Текст книги "Тяжесть короны (СИ)"
Автор книги: Ольга Булгакова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 43 страниц)
Шальные неоправданные надежды тревожили сердце. Мечты о несбыточном отдавали мстительной радостью амулета, уверенного в своей силе и безнаказанности. Магия периата вынуждала меня защищать его, оберегать от посторонних взглядов. Я не могла на людях его даже коснуться, не то что заговорить о нем. Я боролась с медальоном, силясь сделать его видимым для других. Каждая встреча с братом, который непременно помог бы, если бы знал, какая помощь нужна, рождала надежду на спасение, а затем периат медленно, смакуя мои мучения, убивал ее.
Не думала, что когда-нибудь скажу это. Но я радовалась, когда Брэм уходил, оставлял меня в одиночестве. Избавлял умирающую надежду от агонии.
Все вечера я заканчивала одинаково. Заперев двери в свои комнаты и в спальню, доставала из тайника кольцо Ромэра, свое единственное утешение. Думала о любимом, молилась за него. А когда перед внутренним взором возникал точный до черточки образ Ромэра, головная боль, ставшая моей постоянной спутницей, отступала, и казалось, что периат становился легче.
Ирсье, несмотря на мою готовность приходить позировать хоть всю неделю, не желал злоупотреблять моим терпением. К счастью, ведь каждый раз глядя на ученика художника, я жалела о том времени, которое тратила на портреты. Они оставили бы после меня только воспоминания о внешности, а я могла еще многим успеть помочь.
– Ваше Высочество, я не хочу отвлекать Вас от государственных дел, – сказал Ирсье на четвертый день. – Я очень благодарен Вам за уделенное время. Большую часть работы я уже сделал, остальное смогу закончить сам.
– Рада это слышать, – я вежливо улыбнулась. – Уверена, у Вас получатся замечательные картины, которые, как и другие Ваши творения, станут украшением нашей галереи.
Художник смутился и трогательно покраснел, бормоча благодарности за комплимент:
– Мне хотелось бы показать Вам, Ваше Высочество, что получается. Если Вы не возражаете…
– Мне очень любопытно посмотреть, – поощрив обрадованного Ирсье улыбкой, я наблюдала за тем, как он поворачивает мольберты, с которыми работал, к окну. Видимо, чтобы свет падал равномерней.
– Ваше Высочество, – окликнул меня мальчик, переминавшийся с ноги на ногу в дверях мастерской. – Ваше Высочество, – повторил он, стесняясь своей храбрости и сиплого от волнения голоса.
– Да, Жак?
Казалось, то, что я знала его имя, только больше смутило парня. Но он, встретившись со мной на мгновение взглядом, поборол робость и подошел. Замерев в поклоне, протянул большую кожаную папку.
– Другие и я… мы хотели сделать Вам, Ваше Высочество, подарок… Это, конечно, может показаться глупым, – он снова начал заикаться от волнения. – Глупости, конечно, но… Мы подумали, Вашему Высочеству,… может быть, будет приятно.
На этом слова у мальчика закончились, а я видела, как полыхали алым его уши от смущения. Приняв папку, поблагодарила:
– Спасибо большое, я тронута. Мне очень приятно. Это неожиданно, я, признаться, не рассчитывала на подарки.
Он поднял голову, бросил на меня короткий взгляд, словно хотел убедиться в искренности слов. Вновь потупился и пробормотал:
– Кому же дарить, если не Вам?
Я не удержалась и погладила Жака по голове:
– Спасибо.
Чтобы не смущать парня еще больше, я, заметив довольный взгляд Ирсье, вернулась в кресло у круглого столика и занялась папкой. Темная гладкая кожа, прошитая светлыми нитками. Не знаю, какое жалование получал Жак от Ирсье, но эта вещь была довольно дорогой. Поэтому я не скупилась на похвалы, пару раз погладила теплую кожу, прежде чем развязала тесемки.
Внутри были детские рисунки. Множество акварелей, изображавших меня. Где-то я была одна, где-то вместе с детьми из приюта, какие-то художники даже решились нарисовать мою свадьбу. На многих картинках были еще и пожелания, не только подписи в правом нижнем углу. И, читая слова, тщательно составленные из корявых и разных по высоте букв, поняла, что плачу. Но мне удалось довольно быстро взять себя в руки, продолжить нахваливать художников и просить Жака передать благодарности. Он исподлобья меня рассматривал, а я видела, что он опять покраснел. Заметила, что, чем ближе я была к концу папки, тем больше парень волновался.
