Текст книги "Гевара по прозвищу Че"

Автор книги: Пако Тайбо II

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 61 страниц)

Спустя две недели, выступая в Индустриальной технической школе, Че повторил это объяснение. Если не увеличится количество производимых товаров, то повышение заработной платы может быть осуществлено только за счет печатания большего количества денег, "но денег, которые будут стоить меньше, так как производство страны еще не увеличилось до той степени, чтобы соответствовать тем деньгам, которые будут выпущены".

Либорио Новаль, фотограф газеты "Революсьон", натолкнулся на Че в гаванском районе Марти, где активно осуществлялась программа жилищного строительства.

"– Что, парни, пришли поработать?

– Да, майор, мы собираемся отразить события.

– Нет, нет, я имею в виду настоящую работу, с киркой, лопа

той и катанием тачки.

– Что ж, раз мы должны, то будем работать.

– Отлично. Повесьте свои камеры вот тут и пойдемте со мной".

Таким образом Новаль провел утро, катая тачку, которую Че наполнял песком, цементом и камнями. С тех пор фотограф принялся следовать за Че в его добровольных выходах на воскресники, в которых Че участвовал не только для поддержания спортивной формы. Наконец Че попросил его остановиться: из-за многочисленных фотографий Новаля коллеги Гевары не давали ему житья на собраниях министров по понедельникам. Кубинцев трудно остановить, когда дело доходит до шуток.

В начале июля Соединенные Штаты отказались от своей квоты в импорте сахара, которая предусматривала закупку существенной части национальной продукции Кубы по цене, установленной выше рыночного уровня. Кубинское правительство предупредило, что эта мера подтолкнет национализацию сахарной промышленности. На стенах домов Гаваны появились надписи: "Нет квоты – нет и землевладельцев".

17 июля Че в своей еженедельной колонке в "Верде оливо" высмеял американскую паранойю. Соединенные Штаты обвинили Кубу в создании на острове баз для советских подводных лодок

Не было никаких подводных лодок, но бельгийское и итальянское оружие, закупленное в первые два года революции, быстро сменялось советским, поставлявшимся по более выгодным ценам.

Американская пресса усилила кампанию против кубинской революции, в которой Че многократно упоминался как "Теневая сила за спиной Кастро" (заголовок статьи Теда Зульца в "Нью-Йорк тайме"), "зловещий человек за спиной Фиделя Кастро" (Ф. Сондерн в "Ридерс дайджест"), "мозг Кастро" ("Тайм мэгэ-зин") и "красный диктатор за спиной Кастро" ("ЮС ньюс энд Уорлд рипорт").

20 июля СССР купил 700 000 тонн сахара, оставшегося от урожая. Как выразился польский исследователь К.С. Кароль, "мероприятия, способствовавшие национализации, начали накапливаться подобно тучам, предвещавшим тропический шторм".

Конфронтация между Соединенными Штатами и Кубой, возникшая в первые же месяцы революции, продолжала развиваться и повлекла за собой все более враждебные меры и контрмеры с обеих сторон. После проведения конфискации сахарных плантаций Соединенные Штаты предъявили невозможное требование: возмещение должно быть выплачено наличными деньгами на основе фактической стоимости земли, а не заявленной владельцами налоговой ценности, которая была значительно ниже.

После того как угрозы понизить сахарную квоту получили поддержку президента Эйзенхауэра и Конгресса, противостояние продолжало развиваться уже в области нефти.

