Текст книги "Гевара по прозвищу Че"

Автор книги: Пако Тайбо II

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 61 страниц)

Тем временем встречи продолжались. Ответ перуанского ФНО был столь же любезным, как и первая реакция его представителя Пачеко. Почему Боливия, а не Перу, как кубинцы говорили вначале? Но все же они предложили направить шесть человек для обучения и участия в боевых действиях по новому плану.

Люди Че снова и снова тормошили Монхе. Ему задавали вопрос насчет обещанных двадцати человек. "Какие двадцать человек?" – недоуменно переспросил он. Он с готовностью позабыл о своем обещании и заявил, что Центральный комитет не одобряет вооруженную борьбу, потому что тридцать две тысячи голосов, полученных коммунистами на прошлогодних выборах, они считают победой. По словам Вильегаса, "Мартинес Тамайо должен был непрерывно дышать в затылок этим людям, чтобы заставить их делать хоть что-нибудь".

Начала съезжаться кубинская команда; одновременно продолжался поиск фермы.

В течение августа встречи продолжались. Но когда же все-таки начали говорить о том, что боевые действия будут проходить в Боливии, что она станет не просто опорным пунктом для действий в других странах?

В дневнике Вильегаса приведены записи бесед с Монхе. В ходе одной из них Коко Передо выступил в защиту позиции кубинцев. Монхе в ответ предложил другой вариант плана партизанских действий – городское восстание в столице Перу, за которым должно последовать отступление в горы: "Восстание, которое явилось бы толчком и даже в случае неудачи повлияло бы на пробуждение и развитие народного сознания". Кубинцы объяснили ему, что их план предусматривал действия в масштабах всего континента и должен был осуществляться под личным руководством Че. Монхе повторил: "Я буду сражаться рядом с ним где бы то ни было", но тем не менее продолжал вилять.

А тем временем на Кубе отобранные для плана Че люди получили внезапный вызов. Дариэль Аларкон и Мануэль Эрнандес, проходившие курсы обучения партизанским действиям для оказания помощи в партизанской кампании в какой-нибудь латиноамериканской стране – они считали, что это могла быть Венесуэла или Колумбия, – получили телефонограмму от Рауля Кастро. В ней им предписывалось немедленно отправиться в аэропорт Сантьяго-де-Куба и вылететь оттуда в Гавану. При виде одинокого самолета, ожидавшего только их, Аларкон высказал предположение, что "нас собираются изящно расстрелять".

"В какое же дерьмо ты мог вляпаться, – поинтересовался Мануэль, – чтобы они захотели расстрелять нас обоих?"

В аэропорту Гаваны их ожидал начальник личной охраны Рауля. Он доставил их в Министерство вооруженных сил и проводил прямо в кабинет министра. Они оказались там первыми, но вскоре стали собираться старые товарищи: Пинарес, Пантоха, Сан-Луис и другие ветераны боев в Сьерра-Маэстре. Аларкон шутливо приветствовал их: "Так вы, парни, тоже здесь?" – "Да, мы здесь". – "Отлично. И зачем?" – "Кто знает? Но мы ни сами не остаемся здесь, ни наши здешние заботы". Никто не знал, по какой причине их собрали сюда. Че, которому нравились фарсовые ситуации, понравилась бы такая преамбула.

Рауль приветствовал их улыбкой. Все опасения были отброшены. Посетителей угостили сигарами. Пинарес взял три: "одну сейчас, а две на потом". Министр обороны сказал им, что их пожелания принять участие добровольцами в международной операции удовлетворены. Согласно воспоминаниям Тамайо, не все беседы прошли в столь дружественном тоне. Часть из них проходила с глазу на глаз, а один из приглашенных отклонил предложение.

Из министерства группа отправилась прямиком в учебный лагерь Сан-Франциско, где в 1960 году Че разместил свой штаб. Обучением руководил Пинарес.

