Текст книги "Песенный мастер"

Автор книги: Орсон Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

5

После нескольких дней перерыва старик возвратился в Радужную Кухню. Дети были в восторге. Они опасались того, что таинственный старец исчез навсегда. И они внимательно выискивали хоть какое-то указание относительно причины исчезновения. А старик вел себя так, будто бы ничего и не случилось. После еды он, как и раньше, помогал кухарке.

Но теперь уже старик не исчезал после трапез. Он появлялся в коридорах, в Камерах, в Общих Залах. Он выполнял работы, обычно выполняемые молодыми Глухими – убирал, заметал, застилал постели, стирал белье. Входил он молча, без стука, как и каждый Глухой, но, в отличие от Глухих, его присутствия никто не игнорировал. Понятное дело, с ним никто не разговаривал, но его проводили взглядом, украдкой следили за каждым его перемещением, хотя ничего особенного он и не делал. Он сам был особенным – поскольку, либо Певческий Дом нарушил тысячелетнюю традицию и позволил работать здесь кому-то, кто никогда не пел здесь, будучи ребенком, либо же пожилой мужчина был когда-то певцом, а за его нынешней деградацией скрывалась какая-то тайна.

Конечно же, среди учителей тоже ходили сплетни. Они пытались удовлетворить свое любопытство, но вскоре убедились в том, что Глухие и Слепые никак не соглашаются говорить о старике. Ррук четко дала понять, что не согласна на какое-либо следствие. Оставались только сплетни и слухи. Ясно, что имя Анссета тоже возникло, вместе с именами других певцов, которые не вернулись или не нашли себе места в певческом Доме, только ни одно из этих имен не казалось правдоподобным, а кандидатуру Анссета тоже очень быстро отбросили. В конце концов, трудно представить, чтобы кто-то заметал полы, если перед тем был императором.

Только два человека были уверены, если не считать Ррук, Слепых и Глухих.

Одним из них был новый Песенный Мастер Ллер, который много лет вел поиски, а после возврата застал в Певческом Доме старика, тихого и повсюду присутствующего, словно дух. Ллер сразу же узнал его – годы не стерли черт лица, которые Ллер запомнил еще в детстве. Его привлекала идея застать Анссета в одиночестве, подойти к нему и приветствовать со всей любовью и уважением, которые он испытывал. Но потом передумал. Раз Анссет молчал и скрывал собственное тождество в Певческом Доме, значит, у него для этого были важные причины, и потому, пока Ллер не получит разрешения нарушить эту анонимность и молчание, он сам обязан хранить спокойствие. Но всякий раз, когда песенный мастер видел старика, к нему возвращались воспоминания о детстве, и он не мог сдержать жалости при виде величайшего из всех певцов, который теперь пал столь низко.

Второй особой, узнавшей Анссета, никогда его ранее не видевшей, никогда не слышавшей его пения, тем не менее, в глубине сердца она была столь же уверена, как и Ллер. Звали ее Фииммой. Она знала легенды об Анссете и сделала его своим идеалом. Не в том смысле, чтобы сравниться – нет, она не собиралась соперничать с этим давно умершей Певчей Птицей.

Тем не менее, Фиимма мечтала трогать людские сердца, чтобы ее помнили так же долго, вспоминали столь же сердечно, как и Анссета. Она была молода, чтобы мечтать о бессмертии, но о смерти знала гораздо больше, чем большинство детей ее возраста. Она видела, как убили ее родителей, когда ей не исполнилось и двух лет, и хотя сама она об этом никогда не говорила, помнила все очень четко. Кошмары ее не мучили; она относительно легко несла бремя воспоминаний. Но ничего не забыла; она часто видела перед собой смерть и понимала, что только случай спас ее от бандитов.

Потому-то она и мечтала жить вечно в легенде, как Анссет, и потратила массу усилий, чтобы узнать о нем все, что только возможно: она выпытывала учителей, которые знали его много лет назад, о его поведении, о выражении его лица.