Советский Союз предложил Кубе 300 000 тонн сырой нефти на льготных условиях, а также кредиты на промышленное оборудование. Американские компании "Стандарт ойл" и "Тексако" отказались перерабатывать советскую нефть, а затем и вовсе поставлять Кубе какое бы то ни было сырье. 26 мая кубинцы направили танкеры с советской нефтью на предприятия компании "Шелл". Нефтяные компании отказались от своих очистительных заводов, и 10 июня эти заводы были национализированы. После национализации нефтяных компаний сети электроснабжения отказались от предложенного им снижения расценок на 3( процентов, а также заявили, что не станут использовать в качестве топлива советскую нефть. "Блокада стягивалась все сильнее; они ликвидировали сахарную квоту, мы национализировали электростанции, мы национализировали электрические сети". 9 июля, после того как сахарная квота была урезана, американским компаниям было приказано провести инвентаризацию и нотариально заверить ее результаты. "Проводился очень эффектный и торопливый обмен ударами". Еще через месяц, 6 августа, Фидель национализировал тридцать шесть сахарных заводов вместе с их плантациями, а попутно нефтеперерабатывающие заводы, телефонную компанию и систему электроснабжения.

Пока эти события молниеносно сменяли друг друга, Че в банке пытался предотвратить вывоз капитала. За эти четыре месяца он принял меры по укреплению Отдела индустриализации, в котором видел будущий оплот национализированной индустриальной экономики, отправил Хосе Мануэля Ирисарри лично вывезти кубинское золото, депонированное в банках США, подготовил к ликвидации государственные банки времен Батисты, пытаясь при этом избежать увольнения служащих, и вел открытую для всеобщего обозрения работу по развитию национализации.

10 июля Энрике Ольтуски и Марсело Фернандес, входившие в антисоветскую часть левого крыла Движения 26 июля, вышли из состава правительства, так как предвидели дальнейшее укрепление связей с Советским Союзом. Принятие их отставки явилось серьезной ошибкой: таким образом правительство могло лишиться в будущем должного баланса во взаимоотношениях революционных сил. Че хотя и являлся непреклонным сторонником самых тесных связей с СССР, не имел ни малейшего сомнения в революционности позиции Ольтуски и уговорил последнего пойти работать в Отдел индустриализации, чтобы использовать его незаурядные организаторские способности.

Где-то в это же время Че собрал вместе Альберто Мору, Рауля Мальдонадо и Хасинто Торреса из НСП и сказал им громко и ясно: "Мы должны монополизировать внешнюю торговлю". Он велел им взять в свои руки БАНСЕК и преобразовать его в Банк внешней торговли. В отсутствие заслуживающего доверия штата они были вынуждены импровизировать, используя "экономистов" из числа журналистов и даже двадцатитрехлетних молодых людей, работавших в экспортной компании.

Три месяца спустя, во время приема в гостинице "Гавана либре", Че получил составленный Морой и Мальдонадо доклад Банка внешней торговли. Молодой руководитель и его экономический советник ввалились на прием грязные, в потрепанной одежде и гордо вручили Че двухтомный доклад. "Мы чувствовали себя героями". Че взял доклад, даже не поблагодарив. Мальдона-до позднее говорил: "Он рассчитывал на то, что каждый будет работать так же, как и он сам. Это был обольститель, который мог бы заставить вас вкалывать как проклятых и быть при этом до смерти довольными, что вы можете это делать".

Банковский чиновник старой школы, пораженный той калейдоскопической быстротой, с которой возникали новые и новые противоречия с мировыми империями, спросил Че: "– И чем же это все может закончиться? – Совершенно ясно, что все закончится пушечной пальбой". Напряжение нарастало, а Че тем временем принял участие в праздновании годовщины 26 июля в Сьерра – Маэстре, а еще двумя днями позже – в первом Латиноамериканском юношеском конгрессе. Попав туда, он прежде всего отреагировал на собравшихся делегатов, с точки зрения врача. Эрнесто увидел "детей, которым, судя по телосложению, можно было дать восемь или девять лет, хотя почти всем им на самом деле двенадцать или тринадцать. Они и впрямь дети голода и бедности, воплощение недоедания". На конгрессе он впервые встретил человека, который в прошлом произвел на него большое впечатление, – бывшего президента Гватемалы Хакобо Арбенса. Че пообещал ему, что происшедшее в Гватемале не повторится на Кубе, где люди будут драться, защищая революцию.

