими походами и борьбой, продолжалось три месяца.
Именно в то время, согласно мемуарам Ильды Гадеа, Эрнес-то выучился различать первые звуки Пятой и Девятой симфоний Бетховена. Это привело доктора в такое счастливое расположение духа, что он немедленно написал об этом матери. В музыкальном образовании Гевары было немного таких триумфов; при прискорбном отсутствии музыкального слуха он был не в состоянии сделать то, что считается обязательным умением любого настоящего аргентинца – спеть танго – и вынужден был просто пересказывать тексты танцевальных песенок.
«– Я отдал бы правую руку за умение играть на гитаре, – сказал он жене.
– Но как бы ты без нее перебирал струны? – последовал ответ».
15 февраля примерно в семь часов вечера в «Санаторио Ин-глес» на свет появился долгожданный младенец.
«Ее назвали Ильда Беатрис, и она сделала меня счастливым вдвойне. Во-первых, потому что ее появление приостановило нарастающий разлад в нашей семейной жизни, а во-вторых, потому что теперь я полностью уверен, что смогу от– ' правиться на Кубу несмотря ни на что, так как моя неспособность жить вместе с ее матерью оказалась сильнее, чем ~ привязанность^ которую я ощущаю, когда смотрю на младенца. На какие-то мгновения мне показалось, что очарование ребенка и уважение к его матери (которая является во , многих отношениях замечательной женщиной и, пожалуй, чрезмерно любит меня) могут превратить меня в ничем не примечательного скучного отца.... Теперь я вижу, что этого не будет и что я буду продолжать свою цыганскую жизнь до тех пор, пока не приволоку, неведомо когда, свои грешные :. кости в Аргентину. Тогда мне придется выполнять свои обя занности, прекратить играть в странствующего рыцаря и препоясать чресла для настоящего сражения. Что касается ребенка, то не могу сказать ничего определенного; она ' представляет собой комок лиловой плоти, который сосет грудь каждые четыре часа как заведенный и с несколько меньшей регулярностью отрыгивает большую часть съеденного».
Эрнесто был чрезвычайно счастлив. Поскольку он обычно не проявлял своих чувств внешне, его радость не была явной для окружающих. Как сказала Мирна Торрес: «Казалось, что он счастлив быть отцом; он стал более человечным».
На горизонте имелось только одно темное облако: доктор волновался из-за того, что дочь могла унаследовать его астму. Он непрерывно наблюдал ее в поисках каких-либо признаков. К счастью, их не было.
Через пару месяцев он написал матери: «Она повадками напоминает Мао Цзэдуна. Она избалована сильнее, чем большинство детей, и ест примерно так же, как, судя по словам моей бабушки, ел я – это значит, что она сосет грудь не переводя дыхания, до тех пор, пока молоко не полезет из ушей».
Ключевой фигурой в планах Фиделя был Альберто Байо, замечательный человек, в прошлом полковник испанской Респуб– -ликанской армии, потерявший глаз в бою. В то_время он жил в Мексике как эмигрант. Фидель встретился с ним в 1955 году. Ознакомившись с планами кубинского революционера, Байо предложил прочесть ряд лекций по партизанской войне. Фидель не только поймал его на слове, но и склонял к более активному участию. Напоминая Байо о его кубинском происхождении, он уговаривал полковника присоединиться к той самой группе, которую он должен был обучать. Полковник согласился. Значительно позже он написал: «Я упивался энтузиазмом». Единственное сомнение, которое оставалось у него по поводу участия в предстоящем Вторжении, даже конкретной даты Вторжения, было связано с широким обнародованием этой даты. Это было безумием.
Насколько серьезно они относились к предстоящему? Да, они тренировались под руководством бывшего борца, который изматывал их бесконечными маршами по авенидам Мехико, занимались греблей на озере, где обычно школьники прогуливали уроки, стреляли в цель в тире стрелкового клуба, а теперь должны были оказаться в руках одноглазого полковника, который выделялся среди множества людей только тем, что был предан республике, некогда потерпевшей поражение в войне.
