Текст книги "Песенный мастер"

Автор книги: Орсон Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

21

Я умолял ее, а она не ответила. Глубоко во мне плавают киты, а она даже не помогла. Мне нужна помощь. Все чудища мира внутри меня вместо того чтобы быть снаружи меня обманули и загнали в ловушку и они внутри моих стен а не за моими стенами внутри меня а она не желает мне помочь. Когда я не думаю о своих мышцах, они начинают трястись. Когда я перестаю думать про ужасы, они нападают на меня. Я тону а озеро становится все глубже и глубже и глубже и я не знаю как выбраться за стены идти вперед и не знаю как взобраться на них и не знаю как пробиться сквозь стены а она не хочет говорить со мной.

Анссет сильно прижал лицо к деревянной двери, пока не стало страшно больно, но боль помогла ему.

Он помнил. Он помнил пение. Он мог слышать все голоса. Он слышал голос Эссте, критикующую его песни. Он слышал других детей в Капелле. Он слышал голоса своего класса Колокольчиков и своего класса Скрипучек. Голоса в столовой. Голоса в туалете. Голоса чужих людей с Степе и Богге. Голос Ррук, когда она помогала ему узнавать порядки в Певческом Доме. Он слыхал все голоса, которые когда-либо пели ему, но здесь же был один голос, который мальчик не мог распознать, который он не мог слышать ясно, приглушенный и далекий голос, который он не мог понять.

Только это был голос не Певческого Дома. Он был грубый и шероховатый, и его песня была бессмысленной и пустой. Только она не была пустой, наоборот – полной. И она не была бессмысленной, потому что Анссет знал, что если он услышит эту песню, расслышит ее сквозь шум других голосов, то она поможет ему, то эта песня станет что-то значить для него. И, несмотря на свою грубость и шероховатость, песня, которую он старался расслышать, вовсе не раздражала его. Она заставляла его испытывать чувство такого же спокойствия и уюта как еда, как сон, как удовлетворение всех мелких желаний. И потому Анссет так напрягался, чтобы услыхать ее, прижимая лицо к дереву двери, но голос не делался яснее.

Все не делался и не делался, а мальчик все разбивал свое лицо о дверь, вжимался в каменный пол, чтобы боль забрала с собой все остальные голоса, позволяя услыхать один-единственный голос, который он так искал, потому что это был голос, который мог спасти его от ужаса, с каждым мгновением всплывающего все ближе и ближе к поверхности, на которую он мог только глядеть и ждать.

22

Этой ночью никто из них не спал. Эссте глядела, как Анссет загоняет занозы с двери в нос, брови и щеки, до тех пор, пока не потекла кровь. Она глядела, как он царапает камни, пока у него не поломались ногти. Она смотрела на то, как он катается лицом по полу, пока не расцарапал кожу, и Эссте опасалась, что раны останутся навсегда. Казалось, что он уже никогда не заснет. Но между метаниями, деревянным, таким же выдержанным голосом – тело его изо всех сил старалось не дрожать и было напряженным – он говорил:

– Сейчас, пожалуйста. Пожалуйста. Помоги мне.

В голосе было Самообладание, но больше ничего. Не было музыки. Песня ушла.

Только на миг, говорила себе Эссте. Только на сейчас. Его песни, его добрые песни вернутся, если я пережду этот кризис, вся грубость уйдет, как уходит горячка.

Наступило утро, а мальчик так и не заснул. Он уже не бился в конвульсиях, и Эссте направилась к пищевому автомату. Она присела перед мальчиком, но тот не ел. Она вложила еду ему прямо в рот, но вместо того, чтобы проглотить кусок, Анссет куснул ее, со всей силой вонзив свои зубы в пальцы наставницы. Боль была невыносимая, самообладание Эссте никогда еще не испытывало подобного – в ее возрасте физическая боль требовала всех сил. Но она терпела, не говоря ни слова. Несколько минут кровь с ее пальцев текла в рот Анссета, а они оба только глядели друг на друга. И это Анссет издал первый звук – стон, похожий на трескающийся камень, песня, в которой говорилось только лишь об агонии и ненависти к самому себе. Очень медленно мальчик разжал зубы. Боль пронзила всю руку женщины.

