Текст книги "Гевара по прозвищу Че"

Автор книги: Пако Тайбо II

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 61 страниц)

Начался безнадежный поиск в темноте. Судно описывало все более и более широкие круги, безуспешно пытаясь найти товарища среди высоких волн в бурном море. Фидель настойчиво требовал продолжать поиск. Луны в небе не было.

Леонардо Роке провел час в одиночестве среди моря, размышляя о своих матери и отце и о том, насколько лучше было бы не утонуть, а погибнуть как-нибудь по-другому – например, в настоящем революционном сражении... И тут перед ним появилась яхта; он услышал, как Фидель выкрикивает его имя. После тысячи и одной неудачи его удалось выловить из безжалостной воды, и два врача, Че Гевара и Фаустино Перес, сделали ему искусственное дыхание.

«Только после того как мы снова двинулись вперед, показался свет маяка, но из-за рыскания судна последние часы плавания показались бесконечными». На рассвете в воскресенье 2 декабря, проведя 172 часа в море (путешествие заняло больше семи дней вместо запланированных трех), повстанцы увидели какой-то контур, напоминавший твердую землю.

«– Это Куба? – спросил Фидель одного из моряков, Онелио Пинто, – или какой-нибудь риф? Вы полностью уверены, что мы не на Ямайке?

– Да.

– Тогда давайте запустим моторы на всех парах и на полном ходу погоним к ближайшему берегу».

Им удалось продвинуться не очень далеко, так как примерно в двух тысячах ярдов от берега лодка села на илистую отмель. Видимость составляла не больше пятидесяти ярдов, и они смогли разглядеть только смутные очертания земли с редкой растительностью. Было тепло, 70 градусов по Фаренгейту (т.е. 20 по Цельсию).

Очень скоро повстанцам предстояло узнать, что они высадились около мангрового болота в месте, именуемом Велик, примерно в полутора милях от намеченного побережья Лас-Колорадас.^{6}

9. Кораблекрушение.

«– Спускайся с корабля! – приказал мне Фидель.

Я плюхнулся в воду с рюкзаком и всем что смог захватить, но почти сразу же увяз в иле. Тогда я схватился за якорную цепь и сказал Фиделю, что мы вляпались в болото.

– Вперед, черт возьми! – ответил он».

Именно так Рене Родригес, первый человек, вступивший на землю Кубы 2 декабря 1956 года, вспоминал об этом событии.

«Это была не высадка, а кораблекрушение», – так сказал позднее Рауль Кастро.

По грудь в воде люди удалялись от «Гранмы». Спустили спасательную шлюпку; в нее погрузились командиры и авангард. Люди пробирались по морскому дну, переходившему в мангровое болото. Вокруг были ил, вода, вязкая трясина, густо перепутанные корни – и ни клочка твердой земли. Высказывались тревожные опасения, что группа могла оказаться на маленьком островке, отрезанном от материка. «Час спустя после начала выгрузки мы продвинулись на несколько сотен ярдов, так и не коснувшись твердой почвы. Мы находились посреди болота, окруженные тучами злобных мошек и москитов».

Яхту, севшую на мель, заметили с борта двух маленьких грузовых судов – угольщика «Три брата» и «Хибариты», груженной песком. «Хибарита» немедленно повернула на северо-восток, чтобы уведомить власти.

После двухчасового перехода по мангровому болоту наконец удалось выйти на сушу перед рощей кокосовых пальм. Некоторые из людей так устали, что более сильные товарищи буквально несли их на руках. Луис Креспо, юный кубинский крестьянин, возвратился, чтобы помочь Че, который пытался превозмочь приступ астмы. Луис, сам сын астматика, хорошо понимал, какие муки испытывал его товарищ.

«– Дай мне руку.

– Нет, чего ради ты будешь помогать мне?

– Пойдем, надо выбраться из болота, ты устал.

– Нет, черт возьми! Черта с два ты будешь помогать мне. Я приехал сюда, чтобы сражаться, а не чтобы мне помогали».

Креспо все же смог забрать у Че рюкзак.

Последняя группа во главе с Раулем Кастро все еще находилась на борту «Гранмы», выгружая остатки амуниции, когда на горизонте появились военные корабли. Вскоре после этого судно береговой охраны «106» открыло огонь по мангровому болоту; сразу же вслед за этим появилась авиация. Возможно, выстрелы послужили для нее ориентиром. Летающая лодка «каталина» принялась осыпать местность бомбами. «Пока мы пробирались через мангры, авиация не видела нас, но армейские части диктатуры были готовы наступить на пятки».

