Текст книги "Песенный мастер"

Автор книги: Орсон Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

6

Никаких взаимных обвинений не прозвучало. Управляющий не осмелился сказать, мол, говорил же я вам, а Майкел, тщательно скрывая собственное горе, был слишком расстроен и занят, чтобы обвинять и проклинать кого-нибудь, кроме себя.

– Найдите его, – приказал он. И это было все. Все, что сказал он Управляющему, Капитану гвардии и человеку, которого называл Феррет[7]7
  Скорее всего, это «говорящее» имя; по-английски ferret – хорёк (прим. перев.)


[Закрыть]: – Найдите его!

А те искали. Новость о том, что Певчая Птица Майкела похищена, распространялась быстро, так что люди, что интересовались придворной жизнью, обеспокоились тем, что прелестная Певчая Птица может стать жертвой насильника, который безнаказанно действовал в Филадельфии, Мэнеме и Гиспере. Правда, разрезанные на куски тела жертв насильника находили каждый день, но среди них тела Анссета не было.

Все порты были закрыты, а корабли флота окружали Землю с приказом задержать любую посудину, которая пыталась бы взлететь с планеты, равно как и тех, кто собирался садиться. Все передвижения между регионами и округами на всей Земле были воспрещены; тысячи мобилей и каров подвергались досмотру. Но от мальчика нигде не было даже следа. И хотя Майкел занимался делами, он не мог скрыть темных кругов под глазами. Скрыть то, как он согнулся, как из его походки исчезла живость. Некоторые считали, что Анссета похитили ради выкупа, другие – что мальчика похитил насильник, только тело просто до сих пор не найдено. Но те, кто видел, что похититель сделал с Майкелом, знали: если кто-то желал ослабить императора, перепугать до самых глубин души, не могли придумать ничего лучше, как забрать у него Певчую Птицу.

7

Ручка на двери повернулась. Наверное, принесли обед.

Анссет повернулся на своей жесткой постели, все мышцы его тела болели. Как всегда он пытался не обращать внимания на чувство вины, таившееся в самой глубине его желудка. Как всегда, он пытался вспомнить, что произошло в течение дня – он просыпался, когда дневная жара сменялась прохладой ночи. И, как всегда, не мог он объяснить ни чувства вины, ни вспомнить события прошедшего дня.

На сей раз с подносом пришел не Хаск. Сейчас это был мужчина, которого называли Мастером, хотя Анссету казалось, что на самом деле его зовут совсем не так. Мастер всегда казался сердитым, это был один из тех немногих людей, встреченных Анссетом за всю свою жизнь, рядом с которыми мальчик чувствовал себя совершенно беспомощным со своим телом одиннадцатилетки.

– Вставай, Певчая Птица.

Анссет медленно поднялся на ноги. В заключении его держали обнаженным, и только гордость мальчика удерживала его от того, чтобы не отворачиваться перед грубыми глазами, ощупывающими его сверху донизу. Только умение Самообладания удерживало мальчика от того, чтобы не сгореть от стыда.

– Мы приготовили для тебя прощальный пир, Воробей, а ты уже собираешься нас попрекать.

Анссет отрицательно покачал головой.

– Если ты пел для этого выродка Майкела, то можешь спеть и для честных фрименов[8]8
  freeman (англ.) – «свободный человек»; так называли себя члены организации освобождения Ирландии еще в XIX веке (прим. перев.)


[Закрыть].

В глазах мальчика вспыхнул огонь, в голосе прозвучал гнев:

– Думай, как ты говоришь о нем, предатель!

Мастер сделал шаг вперед, поднял руку для удара.

– Мне было приказано не оставлять следов, но я могу сделать тебе больно, Воробей, даже не попортив твоей шкурки, если ты не умеешь разговаривать с фрименом. Споешь!

За всю жизнь Анссета никто никогда еще не бил. Но в голосе мужчины было столько бешенства, что именно оно, а не угроза наказания заставило мальчика согласно кивнуть. Но сразу же после этого он отпрянул.

– Не будете ли вы столь добры отдать мне мою одежду?

– Куда мы идем, холодно не будет.