В начале сентября Че остановил свой выбор на территории Альто-Бени, неподалеку от границ с Перу и Бразилией. Там было решено основать первый партизанский лагерь. Пачо Фернандес Монтес де Ока отправился в Боливию, чтобы узнать мнение соратников, которые уже находились там. Тем временем к разраставшемуся заговору присоединился новый участник. Фидель уже целый год поддерживал контакт с молодым французом Режи Дебрэ, который только что закончил работу под названием "Кастроизм: долгий марш Латинской Америки". Поэт Роберто Фернандес Ретамар дал об этой работе хороший отзыв Че, тот прочел ее по-французски, привез на Кубу для перевода на испанский язык и сердечно рекомендовал ее Фиделю. И Дебрэ оказался вовлечен в проект. Он принял участие в Конференции трех континентов и написал, при содействии Фиделя, эссе, получившее название "Революция в революции", представлявшее собою пересказ отношения официальных кубинских властей к партизанскому движению. Сразу же по завершении этой работы Дебрэ дал согласие сотрудничать с кубинцами. Как-то раз в Гаване он получил от Фиделя задание установить связь с боливийскими революционными группами, придерживавшимися левой, по сравнению с коммунистической партией, ориентации, и прозондировать их мнение относительно возможности партизанских акций. Спустя несколько лет Дебрэ сказал, что из того, "как Фидель говорил об этом задании, он сделал вывод о том, что эта операция очень важна". Дебрэ также попросили провести анализ политического состояния двух боливийских территорий – Альто-Бени и Чапаре. Фидель не дал Дебрэ никакой дополнительной информации, и француз не имел представления о том, что работает на проект, в котором принимает самое непосредственное участие Че.

3 сентября Пачо Фернандес Монтес де Ока через столицу Чили Сантьяго прибыл в Ла-Пас и встретился там с двумя другими кубинцами. Выяснилось, что размещение базового лагеря в Альто-Бени не согласовалось с той предварительной работой, которую боливийские молодые коммунисты при поддержке БКП провели в зоне Камири. В Санта-Крусе они уже сделали запасы оружия, продовольствия и одежды.

Предложение о создании базы в Альто-Бени вызывало у Мартинеса Тамайо подлинное отвращение. Он рискнул даже заявить, что "Че предложил множество бессмысленных вещей". Ему не нравились новые контакты с группой Мойсеса Гевары, которые, как он считал, должны, были дурно повлиять на отношения с представителями БКП, с которыми они работали. А Пачо настаивал на том, что отношения с БКП должны отойти на второй план, а партизанам следует вернуться к организации своих собственных сетей, отказаться от участка в Санта-Крусе и искать новое место в Альто-Бени.

10 сентября Вильегас отправил Че донесение, в котором сообщалась точка зрения Мартинеса Тамайо. Затем последовали новые переговоры с Монхе, были изучены три возможные зоны базирования. Кубинская группа в Ла-Пасе отклонила предложение о действиях в районах Альто-Бени или Чапаре и вернулась к мысли о зоне Санта-Крус – Камири. Важнейшим аргументом в пользу этого выбора было то, что эта малообитаемая область находилась невдалеке от Анд и (по словам Вильегаса) соответствовала идее Че о создании "глубоко тыловой опорной базы для организации партизанской кампании, продвижения к северу безо всяких столкновений и постепенного перехода к более близкой к центру зоне, использование на западе отрогов Анд, по которым проходит граница с Аргентиной, в основном как маршрут коммуникаций".