Те мало чем ей помогли. Поэтому, все остальное она себе представила. Как должен выглядеть, разговаривать, ходить человек, такой как Анссет? Почему он не вернулся в Певческий Дом? Чего он желал в самой глубине сердца?

Постепенно, видя старика в Радужной Кухне и слыша сплетни относительно него, она начала размышлять, а не Анссет ли это. Поначалу ей понравилась лишь первоначальная идея – верить в это она не верила. Но, по мере того, как проходили дни и недели, ее уверенность возрастала. Анссет, который стал императором, мог возвратиться домой именно таким образом, молчащий и неизвестный. Кто знает, какие помехи удерживали его от возвращения? Потом он исчез на несколько дней и вернулся в качестве Глухого, который мог свободно бродить по коридорам Певческого Дома. Кто-то принял решение, размышляла Фиимма, потому старик не промолвил ни слова с тех пор, как ему разрешили остаться. Согласился бы Анссет на молчание в качестве условия пребывания тут?

Фиимма считала, что да.

В конце концов, она уверилась настолько, что за ужином в Радужной Кухне сознательно села рядом с ним. Как правило, старик сиживал один, но если и удивился ее компании, то не показал этого, а только продолжил ломать хлеб и бросать его в миску с мясом.

– Я знаю тебя, – шепнула девочка.

Старик не ответил и не прекратил ломать хлеб.

– Ты же Анссет, правда?

Вновь он никак не проявил, что услышал ее.

– Если ты Анссет, – сказала девочка, – продолжай ломать хлеб. Если же ты не Анссет – откуси от горбушки.

Ей казалось, что она придумала все очень хитро, но старец просто бросил оставшийся у него хлеб в миску.

А потом он ей, абсолютно игнорируя ее присутствие. Некоторые дети заметили ее поведение и начали комментировать его между собой. Фиимма испугалась, что, сидя рядом со стариком, она нарушила какое-то правило; наверняка она ничего бы не достигла, пытаясь заставить его говорить.

Тем не менее, она не считала себя проигравшей. Поэтому попросила:

– Анссет, если это ты, то хочу, чтобы ты меня учил. Я хочу научиться всем твоим песням.

Действительно ли он замялся, сбился с ритма? Или на мгновение перестал есть, чтобы подумать? Фиимма не была уверена, но надеялась.

– Анссет, я выучу все твои песни! Ты должен меня учить!

Потом, исчерпав до конца запас отваги, она оставила старика и присела к другим детям, которым обязательно хотелось знать, что она сказала ему, и ответил ли он ей. Но она ничего им не открыла. Девочка чувствовала, что старик был бы сердит на нее, если бы она выдала кому-то свою уверенность, что это Анссет. А на самом ли деле это Анссет?

Фиимма оттолкнула всяческие сомнения.

На следующий день старик в Радужной Кухне не появился и не приходил туда, пока Фиимма там ела.

6

Молчание сделалось невыносимым значительно раньше, чем Анссет надеялся.

Возможно, возвратились воспоминание о молчаливом заключении в покоях Майкела, когда Анссету было пятнадцать лет. Возможно, точно так же, как все пожилые люди, с возрастом он сделался болтливым, и обет молчания тяготил его сильнее, чем кого-нибудь молодого. Так или иначе, он затосковал по разговору, поэтому тихонько отправился к Ррук, получил ее разрешение и отправился в свой первый отпуск, как он сам называл его про себя.

В первые несколько отпусков он не покидал территории Певческого Дома. Да и не нужно было, поскольку Дому принадлежало более трети единственного континента планеты. Неделями он путешествовал по лесам Долины Песен, обходя экскурсии воспитанников.

Он нашел озеро, окруженное кольцом гор, где Эссте впервые сказала, что любит его, впервые показала ему истинную мощь Самообладания.