– Но так я никогда не пел, – сказал на это мальчик. – Я никогда не выступал голым.

Мастер осклабился:

– Ну, а чего ты делал голым? У Майкелова пацана для развлечений не может быть перед нами секретов.

Анссет не понял его слов, зато прекрасно понял его вожделенный взгляд, после чего молча пошел за Мастером по темному коридору, и сердце его еще больше наполнилось мраком стыда. Про себя он думал, что означает этот «прощальный пир». Может его освободят? Может Майкел заплатил за него какой-то невообразимый выкуп? Или же его убьют после этого?

Анссет думал про Майкела, размышлял о том, что тот сейчас делает. Это не было тщеславием, а, скорее, проблеском правды, когда в сотый раз пришло ему в голову, что Майкел будет в отчаянии, но, связанный собственной гордостью и государственными заботами, никак не проявит этого внешне. Но никогда Майкел не оставит ни малейшей возможности отыскать его. Майкел обязательно придет и заберет его с собой.

Когда они шли вдоль по коридору, обшитому деревянными досками, пол под ногами слегка покачивался. Анссету понадобилось какое-то время, чтобы догадаться, что его держат в плену на судне, хотя никогда не был он на корабле большем, чем каноэ, на котором учился плавать по пруду возле дворца. Такое множество настоящего дерева больше подходило для дома какого-нибудь богача, но здесь оно выглядело старым и гнилым. Право бедного крестьянина, ничего больше.

Где-то вдалеке, над головой, мальчик мог слышать птичьи крики и непрекращающийся музыкальный звук, который он интерпретировал как пение ветра в туго натянутых канатах. Он даже спел эту мелодию про себя.

А после этого мастер открыл какую-то дверь и с издевательским поклоном отметил, что Анссет должен войти первым. Мальчик остановился в проеме. За длинным столом собралось десятка два мужчин, некоторых из них, как ему показалось, он видел раньше. Все они были одеты в странные национальные костюмы людей Земли, которые поклонялись прошлому. Анссет не мог вспомнить, как издевался над подобными людьми Майкел, когда те прибывали ко двору для представления собственных просьб или за какими-то милостями.

– Все эти древние одеяния, – говаривал Майкел, когда они лежали с Анссетом на полу у камина, – все эти ветхие костюмы ничего не значат. Их предки, у большинства из них, никогда не были крестьянами. Их предки были людьми богатыми. Когда им надоело завоевывать другие миры, они возвратились на Землю, ища чего-то другого, чего-то значительного. Тогда они похитили для себя несколько еще оставшихся крестьянских обычаев, провели дурацкие исследования, чтобы найти какие-нибудь другие, и посчитали, что тем самым нашли истину. Как будто делать кучи в траву дело намного благороднее, чем в конвертер.

Но для тех, кто привык мыслить в галактических масштабах, эти люди, считающие себя наследниками великих родов, казались мелочными и ничего не значащими. Но сейчас, глядя вблизи на эти грубые лица и никогда не улыбающиеся глаза, Анссет понял, что, кем бы там ни были предки этих людей, эти преклонялись перед силой примитивизма, и вместе с тем, напомнили про энергию и жизненность Певческого Дома. Если только не обращать внимания на их мышцы, раздавшиеся от тяжелой работы, которая бы прикончила певца. И вот Анссет стоял перед ними – мягкий, светлый и беззащитный – и, несмотря на все свое Самообладание, боялся.

Они же разглядывали мальчика теми самыми любопытствующими, презрительными и знающими взглядами, что был и у Мастера. Анссет понимал, что если допустит сейчас хоть малейший намек на раболепие в своем поведении, они станут еще сильнее. Поэтому он прошел дальше в комнату, и ничто в этом его движении не говорило о страхе или растерянности, которые он испытывал. Могло показаться, что он вообще ни о чем не волнуется, его лицо было пустым, как будто за всю свою жизнь он не испытал какого-либо чувства.

– Залазь на стол! – загрохотал за его спиной голос Мастера, и тут же сильные руки подняли мальчика на деревянную столешницу с пятнами пролитого вина, крошками и остатками пищи. – А теперь пой, маленький выродок!