В августе Че встретился с французским экономистом Ренс Дюмоном, специалистом в области аграрных проблем, выступавшим в качестве советника революции. Тот хотел, чтобы Че стал посредником и "заставил Фиделя понять" некоторые экономические постулаты. "Нельзя заставить произойти все то, что ты хочешь увидеть сделанным". Дюмон указал на необходимость увеличить промышленное производство без подъема заработной платы. Впрочем, судя по заявлениям, которые Че делал, выступая перед городскими рабочими, тот и сам хорошо знал об этом. "Я также объяснил Че, что слишком сильное снижение цен в сельских магазинах грозит слишком сильным увеличением потребления в среде кампесинос, и предложил ввести в качестве возмещения налоги на розничную продажу". "Мы получим советские часы по цене девять песо за штуку и будем продавать их по сорок" – сказал Че, мотивируя отказ. "Он не сознавал опасности сверх потребления в сельской местности порождающего дефицит и инфляцию, которые неизбежно должны было возникнуть, потому что товарные запасы были ограничены, а объем импорта резко сокращался".

Дюмон посоветовал Че предложить членам кооперативов бесплатно работать на строительстве домов, особенно после завершения сафры – сбора урожая сахарного тростника; в таком случае они ценили бы свои дома гораздо больше. Он также порекомендовал проводить эту работу во время относительного безделья дождливого сезона. Участники работ могли получать оплату в виде товарных сертификатов или кооперативной доли. У кооператоров не было денег, зато у них было время, а в стране все еще существовала достаточно сильная безработица. "Я полностью высказал ему все свои впечатления о том, что они, кажется, считают себя не участниками предприятия, которое на самом деле принадлежит им", а скорее чем-то вроде государственных служащих. Многие не ощущали никаких моральных преград перед воровством из кооператива, и так будет продолжаться до тех пор, пока бездельники не перестанут зарабатывать столько же, сколько и лучшие рабочие. Дюмон постучал себя пальцем по лбу: национализация и государственные перевороты, сложившись воедино, вовсе не обязательно образуют социализм.

По словам Дюмона, реакция Че была яростной: "Вы сделали слишком сильное ударение на необходимости привить членам кооперативов чувство собственности. В 1959 году обозначилась тенденция создавать рабочие советы и развивать дело, как в Югославии. Вопрос не в осознании ими чувства собственности, а в привитии чувства ответственности". Че утверждал, что организация кооперативов была ошибкой – они годились для Советского Союза или Венгрии, но не для Кубы, где крестьяне были настоящими пролетариями1.

Дюмон так отзывался о разговорах того времени:

."Че тогда развивал очень интересную, в принципе, позицию: своего рода идеалистическое представление о человеке социализма. Он ничего не ведал бы о коммерции, он работал бы для общества, а не для выгоды. Че очень критически относился к индустриальному успеху Советов, где, по его словам, каждый трудился лишь для того, чтобы заработать побольше денег. Он не считал, что там удалось создать нового, советского, человека, и не видел большого различия между жителем СССР и американцем. Он сознательно отказывался принять участие в создании "еще одного американского общества, даже если оно принадлежат государству".

9 августа Че опубликовал ответ на письмо некоего кубинца по поводу новой бумажной валюты Кубы. Банкноты были отпечатаны в США, и на них стояла подпись председателя банка: "Че". Враги Гевары принялись тогда ставить кресты (по-испански – "СШ2") перед подписью, делая из нее "СгигсЬе", прозрачный намек на фамилию "Хрущев".

"Критика развернулась вокруг банкнот, которые я подписал своим партизанским именем. Хотя я и не мог предвидеть того, как контрреволюционеры воспользуются этим ... мне доставляет удовольствие сообщить Вам, что мой способ подписи действительно не является общепринятым для председателей банков, обычно людей, чья идеология очень сильно отличается от моей, и достигших своих постов способами, совершенно не похожими на тот путь, которым я пришел к своему посту в этом Национальном банке. Это ни в коем случае не подразумевает, что я считаю документы недостаточно важными, а только то, что революционный процесс еще не закончен и что в дальнейшем мерило ценностей должно измениться".