Анссет с изумлением открыл, что тропа исчезла. Неужто никто больше не приводил детей сюда? Да нет, наверняка их сюда приводили – через лес вели дороги для скользящих мобилей, и трава росла там ниже, явный знак, что гости время от времени проезжают. Но от подножия водопада к вершине не вело ни единой тропинки. Он попытался вспомнить маршрут восхождения; в конце концов, очень уставший, он забрался наверх и увидел озеро.

Время не коснулось этого места. Если деревья и стали старше, Анссет этого не заметил. Если вода и поменяла цвет, Анссет не помнил, как она выглядела ранее. Птицы все так же планировали над водой и ныряли в поисках рыбы; ветер все так же наигрывал свою ненадоедливую мелодию на листьях и иголках деревьев.

Я стар, подумал Анссет, лежа у воды. Далекое прошлое я помню намного лучше, чем помню вчерашний день. Это было потому, что когда всякий раз он закрывал глаза, видел Эссте рядом с собой, слышал ее голос. Здесь, в одиночестве, он отбросил всякое Самообладание и позволил течь слезам памяти; жаркое солнце высушивало эти слезинки, собиравшиеся в уголках глаз. Но плач, даже длительный, успокоения не приносил.

Поэтому, Анссет запел.

После столь длительного молчания голос его звучал жалко. Любой Скрипучка спел бы лучше. Годы вытворяли штучки с тональностью, модуляции практически не существовало.

Всего лишь суровый тембр старческого голоса, которым слишком злоупотребляли в молодости.

Раньше Анссет мог петь с птицами и обогащать их песни. Сейчас же птицы замолкли, когда он запел; они посчитали его чужаком.

И тогда Анссет заплакал; слезы лились из самой глубины души, и он поклялся себе, что больше никогда уже он столь не унизится.

Только слишком уж долго обходился он без песни во дворце и Певческом Доме. Много лет он не пел, чтобы другие не услышали его пустоты, его поражения. Здесь, глубоко в лесу, никого не было, и даже если бы он запел плохо, этого никто бы не услышал. Поэтому, еще в тот же самый день, когда он дал себе клятву, Анссет нарушил ее и вновь запел. Лучше не стало, но он почувствовал себя свободнее.

Если у меня только такой голос, подумал он, какой-никакой, но это голос.

Никто другой больше не услышит его пения, в этом Анссет был уверен. Зато он услышит сам себя и с песней выплеснет все то, что так долго подавлял в себе. Песня была уродливой, она не звучала так, как он того хотел, зато свое задание исполнила. Она опорожнила его переполненное нутро, и в этих хриплых звуках он даже нашел какое-то утешение.

В течение первого отпуска Анссет узнал Долину Песен так, как мало кто ее знал, ведь никто не приезжал сюда ради удовольствия, без надзора. Но Долина пробуждала слишком много воспоминаний, и была она слишком одинокой – Анссет любил одиночество, но сам долго выдержать не мог.

Во время второго отпуска он посетил одно из трех убежищ Певческого Дома.

Он не мог посетить места, называемого Уединением, на берегу крупнейшего озера планеты, поскольку туда приезжали учителя и мастера из Певческого Дома, когда они нуждались в покое для собственной работы. Там он был бы обязан выполнять обет молчания.

Зато два остальных были для него открыты.

Далеко к югу располагалась Сторожевая Башня, остров из песка и камня, омываемый волнами мелкого моря. Это место отличалось грозной красотой, а каменный город Сторожевая Башня, возведенный на северном мысу, представлял собой место отдыха, островок зелени среди бесплодных пустошей. Раньше Сторожевая Башня была крепостью, еще в те времена, когда Певческий Дом был небольшим поселением, а весь мир сотрясала война. Теперь сюда уходили проигравшие.

Каждый год сотни певцов выезжали из Певческого Дома, чтобы служить другим людям до пятнадцатого года жизни. Лишь несколько из них в течение десятилетия становилось Певчими Птицами, но и обычных певцов ценили очень высоко, и всех их с охотой приветствовали в Доме после возвращения.