Конечно же, они воспринимали все это серьезно, абсолютно серьезно. Это видно из того, что они гребли и ходили как одержимые, из того, что дисциплина в группе соблюдалась неукоснительно. Все они стремились отобрать власть у Батисты и потому с такой злостью расстреливали несчастных индюков. Потому полковник Байо за закрытыми дверями с предельной серьезностью рассказывал рьяным новобранцам все то немалое, что знал о диверсиях, тактике партизанской войны, поддержании дисциплины в нерегулярных войсках, разбросе при стрельбе, использовании легкой артиллерии, стрельбе по самолетам, маскировке...
Эрнесто Гевара написал позднее:
«Моей непосредственной реакцией после тех первых занятий стала вера в возможность победы, которую победу я, в то время когда присоединился к руководителю мятежников, считал очень сомнительной. Я был связан с ним с ': самого начала. То было обязательство, порожденное взаимной симпатией между романтическими авантюристами и основанное на вере в то, что за такой чистый идеал стоит погибнуть на неведомом берегу».
Другим членом команды был Антонио дель Конде, человек столь же замечательный, как Байо и Ванегас. Кубинцы дали ему прозвище Эль Куате . Эль Куате владел маленьким оружейным магазинчиком в центре Мехико. Фидель пробудил в нем энтузиазм, он начал снабжать кубинцев оружием и стал неоценимым сотрудником, исполненным духа солидарности и авантюризма. Фидель предложил ему в качестве вознаграждения 10 процентов от стоимости приобретенного с его помощью оружия, но дель Конде продавал его кубинцам по себестоимости и в конце концов стал вкладывать в подготовку вторжения деньги из своего собственного кармана.
Благодаря способностям Эль Куате и некоторым сомнительным мероприятиям в различных местах, начиная от Толуки и кончая Пуэбло, были закуплены детали, из которых в оружейном магазине собрали двадцать охотничьих карабинов с оптическими прицелами. В Соединенных Штатах удалось приобрести и легально доставить в Мексику пять автоматов «ремингтон». Кроме
того, через северную границу контрабандой доставили еще довольно много разнообразного оружия, в том числе двадцать автоматов «томпсон», два противотанковых ружья пятидесятого калибра, пистолет «стар» с откидным прикладом, а из Ганахуато также рюкзаки, фляги и обувь.
Постепенно Эль Куате еще глубже вошел в дело и предложил Фиделю для хранения первой партии оружия подвал в доме, принадлежавшем родственникам его жены. Дом находился в престижном районе Ломас, обитатели которого частенько держали в кладовых оружие.
Байо арендовал ранчо Санта-Роса в Чалко, местности, расположенной в часе езды от Мехико. Оно принадлежало одному из былых приверженцев Панчо Вильи. Кубинцы надули старика, сказав, что владение хочет купить крупный политик из Сальвадора и что, если здание отреставрировать, за него можно будет запросить хорошую цену. Обманутый радужными перспективами, Ривера, сподвижник легендарного мексиканского революционера, сдал свое имение за символическую цену – восемь долларов в месяц.
Во второй половине мая 1956 года Эрнесто сказал Ильде, что для него настало время отлучиться из города. Доктор не знал тогда, что они расстаются на несколько лет.
Не он один сжигал за собой мосты. Полковник Байо бросил все, в том числе и преподавание в авиационной школе. Он посвятил все свое время обучению «его» кубинцев.
В Чалко сразу же началась учеба: стрельбы, трудный ночной марш-бросок («курение было строго запрещено», – вспоминал Юниверсо Санчес), боевое единоборство и теоретические занятия. Байо отвечал за подготовку и стал военным руководителем. Гевара был назначен ответственным за учет личного состава. Его назначение вызвало недовольство у некоторых кубинцев, раздраженных тем, что такой важный пост доверен иностранцу. Фиделю пришлось лично вмешаться и публично поблагодарить «тех, кто, не будучи уроженцем нашей земли, желает пролить за нее свою кровь». Но Эрнесто все же почувствовал обиду. «Он был человеком без амбиций и замыкался в себе, если кто-нибудь возражал против его участия в какой-нибудь деятельности», – скажет Фидель много лет спустя.