Но глаза Анссета были пустыми. Он не видел своей наставницы.

Эссте подошла к автомату, чтобы наложить на пальцы лечебную мазь. После бессонной ночи в ней не оставалось никаких сил, а бешеный укус Анссета обеспокоил ее даже сильнее, чем физическая боль. Я прекращу это. Все зашло слишком далеко, подумала она. Ее рука тряслась, вопреки всякому умению Владеть Собой, вопреки тому, что она пыталась успокоиться. Больше я ничего сделать не смогу, сказала она себе.

Но ведь она молчала целых двенадцать дней, поэтому звук с трудом проходил сквозь горло. Все вообще приходило к ней с трудностью, а когда Эссте глядела в пустое лицо Анссета, она вообще не могла говорить. Поэтому она просто легла на свою постель, которой не воспользовалась этой ночью, и заснула.

Проснулась она от того, что по всему высокому Залу гулял ветер. Было очень холодно, стужа донимала даже через одеяло. И только через несколько мгновений до нее дошло, что все это может значить. Эссте вскочила с постели на полу. Было уже далеко за полдень, но снаружи было темно от мощных туч и ветра. Тучи висели так низко, что с каждым порывом ветра Высокий Зал заполнялся туманной влагой, а землю внизу вообще не было видно. Все жалюзи на окнах были открыты, некоторые из них колотились о каменные стены.

Он спрыгнул вниз с башни. Эта мысль воплем ворвалась в сознание Эссте, и женщина вскрикнула.

Ответом на ее крик был стон. Эссте развернулась на месте и увидала Анссета, лежащего на столе; большой палец он сунул в рот, остальные пальцы вжались в лоб и глаза, сам он свернулся, как часто делают дети. Громадное облегчение заставило Эссте с трудом глотать воздух, заставило ее наклониться над столом. Все иллюзии Самообладания исчезли. Анссет победил, заставив ее сломаться до того, как цель была почти достигнута.

Холод побудил ее действовать не медля. Эссте бросилась к окнам и закрыла их все, перегибаясь через подоконники, чтобы схватить болтающиеся ручки жалюзи, плотно прикрыв и их. Туман был настолько густой, что, казалось, остается в ее руках. Но внутренне она пела: Анссет не выпрыгнул.

Закрыв окна, она вернулась к столу, и только теперь увидала, что мальчик спит. Он дрожал от холода и, наверное, истощения, но он не видел ее паники, ее облегчения, он не слышал ее вскрика. Первым пришло чувство благодарности за его сон, но потом ей пришло в голову, что, возможно, было бы даже лучше, если бы Анссет увидал, что страх за него, за его безопасность, преодолел даже железную отстраненность Эссте. Пусть все идет так, как есть, сказала она себе, и увидав в руке мальчика ключ от жалюзи, взяла его, закрыла все их на замок, а потом повесила на цепочку, которую Анссет снял у нее с шеи, когда она спала.

После этого Эссте подошла к компьютеру и включила обогрев высокого Зала. камни под ее ногами тут же сделались теплее.

А потом она взяла свое одеяло и одеяло мальчика и прикрыла ими Анссета, все так же спящего на столе. Он легонько пошевелился, что-то пробормотал, но не проснулся.

23

Когда Анссет проснулся, его лицо было таким же недвижным и застывшим. У него болела голова, а там, где занозы поранили лицо, он испытывал жжение. Но вместе с тем он чувствовал, как что-то прохладное касается его лица, и там, куда оно прикасалось, жжение уходило. Он приоткрыл глаза. Над ним склонилась Эссте, накладывая мазь на ранки. На какое-то мгновение Анссет забыл обо всем плохом и, тщательно выговаривая слова, сказал ей:

– Я не выпрыгнул. Они говорили мне, но я не прыгнул.

Эссте не ответила, не сказала ни слова, и это ее молчание было для мальчика ударом, оттолкнувшим его в самого себя, после чего вновь вернулось ощущение борьбы. Воды снова обрушились ему навстречу, громаднейший водоворот поднимался все выше и выше, а сам Анссет уже был в самой высокой точке, и не было такого местечка чуть повыше, куда он мог бы убежать. Он поглядел вовнутрь себя, но там тоже не было спасения, и когда вода коснулась его, ухватила его за ноги и потащила в омут, мальчик закричал. Этот крик наполнил весь Высокий Зал, отразился от каменных стен и поглотился туманом.