Уже состоялась встреча с первыми кампесинос. Кресло вошел в дом на берегу как раз в тот момент, когда послышались выстрелы и первые разрывы бомб. Крестьяне сказали, что они находятся на побережье Лас-Колорадас. «Мы выбрались на сухую землю и брели по ней спотыкаясь, словно армия призраков, которой управляла некая неопределенная психиатрическая программа. Во время переправы наши люди провели семь дней, страдая от голода и морской болезни».

В это время на Че наткнулся Эфихенио Амейхейрас.

«Я увидел его, сидевшего в грязи, прислонясь к каким-то мангровым кустам. Я шлепнулся рядом с ним. Он увидел, что я измотан, и первый заговорил со мной:

– Ну, на что жалуетесь?

– Дружище, я устал.

Он медленно поднялся на ноги и растянул лицо в подчеркнутой улыбке, видимо, посмеиваясь над самим собой.

– Давай я тебе помогу.

– Тебе бы кто помог. Ты выглядишь, как утопленник.

– Да, видишь ли, у меня приступ астмы.

– Очень жаль, дружище. Надо посмотреть, не пора ли двигаться дальше.

Поднявшись, я спросил его:

– Ты разве не тот доктор-аргентинец, который раздавал пилюли на лодке?»

Восемь участников экспедиции во главе с Хуаном Мануэлем Маркесом потерялись. Фидель приказал собраться в колонну и двигаться в горы, пытаясь проникнуть в Сьерра-Маэстру.

На следующий день, 3 декабря, «мы шли медленным шагом, над головой постоянно кружили самолеты разведки. Ели мы только один раз. Ночью потерялся Луис Кресло. Фидель вполголоса объяснял группе: любой отставший от главных сил должен самостоятельно искать горы Сьерра-Маэстра».

Руководитель бюро «Юнайтед пресс интернэшнл» в Гаване отправил своим партнерам сенсационное известие: «Фидель Кастро мертв». Это был не первый случай передачи дезинформации о судьбе Фиделя ведущими агентствами печати, но данному сообщению выпала честь стать последним, по меньшей мере на ближайшие три года.

Хуан Мануэль Маркес, ушедший на несколько миль от группы перед тем, как она собралась на сухом берегу, присоединился к ней на следующий день. Люди были очень голодны. Эфихенио Амейхейрас вспоминал, что перед уходом на сбор группы они два дня питались от случая к случаю, затем путешествовали автобусом по Мексике и поели только один раз, после этого провели семь дней в море без горячей пищи, только галеты и недоброй памяти апельсины. И ко всему этому теперь нужно было добавить двухдневную прогулку по непроходимому бездорожью.

«Мы вышли ночью и шли до 12.30 дня. Мы сделали привал посреди плантации сахарного тростника. Мы съели много тростника и оставили очень много следов; затем мы шли до самого рассвета». На заре они стали лагерем под открытым небом на плантации сахарного тростника в Алегриа-де-Пио, принадлежавшей американской компании «Нью-Никеро». Че не мог знать, насколько заметным был оставленный ими след. Двое кампесинос, повстречавшиеся с колонной, дали местной полиции точные сведения о ее движении, так что диктатура вполне могла собрать силы и перекрыть подходы к Сьерра-Маэстре. И в это самое время сто сорок человек во главе с полицейскими сидели в засаде на сахарном заводе в Алегриа-де-Пио, всего-навсего в двух милях от пришельцев.

«Мы шли, измученные донельзя нашим походом, который был не таким уж длинным, но очень трудным. Из военной амуниции не осталось ничего, кроме винтовок, поясов с патронами и нескольких промокших коробок с патронами. Наши медикаменты пропали, большая часть рюкзаков была оставлена позади, в болоте.

Большинство бойцов стерло ноги новыми ботинками. Но новые ботинки и сбитые ноги были не единственными нашими врагами. К рассвету пятого числа немногие из нас были в состоянии сделать лишний шаг. Люди все больше слабели; они делали короткие переходы и просили о длинных привалах. Именно поэтому было решено сделать привал рядом с плантацией сахарного тростника в чахлой рощице неподалеку от высокой горы. В то утро большинство из нас уснуло».

Пролетевший самолет должен был послужить для них предупреждением, но мятежники были настолько неопытны, что некоторые из них продолжали резать тростник, несмотря на то, что самолеты уже гудели над головами.