Ранчо было малопригодно для жилья, так что будущие повстанцы спали на полу и тратили много времени на строительст во отхожих мест и избиение полчищ мух, которых было столько, что казалось, будто белые стены покрывала черная шуба.
По ночам при свечах проводились шахматные баталии между доктором Геварой и Байо и политические дебаты. Политические ориентации кубинцев были очень разнообразными. С одной стороны, были либерально, в духе Хосе Марти, настроенные Фидель, Хуан Мануэль Маркес и Феликс Элмуса, с другой – Рауль и Ньико Лопес, обладавшие более радикальными взглядами, а значительная часть бойцов вообще не имела никаких твердых политических убеждений.
«Я помню, как во время спора в узком кругу в одном из мексиканских домов поддержал мысль о том, что кубинскому народу нужно предложить революционную программу. На это один из участников нападения на Монкаду – позднее он покинул Движение 26 июля – ответил словами, которые я навсегда запомнил: «Все очень просто. Нам нужно всего лишь устроить удачный переворот. Батиста организовал удачный переворот и в тот же день пришел к власти; так что нам необходимо устроить другой, чтобы прогнать его прочь. Батиста дал американцам сотню концессий, а мы дадим сто одну». Вот и все идеи о захвате власти. Я спорил с ним, доказывал, что мы должны нанести удар, опираясь на определенные принципы, что очень важно знать, что мы будем делать, придя к власти... К счастью для нас, он и другие, думавшие так же, как он, оставили наше революционное движение и пошли своим собственным путем».
Эрнесто приписывал такие упрощенные предложения группе, которая стремилась обратить революцию «на благо преступных группировок, располагавшихся главным образом в Майами».
Мемуары Байо подтверждают, что Эрнесто изо всех сил стремился делать все как можно лучше, буквально добиваясь невозможного, и ему всегда это удавалось. Поражающее воображение состязание с самим собой и с пределами своих возможностей сделало его «первым кандидатом на повышение по службе; по всем дисциплинам он получил высшие оценки: десять из десяти».
Эрнесто был не единственным из тех, кто стремился превзойти самого себя. Байо также решил, что не может быть только преподавателем, нет, он решил отправиться на Кубу вместе с повстанцами.
«Даже представить нельзя, что он делал на ранчо. Он хотел участвовать в экспедиции, но был очень толст, и потому устроил себе диету из одной только воды. Всего за две
недели он потерял десять килограммов. Он хотел сбросить еще десять, но времени не хватило. Какой великолепный старик!»
Именно в те дни доктор Эрнесто Гевара, готовившийся к участию в экспедиции в качестве врача, получил прозвище Че. К тому времени его аргентинский лексикон обогатился изрядным количеством кубинских выражений (точно так же, как за время своих поездок по Латинской Америке он повсеместно усваивал местную лексику). Он был очарован пристрастием кубинцев к чистоте (две ванны в день! Даже в ледяной воде высокогорного Чалко!), но все же не смог избавиться от одной из самых распространенных аргентинских привычек: именно так – «che!», то есть «эй, (ты)!» —он обращался ко всем окружающим. Для кубинцев и мексиканцев такое обращение оказалось экзотическим (в Центральной Америке традиционно обращение «hombre»), и потому товарищи по экспедиции стали именовать его именно этим забавлявшим их словом.
Находясь на ранчо, Че написал одно из худших своих стихотворных произведений – эпопею, посвященную Фиделю. Единственное достоинство этого произведения состоит в том, что из него видно, каким обаянием обладала личность кубинского лидера для аргентинского доктора:
Пойдем, сияющий пророк рассвета,
По нехоженым извилистым тропам.
Освобождать зеленого аллигатора, которого
ты так любишь.