Сам же он уже не был в Высоком Зале. Его втянуло в мальстрем. Вода сомкнулась у него над головой. Закручиваясь все быстрее и быстрее, Анссет погружался все глубже и глубже, прямо в раскрытую пасть тех страхов, что ждали его внизу. Один за другим они заглатывали его. Он чувствовал, как его проглатывают, массивные гладкие мышцы протаскивают его от глотки к глотке – горячие, сырые пещеры, где он не мог дышать.

А потом он вошел в комнату. Он все шел и шел, но ни на шаг не продвигаясь далее. И вот тут-то, оставаясь в одиночестве, где не было никаких других звуков, он услышал ту песню, которую так искал. Он услышал песню и увидал певца, но видеть или слышать он в действительности не мог, потому что у певца не было лица, которое он мог бы узнать, а сама песня, и неважно, как внимательно он слушал ее, ускользала в тот же самый миг, когда он прислушивался к ней. Он не мог найти ее мелодию в своей памяти; в любой момент, как только он видел глаз, другой глаз исчезал, как только он смотрел на губы певца, замеченный ранее глаз куда-то исчезал.

Больше Анссет уже не шел, хотя в нем не было памяти о женщине, лежащей на кровати. Анссет протянул руку и коснулся ее лица. Его прикосновения к ее губам, глазам, щекам были очень нежными, и голос пел: «Би – ло – бай. Би – ло – бай», но в тот же миг, как мальчик понял слова, он тут же потерял их. Он их утратил, и тут же накатил туман, заглотив лицо в себя. Анссет тянулся к нему, схватил, схватил крепко; она не должна была исчезнуть от него в тумане, который сам был белыми и невидимыми лицами, что заглатывали женщину. Теперь он держал ее изо всех сил, мальчик не мог позволить отпустить ее, ничто не могло оттянуть ее от него.

И вновь он слышал песню, это была та же самая песня, в которой на сей раз были такие слова:

 
Никогда не буду пугать тебя,
Я всегда помогу тебе.
Если ты голоден,
Я поделюсь с тобой едой.
Если у тебя неприятности —
Знай, что я твой друг.
Я люблю тебя сейчас,
И конца у этой любви нет и не будет.
 

Теперь Анссет знал, где он находится. Каким-то образом его вытащили из озера. Он лежал на его берегу, сухой, и никакой опасности не было, а та песня, которую он так долго искал, наконец-то была найдена. Он все так же крепко вцепился в лицо, в волосы, наклоняя его к себе, прижимая его к себе все ближе и ближе – наконец-то он узнал ее и плакал от радости.

24

Анссет лежал, перевесившись через колени Эссте, его пальцы отчаянно вцепились в ее волосы, как вдруг он прекратил трястись всем телом, его челюсти разжались, глаза обрели способность сфокусироваться, и мальчик увидал ее.

– Мама! – закричал он, и в его голосе не было песни, а только лишь детская радость.

Эссте открыла рот, из глаз ее покатились слезы и продолжали литься, когда она прижималась к щекам Анссета и пела песню, исторгающуюся из самых глубин ее сердца.

– Анссет, сынок мой единственный.

Он плакал и прижимался к ней, а она бормотала ему бессмысленные слова, пела ему самые ласковые песни и крепко прижимала мальчика к себе. Они лежали на одеялах в согревшемся Высоком Зале, а за стенами бушевала гроза. Когда Эссте прижимала к себе его израненное личико, она снова плакала; два тайных местечка были вскрыты, и она не знала, которому из них уделить большую заботу. Она сама поместила мальчика сюда, в молчание, для того, чтобы излечить его, только Анссет вознаградил ей ее заботу. Так что она, тоже, излечилась сама.

25

Был полдень четырнадцатого дня. Солнце пробивалось через щели жалюзи на западной стене. Анссет и Эссте сидели на полу Высокого Зала и пели друг другу.