Че в это время пытался облегчить боль в стертых ногах товарищей. Рене Родригес так рассказывал об этих событиях: «Че возился со мною, накладывая мертиолат на мои ноги, облепленные засохшей грязью. Он был хорошим революционером, но паршивым доктором». «Кажется, я помню последнюю процедуру, которую провел в тот день. Товарища звали Умберто Ламотте, и этот день оказался последним в его жизни. Я до сих пор помню усталое и обеспокоенное выражение на его лице, когда он, держа в руках ботинки, которые уже не мог надеть, хромал от палатки скорой помощи к своему посту».

В 4.30 пополудни Че присел рядом с Хесусом Монтане. «Мы сидели вдвоем, прислонившись к стволу дерева, и разговаривали о наших детях. Мы ели наши скудные дневные пайки – по полсосиски и паре галет, – когда раздался выстрел и через считанные секунды – по крайней мере, в нашем подавленном настроении так казалось – на людей обрушился град пуль». «Не понимаю, каким образом хоть кому-то из нас удалось выбраться оттуда», – недоумевал позднее Эфихенио Амейхейрас.

Близость смерти не располагает к рациональности. И в памяти участников запечатлелись наиболее абсурдные моменты, бессвязные обрывки воспоминаний.

«Я не знаю, в каком порядке и как происходили события. В памяти все покрыто туманом. Я помню, как в разгар стрельбы ко мне подошел Альмейда и спросил, какие есть приказания, но не было никого, кто мог бы их отдать. Как я узнал позже, Фидель тщетно пытался собрать людей вместе на близлежащей плантации сахарного тростника, до которой можно было добраться только преодолев ограду. Все началось слишком уж неожиданно, слишком уж сильным был огонь. Альмейда снова принял на себя командование группой.

Именно тогда один товарищ уронил к моим ногам сумку с боеприпасами. Я указал ему на это и хорошо помню его ответ: «Сейчас не до боеприпасов»; с искаженным от страха лицом он опрометью бросился к посадкам тростника.

Пожалуй, это оказался первый раз, когда мне пришлось сделать практический выбор между профессией медика и обязанностями революционного солдата. У меня был рюкзак, полный лекарств, и сумка с боеприпасами; вместе они были слишком тяжелы для меня. Я схватил боеприпасы, бросив рюкзак, и рванулся через пустошь к тростникам. Я отчетливо помню Фаустино Переса; он, опустившись на одно колено у межи, стрелял из автомата. Рядом со мной к посадкам бежал товарищ, которого звали Альбентоса. Нас, как и остальных, накрыло огнем: я почувствовал, как что-то сильно ударило меня в грудь и в шею. Я приготовился к смерти.»

Пуля попала в мешок с боеприпасами и рикошетом нанесла Че удар такой силы, что тому показалось, что у него поражено горло. Он прислонился к дереву, готовый умереть. «Альбентоса, у которого изо рта и носа хлестала кровь из-за огромной раны от пули 45-го калибра, выкрикнул что-то вроде: «Они убили меня» и начал палить, как безумный, неведомо куда. Именно в тот момент никого видно не было».

Че, собравшись с силами, сказал Фаустино Пересу: «Меня е..нуло». Хотя Перес и ответил ему, что все в порядке, Гевара смог прочесть в его глазах, что «с ним покончено».

«Я тут же принялся соображать, что лучше всего будет умереть именно тогда, когда кажется, что все потеряно. Я вспомнил старый рассказ Джека Лондона, где главный герой прислоняется к дереву и готовится с достоинством закончить жизнь, когда понимает, что ему суждено замерзнуть насмерть в дебрях Аляски. Это единственная картина, которую я могу восстановить в памяти».

Че услышал за спиной голос, призывавший их сдаться. В память ему врезался ответ одного из бойцов (позже приписанный Камило Сьенфуэгосу): «Здесь никто не сдается, черт возьми!»

«Появился Понсе, взволнованный и задыхающийся, с раной от пули, которая, очевидно, прошла через его легкое. Он сказал мне, что ранен, а я весьма безразлично показал ему, что тоже ранен. Он потащился в заросли, вместе с ним несколько невредимых товарищей. На мгновение я остался один и растянулся в ожидании смерти. Тут ко мне подошел Альмейда и, подбадривая, заставил идти дальше, что я и сделал, несмотря на боль, и мы вошли в заросли тростника».

