Текст книги "Песенный мастер"

Автор книги: Орсон Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

2

Онн был занят.

Работы было невпроворот, а те наиболее важные Глухие и Слепые были одновременно высланы с поручениями, что иногда случалось, но теперь вызвало серьезные неудобства.

– Иногда, – признал Онн молодому мастеру, – мне кажется, что я мог бы стать и Глухим, так мало времени провожу с музыкой.

Но это ему не мешало. Он был хорошим певцом, хорошим учителем, достойным всяческого уважения. Но, в отличие от многих мастеров и Печенных Мастеров, ответственных за надлежащее функционирование Певческого Дома, он был еще и хорошим администратором. Он улаживал дела. Помнил о мелочах. И потому, хотя большинство мастеров предпочло бы переложить практически все проблемы и решения на плечи Слепцов, Онн считал делом чести, чтобы как можно больше знать о деятельности Певческого Дома и изо всех сил помогать Эссте.

Что самон главное, делал он это очень изящно. Потому для всех заинтересованных было ясно, что именно Онн станет следующим Песенным Мастером в Высоком Зале, когда Эссте решит уйти. Сам он тоже пришел к подобному заключению, если бы только не был таким занятым.

Когда Песенный Мастер Высокого Зала не желал, чтобы ему мешали, он просто не отвечал на стук в двери. Таким был общепринятый обычай. Только Глухие и Слепцы, исполняющие свои обязанности, могли нарушить этот обычай, поскольку, в соответствии с этикетом Певческого Дома, они формально не существовали. Глухой, занятием которого была уборка помещений, просто заметал комнату, а человек, ищущий в этом помещении личного уединения, не обращал на него внимания – но вот если бы студент или учитель захотели войти без разрешения, это было бы признано проявлением неотесанности и грубости.

Такие обычаи царили в Певческом Доме. Но случилось так, что Онн должен был получить ответ от компьютера, что, в свою очередь, требовало совета с Эссте. Тогда дело казалось очень срочным, хотя через несколько часов Онн уже и не помнил, в чем там было дело.

Он отправился в Высокий Зал и постучал в дверь.

Ответа не было.

Если бы Онн руководствовался амбициями, а не пожертвованием, он принял бы во внимание возможность того, что Эссте не отвечает, поскольку решила бросить свою работу, он ушел бы на цепочках и стал бы терпеливо ждать. Но если бы Онн не был столь уверен в себе, он не осмелился бы открыть двери. Только мастер был именно таким, потому он открыл дверь и нашел труп Эссте – за холодевший под толстой снежной шубой.

Смерть Эссте его опечалила, и он долго сидел возле останков в вымороженном помещении (после того, как закрыл ставни и включил отопление), оплакивая утрату ее дружбы, поскольку очень ее любил.

Но Онн помнил и об ответственности. Это он обнаружил тело. Следовательно, ему предстояло оповестить того человека, который затем станет следующим Песенным Мастеров в Высоком Зале.

Но ведь это он сам был единственным логичным кандидатом на этот пост. Только сам себя именовать он не мог. Обычай запрещал подобное.

Какое-то время Онн боролся с искушением – в конце концов, он был всего лишь человеком – немедленно выйти, оставить все, как есть, и терпеливо ждать, когда какой-нибудь Глухой или Слепой найдет останки, что, впрочем, и соответствовало естественному ходу вещей.

Правда, Онн был честен и понимал, что, раз уже он и так нарушил обычай, войдя без разрешения, уже самого этого проступка было достаточно закрыть ему путь к повышению. Раз он презрел вежливость и непрошеным вторься в частное помещение, то сам оказался слишком безответственным, чтобы стать Песенным Мастером в Высоком Зале.

Ладно, а кто другой? Не случайно, Онн был наиболее очевидным кандидатом – не только потому, что выделялся, но и потому, что никто другой не соответствовал этой должности. Среди Песенных Мастеров и старших мастеров было много способных певцов и учителей – в конце концов, всех их, по причине таланта, и выбрали для того, чтобы петь и обучать. Но найдется ли среди них личность, одаренная настолько сильной волей, настолько разумная, настолько способная к пожертвованию, чтобы безопасно направлять жизнью Певческого Дома?