Причина такого поведения стала понятна, когда в моих руках оказался последний рисунок.
– Это ты нарисовал? – спросила я, не увидев в углу подписи.
Жак кивнул и признался:
– Я постеснялся подписывать… Подумал, вдруг Вашему Высочеству не понравится…
– Мне очень нравится, – заверила я. – Прекрасный рисунок. Господин Ирсье не зря взял тебя в ученики. У тебя есть талант.
Мальчик покраснел еще гуще, хотя, казалось, дальше было некуда. Заинтересованный Ирсье подошел ближе, видно, ему Жак рисунок не показывал.
В отличие от других, этот рисунок был выполнен углем и показывал меня такой, какой я видела себя в зеркале. Мое лицо было прорисовано с любовью к деталям, но картина все равно казалась легкой. Возможно, из-за того, что Жаку удалось передать выражение моих глаз. Решительность, некоторая строгость, сочувствие, но в глубине все же угадывалась улыбка. Теплая и светлая.
Было невыразимо приятно знать, что окружающие видели меня такой. И, сдерживая неуместные слезы, надеялась, что Ирсье так же удалось поймать это выражение и задержать его на полотнах.
– Это чудесно, Жак. Я тебе очень благодарна за портрет, – стараясь улыбнуться, поблагодарила я.
– Я рад, что Вам понравилось, Ваше Высочество, – собрав все свое самообладание, сказал Жак. – Это единственный способ Вас хоть как-то отблагодарить.
Я не нашлась с ответом. Но он и не требовался.
На мольбертах Ирсье стояли четыре картины. Две из них были еще незакончены. Не хватало фона, деталей одежды, но общая идея была ясна. Первая картина ожидаемо оказалась портретом, для которого я позировала. Вторая, несмотря на просьбу Брэма, изображала Дор-Марвэна и меня в танце. Заметив мое легкое неодобрение, Ирсье тут же сказал, что это полотно исключительно для него, он никому не станет его показывать. И объяснил причину, по которой на мольбертах стояли два парных портрета, изображавших маму и отчима.
– Понимаете, после смерти Ее Величества уговорить господина регента позировать невозможно. Поэтому пришлось обратиться к прошлым портретам, чтобы правильно изобразить его лицо, – пожав плечом, сказал Ирсье.
Что ж, каждое из этих полотен было прекрасно по-своему. Но больше всего меня поразили взгляды, которым художник уделял так много внимания. На двух ранних портретах отчим выглядел счастливым, уверенным в себе. Он знал, что все делает правильно, и даже тень сомнения не омрачала его мысли. На новой картине самоуверенность Стратега выглядела наигранной, неестественной. И это ощущение почти неуловимо подчеркивала поза.
А вот наши с мамой взгляды были… одинаковыми. Живые, цепкие, внимательные. Но лишенные самого главного. Надежды.
Рядом с этими картинами мне стало жутко, пробрало холодом. С трудом отвела взгляд от маминого лица, от родных карих глаз, от витой золотой цепочки, украшавшей шею королевы. Посмотрела на свое изображение. Ирсье удался портрет. Мастер сумел передать и спокойствие, и величественность, и намек на улыбку в уголках рта. Почему-то была уверена, что, даже нарисовав такую же цепочку амулета, Ирсье не придал этому совпадению никакого значения. А глянув на портрет, нарисованный Жаком, вдруг поняла, что надежды у меня действительно нет. Никто не замечал изменений, произошедших с мамой. Никто не обратит внимания на разницу и теперь.
В тот момент я поняла, что надежда на то, что кто-нибудь что-либо почувствует, беспочвенна.
Тогда мне больше всего хотелось даже не кричать о медальоне, а уничтожить изображения отчима. Словно таким образом возможно было убить Стратега. Но я хвалила картины, делала заслуженные комплименты таланту художника и заверяла в готовности позировать снова.