Альмейда велел Че подержать его винтовку и кое-как завязал обильно кровоточившую рану. Он также попытался восстановить порядок, посоветовав шедшим вместе с ним людям целиться по одному из легких самолетов,

«который, летая низко над землей, очередями стрелял из пулемета, порождая хаос. Возникавшие сцены то казались списанными у Данте, то были совершенно гротескными. Как будто в калейдоскопе, мелькали кричащие люди, раненые взывали о помощи, бойцы пытались прятаться за стебли тростника, словно это были стволы деревьев, а некото рые, испуганные, умоляли соблюдать тишину, прижимая пальцы к губам среди оглушительной стрельбы – и вдруг раздался ужасный вопль: «Стреляйте по тростникам!»

Так, благодаря силе духа Хуана Альмейды и его поддержке Че и другие смогли добраться до посадок сахарного тростника. Группа собралась было, но разбилась вновь: некоторые откололись. Затем появились Рамиро Вальдес, Бенитес и Чао, они вместе пробрались по краю поля и готовы были подниматься в гору.

Че следовал за товарищами, чувствуя себя заблудившимся в тумане:

«Я больше думал о горечи поражения и моей неизбежной смерти, чем о прошедшем бое. Я шел и шел, пока мы не добрались до поросшей густым лесом горы. Мы шли до тех пор, пока темнота и деревья – они росли так густо, что мы не видели звезд – не заставили нас остановиться не так уж далеко от того места, где мы подверглись нападению. Мы решили лечь спать все вместе и сбились в кучу; нас атаковали москиты и мучили жажда и голод».^{7}

10. Идти некуда

 На следующий день после высадки группа Хуана Альмейды, в которой был и раненый Че, блуждала по холмам Они не знали, куда могла направиться остальная часть отряда, слышали вдали выстрелы, но не имели никакого представления о том, кто стрелял. У них почти не было воды, а тут случилась и еще одна неприятность:

“С нашей единственной консервной банкой молока, хранение которой было поручено Бенитесу, произошел несчастный случай. Он положил ее в карман вверх тормашками, то есть отверстиями, через которые его нужно высасывать, вниз. Так что когда пришло время получить наш рацион – он составлял дозу сгущенного молока, отмеренную коробкой из-под таблеток, и глоток воды, – мы с досадой увидели, что все молоко вытекло в карман Бенитеса и просочилось на его форменную одежду”.

Чао убедил их, что такой путь наугад приведет их прямиком в засаду, и все согласились укрыться в пещере и идти дальше только ночью. Пятеро членов экспедиции заключили между собой в этой пещере пожизненный договор: если их обнаружат, то они будут сражаться, но не сдадутся. Это был героизм отчаяния.

Свойственный Че стоицизм проявился в том, что во всех своих записях об этих ужасных событиях, даже в собственном дневнике, он ни разу не упомянул о своей раненой шее. С другой стороны, Альмейда вспомнил, что, когда они нашли Че, рана сильно кровоточила, но на следующий день она начала подживать и казалась не особенно серьезной.

Ночью на 7 декабря они попытались достичь Сьерра-Маэстры. Их вел Че, который, и свою очередь, выбрал в качестве ориентира звезду, которую считал Полярной. “Много позже я обнаружил, что это была не Полярная звезда, ориентируясь по которой мы должны были идти точно на восток; только благодаря совпадению мы шли до рассвета примерно в нужном направлении и добрались до скал на побережье”. Там люди нашли крабов и съели их сырыми. После этого завтрака всех особенно сильно мучила жажда, и они жадно пили дождевую воду, которую удалось собрать во впадинах камней.

“Мы собирали воду с помощью маленького насоса от противоастматического ингалятора; нам досталось лишь по нескольку капель на каждого.

Мы шли равнодушно, бесцельно. Над морем время от времени пролетал самолет. Ходьба по рифам была очень утомительной, и кое-кто предлагал идти вдоль скал, но против этого было серьезное препятствие – нас могли заметить. В конце концов мы устроились в тени каких-то кустарников, дожидаясь, пока снизится солнце. В сумерках мы нашли небольшой пляж и вымылись”.

Запись в дневнике Че за восьмое декабря заканчивается патетической фразой: “Ничего не ели”.

В поисках воды Че провел эксперимент, который закончился полным провалом..

“Я попробовал повторить то, что прочитал в какой-то научно-популярной публикации или романе. Там говорилось, что если две части пресной воды смешать с третью морской воды, то полученная смесь будет пригодна для питья... Мы использовали то, что оставалось в нашей фляге, и результат оказался жалким: соленая микстура, вызвавшая всеобщую критику в мой адрес”.