В течение всех лет существования Певческого Дома всегда кого-то такого находили, выбор был или легким, или, по крайней мере, понятным. Всегда один из Песенных Мастеров ждал в готовности, а если даже и не один из них, то чем-то выделяющийся молодой мастер, кандидатура которого приходила сама собой.

Но в этот раз никого не было. Ну ладно, один или два человека еще, более-менее, подходили, только Онн не желал для себя подобных начальников, поскольку один из них имел склонность принимать поспешные решения, второй – любил спорить по мелочам, третий же был слишком рассеянным, чтобы на него можно было положиться. Кто-то всегда должен был бы исправлять их ошибки. Такое принять было невозможно.

К вечеру Онн уже впал в отчаяние. Он забаррикадировал двери – не было смысла рисковать, что какой-нибудь Глухой случайно войдет, и потом слух разойдется по всему Дому – и сидел весь промокший, несчастный, среди остатков снега, образовавших лужи на полу.

Онн не желал выходить из помещения, пока не примет решения. Но решиться никак не мог.

Посему, рано утром он поднялся после беспокойного сна, перепрограммировал замок в двери на собственную ладонь, заблокировал дверь и начал кружить по коридорам и Камерам, по Общим Залам, по туалетам и кухням, надеясь, что в голову придет какая-нибудь ослепительная идея, или же, что наконец-то избавится от нерешительности и он выберет кого-нибудь на место Эссте.

После полудня, совершенно разочарованный и угнетенный, он вошел в Общий Зал, где занимались Ветерки. Здесь Онн искал лишь утешения; молодые голоса не были еще достаточно наученными, чтобы заставлять слушателя концентрировать внимание, но достаточно опытные, чтобы доставить удовольствие своим гармоничным пением.

Сидя сзади, Онн наблюдал за учительницей и слушал ее голос. Конечно же, он сразу узнал ее. Она была достаточно талантливой, чтобы обучать в Камерах и Яслях – голос у нее был чистым и утонченным. Но она была уже не молодой и не ожидала повышения на мастера или Песенного Мастера, поэтому попросила, чтобы ее оставили в Общих Залах, поскольку она любила детей и не стыдилась этого, и она не была разочарована тем, что проведет всю жизнь, обучая их. Эссте сразу же выразила согласие, ведь дети должны учиться у, по возможности, наилучших голосов, а эта женщина была самой лучшей певицей из всех учителей в Общих Залах.

По отношению к детям она была мягкой, но требовательной, любящей, но и скрупулезной. Дети ее любили; обычные ссоры, неизбежные среди учеников такого возраста, ей удавалось легко затушевать, и каждый ребенок с трогательной старательностью старался спеть как можно лучше, чтобы заслужить похвалу учительницы. Иногда, когда дети пели исключительно хорошо, она сама присоединялась к ним, в тонкой и прекрасной гармонии, которая возбуждала ребят и давала вдохновение петь еще лучше.

Онн принял решение, еще перед тем, как полностью его осознал. Неожиданно он сориентировался, что просто ищет аргументы против кандидатуры, которую избрал совершенно бессознательно. Ей не хватает опыта, сказал он сам себе, но, по сути, только он сам обладал опытом, который был необходим для работы в Высоком Зале. Она слишком тихая, слишком робкая, чтобы навязать свою волю всему Певческому Дому, упирался Онн, но он знал, что женщина эта управляла детьми с помощью любви, а не силы, и точно так же она могла управлять и Домом.

В конце концов, все возражения свелись к одному: к жалости. Женщина обожала учить маленьких детей, а в Высоком Зале у нее будет время учить лишь одного, самое большее – двух, да и то, из Яслей и Камер. Ее не осчастливит отказ от работы, которую так любила, ради задания, которое, по мнению ее самой и многих других, перерастало ее возможности.