Песня Анссета была беспорядочной, хотя сама мелодия была чистой и отточенной, а в словах песни была агония потери и одиночества времен его взросления; но агония трансформировалась, меняясь по ходу песни и гармонизировалась с бессловесной песней Эссте, которая говорила: не бойся, не бойся, не бойся… Когда Анссет пел, руки его танцевали, нежно поглаживая руки Эссте, ее лицо плечи; они то прятали ее ладони в своих, то отпускали их. Во время пения лицо его светилось, глаза жили, все его тело говорило столько же, сколько и сама песня. И хотя голос рассказывал про память о страхах, тело говорило о том, что здесь есть и любовь.

26

Рикторс Ашен не знал, что и делать. Майкел настаивал. Его Певчая Птица должна была прилететь на Землю вместе с Рикторсом Ашеном. И в то же время Рикторс знал, что ничего не добьется угрозами или насилием. Ведь это же был не какой-то представитель или зарвавшийся диктатор полузабытой планеты, где само имя императора могло вызвать страх. Это был Певческий Дом, а он был старше самой империи, древнее многих миров, он был даже старше любого правительства в галактике. Здесь не признавали национальности, авторитета, целей – ничего кроме своих песен. Рикторс мог только ждать, зная, что любая задержка взбесит Майкела, и зная, что силой в Певческом Доме ничего не добьешься.

Но сейчас, по крайней мере, Дом отнесся к посланнику императора серьезно. К нему приставили всезнающего Песенного Мастера, мужчину по имени Онн, в каждом слове которого было заверение, хотя на самом деле он ничего вообще и не обещал.

– Для нас большая честь принять вас тут, – сказал Онн.

– Наверное, так оно и есть, – весело ответил ему Рикторс. – Вы уже в третий раз говорите об этом.

– Ну, вы же знаете, как это бывает, – ответил Онн с доброй улыбкой. Я так мало встречаю людей со стороны, что даже не знаю, что и сказать. Навряд ли вам будет интересно слушать всякие сплетни про Певческий Дом, но это все, что я знаю и о чем могу говорить.

– Вы будете удивлены, сколь интересуют меня сплетни.

– Нет, нет. Наши сплетни ужасно скучны, – заметил Онн, а затем перевел разговор на погоду, которая уже много дней была переменной: то дождь, то солнце. Нетерпение Рикторса стало расти. Погода играет важное значение, полагал он, для сидящего на планете. Для него же любая погода была еще одним поводом для того, чтобы оказаться в космосе.

Открылась дверь, и вошла сама Эссте, ведя с собой мальчика. Он был белокурым и прелестным, и Рикторс мгновенно узнал в нем Анссета, Певчую Птицу Майкела, и так сразу и сказал. Но потом он заколебался. Мальчик выглядел как-то не так. Ашен пригляделся. На лице мальчика были царапины и шрамы.

– Что вы делали с мальчиком? – спросил Рикторс, намекая на то, что ребенка могли бить

На это ему ответил сам Анссет, в голосе которого звучала полнейшая откровенность. И мальчик не мог лгать, об этом тоже говорил его голос:

– Я упал на поленницу. Хорошо еще, что не поломал кости.

Рикторс расслабился, а потом осознал иную, более важную причину, почему ребенок выглядел совершенно иным. Он улыбался. Лицо было живым. Глаза были теплыми и дружелюбными. И он держал Эссте за руку.

– Ты уже готов отправиться со мной? – спросил у него Рикторс.

Анссет улыбнулся и кивнул, и эти два жест совершенно растопили обычную холодность Рикторса. Он с места полюбил этого мальчика.

– Я хочу отправиться, – сказал Анссет. – Но ведь я же Певчая Птица, а это значит, что перед отъездом я обязан спеть для всех. – Анссет повернулся к Эссте: – Можно я приглашу его на это собрание?

Эссте улыбнулась, и это удивило Рикторса даже сильнее, чем перемены в Анссете. Он даже и подумать не мог, что такая женщина может выглядеть не суровой.

– Так пошли? – спросил Анссет.

– Прямо сейчас?

– Да, если хотите.

И с этими словами мальчик и его наставница повернулись и вышли. Чувствуя неуверенность, Рикторс поглядел на Онна, который смущенно глянул на него. Да ладно, решился Рикторс, меня же пригласили, вот я и пойду.