И тогда мальчик закрыл глаза, расправил легкие, и из его горла раздался низкий тон. Целых два года не пел он ни для кого, кроме когда того желал Майкел. Сейчас же он пел для врагов Майкела, и, возможно, следовало бы рвать их своим голосом, делать их беспомощными силой собственной ненависти. Только вот ненависть никак не рождалась в Анссете, как не было в его голосе и жизни, вот и тянул он одну бесконечную ноту. Пел тихо, без слов, лишь бы одна эта ничем не украшенная нота доходила до их ушей.

– Громче, – сказал кто-то, но Анссет не обратил на него внимания, а потом все шутки и смех совершенно исчезли, потому что все превратились в слух.

Мелодия была прихотливой, она легко и грациозно скользила по целым и четвертным ноткам; основа оставалась низкой, но она ритмически поднималась и опускалась. Анссет бессознательно повел руками в странных жестах, которые сопровождали все его песни с тех пор, как он открыл свое сердце Эссте в Высоком Зале. Все эти движения были для него неосознанными – и он по-настоящему был удивлен заметкой из филадельфийской газеты, прочитанной им в дворцовой библиотеке: «Слушать Певчую Птицу Майкела – это райское наслаждение, но вот следить за танцем его рук при этом – это уже истинная нирвана». Писать так в столице Восточной Америки, всего в двух сотнях километрах от дворца Майкела было весьма осмотрительно. Но таким было представление о певчей Птице у всех тех, кто вообще думал о нем, а сам Анссет не понимал этого, он представить не мог, что же они видели.

Он знал только лишь то, что поет, и сейчас начал выпевать слова. И это не были слова взаимообвинения, скорее всего, они рассказывали о пленении, мелодия наполнилась мягкими, высокими звуками, которые расширили его гортань, напрягли мышцы шеи и мускулы ног. Звуки сделались пронзительными, и когда певец скользил вверх-вниз среди призрачных тритонов, слова его рассказывали о мрачной, таинственной вине, испытываемой мальчиком по вечерам в его грязной и гниющей тюрьме. Слова рассказывали о его стремлении к Отцу Майкелу (хотя никаким образом не произнес он этого имени, только не перед этими людьми), о снах про сад, раскинувшийся над рекой Сасквеханной, о потерянных, забытых днях, что исчезли из его памяти, прежде чем он проснулся.

А более всего он пел о своей вине.

В конце концов, он начал уставать, и песню отнесло в дорическую гамму, шепотом закончившуюся на неправильной, диссонансной ноте, перешедшей в тишину, прозвучавшую как часть самой песни.

И только после этого Анссет открыл глаза. Даже тогда, когда ему приходилось петь для аудитории, которая ему не нравилась, когда петь не хотелось, все равно. Приходилось делать то, чего они желали. Все те, кто не плакал, сейчас глядели на мальчика. Никто, казалось, не желал нарушать настроения этого мгновения, пока самый молодой из сидящих за столом не сказал с твердым акцентом:

– Акх, ведь этто же гораздо лутчше, чем охотта и пиршестфа.

Его замечание было встречено одобрительными вздохами и покашливаниями, а устремленные на Анссета взгляды уже не были косыми и злыми, но добрыми и мягкими. Анссет и подумать не мог, что в грубых лицах может быть столько мягкости.

– Не хочешь ли вина, мальчик? – спросил сзади голос Мастера, и Хаск тут же налил. Анссет отпил глоточек, погрузил палец в вино и грациозным жестом стряхнул капельку в воздух, как научился во дворце.

– Благодарю вас, – сказал он, передавая металлическую чашку назад, так же непосредственно, как обращался он во дворце за столом с тонкими блюдами. Он склонил голову, хотя ему было и больно проявлять свое уважение перед подобными людьми, а затем спросил:

– Мне можно уже уйти?

– А нужно ли? Ты не можешь спеть снова?

Все было так, будто мужчины за столом совершенно забыли, что Анссет у них в плену. А он сам отказывал, как будто у него имелась свобода выбора.