Следующая ночь, к счастью, оказалась лунной, и они заметили рыбацкую хижину, в которой были люди в военной форме. Недолго думая, они со всех ног бросились к ней с криками: “Сдавайтесь!”, но, оказавшись внутри, обнаружили в доме Камило Сьенфуэгоса, Панчо Гонсалеса и Пабло Уртадо, Повстречавшиеся соратники снова и снова вспоминали кошмар засады в Алегриа-де-Пио, а затем разделили между собой пойманных крабов, оставшиеся куски сахарного тростника и двинулись дальше. Всех их одолевали мучительные мысли о том, что они могли оказаться последними членами экипажа “Гранмы”, оставшимися в живых.

“От нас не укрылся тот факт, что обрывистые скалы с одной стороны и море с другой исключают любую надежду на спасение в том случае, если мы наткнемся на вражеский отряд. Я не могу вспомнить теперь, один или два дня мы шли по побережью; помню только, что мы ели какие-то колючие груши, растущие па берегу – всего по одной-две штуки на каждого, – которые совершенно не помогли утолить голод, и что мы мучились от жажды, так как те немногие капли воды, что нам удалось сохранить, нужно было строго нормировать”.

Во вторник, второго декабря, изможденные люди добрались До берега реки Торо и увидели в отдалении дом, тщательно присмотрелись и разглядели нечто похожее на фигуру солдата.

“Сначала я решил, что было бы лучше не соваться туда, поскольку, вполне возможно, там были наши враги или размещались армейские части. Бенитес придерживался противоположного мнения, и в конце концов мы оба стали проби раться к дому. Он перелез через ограду из колючей проволоки, а я дожидался снаружи. Внезапно я четко увидел в тени человека, одетого в форму; у него была винтовка “М-1”. Я подумал, что пришло наше время – или по крайней мере Бенитеса; я не мог предупредить его, поскольку он находился ближе к этому человеку, чем ко мне. Он почти уже добрался до солдата, но вдруг повернул обратно и с невинным видом сказал мне, что увидел “человека с ружьем”, и решил, что лучше всего будет не спрашивать его ни о чем. Бенитес и все мы словно заново родились в этот момент”.

Че не мог знать, насколько он был прав. Дом принадлежал Маноло Капитану, сотрудничавшему с армейскими командирами. Днем раньше он выдал девятерых участников плавания на “Гранме”, и восемь из них были сразу же хладнокровно убиты.

Вскарабкавшись на отвесную скалу, группа сумела добраться до пещеры, где смогла пересидеть дотемна. Оттуда “открывался широкий вид. Все казалось мирным: люди сходили на землю, другие грузились на военный корабль. Внешне это напоминало спасательную операцию. Мы смогли насчитать около тридцати человек”,

Это был отряд под командованием лейтенанта Хулио Лаурента, офицера военно-морской разведки. Пять дней тому назад он убил Ньико Лопеса, друга Че, и еще нескольких захваченных повстанцев, а седьмого декабря недрогнувшей рукой расстрелял из пулемета в спину другую группу пленных мятежников.

“В тот день мы ничего не ели, строго нормируя воду, которую раздавали в окуляре оптического прицела, так что всем доставалось поровну, а ночью мы двинулись дальше, чтобы увеличить расстояние между нами и местом, где мы провели один из самых мучительных дней войны, после которого мы, голодные и жаждущие, испытывали чувство поражения, подавленности и осязаемой, неизбежной опасности и забивались, словно крысы, в норы”.

Но в тот же день им повезло: направившись на северо-запад, они наткнулись на ручей.

“Мы попадали на землю и принялись пить страстно, как лошади, до тех пор, пока вода вмещалась в наши пустые животы. Мы заполнили наши фляги и пошли дальше.

Той ночью мы продолжали наше паломничество, пока не подошли к дому, откуда доносились звуки оркестра. Снова разгорелся спор. Рамиро, Альмейда и я чувствовали, что на эти танцы, или что там еще было, ни при каких обстоятельствах нельзя идти, поскольку кампесинос немедленно выдали бы наше присутствие в этом месте, пусть даже случайно, по неосторожности. Камило сказал, что мы в любом случае должны пойти и поесть. В конце концов Рамиро и мне поручили войти в дом, узнать новости и раздобыть еды. Когда мы подошли поближе, музыка умолкла и можно было расслышать голос, который произнес что-то вроде: “Выпьем за наших товарищей по оружию, которые настолько блестяще...” Этого было достаточно, и мы как можно быстрее ускользнули назад, и сообщили нашим товарищам, кто веселился на этой вечеринке”.