Его провели в громадный холл заполненный сотнями и сотнями детей, которые сидели на твердых лавках, соблюдая абсолютную тишину. Даже их босые ноги на каменном полу почти не шелестели, когда последние занимали свои места. Среди детей сидело много подростков и взрослых, а на каменном подиуме в начале зала сидели старейшие. Все они были одеты в одинакового покроя платье, доходящее до пола, хотя у детей не было совершенно подходящей для них одежды. Когда Рикторс поглядел на лица собравшихся, первым его впечатлением была мысль об огромной власти.

Эссте с Анссетом провели гостя в заднюю часть зала, в самый конец центрального прохода. Рикторс был крайне удивлен, что ему предоставили столь бедное сидение; сам он не знал, и никто в Певческом Доме не сказал ему, что он был первым из непосвященных, участвующим в церемонии Большого Зала Певческого Дома.

Он даже не знал, что это была церемония. Анссет и Эссте, держась за руки, спокойно прошли вперед по проходу. Эссте поднялась на подиум и подала мальчику руку, чтобы тот тоже взобрался наверх. После этого Песенный Мастер отошел к стулу, стоящему на подиуме сзади, оставив Анссета одного, обращенного лицом к проходу, так что Рикторс Ашен мог его ясно видеть.

А после этого он запел.

Его голос заполнил собой каждый уголок зала, но не было никакого отражения от стен, которые бы исказили звук. Слова в его песне звучали редко, и то, что он пел, казалось Рикторсу бессмысленным. Тем не менее, посланник императора был очарован. Руки Анссета двигались в воздухе, вздымаясь, опадая, соединяя время со странными ритмами в музыке. Лицо мальчика тоже участвовало в песне, так что даже с большого расстояния Рикторс понимал, что песня исходила из самой души Анссета.

Никто в зале не плакал, даже самые юные Скрипучки, которые мало знали о Самообладании. Но само это умение не довлело над песней Анссета, потому она и не отражала чувств слушателей. Вместо этого она разделила аудиторию на каждую отдельную личность, она была настолько личной, что всякий слышал ее по-своему. Песня заставила Рикторса думать о межпланетных поисках, хотя ребенок не имел возможности испытать страха пилота перед космическим головокружением. А когда Анссет замолчал, песня его все еще наполняла воздух, и Рикторс знал, что никогда не забудет ее. Он не ронял слез, не испытывал ужасных страстей, тем не менее, эта песня была для него самым сильным переживанием всей его жизни.

Майкел ждал этого всю свою жизнь, думал Рикторс.

И все дети и взрослые в зале поднялись со своих мест, хотя не видно было никакого знака. И все они начали петь, один за другим, а затем все вместе, пока звуки не сделали воздух в зале плотным и пропитанным ароматом мелодии. Они пели Анссету «до свидания», а он один молчал и не плакал на подиуме.

Они все еще продолжали петь, когда Анссет спустился с подиума и, не оглядываясь по сторонам, прошел вперед по проходу, где ожидал его Рикторс. Мальчик протянул ему руку, и Рикторс взял его руку в свою.

– Возьми меня с собой, – сказал Анссет. – Я готов идти.

Рука Рикторса дрожала, когда он выводил мальчика из зала, когда он провел его к машине, которая должна была доставить их двоих к звездолету Ашена. Рикторс уже видал богатства, он знал пышность дворца Майкела в Сасквеханне, видел тысячи самых прекрасных вещей, которые люди делали, продавали и покупали. Но ничто из этого не могло сравниться с красотой, что шла рядом с ним, держа его руку в своей, и улыбалась ему, в то время как дверь Певческого Дома закрывалась за ними.

Майкел

1

Сасквеханна не была самым большим городом Земли; здесь были сотни городов побольше. А может даже их было и больше. Только Сасквеханна, несомненно, была самым важным городом. Это был город Майкела, построенный им у слияния рек Сасквеханна и Западная Сасквеханна. Сам город состоял из дворца и его земель, домов всех работающих во дворце людей, а так же вспомогательных служб, предназначенных для миллионов гостей, посещавших дворец каждый год. Но постоянно здесь жило не более сотни тысяч обитателей.