Тем не менее, Онн был уверен. Наблюдая за этой женщиной, он уже знал, что именно она должна занять место Эссте. Если же это будет для нее трудным, если ей придется чем-то пожертвовать – что же, Певческий Дом многое требовал от своих детей, она же сама с охотой исполнит свой долг, точно так же, как и все обитатели Дома.

Онн поднялся, а она закончила петь, после чего спросила, чего тот желает.

– Ррук, сказал Онн, – Эссте умерла.

Он с удовольствием отметил, что женщине и в голову не пришло, что этими словами она была призвана на место Эссте. Ррук проявила лишь сердечную печаль и жалость по любимому Песенному Мастеру. Она запела свою печаль, и дети осторожно присоединились.

Свою песнь Ррук начала, используя всю имеющуюся у нее технику, но когда дети попытались включиться, она чуть ли не инстинктивно упростила мелодию, приспособила к их уровню, и вместе они трогательно спели о любви, которую должна закончить смерть.

Песня тронула Онна до глубины души. Ррук была замечательной женщиной. Его выбор был правильным.

Когда она закончила петь, он произнес слова, которые должны были доставить ей много боли:

– Ррук, я обнаружил ее тело и прошу, чтобы ты занялась приготовлениями к похоронам.

Та сразу же все поняла, но Самообладания не утратила, и тихо произнесла:

– Мастер Онн, случай, приведший тебя к ее телу, был жестоким, но случай, приведший тебя ко мне – это уже чистое безумие.

– Тем не менее, это твое задание.

– Тогда я его исполню. Но не одна я буду жалеть, что впервые наш обычай не сработал и не указал лица, которое бы соответствовало этому посту.

Они говорили на песенной речи, голосами контролируемыми, но звенящими от эмоций, которых не воспринимали недостаточно обученные уши детей.

– Нет, наш обычай прекрасно сработал, – возразил Онн. – В свое время ты сама в этом убедишься.

После этого Ррук вышла из класса, а ученики разбежались, чтобы передать новость, и весь Певческий Дом наполнился трауром по Эсте. И повсюду раздались шепотки изумления тем, что это не Онн стал следующим Песенным Мастером в Высоком Зале, что впервые на этот пост был избран даже не мастер, а обычный учитель Ветерков.

Онн с Ррук со всем тщанием занялись телом Эсте. Обнаженная старушка казалась необыкновенно хрупкой, она совсем не походила на тот символ мощи и силы, каким была при жизни.

Но ведь она и жила среди людей, для которых тело ничего не значило, для которых важен был лишь голос, и по вот этому критерию никто более мощный не жил в Певческом Доме вот уже несколько поколений. Во время работы Онн и Ррук разговаривали и пели: Ррук задавала множество вопросов, Онн же пытался в течение этих нескольких часов научить ее тому, что у него самого заняло несколько лет.

В конце концов, под влиянием понимания громады стоящих перед ней заданий, Ррук воскликнула:

– Но ведь я же никогда не научусь всему этому!

А Онн обещал:

– Все время я стану тебе во всем помогать.

Ррук согласилась, и сразу же, вместо того, чтобы взять власть в качестве Песенного Мастера в Высоком Зале, она всего лишь передавала решения Онна. Подобной ситуации невозможно было скрыть, и некоторые считали, что Онн должен был выбрать их, но избрал Ррук, самую слабую кандидатуру, чтобы самому управлять Певческим Домом при ее посредствии.

Но постепенно Ррук начала выполнять свои обязанности самостоятельно, и обитатели Певческого Дома начали понимать, что, благодаря ней, они чувствовали себя более счастливыми; что, хотя музыка заметно и не усовершенствовалась, равно как и не ухудшилась, во всех песнях звучало чточку больше счастья. Ррук относилась к детям с таким же уважением, как и ко взрослым; по отношению ко взрослым она проявляла столько же терпения и любви, как и к детям. И это действовало. Когда же Онн умер несколькими годами спустя, не было никаких сомнений, что он сделал самый правильный выбор – многие даже утверждали, что это судьба была милостива к Певческому Дому, раз это Ррук стала Песенным Мастером в Высоком Зале, а не Онн – ведь Певческий Дом не утратил его собственного опыта, а вдобавок приобрел еще и понимание Ррук.