В донесении также говорилось о том, что связи с Мойсесом Геварой поставили кубинцев в трудное положение в отношениях с боливийской компартией. На этой стадии с кубинцами работала группа из десяти человек, руководящее положение в которой занимали братья Передо, Хорхе Васкес Вианья и Родольфо Салданья. Донесение сообщало о свершившемся факте: в очень отдаленной местностилодле реки Ньянкауасу куплено ранчо. Ближайший населенный пункт – Лагунильяс, неподалеку находится и конспиративная квартира, где спрятано военное снаряжение. Ранчо площадью в три тысячи акров располагалось в местности, покрытой пышной растительностью; на ней имелась свиноводческая ферма, обслуживавшаяся двумя сельскохозяйственными рабочими – боливийцами, входившими в коммунистическую партию. Покупку совершил Коко Передо, и он же стал официальным владельцем фермы. Но довольно странным является то обстоятельство, что уже 11 сентября, на следующий день после отправки Че донесения о покупке, Вильегас предупредил, что сосед, Сиро Арганьярас, представляет некоторую опасность, так как "чрезвычайно любопытен".

Пачо возвратился в Гавану 12 сентября. В это время Мартинес Тамайо отправился обследовать другое возможное место базирования – фермы в области Альто-Бени. Хотя они и остановили свой выбор на районе Ньянкауасу, но, судя по всему, не отказались полностью от альтернативы и ожидали решения Че. А Дебрэ проводил социополитическое изучение этой зоны, а также района Чапаре, на севере от Кочабамбы. Эта работа, проводившаяся "под взволнованными и подозрительными взглядами боливийской компартии", заняла весь сентябрь. Там он встречался и с Мартинесом Тамайо, хотя последний сделал вид, что не знаком с французом.

В середине сентября добровольцы на Кубе тронулись в путь, который вел к неизвестному заданию под командой неизвестного руководителя. Они вскарабкались в покрытый брезентовым тентом кузов грузовика, которым управлял водитель наивысшего класса майор Томасевич. Пинарес, по своей вечной склонности к озорству, прожег в брезенте дыру сигарой и смотрел, что происходит вокруг, подробно рассказывая остальным, где они едут. Оказалось, что маршрут ему знаком, они ехали по его родным местам – окрестностям Пинар-дель-Рио, в восточной части острова.

Когда машина прибыла на ферму, добровольцы построились в саду приблизительно в пятидесяти ярдах от дома, и Томасевич предупредил:

"Вам будет полезно собраться с духом, потому что вы будете иметь дело с неким очень тщеславным и очень невежливым человеком".

Пинарес дал группе команду приготовиться. Прошло несколько минут. Пока они ожидали появления кого-нибудь, облаченного в оливково-серую униформу, из окна высунулся какой-то человек. По словам Аларкона, "он был одет в костюм парижского стиля, при галстуке, держал в руке очки. Он был лысоват, с несколькими беспорядочно торчавшими седыми волосами, и курил трубку". Человек подошел к группе, остановился, не доходя до нее пары ярдов, и церемонно приветствовал Томасевича, пожав ему руку.

"Ну вот, доктор, это группа, которую вы будете обучать". -Томасевич принялся представлять их, используя конспиративные имена. Человек пристально поглядел на стоявших в строю и сказал с испанским акцентом:

– Знаете, майор, я должен кое-что сказать вам. Они кажутся

мне просто толпой засранцев, – он представился каждому из

участников группы, называя себя Рамоном.

– Что вы думаете о них теперь? – спросил Томасевич.

– Все та же самая толпа засранцев, – ответил тот, оглядывая

людей с головы до ног. Затем он обратился к Пинаресу: – Я тебя

знаю.

– Вы не можете меня знать, – последовал ответ.

– А разве ты не майор Пинарес? Разве ты не тот командир, который на протяжении всего ракетного кризиса мотался вокруг Пинар-дель-Рио в разбитом старом джипе, осыпая дерьмом всех местных кампесинос?"

Шутка была настолько обидной, что вся группа расхохоталась. Сан-Луис корчил рожи, словно пытался отгадать, кем же был этот замаскированный тип. Обнаружив аргентинские интонации, прикрытые деланным испанским акцентом, он даже решил было, что это мог быть кто-нибудь из братьев Че, с которыми он никогда прежде не встречался. Разорвать чары удалось Хесусу Суаресу Гайолю. Именно он первым кинулся вперед и обнял незнакомца: "Черт тебя возьми, парень, это ты! Это же Че, черт возьми!"