Большая часть правительственных учреждений была расположена по всей Земле, так что ни одно из мест не могло считать себя центральной точкой более чем какое-то иное. При чуть ли не мгновенном сообщении никому и не надо было находиться ближе. Поэтому Сасквеханна выглядела, скорее, как обычный пригород – чуточку побогаче остальных, чуточку получше устроенной, с чуточку более лучшими тротуарами, чуть лучше освещенной, возможно, здесь было чуть поменьше промышленных загрязнений; но здесь даже и не пахло властью, не видно было даже признаков власти и даже, рассматривая вопрос с этой точки зрения, упадка.

Это был всего лишь третий крупный город, который Анссет видел за всю свою жизнь. Здесь не было жестокой, прямолинейной возбужденности Бога, но не было и скуки и отчаяния Степа. Зато растительность здесь имела более богатый зеленый цвет, чем даже на Тью, и, хотя деревья в лесах не были здесь такими высокими, а горы не такими крутыми, все здесь производило впечатление буйства и сочности. Все было так, как будто породившая человечество планета пыталась доказать, что она все еще плодородна, что жизнь все еще истекает из нее с большим запасом, что само человечество не было единственным ее чудом, единственным фокусом, способным удивить Вселенную.

– Замечательное место, – сказал Анссет.

– Что, Земля? – не понял Рикторс Ашен.

– А что я видел на Земле?

– Вся планета устроена подобным образом. Но ты знаешь, сам Майкел не устраивал этот город: ему его подарили.

– И вся планета вот такая? Прекрасная?

– Нет. Приведенная в порядок. И за этим все время следят. Земляне очень гордятся своей планетой, называя ее «сердцем человечества». Как же, как же, сердце! По мне, это все только показуха. Они цепляются за свои национальные принадлежности, как будто это какая-то религия. А они так к ним и относятся. Ужасное место для столицы – эта планета разделена сильнее, чем вся остальная галактика. Здесь имеются даже движения за независимость.

– Независимость от чего?

– От Майкела. Это его главная планета, а они считают, что какая-то ее часть может быть свободна от него, – засмеялся Рикторс.

Анссет был неподдельно изумлен.

– Но как они смогут отделиться? Или они могут взять кусок планеты и отправить его в космос. Как иначе могут они стать независимыми?

– Устами младенца…

Их везли на мобиле, все стенки которого были прозрачными, за исключением пола, потому что видеть набегающую на тебя дорогу было бы неприятно. От космопорта до города был где-то час пути, но уже теперь дворец был виден – кажущееся странным нагромождение похожего на камень материала, который выглядел кружевным, нежным, но в то же время и крепким, как сама планета.

– Понятное дело, что большая часть спрятана под поверхностью, – пояснил Рикторс.

Анссет глядел, как надвигается здание, и ничего не говорил. Рикторсу пришло в голову, что мальчик, наверное, нервничает, опасаясь предстоящей встречи.

– Хочешь знать, какой он на вид?

Анссет кивнул.

– Старый. Мало кто из людей, занимающихся тем же, что и Майкел, доживает до старости. На жизнь императора было устроено более восьми тысяч заговоров. И это за то время, как он перебрался на Землю.

Анссет никак не проявил свои чувства, разве что чуть позднее; он выразил их в песне, короткой изумленной песне без слов. После этого, чтобы Рикторс мог его понять, он сказал:

– Ведь человек, смерти которого желает столько много людей – такой человек должен быть чудовищем!

– Или святым.

– Восемь тысяч.

– Полсотни из них были раскрыты на днях. Целью двух заговоров было физическое устранение императора. Ты поймешь, почему его всегда окружает охрана. Люди прибывают издалека, чтобы попытаться убить его. Потому и мы должны отправляться вдаль, чтобы попытаться его защитить.

– По какому же праву, – спросил Анссет, – подобному человеку позволили иметь Певчую Птицу?

Этот вопрос удивил Рикторса. Неужели прямо сейчас Анссет по-настоящему понял собственную уникальность во всей Вселенной? Или он, будучи Певчей Птицей, настолько тщеславен, что удивляется, как это император может себе завести такую? Нет, решил Рикторс. Мальчика сделали Певчей Птицей буквально перед самым полетом сюда. Он до сих пор думает о Певчих Птицах как о других людях, не причисляя их к себе. А может и причисляет, кто знает.