Очевидна также и та серьезность, с которой Эрнесто воспринимал принятое обязательство перед революционным движением:
И если железо пресечет наш путь,
Мы будем просить, чтоб саваном слез кубинцы
Укрыли кости партизан
На дороге к латиноамериканской истории.
Более ничего.
Хорошо известно, что, как только Фидель поселился в Мексике, полиция режима Батисты начала готовить его убийство. Известно также, что в этом участвовал военно-морской атташе кубинского посольства, а с Кубы был доставлен наемный убийца, который должен был заручиться помощью местных гангстеров. Местные, которым пообещали 10 000 долларов, подрядились убить Фиделя. Но слухи о подготовке акции достигли ушей Кастро, и заговор провалился. Однако в то же самое время официальные представители кубинского посольства обратились к мексиканским властям, чтобы выяснить, что тем известно о кубин цах, и предложили купить у хозяев информацию. Этот подход привел к успеху.
20 июня 1956 года мексиканская полиция, частично подкупленная, частично вынуждаемая давлением со стороны кубинского посольства, взялась за дело.
Фидель в ту ночь был на конспиративной квартире на углу улиц Кеплера и Коперника, с ним были Рамиро Вальдес, Канди-до Гонсалес и Юниверсо Санчес; они беседовали с Сиро Редондо и полудюжиной разместившихся там новобранцев. Случайно выглянув в окно, кубинцы заметили две странные фигуры, изучавшие номерной знак автомобиля Сиро – разбитого «Паккарда» 1942 года выпуска. Опасаясь худшего, Фидель велел группе разделиться и ушел с Юниверсо и Рамиро, но через несколько кварталов на них набросились полицейские. Фидель попытался сопротивляться и достал оружие, но тут же отдал его, когда полиция загородилась схваченными Юниверсо и Рамиро, как щитом.
Полицейские возили троих задержанных по Мехико, угрожая им и требуя, чтобы они назвали себя. Фидель ответил, что назовет себя только тем властям, которым, по его мнению, следует знать его имя. Тогда их доставили в Федеральное управление безопасности (ФУБ).
Кандидо Гонсалеса и Хулио Диаса задержали, когда они вышли из дома, привели в четвертый полицейский участок и подвергли истязаниям. Их связали по рукам и ногам и сунули под струю ледяной воды – у полицейских это называлось «загадать желание». Мексиканца Гильена Сейя, который отправился искать их, тоже арестовали.
Сиро Редондо, которому удалось убежать от первой облавы, был взволнован, потому что в его «Паккарде» находилась партия оружия. Его и Бенитеса задержали, когда они пытались разгрузить автомобиль.
Все происшедшее не было случайностью. Облава была подготовленной, и мексиканская полиция действовала под давлением полиции Батисты или же по договоренности с нею.
Второй набег состоялся поздним утром 21 июня. На этот раз полиция явилась к Марии Антонии, в дом номер 49 по улице Эм-паран. Агенты воспользовались условным сигналом революционеров – три стука в дверь. Мария Антония и Альмейда были арестованы. Эваристо Венерео, предупредивший их, смог убежать через окно ванной.
В тот же день федеральные агенты появились в доме Гевары. Ильду обвинили в том, что она получает корреспонденцию для подрывной группы. На следующий день ее вместе с младенцем тоже арестовали. В штаб-квартире управления безопасности на площади Ла Революсьон ей показали телеграмму, адресованну «Алехандро» (псевдоним Фиделя), и настойчиво допрашивали насчет Эрнесто. Ильда придерживалась заранее подготовленной версии о том, что доктор Гевара уехал в Веракрус. Эль Патохо, живший в мансарде дома Че, тоже был задержан; правда, вскоре их с Ильдой выпустили.
Единственной удачей оказалось то, что один из кубинцев, видевший арест Фиделя, сумел сообщить об этом на ранчо, и Рауль успел спрятать оружие.
Судя по тому, что смог услышать Юниверсо, во время первой серии допросов в ФУБ Фидель решил сделать попытку уладить дело с помощью взятки. Вот что он потом рассказывал:
«Капитан Гутьерес Барриос сказал:
– Я веду дело.