Некоторые певцы так хорошо адаптировались к новому миру, что не желали возвращаться домой. Высланный за ними искатель пытался уговаривать их несколько дней, но если уговоры не действовали, принуждения не применяли. Певческий Дом платил за образование таких певцов до того, как им исполнялось двадцать два года, как и в случае с Глухими.

Некоторые певцы возвращались в Певческий дом и быстро находили радость в обучении, достигали успехов в качестве учителей и оставались в Певческом Доме до конца жизни, за исключением выездов в Уединение. Через какое-то время, если их мастерство оставалось на уровне, они становились Печенными Мастерами и управляли Певческим Домом.

Но бывали и другие случаи. Не все, кто возвращался на Тью, годились в учителя, так что нужно было найти для них место. И не все певцы выдерживали до конца контракта. Кто-то из них не мог вынести внешнего мира, им требовались знакомые каменные стены, обособление, строгие правила и рутинные действия. Некоторые даже сходили с ума. «Цена музыки», говорили в таких случаях управляющие Певческого Дома и заботливо ухаживали за теми, кто заплатил наивысшую цену: получали голос, но теряли разум.

Именно такие люди и приезжали на Сторожевую Башню, и Анссет мог с ними разговаривать, поскольку те никогда уже не возвращались в Дом.

Море между Пустыней Прищурь-Глаз и островом Сторожевая Башня было мелким, редко где больше двух метров глубиной, в нем было полно движущихся мелей, так что его чуть ли не можно было пройти пешком, если бы не палящее солнце и ненадежное дно. По этой причине, путешествие осуществлялось на неудобной плоскодонной барке, под защитой балдахина. Вез Анссета молодой Глухой, который проводил здесь три месяца в году, обслуживая паром.

Глухой болтал без умолку – гости редко случались здесь – и в его голосе Анссет слышал покой этого места. Хотя суша была пустынной, а вода мелкой, здесь существовала жизнь. Рыбы лениво шевелились в воде. Птицы вылавливали их и съедали в воздухе. Громадные насекомые прогуливались по воде или жили сразу под ее поверхностью, засасывая воздух сверху.

– Здесь концентрируется вся жизнь, – сказал парень. – Рыбы не могут жить под водой без насекомых, которые живут на поверхностью или сразу под ней. Птицы не могут жить, не вылавливая рыбу. А насекомые поедают растения, развивающиеся на поверхности. Вся жизнь здесь существует, благодаря тому тонкому слою воды, которая соединяется с воздухом.

Парень многому научился. У него не было голоса, зато у него имелся понятливый ум и сердце, и здесь он нашел местечко для себя. Если он не мог жить в воде, мог жить в воздухе.

Он даже сказал:

– А знаешь, Певческий Дом не может жить без того, чтобы не высылать певцов во внешний мир.

– А внешний мир, все внешние миры, по-видимому, не могут по-настоящему жить без Певческого Дома, – ответил ему на это Анссет.

Парень фыркнул смехом.

– Ох, мне кажется, что музыка – это всего лишь роскошь, я так считаю. Она прекрасна, но не удовлетворяет никаких потребностей.

Анссет сохранил свои возражения про себя. И даже на мгновение подумал, а не прав ли мальчик.

На Сторожевой Башне проживало всего семь человек, так что для Анссета места хватило.

Трое из них были Слепыми, а четверо были сумасшедшими.

Одна из этих четверых была девушка, которой еще не исполнилось двадцати лет, которая ежедневно спускалась из прохладной башни к морю, где лежала голышом, погрузившись в воду наполовину. Ее тело двигалось вместе с приливом. Когда же срывался ветер, она пела красивую, жалостливую мелодию, которая никогда не повторялась, но всегда казалась неизменной – песнь одиночества, разума, настолько спокойного и на первый взгляд пустого, словно море. Когда ветер прекращался, она тоже умолкала, так что большую часть времени она лежала молча. Девушка ни с кем не разговаривала и, казалось, она не замечает людей, хотя и съедала, что ставили перед ней, и послушно выполняла немногочисленные поручения.