В два часа утра 13 декабря голодные и сильно упавшие духом люди увидели крестьянский дом. Снова начались споры о том, стоит ли приближаться к нему. К счастью, оказалось, что он принадлежал Альфредо Гонсалесу, адвентисту седьмого дня, который вместе со своим пастырем принадлежал к одной из ячеек Движения 26 июля и был направлен Селией Санчес, руководившей работой в Сантьяго и Мансанилье, для оказания поддержки десанту с “Гранмы”.

“Повсюду были неудачи. Новости приходили плохие”. Они услышали, что по крайней мере шестнадцать членов их экспедиции были мертвы – убиты после взятия в плен, а не в бою.

“Нам оказали дружеский прием, и в хижине кампесино сразу же начался безостановочный банкет. Мы сидели часами и ели, ели до тех пор, пока не рассвело и оказалось поздно выходить. Утром пришли кампесинос. Они узнали, кто мы такие, и пожелали дать нам чего-нибудь съестного или что-то подарить.

Вскоре маленькая хижина превратилась в настоящий ад. Альмейда испытывал дьявольские муки из-за поноса, остальные восемь комплектов кишок выказали явную неблагодарность и отравили замкнутое пространство. Некоторых из нас даже рвало”.

Ходили слухи, что Фидель жив и нашел защиту в одной из организаций Селии Санчес, во главе которой стоял Кресенсио Перес, вождь восстания в горах.

“Под впечатлением страшных рассказов кампесинос мы решили оставить наши ружья, хорошо их припрятав. Вооруженные только пистолетами, мы попытались пересечь шоссе, находившееся под тщательным наблюдением”. Они разбились на две группы и начали подниматься на Сьерру. Альмейда и Че приняли меры предосторожности, взяв с собой два пулемета “стар”, но винтовки остались в доме кампесино. Там же остался и Уртадо, который был серьезно болен.

Когда они на следующий день добрались до жилища пастуха по имени Росабаль, то узнали, что Уртадо по неосторожности слишком много говорил и это привело к предательству. Солдаты захватили и его, и оружие.

“Этот товарищ Росабаль, как только услышал ужасные новости, сразу же связался с другим кампесино, который очень хорошо знал местность и говорил, что сочувствует мятежникам. Той же ночью они вывели нас оттуда в более безопасное убежище. Кампесино, попавшийся нам в тот день, был одним из ключевых кадров в организации Селии”.

15 декабря маленькая группа Че провела в пещере, а следующие несколько дней пробирались от одного крестьянского дома к другому. Фермеры прятали, кормили и провожали их. Наконец на рассвете 20 декабря они добрались до фермы Монго Переса, брата Кресенсио. Там их ожидали Фидель, Рауль, Амейхейрас, Юниверсо Санчес и еще полдюжины соратников, оставшихся в живых. Один из сыновей Кресенсио, который за несколько дней. до этого был ненадолго арестован по подозрению в том, что помог мятежникам скрыться от армейского патруля, заметил, что аргентинец, входивший в группу, был оборван, бос и дрожал; он попросил какой-нибудь мешок, чтобы завернуться, так как погибал от холода.

Фидель, увидев их, не скрывал своей радости, но жестоко отругал за то, что они бросили оружие. “Упреки Фиделя были очень резкими”.

“Вы не заплатили должной цены за сделанную ошибку, потому что заплатите своей жизнью за оружие, которое бросили по пути в этих обстоятельствах. При возможном столкновении с армией ваше оружие было единственной реальной надеждой на выживание. Бросить его было преступной глупостью”.

Че, пристыженный заслуженной взбучкой, не включил в свой дневник ни одного упоминания о полученном выговоре, ограничившись только словами о своей астме и о том, что спал он очень плохо.

Одиннадцать дней спустя в Аргентину срочной почтой прибыл небольшой конверт с почтовым штемпелем Мансанильи. Родственники Че, уже знавшие из опубликованных в прессе рассказов самозваных очевидцев о том, что он упал с раной в груди, считали его погибшим. “Дорогие мои, со мной все прекрасно, я потратил только две и у меня осталось еще пять согласно известной пословице о семи жизнях кошки. Я продолжаю заниматься тем же самым делом. Новости разнообразные и такими останутся, но попомните мое слово, Бог – аргентинец”. Письмо было подписано “Тете” – так Че называли в детстве.^{8}