– По какому праву? – задумчиво повторил Рикторс. – Он прибыл в Певческий Дом много-много лет назад и попросил. Как гласит слышанная мною история, он просил кого угодно – Певчую Птицу, певца, хоть что-нибудь. Все потому, что когда-то он слыхал Певчую Птицу и уже не мог жить без красоты подобной музыки. Говорил он со старым Песенным Мастером, Ннивом, и с нынешним – Эссте. И они пообещали ему Певчую Птицу.

– Удивляюсь, почему?

– К тому времени большинство казней он уже совершил. Его репутация была уже важнее прошлых дел. Сомневаюсь, чтобы они обманывались по данному поводу. Скорее всего, они что-то в нем увидали.

– Конечно, увидали, – сказал Анссет, и в голосе его был легкий упрек, так что неожиданно Рикторс почувствовал себя совершенно юным, а сидящий с ним ребенок ему как бы покровительствовал. – Эссте не могла ошибиться.

– Разве не могла? – Адвокат дьявола, подумал Рикторс. Ну почему это я вечно должен исполнять роль противника? – видишь ли, по всей империи поползли вовсе нешуточные слухи. О том, что Певческий Дом продался, послав тебя Майкелу.

– Продался? За какую же цену? – кротко спросил Анссет. Но Рикторс почувствовал скрытую подколку в его словах.

– Все имеет свою цену. Майкел заплатил за тебя больше, чем за дюжину космических кораблей своего флота. Так что ты прибыл сюда за большую цену.

– Я прибыл сюда петь, – ответил Анссет. – Если бы Майкел был беден, но Певческий Дом решил, что он может иметь Певчую Птицу, ему бы заплатили, чтобы взять меня.

Рикторс удивленно приподнял бровь.

– Такое случалось, – сказал мальчик.

– Не слишком ли ты молод, чтобы знать историю? – насмешливо спросил Рикторс.

– Что же это за семья, если она не знает своего прошлого?

Впервые Рикторс Ашен понял, что изоляция Певческого Дома не была просто способом вызвать к себе уважение. Анссет, равно как и другие певцы, не испытывали реального родства со всем остальным человечеством. Во всяком случае, это не было близкое родство.

– Они для тебя – все, не так ли? – спросил Рикторс.

– Кто? – ответил на это Анссет, и тут они прибыли на место.

И этого было достаточно. Это «кто» Анссета было сухим и формальным, из-за чего Рикторс уже не мог продолжить расспросы. Ребенок был прелестным, особенно теперь, когда все шрамы и царапины были полностью вылечены. Только сам он нормальным не был. К нему нельзя было притронуться, как можно было бы коснуться любого другого ребенка. Рикторс гордился тем, что мог легко вступать в дружеские отношения с детьми. Но Анссет, решил он, не был ребенком. Несколько дней провели они вместе в полете, и единственное, что Рикторс мог сказать об их отношениях, это то, что никаких близких отношений и не было. Рикторс видел Анссета с Эссте, видел их любовь, такую громадную и громкую, что с ней нельзя было сравнить даже грохот ракетных двигателей в атмосфере. Только любовь, несомненно, нужно было заслужить. Рикторс ее не заслужил.

Рикторса ненавидело множество людей. До сих пор это его не беспокоило. Но более всего, и он знал об этом, ему хотелось, чтобы этот мальчик полюбил его. Так же, как любил он Эссте.

Невозможно. Как я могу желать этого? – спросил Рикторс сам себя. Но, пока он задавал себе этот вопрос, Анссет подал ему руку, и они вместе вышли из мобиля, вместе прошли в ворота, но Рикторс почувствовал, что даже та небольшая близость, что установилась между ними. Испарилась. С таким же успехом, думал Рикторс, мальчик мог оставаться на Тью. Сейчас он находится в нескольких световых годах от меня, пускай даже и держится за мою руку. Это Певческий Дом удерживает его и никогда не отпустит.

Но почему, черт подери, я ревную?

Рикторс внутренне содрогнулся и осудил себя за то, что позволил Певческому Дому и Певчей Птице околдовать себя. Певчую птицу готовили к тому, чтобы выигрывать любовь. Тем не менее, я его не полюблю. И это решение вскоре чуть не сделалось правдой.