– Я не могу делать этого дважды. И я никогда не повторяю.

И не только для них. Даже для Майкела, все песни были разными, каждая из них была новой.

Тогда его сняли со стола, и крепкие руки Мастера отнесли мальчика назад в его комнату. Когда дверь захлопнулась, Анссет лег на кровать, и тут его Самообладание ослабилось, заставив все его тело трепетать. Он вспомнил последнюю свою песню, которую пел для Майкела. Светлую и счастливую песню, и Майкел улыбнулся мягкой и печальной улыбкой, которая появлялась на его лице лишь тогда, когда они оставались одни. А Анссет коснулся его руки, и Майкел коснулся его лица, а после этого мальчик отправился к реке.

Анссета клонило в сон, а он думал про песни, таящиеся в серых глазах Майкела, бормотал о крепких руках, что управляли империей, но император мог щелкнуть по лбу прелестного мальчика и заплакать от песни. Ах, пел Анссет про себя, ах, эти добрые руки…

8

Анссет очнулся и обнаружил, что идет по улице.

– Эй, с дороги, воробей! – раздался сзади грубый голос. Анссет бросился влево, пропустив тележку, на которой было написано «Колбасы».

А после этого Анссет был захвачен чудовищной круговертью, неожиданно осознав, что он находится вовсе не в своей камере, и что он полностью одет, хотя это и не была одежда Певческого Дома. Он был жив, свободен от своих тюремщиков, но мгновенная радость тут же сменилась приливом старой вины; и это столкновение чувств, вызванных неожиданностью освобождения было для него тягостным, на какой-то долгий момент он даже позабыл о дыхании, после чего темнота накатила на него и свалила с ног…

– Эй, парень, с тобой все в порядке?

– Тебя что, жареный петух в темечко клюнул, паренек?

– Я усек номер машины. Мы еще сможем ее нагнать.

– Похоже, он уже приходит в себя.

Анссет открыл глаза.

– Где находится это место? – тихо спросил он.

Ну, это Норнет, ответили ему.

– А как далеко это от дворца? – спросил мальчик, с трудом вспоминая, что слыхал про Норнет, как окраине Гиспера.

– Дворца? Какого еще дворца?

– Дворца Майкела… Я должен идти к Майкелу…

Анссет пытался встать, но голова кружилась, и он пошатнулся.

– Что он несет?

– Дворец Майкела…

– Это всего шестьдесят километров, парень. Слушай, может предупредить, чтобы подождали тебя с ужином?

Шутка вызвала бурю смеха, но Анссет уже полностью Владел Собой, поэтому он вырвался из придерживающих его рук и встал на ноги. Наркотик, который туманил его сознание, теперь уже почти не действовал.

– Найдите мне полицейского, – сказал он. – Майкел желает увидеть меня немедленно.

Кое-кто еще смеялся, но другие внимательно присмотрелись к нему, отметив, по-видимому, его правильную речь и внешность, совершенно не похожую на внешность уличного мальчишки.

– Кто ты такой, парень? – спросил кто-то.

– Я Анссет. Певчая Птица Майкела.

К нему пригляделись и вспомнили, что это лицо появлялось в газетах; половина собравшихся тут же побежала, чтобы найти ответственное лицо, способное разобраться в ситуации, в то время как другая половина стояла и глядела на мальчика – только теперь до них дошло, насколько прекрасны его глаза, они удерживали в себе это мгновение, чтобы потом рассказывать о нем своим детям и внукам. Я лично видел Анссета, Певчую Птицу Майкела, будут рассказывать они, когда их дети станут расспрашивать об этом. А когда те спросят: А каким был он? – они смогут ответить: ах, он был прекрасен, самое ценное сокровище из всех, что были у Майкела Грозного, самое миленькое личико из всех, что я видел в жизни, и еще песни, которые могли привести дождь в пустыню и вырастить цветы среди глубоких снегов.