Потому-то Ррук и была Песенным Мастером в Высоком Зале, когда Анссет возвратился домой.

3

Ясное дело, что привратница его не узнала. Прошло слишком много лет, и хотя привратница была Скрипучкой в то время, когда Анссет пел в Яслях и Камерах, она никак не ассоциировала этого старика со сморщенным лицом и седыми волосами с прекрасным, светловолосым ребенком, песни которого звучали столь чисто и сильно.

Но Певческий Дом никому не отказывал в милосердии, а было сразу видно, что старик у дверей в богатстве не купался – одет он был скромно, у него не было никакого багажа, на нем не было никаких украшений. Он не пояснил, по какому делу прибыл, лишь сказал, что желает говорить с Песенным Мастером из Высокого Зала, что, естественно, было абсолютно исключено. Но пока он просто хотел ожидать в вестибюле, ничто ему не могло в этом помешать, и когда привратница увидала, что старик не принес с собой еды, она провела его на кухню и позволила присоединиться к трапезе группы учеников из Яслей и Камер.

Старик, однако, не стал злоупотреблять добротой чужих людей. После еды он вернулся в прихожую и сидел там до тех пор, пока не пришло время очередной трапезы.

Старик не заговаривал с детьми. Он ел неспешно и осторожно, глядя в собственную тарелку. Дети чувствовали при нем свободно, они разговаривали и пели. Сам же он никогда не присоединялся к ним, равно как и не реагировал на них.

В конце концов, этот старик из кухни стал их поводом для гордости. Ведь сами дети проживали в Певческом Доме уже лет пять или шесть и знали всех взрослых, тем более, старших возрастом; новыми были, как правило, певцы и Певчие Птицы, возвращающиеся домой, когда им исполнилось пятнадцать лет, а так же искатели, привозившие новичков в Общий Зал. Никогда не было такого, чтобы кто-то новый одновременно был и таким пожилым.

В глазах детей старик воплощал собой тайну. О нем рассказывали различные истории: будто бы он совершил чудовищные преступления на далекой планете и вот теперь скрывался в Певческом Доме; будто бы он был дедушкой знаменитого певца и теперь приехал шпионить за собственным внуком; будто был он глухонемым, который воспринимал песни посредством вибрации стола во время еды (потому некоторые из детей заткнули себе уши ватой и ощупывали столы во время трапез, пытаясь хоть что-то воспринять); будто бы это был Певчая Птица, который провалился и теперь пытался получить место в Певческом Доме. Некоторые истории походили на правду, но другие были настолько сказочными и фантастическими, что даже самые легковерные дети не давали себя обмануть, хотя с охотой подобные байки слушали. Только ни одна из бесчисленных историй о старике из Радужной Кухни никогда не дошла до взрослых.

Потому Ррук узнала о старике совершенно случайно. Обычно, он помогал убирать со столов после еды. Кухарка из Радужной Кухни была Слепой, ей помогали два молодых Глухих, перемещавшихся из одной кухни в другую. Однажды Глухие запозднились с уборкой, потому старик сам начал мыть посуду.

Кухарка была женщиной наблюдательной, и она заметила, что руки старика, хотя и сильные, никогда перед тем никакой физической работы не выполняли – внутренняя часть ладони была мягкой, как у ребенка. Но стрик тщательно помыл посуду, и очень скоро парочка молодых Глухих выяснила, что если и опоздают на уборку в Радужную Кухню, то убирать там и не должны.

Кухарка упомянула об этом привратнице, которая как-то давно привела старика на кухню, но та лишь пожала плечами.

– Почему бы и нет? Пускай почувствует, что зарабатывает на свой хлеб.

Но кухарка верила, что это кто-то, стоящий повыше привратницы, позволил старику пребывать здесь.