– Посудите сами, мы – приличные люди. Как бы получше разобраться со всем этим? Скажем, мы могли бы дать вам некое пособие, а вы отпустили бы нас...
– Ну, и сколько вы предлагаете?
– Двадцать пять тысяч долларов.
У нас не было таких денег, и мне хотелось произнести совсем другие слова: вот дерьмо – он схватил меня, надел на меня наручники. Как он сказал мне позже, из-за того, что мы предложили ему так много, он решил, что мы скрываем что-то серьезное, какие-нибудь дела с нар– . котиками».
Из рассказа Гутьереса Барриоса:
«Мы нашли более или менее прилично нарисованную карту Мехико с шоссейными дорогами; на ней была обозначена Чалко... Я велел привести Фиделя и сказал:
– Избавьте нас от столкновения, которое не пойдет на пользу ни вам, ни нам».
Фидель решил поехать вместе с федеральными агентами в Учебный центр, чтобы избежать перестрелки. Прибыв на место, , он попросил бойцов соблюдать дисциплину, сказав им, что мексиканской полиции придется за все ответить. Че мог бы укрыться, так как в тот момент, когда прибыли джипы, он сидел на дереве – местном наблюдательном пункте. Но остальные настояли, чтобы он спустился, так как «Фидель зовет всех». А Рауль все же смог ускользнуть.
В конце концов задержанных собрали в тюрьме «Мигель Шульц» в районе Сан-Рафаэль. Это было небольшое заведение, использовавшееся Министерством внутренних дел как пересыльный пункт для иностранцев, подлежащих высылке.
Хотя Альмейда и скажет через много лет, что Гутьерес Барри-ос знал, что имеет дело «с приличными людьми» и обращался с ними достаточно аккуратно, «чтобы избежать столкновения», допросы проводились разными методами, от дружественного до зверского. Чучу Рейеса подвергли пыткам, чтобы добиться от него описания Эль Куате, таинственного поставщика оружия. Че обвинили в том, что он является коммунистом; полиция грозила, что будет пытать его жену и младенца. С этого момента он отказался отвечать на допросах, сказав, что раз они такие дикари, то могут больше на него не рассчитывать и что хотя он до сих пор отвечал на вопросы, касавшиеся лично его, то теперь он будет молчать.
Президент Руис Кортинес распорядился ускорить следствие по делу кубинских революционеров и выдвинуть против них обвинение. Генеральный прокурор направил для проведения допросов четырнадцать представителей Министерства социальных проблем. Полиция сообщила в прессу, что доктор Гевара в течение ряда лет имел связи с русскими. Эрнесто ограничился признанием очевидного: да, он входил в Движение 26 июля; да, он находился на ранчо; да, там было оружие (откуда он может знать, кто стрелял из него?); да, Фидель Кастро желал свергнуть Батисту. Однако, сделав это заявление, Эрнесто не вступал ни в какие дебаты и уклонился от разговора, когда агент министерства пожелал обсудить с ним какие-то вопросы марксизма. Если бы не вмешательство Гутьереса Барриоса, положение Гевары могло бы стать еще хуже. «Советник, он уже сознался, что является марксистом-ленинцем. А теперь идите и составляйте обвинительное заключение».
В тюрьме «Мигель Шульц» кормили только супом с хлебом; там было так холодно, что даже краска облупилась со стен. Кубинцам, похоже, было еще хуже. Двадцать восемь заключенных находились под гнетом опасения, что их могут казнить или депортировать на Кубу. Кто мог бы предсказать их участь в застенках Батисты? И, конечно, они переживали, что полетели к чертям долгие месяцы подготовки.
Затем последовал период странной неопределенности, во время которого судьба арестованных ни в малейшей степени не зависела от них. 27 июня консервативная газета «Эксельсиор» подлила масла в огонь, обвинив Че в том, что он поддерживает связь с другими революционными движениями Латинской Америки и русскими эмигрантами. Эти утверждения, основанные на его членстве в Советско-мексиканском центре культурных свя зей, принесли серьезные неприятности Николаю Леонову, советскому дипломату, который дал Че книги Островского и Фурманова. Среди бумаг Че обнаружилась его визитная карточка, что было представлено как подтверждение связи Леонова с революционерами. Дипломата, послужившего причиной скандала, в который напрямую оказалось втянуто посольство, срочно отозвали в СССР.