Придя в себя после первой радости, они заставили его снять очки и надеть оливково-серый китель и берет. Как и миллионы прочих кубинцев, они около полутора лет ничего не знали о судьбе Че. Первая запись в дневнике боевых действий, который вел Сан-Луис, гласила: "Мы были невероятно тронуты, узнав его". Но они еще и были горды тем, что им предстояло сражаться вместе с майором Геварой.

Когда первое возбуждение улеглось, Че сообщил о том, что будет представлять собой начальная часть операции, не дав при этом определенных указаний на какую-либо страну. Аларкон вспоминал: "Он предупредил, что хотя мы и не направляемся на скотобойню, борьба тем не менее будет долгой и жестокой и пройдет в самых трудных условиях". В завершение Че веско заметил, что не хотел бы, чтобы хоть кто-то оказался в принудительном порядке втянут в операцию, и потребовал от всех подтвердить, что они действительно являлись добровольцами.

Режи Дебрэ позже провел анализ состава добровольцев и причин, вследствие которых они пожелали принять участие в Латиноамериканском проекте. Его точка зрения отличается от общепринятой, но тоже заслуживает внимания. "Высокопоставленный лидер – это не просто красный царек, развалившийся в кресле. Четверо членов Центрального комитета, двое заместителей министров и два высокопоставленных чиновника бросили свои семьи, автомобили, дома, привилегии, чтобы отправиться вместе с Че в неведомые джунгли, где некоторые из них превратились в ходячие скелеты, замотанные в тряпье, с распухшими конечностями, вынужденные пить собственную мочу, чтобы не Умереть. Никто не вынуждал их идти, и на них не смотрели телекамеры, готовые зафиксировать их последние слова, их последние мысли".

А в Боливии тем временем продолжалась комедия ошибок. 23 сентября трое кубинцев снова встретились с Марио Монхе. От имени боливийской компартии он потребовал разъяснений насчет связей Дебрэ с другими левыми группами, особенно марксистско-ленинской коммунистической партией Оскара Саморы. Кубинцам пришлось сказать, что они не были информированы о миссии Дебрэ и даже не знали о том, что он находился на континенте. В ходе этой беседы Монхе сказал им, что партия ведет подготовку всеобщего восстания, в котором партизанское движение должно играть вспомогательную роль. Когда же кубинцы поинтересовались, что уже сделано для организации восстания, он ответил: "Ничего".

Следующая встреча состоялась 28 сентября. На ней Монхе повторил, что его соглашение с Фиделем ограничивалось созданием опорной базы для партизанской кампании, которая должна была проходить на юге, и что во всем плане Боливии отводилась второстепенная роль. Кубинцы ответили на это, что Боливия получила центральное значение, так как в ней сложились должные условия. Встреча закончилась на мрачной ноте: Монхе заявил, что не потерпит, чтобы на него смотрели как на марионетку.

Спустя два дня Вильегас встретился с участниками группы молодых боливийских коммунистов, с которыми кубинцы наиболее тесно сотрудничали, чтобы сообщить о сомнениях, одолевавших Монхе. Родольфо Салданья и Коко Передо сказали, что их не заботит позиция Монхе и что они в любом случае будут участвовать в борьбе. 4 октября поступила депеша от Че. Он писал, что разрыв может оказаться серьезной проблемой на подготовительном этапе операции: "Поддерживайте отношения с Монхе н избегайте споров".

* * *

Дела шли своим чередом, и вскоре реальность нарушила обманчивые покой и тишину, царившие в учебном лагере Сан-Андрее на Кубе. Было произнесено ключевое слово "Боливия". Реакция у всех была одинаковой – удивление.