Следующим безумцем был пожилой мужчина, который провел на Сторожевой Башне чуть ли не всю жизнь. Он совершал длинные прогулки по острову и казался абсолютно нормальным.

«Меня вылечили давным-давно», – говорил он, – «но я предпочел остаться здесь». Кожа его была бронзовой от солнца. На берегу он собирал моллюсков, которые составляли важную часть меню островитян. Он по кругу рассказывал одни и те же истории, и если его не перебивали, мог повторять их одному и тому же человеку целый день и часть ночи. Однажды Анссет позволил ему выговориться. Старик все говорил и говорил, пока, наконец, не заснул. Ни одной из своих историй он не изменил. Анссет спросил у одного из Слепых. «Нет», – ответил тот. – «Все эти истории – неправда».

Оставшуюся пару безумцев держали под замком в комнатах, где их видели только Слепые, которые обслуживали сумасшедших. Иногда Анссет слышал их пение, но оно всегда было отдаленным, чтобы слышать четко.

Анссет посетил Сторожевую Башню всего раз: больше того он там выдержать не мог. Эти люди, подумал он, заплатили за свои песни более высокую цену, чем я, и, тем не менее, получили меньше. Оставшись в одиночестве на скалистых холмах за стенами поселения, он запел и нашел в своей песне новые отражения, новые эмоции.

И тогда он запел вместе с девушкой, что лежала, наполовину погрузившись в море, а она не замолчала при звуках его голоса. Один раз она даже поглядела на него и улыбнулась, а он подумал, что, все же, голос его не звучит так уж ужасно. Он спел ей песню любви, а на следующий день покинул остров.

Еще одним убежищем, гораздо большим всех остальных, был Мыс. Здесь жило большинство Слепых, певцов, которые после возвращения обнаружили, что, собственно, обучать не любят, что они не пригодны в качестве учителей. Мыс был городом людей, которые постоянно пели, но время проводили в иных, чем музыка, занятиях.

Мыс так же был выстроен на берегу моря, громадное каменное здание (поскольку дети Певческого Дома всегда скучали по камню), высящееся над бурлящим, ледяным морем. Здесь не было детей, во всяком смысле, по возрасту, но детские игры и забавы постоянно проходили в лесах, на полях и в холодных водах залива. Как объяснила Ррук Анссету, прежде чем тот отправился на Мысб «Они посвятили большую часть собственного детства в песнях, ради удовольствия других людей. Теперь, наконец-то, они могут вести себя, как дети».

Но обитатели Мыса не только играли. У них имелись громадные библиотеки и учителя, которые усваивали знания о вселенной и передавали младшим Слепым то, что узнали сами, пока, наконец, не умирали, как правило, довольные своей жизнью. Конечно же, сами себя они никогда Слепыми не называли – здесь они были просто людьми, вели нормальную жизнь. Тех, кто проявлял исключительные административные и организаторские способности, призывали в Певческий Дом; все остальные были счастливы на Мысу.

Но Анссет не чувствовал себя здесь счастливым. Место было замечательно расположено, люди здесь жили хорошие и дружелюбные, но здесь царила слишком большая толкучка; правда, ему не запретили разговаривать со здешними жителями, но он быстро сориентировался, что те странно глядят на него, поскольку он никогда не пел. Очень скоро они узнали, кто он такой – его тождество не было для слепых загадкой – и хотя относились к нему уважительно, у него не было никаких шансов с кем-нибудь подружиться. Для большинства из обитателей Мыса его запутанная жизнь представляла собой непонятную загадку, потому они предпочли его избегать.

Так что, ничего удивительного не было в том, что, хотя Анссет и посещал Мыс несколько раз, как правило, уже через неделю он возвращался Домой. Разговоры со Слепыми и одинокое пение в лесу или в пустынном месте не могли заменить ему детских песен.