Ильда, по совету родителей Эрнесто, связалась с их дальним родственником, работавшим в аргентинском посольстве, и попросила его вмешаться. Альфонсо Бауер, гватемальский друг Эрнесто, также высланный в Мексику, отправился в тюрьму и увиделся с Геварой. Эрнесто сказал ему: «Пончо, я пришел сюда вместе с товарищами и уйду вместе с ними. Большое спасибо тебе».
Оставшиеся на свободе Рауль Кастро и Хуан Мануэль Маркес организовали юридическую защиту. Они нашли двух адвокатов, Игнасио Мендосу и Алехандро Гусмана, которые взялись за дело и немедленно потребовали, чтобы заключенным разрешили связь с внешним миром. Одновременно в газетах появился документ, подписанный Раулем Кастро и Маркесом. В нем говорилось, что арестованные кубинцы ведут войну с диктатурой Батисты, но не принимают никакого участия в политической жизни Мексики.
Положение было очень напряженным, но дух арестованных оставался на высоте. Фотографии, сделанные в «Мигеле Шуль-це» – это, строго говоря, была не тюрьма, а центр, где в режиме относительной изоляции содержались нежелательные иностранцы, которых ожидала высылка за пределы страны, – кажутся праздничными. На одной из них, напоминающей снимок большого семейства, все улыбаются. На переднем плане Че в белом костюме растянулся как вратарь в ногах игроков своей команды, сверкает улыбка Альмейды, а в центре группы гордо стоит Мария Антония в темных очках и держит маленький кубинский флаг.
На другой, более неофициальной фотографии, запечатлено спальное помещение казарменного типа в «Мигеле Шульце»: белые железные больничные кровати, множество стоящих в беспорядке стульев, тумбочки с наваленными на них книгами, разбросанная одежда. Посреди помещения Фидель в темном костюме смотрит на Че Гевару, а тот, очень молодой с виду, обнаженный по пояс, надевает брюки. Любопытно, что эта фотография, переснятая из журнала «Маньяна», оказалась в досье тайной полиции Батисты. Это было первое изображение аргентинского Доктора, попавшее в руки секретной службы кубинской диктатуры.
Переправившиеся за границу Рауль Кастро и Маркес попробовали связаться с бывшим президентом Мексики Ласаро Карде насом, который мог без труда оказать воздействие на мексиканское правительство. В конце концов, с помощью старой няньки Карденаса, жившей в Хикилпане, им это удалось. Карденас принял адвокатов кубинцев, которые попросили его переговорить с министром внутренних дел, но экс-президент решил пойти дальше и сказал, что обратится непосредственно к своему преемнику Руису Кортинесу.
6 июля, когда положение арестованных все еще оставалось неопределенным, Эрнесто наконец-то написал родителям длинное письмо, в котором рассказал историю своих отношений с Движением 26 июля и признался в том, что скрывал от них действительное положение вещей, ссылаясь на курс лекций, которых на самом деле не читал. Насчет своего участия в движении он сообщил:
«Я занимался физической подготовкой молодежи. Именно к этому участию в революционной работе вели все события, совершавшиеся прежде в моей жизни. А будущее делится на два: среднесрочное и ближайшее. Я могу сообщить вам, что среднесрочное связано с освобождением Кубы. Мне предстоит или победить вместе с ними, или погибнуть . там... Что касается ближайшего будущего, то о нем я мало что могу сказать, потому что не знаю, что случится со мной. Я во власти судьи, и мексиканцам будет легко выслать меня в Аргентину, если я не смогу получить убежища в третьей стране, что я думаю, пошло бы на пользу моему политическому здоровью».