Они протягивали руки, и мальчик касался их, улыбался им, размышляя, каких действий от него ожидали – смущения их благоговейным страхом или же приспособления к ним. Он читал песни в их голосах, когда люди бормотали: «Певчая Птичка», «Спасибо тебе» или «Какая прелесть». И после того мальчик решил, что они хотят одновременно, чтобы он был таким же прекрасным, грациозным, но в то же время оставался отстраненным, далеким от них, чтобы их поклонение ему было ничем не нарушаемо.

– Спасибо вам, – сказал Анссет. – Благодарю. Вы так помогли мне. Огромное вам спасибо.

Тут прибежал полицейский, сразу же начав извиняться за то, что все их мобили слишком грязны, что на станции был только один, так что, пожалуйста, присаживайтесь. Его не повезут на станцию, а прямо к дороге, где его уже ожидает летательная машина из дворца. А в ней Анссета встретил Управляющий.

– Да, это он, – сказал Управляющий полицейскому, после чего подал Анссету руку. – С тобой все в порядке?

– Думаю, что так, – ответил мальчик, неожиданно осознав, что каким-то образом это может быть и неправдой. Но он уже был в аппарате, земля, казалось, отпрыгнула вниз, и они поднялись в воздух, направляясь в сторону дворца. В сторону Майкела.

9

– Мальчишка начинает нервничать, – сказал Капитан.

– И я не могу его порицать за это, – ответил Управляющий.

– Майкелу тоже не терпится.

На это Управляющий ничего не ответил, а только поглядел на Капитана.

– Все, что я говорю, Управляющий, это то, что нам следует поторопиться.

Тот вздохнул.

– Знаю. Но этот ребенок – монстр. Ты же знаешь, однажды я уже был женат.

Капитан этого не знал, но ему было все равно. Он пожал плечами.

– И у меня был парень. В одиннадцать лет это был вредный тип, маленький чертенок, но все, что в нем было, можно было видеть навылет, как бы он не притворялся. Даже когда он пытался скрыть свои чувства, можно было с точностью сказать, что именно он желает скрыть. Но вот этот мальчишка…

– В Певческом Доме его учили управлять собственными чувствами, – заметил на это Капитан.

– Да, Певческий Дом. Я восхищен их обучением. Ребенок способен скрыть любое чувство, которое желает скрыть. Даже эта его нетерпеливость – он предпочел показать ее, чтобы не показать чего-то еще.

– Но ведь вы загипнотизировали его.

– Так, но только с помощью наркотиков. Когда же я начал копаться в его сознании, знаете, что я там обнаружил?

– Стены.

– Стены. Кто-то поставил в его сознании блоки, через которые я не смог прорваться.

– И теперь вы настаиваете на том, – усмехнулся Капитан, – чтобы лично допросить мальчишку.

Управляющий злобно глянул на собеседника.

– Если уж откровенно, то я не доверяю вашим людям, Капитан. Это ваши люди должны были охранять его в тот день.

Теперь уже рассердился Капитан:

– И вам прекрасно известно, кто приказал им держаться не на виду! Они следили за всем через оптику и не могли добежать до него раньше, чем его затащили под воду. На поиски не хватило буквально секунды!

– В том-то и проблема! Не хватило всего секунды.

– Вы провалили расследование! Майкел требует вернуть свою Певчую Птицу обратно! Теперь я буду допрашивать мальчика!

Управляющий еще раз злобно глянул на него, а затем пошел на попятную:

– Ладно, и хоть мне тяжело говорить такое, желаю вам успеха.

Капитан обнаружил Анссета, сидящего на краешке лежанки. Мальчик поглядел на вошедшего без малейшего интереса.

– Снова, – сказал Капитан.

– Я знаю, – вздохнул мальчик. Капитан взял в руки поднос с шприцами и ампулами. Приготавливая первый укол, он болтал с мальчиком. Тем самым, считал он, Анссет расслабится, хотя по мальчику не было заметно, волнуется он или нет.

– Тебе известно, что Майкел хочет видеть тебя?

– Я тоже хочу видеть его, – ответил Анссет.

– Но ведь целых пять месяцев тебя держал кто-то, кто наверняка не испытывал к императору дружеских чувств.

– Я уже рассказал вам все, что знал.