Только лишь когда пожилой человек неосторожно коснулся горшка, который оставили на печи вместо того, чтобы перенести на стол, кухарка заметила, что произошло. Старик наверняка сильно и болезненно обжегся. Но он не сказал ни слова, никак не показал, что ему больно. Он просто вернулся к делу и продолжал мыть посуду после ужина, хотя наверняка испытывал мешающую ему боль. Кухарка обеспокоилась. Она знала только две возможные причины того факта, что старик прикоснулся к горячей посудине и даже не моргнул.

– Либо он прокаженный, и у него нет чувствительности в руках, в чем я сомневаюсь, поскольку он никогда не ронял посуды, либо ему знакомо Самообладание.

– Самообладание? – спросил главный повар. – Так кто же он такой?

– Его впустила привратница. Наверное, из жалости.

– Она должна была сообщить мне. Дополнительный рот, а я ни о чем не знаю и даже не отобразил этого в калькуляциях!

Кухарка из Радужной Кухни пожала плечами.

– Но нам всего хватает.

– Здесь дело в принципе. Мы или организованные, или же нет.

Поэтому главный повар сообщил снабженцу, а снабженец сообщил охране, та же спросила у привратницы, что она тут, черт подери, вытворяет.

– Он голодный и, по-видимому, очень бедный.

– И как долго это уже творится?

– Месяца три, где-то так. Нет, чуточку больше.

– У нас здесь не гостиница. Нужно будет вежливо попросить, чтобы он убирался. Зачем он сюда пришел?

– Чтобы встретиться с Песенным Мастером из Высокого Зала.

– Избавься от него. Больше никакой еды. Вежливо, но решительно. В конце концов, именно ты у нас привратница.

В связи с этим, привратница очень вежливо сообщила старику, что ему уже больше нельзя питаться в Певческом Доме. Он ничего не ответил. Только сидел в приемном помещении. Через пять дней привратница обратилась к начальнику охраны.

– Он собирается умереть с голоду.

Начальник охраны сам спустился вниз, чтобы поговорить со стариком.

– Чего ты хочешь?

– Я пришел встретиться с Песенным Мастером из Высокого Зала.

– Ты кто такой?

Ответа не было.

– Не пропускаем к ней лишь бы кого. Она очень занята.

– Она обрадуется, когда меня увидит.

– Сомневаюсь. Ты понятия не имеешь, что здесь происходит.

Снова на это никакого ответа не было. Или старик усмехнулся? Начальник охраны был слишком раздражен, чтобы беспокоиться еще и этим. Вот если бы старик вел себя настырно или шумел, его можно было бы убрать силой.

Но здесь, по мере возможности, силы старались не применять, а поскольку пожилой мужчина явно собирался остаться в прихожей, пока не умрет с голоду, начальник охраны отправился в Высокий Зал переговорить с Ррук.

– Раз уж он так обязательно желает меня видеть, и раз выглядит не грозно, то он должен встретиться со мной.

Вот почему Ррук спустилась по лестнице и через лабиринт помещений добралась до комнаты ожидания, где сидел пожилой мужчина.

В ее глазах он был красивым. Понятное дело, весь в морщинах, но глаза его были, одновременно, мудрыми и невинными, как будто бы все видел и все простил. Уста, которые приоткрылись в улыбке при ее появлении, выглядели по-детски. На его коже, прозрачной от старости, но, тем не менее, грубоватой по сравнению со снежно-белыми волосами, не было ни малейшего пятнышка. Морщины, образовавшиеся, скорее, от боли, чем от смеха, пропахали на лице всю историю его жизни. Старик открыл свои объятия Ррук.

– Ррук, – произнес он и обнял ее.

Она же, к изумлению привратницы и начальника охраны, ответила ему:

– Анссет. Ты возвратился домой.

Существовал лишь один Анссет, который мог вернуться в Певческий Дом. Для привратницы Анссет – это было то дитя, которое так прекрасно пело перед своим отъездом. Для начальника охраны, который его не знал, Анссет был императором Вселенной.

Для Ррук он был любимым приятелем, по которому она тосковала и которого горько оплакивала, когда он не вернулся домой шестьдесят с лишним лет назад.