Вернувшись в башню, послала приглашения баронессе Лирон и другим дамам, которые занимались делами приюта. Судя по всему, дамы прекрасно справлялись, и я ни в коем случае не собиралась вмешиваться. Лишь хотела поблагодарить за то, что не бросили детей. Вышла в город, купила женщинам подарки, пытаясь не называть их даже про себя прощальными. Гулять по Ольфенбаху не стала, хоть вначале и собиралась. Трудно получать удовольствие от прогулки, если трое охранников привлекают такое внимание, что вокруг мгновенно собирается толпа.
В тот вечер отчим снова меня удивил. Осознав, что семейные ужины прекрасно существуют без него, он просто пришел ко мне в башню раньше Брэма. И я не могла не впустить.
– Я думал, ты будешь больше стараться, – с разочарованием начал Стратег.
– Больше стараться?
– Конечно. Ты не помогаешь мне налаживать отношения с Брэмом, – с ненавистью выдохнул отчим. – Это ли не обязанность любящей дочери и сестры, хранить мир в семье?
Я промолчала, а Дор-Марвэн, меряя шагами комнату, распекал меня за то, что недостаточно интересовалась им, его жизнью, его проблемами. Главной проблемой, по-прежнему, был Брэм, не желавший мириться.
– Я не имею ни малейшего представления о том, когда приедет муожский князь! – демонстративно загибая пальцы, перечислял отчим. – Какие будут сопровождающие. Готов ли пакет документов! Когда будет свадьба! Со мной не делятся никакими сведениями, касающимися Муожа!
– Простите, отец, но со мной тоже не все обсуждают, – почти не солгала я. Удивляюсь, как вообще удалось сохранить остатки разума. Отчим пыхал злобой, амулет, чувствующий раздражение своего хозяина, горел на груди. Сильно, нестерпимо сильно. Казалось, вот-вот прожжет насквозь.
– Потому что ты ничего не решаешь. А союз с Муожем – это полностью моя заслуга! – ярился Стратег.
– Разумеется, – вцепляясь в спинку стула, пробормотала я. – Уверена, в этом никто не сомневается.
– Именно поэтому, – продолжал отчим, а потом, глянув на меня, с искренней тревогой бросился помогать, усаживать в кресло, суетиться. – Нэйла, тебе плохо? Может, позовем лекаря?
Искреннее непонимание причины моего недомогания поражало. Забота бесила, а страх за меня в глазах этого чудовища вызывал такую страшную волну ненависти, что, казалось, эта сила должна была испепелить отчима на месте. Но, разумеется, этого не произошло. Дор-Марвэн, смочив холодной водой платок, бережно промокал мне лоб, шептал что-то утешительное, ободряющее. Говорил, что в башне жарко, душно. Что я стала болезненной после возвращения. Что он лично уничтожит тех людей, которые похитили меня. Ведь неизвестно, в каких условиях они держали пленницу. В своем безумии отчим полностью вычеркнул из собственного сознания тот факт, что мое состояние вызвал он сам.
Этот эпизод еще раз показал, что для Стратега амулет, периат безволия, не существовал. Для Стратега существовала не правда, а лишь его святая вера в мою дочернюю любовь, в нашу идеальную семью. И отказываться от своей безумной иллюзии он не хотел.
Если отчим рассчитывал, что просто перенесет семейный ужин из малой столовой в мою башню, то он обманулся. Будь Стратег в здравом уме, он бы сообразил, что приходить нужно после появления Брэма. А так брату сообщили о придумке Дор-Марвэна. Поэтому вместо себя юный король прислал слугу с короткой запиской. Стратега это взбесило, но, к сожалению, кроме меня свидетелей этому не было.
Я чинно сидела у стола, сложив руки на коленях и наблюдая за Дор-Марвэном. К счастью, медальон не принуждал меня говорить. Отчим метался по комнате, упрекал Брэма в неблагодарности, сетовал на козни Леску и Керна, вставляя «А ведь это они, они похитители! Почему Брэм этого не видит?». На пике истерики Дор-Марвэн расколотил хрустальный графин, швырнув его на пол. Вода из разбитого сосуда расплескалась по полу, по всей комнате разлетелись хрустальные брызги. Небольшой осколок даже поранил Стратегу лицо, и отчим, сквернословя, ушел в мою спальню, вытирать кровь, сочащуюся из пореза. Это происшествие немного охладило пыл регента, но не настолько, чтобы я могла рискнуть и позвать служанку. Мысленно похвалила ее за выдержку. Грохот мог заставить девушку ослушаться и все же явиться без прямого приказа. В данной ситуации это было бы для нее губительно.