Че составил буквально зверскую программу обучения. Аларкон рассказывал: "Это было настолько тяжело, что мы не были уверены, что сможем вынести все. Мы считали себя готовыми, но Че сказал, что нужно повторять все снова и снова". Прежде всего он прочитал им правила. С офицерскими привилегиями было покончено; все вновь в одинаковом положении. Караульную службу все тоже несли поровну. Че брал себе первые часы. Те, кто стоял последнюю смену караула, завершавшуюся в пять утра, отвечали за приготовление завтрака. Еще через полчаса был подъем, а ровно в шесть, минута в минуту, начинались тренировки по стрельбе. Для тех, чьи достижения не увеличивались, поездка должна была закончиться не начавшись. Стреляли из самого разнообразного оружия: из "фалов", "гарандов", "М-1", "томпсонов", "узи", сотни патронов за раз. По субботам и воскресеньям добровольцы стреляли из базук и пулеметов 30-го и 50-го калибра. После тренировок они чистили оружие, а затем наступал черед шестичасового форсированного марш-броска с рюкзаками, полными боеприпасов. В семь часов вечера группа разделялась на две части, с каждой из которых Че и Густаво Мачин вели занятия по истории, испанскому языку и математике. В этот неуклонный и даже ненормальный уклад входили занятия французским языком и языком кечуа – индейской народности, составляющей значительную часть населения Боливии; эти уроки начинались в девять часов вечера. Че принимал участие во всех занятиях и, кроме того, должен был готовиться к тем урокам, которые проводил сам.

Спустя две недели курсанты-добровольцы стали готовить свои легенды. Один должен был стать эквадорским коммивояжером, другой – уругвайским поставщиком .мяса. Кому-то предстояло выучить колумбийский государственный гимн, бейсбольные команды Панамы и названия газет, выходивших в Монтевидео.

Измученные добровольцы попросили Че временно приостановить общеобразовательные занятия, чтобы они могли уделить время отработке своих легенд. Че ответил, что этим можно заниматься в свободное время. Какое свободное время? – удивились они. После полуночи, спокойно разъяснил он. Это была естественная реакция для человека, который никогда не спал целую ночь.

Тренировка давала свои результаты. Тамайо, Аларкон, Альфонсо Сайас и Сан-Луис Рейес первыми смогли преодолеть дистанцию марша за час пятьдесят минут. Это позволило Че создать нажим на всех остальных, лидеры осыпали их насмешками и оскорблениями до тех пор, пока всем не надоело выслушивать их. В течение всего тренировочного периода Фидель не реже раза в 1еделю приезжал в лагерь. В одно из посещений Че и его включил в работу, заставив провести хронометраж марш-броска, трасса которого пересекала реки, взбегала на вершины холмов и спускалась в долины и обрывистые ущелья. Тому, кто в тот раз пришел первым, Фидель подарил свои часы.

Че, внезапно перешедший от лишений и необходимости вести стоический образ жизни, к режиму изобилия, по словам товарищей, "жрал как лошадь, съедал по три порции" на зависть Вило Акуньи – у того был излишек веса, и ему было приказано соблюдать диету. Диета не пошла на пользу Акунье, и ему пришлось поплатиться за нее в ходе кампании.

До нас дошло много анекдотов, касающихся периода обучения в Пинар-дель-Рио. Один из них очень мне нравится. Хотя он и не имеет никаких документальных подтверждений, но дополняет имеющиеся у нас сведения о характерах Фиделя и Че. Как-то раз у Гевары возникла серьезная размолвка с Рамиро Вальдесом, бурный спор, Че даже ударил Рамиро. В это время Алейда Марч находилась неподалеку, сидя в автомобиле у подножия холма, на котором тренировались добровольцы. Наблюдая за происходящим, они поняли, что Че "снимает стружку" со старого друга за то, что тот привез с собой Алейду, в то время как жены других товарищей не имели возможности навестить мужей. Воздух сотрясали проклятия и оскорбления.

Прибытие Фиделя оказалось как нельзя кстати – Че, когда по-настоящему выходил из себя, мог оказаться опасен.