4

– Ты изменился, – сказала Ррук.

– Ты тоже.

Ррук сравнивала нынешнюю себя с неуклюжим ребенком, которым была раньше.

– Не так уж сильно, как думаешь. Анссет, почему ты не сказал им, кто ты такой?

Анссет оперся на одну из ставней Высокого Зала.

– Если я скажу привратнице, кто я такой, то через десять минут весь Певческий Дом будет знать, что прибыл. Ты согласишься принять меня, а через несколько дней отведешь меня в сторону и скажешь: «Тебе нельзя здесь оставаться».

– Нельзя.

– Но я остался, – ответил на это Анссет. – В течение нескольких месяцев. Я еще не настолько стар, но мне кажется, что снова переживаю собственное детство. Дети прекрасны. Когда я был в тех же годах, то не знал об этом.

– И я тоже.

– Они тоже этого не знают. А ты знаешь, они бросаются хлебом, пока кухарка не смотрит. Ужасное нарушение Самообладания.

– Дети не могут поддерживать абсолютного Самообладания. По крайней мере, большинство их.

– Ррук, меня так долго не было. Позволь мне остаться.

Та отрицательно покачала головой.

– Не могу.

– Почему же? Я могу делать то, что делал. Разве это как-то помешало вам? Просто, относись ко мне, как к очередному Слепцу. Ведь я такой и есть. Певчая Птица, которая вернулась домой и не может обучать.

Ррук слушала его, и ее кажущееся спокойствие маскировало все большее внутреннее кипение. Да за месяцы, проведенные в Доме, он никому не нанес вреда, тем не менее, это противоречило традиции.

– Да плевать мне на традиции, – заявил Анссет. – Моя жизнь не была полностью обычной.

– Эссте постановила…

– Эссте нет в живых, – возразил Анссет жестко, но Ррук обнаружила след ласки в его голосе. – Теперь в Высоком Зале правишь ты. Эссте любила меня, но вот сочувствие было уже не в ее стиле.

– Эссте слышала, как ты пытаешься петь.

– Я не могу петь. И я не буду петь.

– Тем не менее, ты поешь, даже не осознавая того. Когда ты говоришь, мелодии твоего голоса выражают больше, чем многие из нас пытаются выразить в песне.

Анссет отвел взгляд.

– Ты не слышал собственных песен, Анссет. Слишком многое ты пережил за последние годы. А точнее, в первые годы жизни. Твой голос наполнен далекими мирами. Он наполнен слишком болезненными воспоминаниями и бременем ответственности. Каждый, кто тебя услышит, поддастся твоему влиянию.

– Ты боишься, что я испорчу детей?

– И учителей. И меня.

Анссет задумался.

– До сих пор я молчал. И я могу сохранять молчание. Я могу быть немым в Певческом Доме.

– И как долго ты выдержишь?

– Но ведь я же могу поискать одиночества. Разреши мне свободно входить и выходить из Певческого Дома, позволь мне путешествовать по Тью, когда я почувствую потребность говорить, а потом возвращаться домой.

– Это уже не твой дом.

И вот тут Самообладание отказало полностью, и Анссет начал умолять, лицом и голосом:

– Ррук, здесь мой дом. В течение шестидесяти пяти лет здесь был мой дом, хотя мне и запретили возвращаться. Я пытался не возвращаться. Слишком много лет я правил во дворце. Я жил среди людей, которых любил, но, Ррук, как долго можно прожить без этих камней?

И рук вспомнила свой собственный ангажемент певицы, годы, проведенные на Умусувее, где ее любили и баловали, где она называла своих покровителей отцом и матерью; тем не менее, когда ей исполнилось пятнадцать лет, она радостно возвращалась домой, поскольку джунгли бывают красивыми и сладостными, но эти холодные камни сформировали ее душу, и она не могла вынести слишком долгого расставания с ними.

– Что же кроется в этих стенах, Анссет, что обладает над нами такой властью?

Тот вопросительно поглядел на Ррук.