Походя он упомянул, что в любом случае Ильда-старшая вместе с Ильдой Беатрис вскоре уедет к своим родным в Перу и что их семейный разрыв стал свершившимся фактом. В том же письме он объявил, что ему не нравится, что его письма читают посторонние, и поэтому теперь он будет писать реже.
«Мы готовы начать голодовку протеста против необоснованного задержания и пыток, которым были подвергнуты некоторые из моих товарищей, и продолжать ее сколько потребуется. Дух в нашей группе в целом очень высок.
Если по какой-либо причине, которую пока что нельзя предвидеть, я больше не смогу писать, если я сойду с ума, то, прошу, считайте эти строки прощанием – не очень красноречивым, но искренним. Всю свою жизнь я, спотыкаясь, брел по дороге в поисках моей правды и теперь, когда у меня есть дочь, которая сможет продолжить дело после меня, я замкнул круг. Теперь я могу воспринимать свою смерть как всего-навсего неприятность, как Хикмет : «Я ,, возьму с собой в могилу / лишь сожаление о неоконченной . песне».
Тремя днями позже, 9 июля, когда должна была начаться голодовка, иммиграционные власти освободили двадцать человек из числа задержанных. Освобождение сопровождалось странным бюрократическим выражением: «Вас приглашают покинуть страну». Юниверсо Санчеса, Сиро Редондо, сына полковника Байо и еще нескольких человек освободили под честное слово с единственным простым условием – еженедельно являться для регистрации. Еще двоих средства массовой информации обвинили в том, что они являются коммунистами, и их выслали из Мексики под тем предлогом, что у них истекли сроки разрешения на иммиграцию. В тюрьме остались лишь Фидель, Эрнесто Гевара и Каликсто Гарсия.
Обращение Карденаса к мексиканскому президенту оказалось лишь первым успехом. Мексиканское правительство, похоже, решило пересмотреть проблему, решив, что не стоит публично потворствовать диктатуре Батисты. Но власти не привлекала и мысль об освобождении всех до одного кубинских революционеров. Снова возник основополагающий вопрос, связанный с самим принципом власти, с навязчивым: «Кто за это отвечает?» Этот вопрос и ответ на него составляли важнейшую из проблем мексиканской политики начиная с сороковых годов; в нем было что-то маниакальное. Фиделю по-дружески предлагали высылку в Уругвай, но лидер Движения 26 июля отказался, поскольку это неминуемо нарушило бы планы Вторжения.
Тюремные дни шли своим чередом. Эрнесто играл в футбол, а по четвергам и воскресеньям к нему приходили посетители. Он с большим удовольствием играл с маленькой Ильдой, пока она не засыпала, рассказывала ее мать, «а затем мог целую вечность смотреть на нее и развлекаться гримасами, которые она строила во сне».
Мать Эрнесто в письме сурово отчитала его. 15 июля он направил ей ответ: «Я не только не являюсь умеренным, но и никогда не попытаюсь стать им». Так что она не могла питать ложных идей по поводу положения, в котором оказался сын. К тому же она теперь знала, что ему не изменило чувство юмора: в том же письме он пояснил, что «пятна на письме – это не кровавые слезы, а томатный сок».
Фидель был освобожден 24 июля. Какие условия были достигнуты в ходе переговоров? Действительно ли помогло вмешательство в события бывшего президента? Двоим товарищам, оставшимся в заложниках, Фидель пообещал, что не начнет экспедицию без них.
Наконец, после пятидесяти семи дней заключения, Че и Ка-ликсто вышли за ворота тюрьмы «Мигеле Шульц». Ходили слухи о том, что кому-то где-то дали огромную взятку. Сам Че сказал Ильде, что они оказались на свободе «благодаря тому, что Фидель уплатил большую сумму денег иммиграционным властям». Фидель кратко и четко сформулировал свое отношение к Мексике: «Происшествие закончено и забыто, и я не хочу, чтобы кубинцы сохранили какую-то обиду на Мексику. Тюрьма и дурное обращение – все это составные части нашего дела борьбы».