Фидель укротил Че, сказав ему: "Это ошибка не Рамиро, а моя. Мы рассчитывали дать всем остальным несколько дней отпуска, чтобы они смогли навестить жен, но не предусмотрели отпуск для тебя; именно поэтому Алейда здесь". Постепенно Че начал успокаиваться. Фидель предложил подвезти некоторых из товарищей на холм в своем автомобиле. Но они, не доверяя его водительскому мастерству, отказались: "Все в порядке, майор, мы пойдем следом за вами".

Той ночью Гевара и Алейда ночевали в лагере в отдельной комнате. На следующий день Че не смог как обычно взбежать на гору. Кубинцы с их обычным уважительным отношением давали ему понять, что усталость такого рода не тот предмет, которому стоит придавать слишком уж большое значение, лишь хитро спрашивали его: "Хорошо спали, майор?"

5 октября из Боливии для встречи с Че прибыл капитан Мартинес Тамайо. Он прежде всего хотел сообщить, что находится не в восторге от базового лагеря на ферме в Ньянкауасу и предпочел бы переместиться в другой район. Че очень рассердился на него: переезд, по его мнению, был бесполезным и, больше того, угрожал безопасности всего предприятия. Помимо всего прочего, ранчо удовлетворяло требованиям, предъявлявшимся к тыловой базе, в число которых входила возможность проведения на ней длительного обучения и близость к аргентинской границе.

На исходе октября Эрнесто Гевара в последний раз увидел своих детей. Встреча состоялась в предместьях Гаваны. Несколько раньше Алейда привозила к отцу младшую дочь, Селию, страдавшую в то время от инфекционного заболевания почек. Девочке еще не исполнилось и четырех лет, и не было никакой опасности, что она узнает отца. Че приехал на последнюю встречу уже загримированный, в своем новом облике Адольфо Мены, уругвайского функционера из Организации американских государств. Его ждали четверо младших – дети Алейды. Десятилетнюю Ильду решили не привозить на встречу: "Возможно, посчитали, что я могла бы проболтаться своим друзьям или товарищам о том, что видела его или что он собирался уезжать".

Алейда Гевара, старшая из присутствовавших детей – ей было почти шесть лет, – хорошо запомнила эту встречу: "Мужчина сказал мне: "Привет". Он сказал, что он испанец, его зовут Рамон и он хороший друг моего папы".

"Эй, вы говорите не по-испански, вы говорите по-аргентински", – заявила Алейдита. Все были поражены: если маскировка не могла одурачить шестилетнего ребенка, то от нее не было никакого смысла.

Но Че остался невозмутим: "Почему по-аргентински?"

"Потому что я думаю , что так говорят аргентинцы", – ответила девочка.

Незадолго до отъезда, в октябре, Че получил донесение от Дебрэ ("лучшее, что я написал в своей жизни"), к которому прилагались карты, планы, политические сообщения, списки сочувствующих, и смог сопоставить его с информацией, полученной от Пачо. Было совершенно ясно, что в других областях Боливии можно было выбрать значительно лучший плацдарм для партизанского движения: там имелись более социально развитые кампесинос, не было такой сильной изоляции от шахтерских масс, лучше представлены радикальные политические силы боливийского общества, а среди левых партий были сильнее развиты воинственные настроения. Но, по словам Дебрэ, было очевидно, что "он Че, охваченный нетерпеливым стремлением вернуться к партизанской жизни... и занятый подбором людей для кампании и подготовкой будущих связей, придавал второстепенное значение первоначальному местоположению базы".

Но не только это оказало влияние на выбор, сделанный Че. Он решил разместить базовый лагерь в области Ньянкауасу, где не проводилось никакой предварительной политической работы, Как рассматривал ее именно как тыловую базу, а не как опорный пункт для партизанских действий, и потому придавал больнее значение ее изолированному положению.