– Анссет, я не могу принять бесстрастного решения. Я понимаю, что ты чувствуешь, наверное – понимаю, но Песенный Мастер из Высокого Зала не может руководствоваться жалостью и милосердием.

– Милосердие, – сказал Анссет, полностью восстановив Самообладание.

– Я должна действовать ради добра Певческого Дома. А твое присутствие здесь принесет слишком много замешательства. И последствия этого мы можем испытывать несколько веков.

– Милосердие… – повторил Анссет. – Я неправильно понял тебя. И просил, чтобы ты руководствовалась только любовью.

Теперь уже замолчала Ррук. Любовь. Правильно, подумала она, для нее мы и существуем.

Любовь, покой и красота, именно для этого и был создан Певческий Дом. И один из наших лучших детей, один из самых способных – нет, наилучшая Певчая Птица, которая родилась в Певческом Доме – просит любви, которую я не могу дать из страха.

Ррук посчитала это несправедливым. Изгнание Анссета казалось ей нечестным, безотносительно всех логических предпосылок. Ррук отличалась от Эссте; она не руководствовалась исключительно логикой и здравым смыслом.

– Если бы по данному делу требовалось разумное решение, тогда в Высоком Зале должен править разумный Песенный Мастер, – сказала она. – Но я не принимаю подобных решений. У меня нет охоты разрешить тебе остаться, но еще больше мне не хочется приказать тебе уйти.

– Благодарю, – прошептал Анссет.

– Молчание – в этих стенах. Ни один ребенок не может услышать твой голос, хотя бы бормотания. Будешь служить как Глухой. Когда же уже не сможешь выдержать молчания, можешь уйти, куда пожелаешь. Денег можешь брать, сколько тебе будет нужно… даже если бы ты разбрасывал их горстями, все равно, не потратишь того, что нам оплатили за твои услуги, когда ты отправился на Землю.

– И я могу возвращаться?

– Так часто, как того пожелаешь. При условии, что здесь будешь хранить молчание. И ты простишь меня, если я запрещу Слепым и Глухим рассказывать певцам, кто ты такой.

Анссет отбросил Самообладание и улыбнулся ей, обнял и запел:

 
Никогда не буду пугать тебя,
Я всегда помогу тебе.
Если ты голоден,
Я поделюсь с тобой едой.
Если у тебя неприятности —
Знай, что я твой друг.
Я люблю тебя сейчас,
И конца у этой любви нет и не будет!
 

Песнь разорвала сердце Ррук, но только на миг. Потому что звучала она ужасно. Этот голос не мог сравниться даже с неподготовленными детскими голосами. Это был голос старого человека, который слишком много говорил и за много-много лет совершенно не пел. Отсутствовала модуляция, отсутствовал контроль, даже мелодия звучала фальшиво. Какая утрата! – крикнула Ррук про себя. Неужто, осталось только это?

Тем не менее, в голосе до сих пор звучала сила. Анссет не обрел силы в Певческом Доме, он родился с ней и увеличивал эту мощь собственными страданиями, поэтому, когда он спел Ррук песню любви, та тронула ее до глубины души. Она вспомнила собственный слабенький голосок, поющий ему эти же слова давным-давно, словно миллион лет назад, словно это было вчера. Ей вспомнилась его верность к ней, когда ничто его не заставляло. И она уже не сомневалась, должна ли разрешить ему остаться.

– Со мной можешь разговаривать, – сказала она. – Больше ни с кем, но из-за меня ты не обязан молчать.

– Я испорчу твой голос, как и всякие другие.

Ррук не согласилась.

– Ничто, что исходит от тебя, не может мне помешать. Когда я слышу твой голос, вспоминаю Прощание Анссета. Знаешь, среди нас еще осталось несколько человек, которые помнят. Благодаря этому, мы ведем себя покорно, поскольку знаем, на что способен голос. И, благодаря этому, я сохраню чистоту.

– Спасибо тебе, – повторил Анссет, а затем покинул Высокий Зал и спустился по лестнице в те места в Певческом Доме, где уже никто не должен был услышать его голос.