Че не особенно беспокоился из-за проделок его хулителей. Он был Че, который обращал в неформальное все, к чему прикасался, и, естественно, пробуждал тем самым бурное противодействие.

19 августа Че выступал в Министерстве здравоохранения. Под непрерывные аплодисменты он рассказывал историю своей жизни как врача и путешественника по Латинской Америке. Еще шесть месяцев тому назад Эрнесто подтвердил, что не хотел бы полностью расставаться с медициной и что он чувствует себя связанным с медицинской профессией через Министерство здравоохранения, так как само "министерство связано с социальной борьбой". Он сформулировал ключевые положения, касавшиеся нового направления в медицине: "организовать здравоохранение так, чтобы обеспечить лечение максимально возможного количества людей" и работать так, чтобы предвидеть все возможное. Он рассказал о том, как несколько месяцев назад группа только что получивших дипломы студентов отказалась поехать на работу в сельскую местность, потребовав за это специальную компенсацию, что являлось "вполне логичным с точки зрения прошлого". Но теперь возникла новая государственная служба. Он говорил о необходимости перейти от деятельного милосердия, которое представляло собой наилучший вариант, к деятельной солидарности. И закончил выступление своим любимым высказыванием из: "Лучший способ сказать – это сделать". Совершалась одна из величайших революций, составлявших вместе с другими кубинскую революцию.

Днем позже к Че домой пришел дипломат Николай Кудин, которому предстояло стать экономическим атташе советского посольства. Кудин был удивлен спартанской обстановкой, в которой жил Че:

"Мы прошли через коротенький коридор, который вел в небольшую комнату, где стояли платяной шкаф, стол и три стула; вся мебель была сделана из простой сосны. На столе не было ни скатерти, ни клеенки; на окнах не было никаких занавесок. В комнате не имелось никаких украшений, а потрескавшийся мраморный пол покрывала всего лишь соломенная циновка. С потолка свисала лампа без абажура, освещавшая комнату очень слабым светом".

10 октября Че опубликовал в "Верде оливо" "Заметки для изучения идеологии кубинской революции". Это было его первое публичное выступление в качестве марксиста – не коммуниста, а неортодоксального марксиста. Цель публикации, по собственным словам Че, состояла в том, чтобы дать "объяснение этого любопытного явления, которое заинтриговало весь мир: кубинской революции". Эссе явилось первой, хотя и безуспешной попыткой примирить ортодоксальный марксизм шестидесятых годов с уникальным характером кубинской революции; это была попытка поместить реальность в жесткую рамку теории, упорядочить факты и дать их истолкование. В книге "Революционный гуманизм Че" Роберто Массари говорит: "С энтузиазмом неофита он снова взялся за изучение марксизма... под прямым влиянием руководств... с комплексом неполноценности, возникавшим при встречах с кадрами теоретиков старой сталинистской Народно-социалистической партии и, прежде всего, при виде миража СССР как обители социализма".

В статье Че любопытно и другое: он не стал разъяснять, что, по его мнению, следует делать, а ограничился анализом различных периодов кубинской революции и того процесса, посредством которого она превратилась из борьбы против диктатуры в аграрную революцию, а после столкновения с империализмом ША стала постепенно приобретать все более и более радикальные черты. Возможно, лучшей частью эссе стала его робкая латиноамериканская неортодоксальность, проявившаяся в критике исследования Марксом деятельности Боливара и агрессии СЩд против Мексики 1846-1847 годов.

Не с лучшей стороны Че проявил себя в интервью Лауре Бергквист, корреспонденту журнала "Лук". Перед этим он отказывался от интервью журналистам из США, предпочитая им представителей ирландской и индийской прессы, поэтому в ходе беседы явственно ощущалась подспудная напряженность – это была "встреча антагонистов". Ответы Че кажутся преднамеренно краткими, словно он стремился как можно скорее закончить встречу. У Бергквист сложилось впечатление о Че как о строгом революционном монахе, который разжигал энтузиазм среди молодых латиноамериканцев сильнее, чем сам Кастро. Она совершенно измучилась, дожидаясь встречи, назначенной на одиннадцать вечера, до половины третьего ночи, и в конце концов увидела, как из кабинета Че выходит Фидель.