Проговаривались окончательные детали. Кубинские секретные службы приняли меры для того, чтобы как-то оправдать исчезновение полутора десятков известных кубинских военных деятелей, распустив слух, что они находились во Вьетнаме. Подготовительный период подходил к концу; за это время выяснились некоторые недостатки в отборе добровольцев: так, оказалось, что Пинарес был хотя и приятным в обращении человеком, но недисциплинированным и несдержанным, в то время как Вило Акунья оставался все таким же чрезмерно полным и болезненным, хотя и держался за счет силы воли.

Мартинес Тамайо вернулся в Боливию 21 октября, все еще страдая от резкого выговора, полученного от Че. (Он признался Вильегасу, что участвует в операции из одной лишь преданности Че.) Ему было дано указание вступить в контакт со всеми радикальными левыми группами, даже с бывшим вице-президентом Хуаном Лечином.

Хосе Монлеон, Ренан, связался с Вильегасом и Коэльо 10 октября; с его же помощью Таня установила связь с Мартинесом Тамайо. Люди Че вступили в контакт с параллельной сетью, которой руководил из Гаваны Мануэль Пиньеро. Изолированность, которой Че требовал на начальном этапе, исчерпала себя; кубинцы начали действовать объединенной группой. Незадолго до того Вильегас встретился с Монхе, который сказал ему, что Центральный комитет партии одобрил мысль о том, что путь к власти в Боливии проходит через стадию вооруженной борьбы. Тем не менее Монхе признался в том, что, как ему казалось, "в значительной степени поддержка вооруженной борьбы была лишь лицемерием и что они его товарищи, лидеры БКП были неспособны реально принять в ней участие".

Да или нет? Пока что ничего не было до конца ясно. Вскоре после этого Монхе через Кубу уехал в Болгарию. На прощание он имел еще одно столкновение с кубинцами, у которых просил финансировать его поездку, но они, усталые от его непрерывных уловок, пропустили просьбу мимо ушей.

Че загримировался для своего второго тайного отъезда с Кубы. Он использовал маскировку, которую уже испытывал в Сан-Андресе. Судя по всему, его сильнее всего раздражали фальшивые зубы, с помощью которых он обычно изменял форму нижней челюсти, и очки с линзами для близоруких, из-за которых он был вынужден ходить очень осторожно, чтобы не споткнуться. В последний день Фидель устроил обед с наиболее доверенными членами кубинского правительства и предупредил их о том, что на обеде будет гость. Маскировка сработала: никто не узнал Че.

На последней фотографии, запечатлевшей его вместе с Фиделем, Че предстает в своем последнем маскарадном обличье: одет как подобает высокопоставленному бюрократу, в пальто, при галстуке, в шляпе, из-под которой видны квадратные очки. Можно разглядеть, что он смотрит на Фиделя, а тот, с сигарой, рассматривает паспорт Че. Их разделяет не более восьми дюймов. На заднем плане открытый гардероб, в котором нет ни одежды, ни даже пустой вешалки. Не сохранилось никаких записей тех прощальных слов, которыми они обменялись. Лишь позднее Фидель сказал итальянскому журналисту Джанни Мине несколько кратких фраз об этом событии: "Мы были не такими уж неискренними, поскольку мы немногословны... Он не был таким, неискренним, и я не таков, но наши чувства были очень сильны".

23 октября 1966 Эрнесто Гевара покинул Кубу, чтобы снова превратиться в Че.

* * *

22 октября курс обучения был закончен. Бойцам предоставляли отпуск для прощального свидания с семьями, хотя они должны были сохранять строжайшую тайну насчет того, куда направляются. Мануэль Эрнандес сказал жене, что отправляется в Камагуэй на уборку сахарного тростника, но прощался куда дольше обычного и под конец расплакался. Прощальные слова Пинареса, по распространенному мнению, были исполнены его обычного мрачного юмора: "Отправляйся искать себе другого мужа, потому что я оттуда не вернусь".^{30}