– Мне это известно. У нас есть все записи. Мне кажется, нам известно все, что ты делал по вечерам, каждое слово, сказанное тебе членами экипажа. У тебя изумительная способность к имитации. Сейчас наши эксперты изучают акцент членов группы. Твоя память на лица позволила нашим художникам нарисовать их портреты. Все, что ты сообщил нам, было полным и до мельчайших деталей. Ты идеальный свидетель.

На лице Анссета нельзя было прочесть ничего, он даже не вздохнул.

– Тем не менее, мы снова пойдем через это.

– Вся штука в том, Анссет, что происходило утром и днем в эти месяцы. В тебе имеются блоки…

– Управляющий говорил мне. Я сразу же понял это.

– И нам надо пробиться через них.

– Я сам хочу того же. Вы должны мне верить, – сказал Анссет. – Я сам желаю все знать. Я не хочу быть угрозой для Майкела. Уж лучше мне умереть, чем как-то навредить ему. И еще, мне лучше умереть, чем оставить его.

Эти слова были песней. Только вот голос был плоским и пустым. Песни в нем не было.

– Это каким-то образом связано с сообщением из Певческого Дома? Я уверен, что они все поняли.

Анссет поглядел на него.

– Капитан, Певческий Дом примет меня назад в любое время.

– Анссет, одна из причин, по которой мы не можем пробиться через блокировку в твоем сознании, это то, что ты нам не помогаешь.

– Но я же пытаюсь.

– Анссет, я даже не знаю, как это сказать. Большую часть времени твой голос звучит естественно и по-человечески, и ты сам ведешь себя так, как вел бы самый обычный человек. Но теперь, когда нам надо общаться с тобой в большей, чем раньше степени, ты отморожен. До тебя совершенно нельзя достучаться. Вот и сейчас, с тех пор, как я сюда вошел, ты не проявляешь никаких эмоций.

Анссет выглядел удивленным. Даже этот мелкий факт хоть какой-то реакции заставил сердце Капитана биться сильнее.

– Капитан, а вы не пользовались наркотиками?

– Наркотики – это самое последнее дело, Анссет, к тому же ты умеешь сопротивляться их действию. Наркотики лишь частично ведут нас внутрь тебя. Но после этого ты сопротивляешься уже на каждом шагу.

Анссет присматривался к собеседнику чуть подольше, как будто переваривал услышанное, а потом он отвернулся и сиплым голосом сказал:

– То, что вы просите меня, означает потерять Самообладание.

Капитан ничего не знал о Самообладании; он услышал «самообладание» и совершенно не понял тех сложностей, о которых просил.

– Ну, так.

– И это единственный способ открыть то, что спрятано в моих мыслях?

– Да, – ответил Капитан

Анссет помолчал еще какое-то время.

– И я действительно представляю опасность для Майкела?

– Я не знаю. Возможно, кто-то посчитал, будто с тобой в нынешнем состоянии невозможно справиться. Может, у тебя в мыслях не спрятано ничего, кроме памяти о похитителях. Вполне возможно, что тебя похищали только лишь ради выкупа, потом они поняли, что никак не смогут уйти с ним живыми и все оставшееся у них время посвятили тому, чтобы постараться скрыть то, кем они были. Я не знаю. Но, может статься и так, за этими блоками скрыты инструкции для тебя, как убить Майкела. Если они хотели найти идеального убийцу, то никого лучше тебя им не найти. Никто кроме тебя не встречается с Майкелом каждый день в самой интимной обстановке. Только ты пользуешься таким доверием. Сам факт того, что он настаивает вернуть тебя к нему побыстрее, поспешить с расспросами… Так что ты понимаешь, какую опасность для него можешь представлять.

– Ну ладно, если ради Майкела… – сказал Анссет, и Капитан был поражен, как быстро было снято Самообладание мальчика. – Передайте Майкелу, – сообщил Анссет, в то время, как его лицо было искажено эмоциями и покрывалось слезами, – что для него я сделаю все, что угодно. Даже это.