А через какое-то время появилась и другая причина для возвращения. Анссет никогда не намеревался нарушать обет молчания; ему было стыдно за то, что он, все же, не заслужил доверия Ррук, что не смог сохранить Самообладания. Но он знал, что некоторые обещания нельзя сдержать. А некоторые – не нужно выполнять. И потому, в один прекрасный день, в тихой комнатке Певческого Дома, где когда-то Эссте научила его достигать голосом до каждого уголка, он запел.

7

Если бы Ллер не был учителем Фииммы, он мог бы ничего и не заметить. А если бы Фиимма была не столь хорошей певицей, Ллер не был бы так тронут, чтобы еще рапортовать об этом. Но Фиимма явно готовилась стать Певчей Птицей. А перемену в ее песнях, непонятную для какого-то другого Песенного Мастера, Ллер легко мог пояснить.

Поскольку он знал о присутствии Анссета в Певческом Доме. И он узнал его музыку в странных, новых песнях Фииммы.

Поначалу ему казалось, что она споткнулась только временно, что Фиимма случайно где-то подслушала Анссета и включила его голос в собственную музыку. Но чужие темы упрямо возвращались. Фиимма пела песни, требующие опыта, которого у нее не было. Она всегда пела о смерти, но теперь пела об убийстве; она пела о страстях, которых никогда не испытывала и не переживала; ее песни говорили о боли страданиях, которых она никак не могла познать, не за те несколько коротких лет своей жизни.

– Фиимма, – сказал ей Ллер. – Я знаю.

Фиимма пользовалась Самообладанием. Она не показала по себе ни следа удивления, ни грамма страха, который наверняка испытывала.

– Говорил ли он тебе, что дал обет молчания?

Девочка кивнула.

– Пошли со мной.

Ллер привел ученицу в Высокий Зал, где их ждала Ррук. Та неоднократно слышала пение Фииммы – девочка с самого начала подавала большие надежды.

– Мне бы хотелось, чтобы ты послушала пение Фииммы, – обратился Ллер к Ррук.

Но Фиимма не хотела петь.

– Тогда сказать должен я, – заявил Ллер. – Мне известно, что Анссет здесь. Мне казалось, что я единственный из певцов, которому это известно. Но Фиимма слышала его пение. Он деформировал ее голос.

– Нет, он прибавил моему голосу красоты, – отозвалась девочка.

– Она поет о тех вещах, о которых не должна знать.

Ррук поглядела на девочку, но обратилась к Ллеру:

– Ллер, друг мой. Анссет часто пел о вещах, о которых ничего не знал. Он черпал эти знания из голосов людей, которые обращались к нему, и он умел это так, как ни один из певцов до него.

– Но у Фииммы никогда такие способности не замечались. Ррук, нет никаких сомнений. Он не только пел в Певческом Доме, но он еще и учил Фиимму. Не знаю, какие условия ты ставила анссету, но считаю, что ты обязана знать об этом. Голос Фииммы был испорчен, искажен.

И тогда Фиимма запела, рассеивая всяческие сомнения в отношении влияния со стороны Анссета. По-видимому, когда раньше она пела для Ллера, то скрывала те вещи, которым научилась у Анссета. Лишь сейчас ее голос зазвучал в полную силу; он совершенно отличался от того голоса, которым обладала девочка всего несколько месяцев назад.

Песнь была слишком могучей для детских возможностей. Фиимма познала чувства, которых никогда не должна была испытать. Она научилась тем штучкам, тонким манипуляциям и искажениям голоса, которые будили тревожное изумление, которые неотвратимо приковывали к себе внимание, которые чуть не сломили Самообладания Ррук и Ллера.

Песнь была красивой, но страшной, как будто бы исходила вовсе не из детских уст.

– Что он с тобой сделал? – спросила Ррук, когда песня закончилась.

– Он обучил меня моему самому красивому голосу, – ответила на это Фиимма. – Иы слышала? Разве не было это прекрасно?

Ррук не ответила. Она вызвала главного распорядителя и приказала ему найти Анссета.