Мне пришлось два с половиной часа выдерживать общество разъяренного Дор-Марвэна. И пусть всплеск его гнева постепенно сходил на нет, чувство омерзения, ненависть, которые я испытывала к отчиму, лишь росли. Наблюдала за тем, как он ужинал, слушала, как поносил советников Брэма, как жаловался на период взросления, меняющий ценности. При этом отчим умудрялся не обращаться ко мне, словно забыл, с кем разговаривал. Я замечала блуждающий взгляд Дор-Марвэна, будто каждую новую мысль он высказывал другому собеседнику. Находиться рядом с безумцем было страшно, я боялась шелохнуться, поменять позу. Окаменела на эти часы, даже не переставила ноги, когда вода из разбитого графина добралась до меня и промочила туфли.
За все время застолья отчим только один раз посмотрел на меня и обратился ко мне по имени. Ради того, чтобы похвалить виконта эр Сорэна и с мечтательной улыбкой сказать:
– Знаешь, в нем я узнаю себя в молодости. Я так же безответно любил твою мать, а о моих чувствах никто не догадывался. Я не решался с ней заговорить ни до, ни после замужества с Орисном. Поэтому я хочу, чтобы он сопровождал тебя в поездке в Муож. Ему будет тяжело с тобой расстаться. Из-за разлуки с любимой мужчина готов на безумства.
Мой ответ отчиму не требовался. А я, слушая продолжение сетований, подумала, что Стратег ошибся в виконте. Перенес свои чувства на других людей, на другую ситуацию, не имеющую ничего общего с действительностью. Эр Сорэн не любил меня. Его значительно больше интересовала политика, безопасность брата и смещение регента. Влюбленный человек если бы не отправился сам искать пропавшую даму сердца, то хоть бы проявлял больше знаков внимания и беспокойства о ней после спасения. И дело было вовсе не в мнимой робости. Как ни странно, но осознание нелюбви виконта меня обрадовало. Пожалуй, единственная светлая мысль за вечер.
Когда отчим, наконец, ушел, он был в хорошем настроении, улыбался. Словно семейный ужин состоялся, и все прошло в точности, как Дор-Марвэн планировал. А я могла только мечтать о возможности забиться под одеяло и надеялась, что мысли о Ромэре хоть немного ослабят жутчайшую головную боль.
Тихая Винни лишь бросала на меня испуганные взгляды, а заговаривать не решалась. Заметив, что я ничего не ела, но не получив каких-либо указаний на этот счет, она «забыла» на столе блюдо с мясными, рыбными и овощными тарталетками и еще одно блюдо с виноградом. Увидев оставленную еду позже вечером, я пообещала себе обязательно купить девушке подарок. Такая внимательность в сочетании с молчаливостью заслуживала вознаграждения.
Прежде чем служанка занялась столом и разбитым графином, она переплела мне волосы на ночь, подготовила ванну. Я выкупалась, прислушиваясь к позвякиванию сметаемого хрусталя. Надев ночную рубашку и легкий халат, устроилась на постели с книжкой. На ардангском. В тот момент мне казалось, что с помощью родного языка любимого человека приближусь к нему. Конечно, глупо и наивно, но возможности достать свое единственное утешение, кольцо Тарлан, у меня пока не было, – Винни все еще возилась с осколками, я не могла запереть двери в свои покои.
Девушка быстро управилась и скоро пожелала мне спокойной ночи. Я заперла за ней дверь, но не успела даже дойти до спальни, когда услышала требовательный стук и голос брата:
– Нэйла, открой!
Короля сопровождал виконт, но эр Сорэн, вежливо поклонившись, остался у дверей снаружи. Брэм казался сердитым, даже мрачным. Пройдя в кабинет, где меньше часа назад регент ужинал в моем присутствии, брат бросил хмурый взгляд на влажное пятно на полу и заговорил.
– Я знаю, что ты будешь его защищать. Но мне сказали, он орал на тебя и даже разбил что-то. Стражники внизу слышали грохот. Что Стратег хотел?
Собрав остатки сил, ответила правду.
– Чтобы я заставила тебя с ним помириться.
Брэм усмехнулся и отрицательно качнул головой.