Она спросила Че, не сменила ли Куба диктат США на советский.

"Наивно думать, что люди, одержавшие победу в революционной борьбе за свободу, такой, как наша, станут кланяться хоть какому-нибудь хозяину. Если бы Советский Союз потребовал в качестве условия для оказания помощи, чтобы мы стали его политическими вассалами, то мы не приняли бы помощь".

Интервью шло в режиме словесного спарринга. Че рассмеялся, когда его назвали "теневым мозгом революции", и заметил с улыбкой, что попытка настроить их с Фиделем друг против друга не принесет успеха; он рассердился, вспомнив о появившейся в американской печати статье, оскорблявшей его бывшую и нынешнюю жен. Он, однако, приветствовал использование в одной из статей "определения "прагматический революционер"... Я не слишком расположен к рассуждениям и не пользуюсь известностью как теоретик".

Завершил беседу он достаточно осторожным высказыванием. Когда Бергквист спросила его, какие шаги будут предприняты далее, он ответил: "Это зависит от Соединенных Штатов. За исключением аграрной реформы, все наши меры явились прямым ответом на агрессию".

В это время шла работа над отчетом (Че хотя и был председателем Национального банка, этого отчета так и не увидел), в котором сообщалось, что кубинские расходы иностранной валюты в три раза превышали валютный доход; таким образом, валютные резервы должны были оказаться исчерпанными в течение четырех месяцев.

13 октября правительство США объявило эмбарго на ввоз любых товаров на Кубу и начало полномасштабную экономическую блокаду. Сразу же последовал решительный ответ. 13 и 14 октября было национализировано 400 банков, фабрик и сахарных заводов. Вслед за этой акцией был принят закон о городской реформе, согласно которому жилье передавалось тем, кто постоянно в нем проживает, а арендная плата замораживалась. В результате Отдел индустриализации получил вдобавок к тремстам девяноста предприятиям, которые в данный момент находились под его управлением, еще двести двадцать семь, в том числе сто шестьдесят сахарных заводов и все шахты на острове.

Речь майора Эрнесто Гевары, которую передали по телевидению 10 октября, была посвящена экономическим проблемам. Он подчеркнул, что бойкот и эмбарго приведут к значительным ограничениям в снабжении населения. Со своей обычной страстной приверженностью к правде и не желая скрывать что-либо от народа, он предсказал: "Эти временные нехватки пока что не удастся преодолеть". На первых порах, когда уже готовилось это выступление, возник дефицит бритвенных лезвий, стало не хватать яиц. "Потребление заметно увеличилось, потребность в продукции сильно возросла, а мы, естественно, не в состоянии импортировать. Это касается и многих других товаров". Он предсказал также, что "некоторые отрасли промышленности окажутся парализованными". Однако его оценка состояния национализированной промышленности была оптимистической и опиралась на тот факт, что выпуск продукции на первых фабриках, перешедших в государственную собственность, увеличивался. Лишь восемь или десять из всех национализированных предприятий несли убыток, причем только три из них – значительный. "Управляющие порой творили чудеса".

В ответ на беспокойство о том, что эмбарго является прелюдией к американскому вторжению, и на известия об устроенной контрреволюционерами базе в Гватемале он сказал: "Что ж, я, как и все, считаю, что они придут. И я также верю, что... они не смогут уйти обратно. И каким же окажется конечный результат? Тем, что наша революция станет еще сильнее".

Он признался перед камерами, что больше не является председателем Национального банка. "Я простился с этой работой несколько дней тому назад". Какой после этого стала его роль в революционном правительстве? Каковы были его новые обязанности? Почему он оставил банк? На следующий день Че предстояло отправиться в путешествие, и эта поездка имела поистине решающее значение для неоперившейся революции.