И мальчик откровенно заплакал. Рыдания сотрясали всем его телом, он изливал слезы за все эти месяцы ужаса, вины и одиночества. Он рыдал, понимая, что, возможно, никогда уже не увидит Майкела. Капитан глядел и не верил собственным глазам на то, как целый час Анссет не мог говорить вообще, он только валялся на своей лежанке будто малое дитя, пускал пузыри и тер глаза. Он знал, что в это же время другие следователи будут наблюдать в благоговении за тем, как быстро Капитан переломал барьеры, через которые нельзя было пробиться даже с помощью наркотиков. Капитан наслаждался мыслью о том, что, возможно, Управляющий тоже будет наблюдать за этим.

А потом Анссет понемногу успокоился, и Капитан начал задавать свои вопросы, пользуясь самыми хитроумными способами, которые, как он считал, помогут ему пройти за метальные блоки. Он пробовал самые косвенные ходы, о которых только слыхал. Он испытывал на прочность все барьеры, которые ранее заслоняли ему путь. Но даже теперь, при полнейшем содействии Анссета, ничего сделать не удавалось. Даже погруженный в самый глубочайший транс Анссет не мог рассказать, что было спрятано в его сознании. Капитан смог узнать только одно. Исследуя окраины одного из блоков, он спросил:

– Кто поставил вот этот барьер?

И Анссет, находящийся в столь глубоком трансе, что едва мог говорить, прошептал:

– Эссте.

Сейчас это имя Капитану не говорило ничего. Но он же вытянул его из мальчика. Через час он, вместе с Управляющим, стоял перед Майкелом.

– Эссте… – произнес Майкел.

– Именно так он и сказал.

– Эссте – так зовут Песенного Мастера Высокого Зала, – объяснил Майкел. – Она обучала мальчика в Певческом Доме.

– О!

– Эти блоки, которые вы с такой любовью сокрушали целых четыре дня, были поставлены много лет назад его учительницей! А вовсе не похитителями в эти последние несколько месяцев!

– Нам нужно было удостовериться.

– Да, – согласился Майкел. – Вам нужно было удостовериться. И мы, конечно же, так до сих пор и не уверены. Если эти барьеры в сознании были поставлены его учительницей, почему же он не может вспомнить дни собственного плена? Мы же можем сделать заключение, что некоторые блоки поставлены еще в Певческом Доме, а некоторые – его похитителями. И что мы можем с этим сделать?

– Давайте отошлем мальчика в Певческий Дом назад, – предложил Управляющий.

На лицо Майкела было страшно глядеть. Все было так, будто он хотел кричать, но пытался ничего не говорить то, чего собирался, чтобы выжить в опаляющей его страсти. Поэтому он не раскричался, а только, после упорной внутренней борьбы, сказал:

– Управляющий, чтобы второй раз я подобного предложения не слыхал! Понимаю, что может это и будет необходимым, но сейчас я желаю, чтобы мою Певчую Птицу мне вернули!

– Мой Повелитель! – сказал Капитан. – Все эти годы ты оставался в живых, потому что не предпринимал подобного риска.

– Пока Анссет сюда не прибыл, – с болью ответил ему Майкел, – я понятия не имел, ради чего я оставался в живых.

Капитан склонил голову. Зато Управляющий уже подумал про другой аргумент, но ничего не сказал, а лишь сильнее задумался.

– Приведите его ко мне, – приказал Майкел, в открытое место, чтобы каждый мог видеть, что я вновь принимаю Певчую Птицу к себе, что на нем нет никакой вины. Через два часа.

Капитан с Управляющим вышли, а Майкел сидел сам перед своим камином, опустив подбородок на скрещенные руки. Он чувствовал себя ужасно постаревшим, у него болела спина, и он пытался мурлыкать мелодию, которую частенько напевал Анссет. Только голос у него был тоже старый и скрипучий, поэтому вскоре он бросил это занятие. Языки пламени двоились перед его глазами, а Майкел думал о том, как бы это могло быть, если бы ангелоподобный Анссет взял лазер и направил бы ему прямо в сердце. Он бы и не знал, что делает, напомнил сам себе Майкел. В своем сердце он оставался бы таким же невинным.

Но когда он опомнился бы, я был бы мертв.