– Я знаю, что ты даже на словах не станешь это делать, – выборов каждое слово у периата, я заставила себя улыбнуться и села в кресло. Ноги подгибались, а падать в обморок при Брэме второй раз за три дня не хотела.
– Ты очень бледная, – нахмурился брат.
– Я просто устала, – сказал за меня амулет, придавая лицу спокойное, даже чуть беззаботное выражение. – Высплюсь, и все будет в порядке.
Брат кивнул, несколько раз прошел по комнате от двери до двери и сел в кресло напротив.
– После сегодняшней истории я очень хочу запретить Стратегу приближаться к тебе, – задумчиво начал Брэм и продолжил, прежде чем я успела возразить. – Но не стану этого делать. Не потому что не хочу защитить тебя, а потому что подобным указом сделаю только хуже. Он… он не в себе. Это не тот человек, которого я знал.
Заметив мою продиктованную амулетом попытку вмешаться. Брат досадливо отмахнулся:
– Помню, ты просила не обсуждать с тобой регента. Но я только быстро скажу и все. Тебе даже не придется отвечать.
Я кивнула.
– О примирении со Стратегом не может быть и речи, – жестко и очень зло говорил Брэм. – Я никогда не прощу его. Более того, считаю врагом. Причин много, но их можно обобщить так: он предал нас. Тебя, пропустив покушение, пытаясь выдать замуж за Бойна, организовав похищение, а теперь еще и угрожая, запугивая. Он предал меня, сделав плохим правителем для моего народа и чудовищем для ли… для ардангов.
– Не может быть, что чудовищем, – встрял в беседу медальон.
Брэм тяжело вздохнул.
– Может. К моему ужасу… Мне сегодня передали очень любопытные документы. Ты знала, наверное, что Лианда… Арданг всегда недоплачивает налоги? А знаешь, почему?
– Нет, – медальон заставлял меня изображать искренне недоумение, хотя о причинах я уже догадывалась.
– Потому что там они выше, чем в остальном Шаролезе, в четыре раза! – выпалил брат, не скрывая ярости и ненависти. Вскочил, принялся метаться по комнате. – Он провел эти указы не через меня, не через Совет! Это были его личные приказы, которые он давал своим ставленникам! А деньги шли не в нашу казну, а в карманы исполнителей! Но каждый раз, когда сборщики требуют в Лианде деньги, они их требуют именем короля! – остановившись напротив, прижав правую руку к груди, Брэм уже кричал: – Моим именем! А я даже не знал, что там творится! Я верил Стратегу, правильности его решений, и не перепроверял его!
Амулет, раскалившийся на груди, требовал слов в защиту отчима. Но я молчала, закусив губу. Голова раскалывалась, перед глазами плыла белесая пелена, но я цеплялась за реальность. Не могла позволить себе обморок.
Брэм снова возобновил хождения по комнате, так давая выход своему гневу. Немного успокоившись, брат сел на подлокотник кресла.
– Стратег рассорился с большинством своих сторонников, – голос брата звучал устало. В нем слышались обида и жестокое разочарование. – Поэтому ежегодный отчет, подведение итогов перед осенью, перед началом нового сбора податей, передали не регенту, а мне. Сегодня… Я только сегодня узнал, что происходит в Лианде.
– В Арданге, – прошептала я.
Во взгляде Брэма мелькнула настороженность, но брат послушно повторил:
– В Арданге… Знаешь, половины проблем с Ардангом просто не существовало бы, если бы не Стратег, – он снова вздохнул. – Ты извини, пожалуйста, что я все это на тебя вывалил. Но я не мог не поделиться новостями. К сожалению, приятных новостей пока нет.
– Появятся, – выдавив улыбку, заверила я.
– Хотелось бы надеяться.
Брэм встал и подошел ко мне, поцеловать в щеку на прощание. Подав мне руку, помогая встать, брат вдруг спросил:
– Откуда у тебя мамин медальон?
Видимо, заметил украшение сквозь кружево рубашки.
– Она подарила мне его перед смертью, – ни на мгновение не задумавшись, ответил периат за меня.
– Почему же ты раньше не носила?
– Не могла даже в руки его брать без слез, – нашелся амулет.
– Мне бы тоже было тяжело его носить, – вздохнул Брэм и, пожелав спокойной ночи, ушел, сопровождаемый виконтом.
Я помню, как закрывала за братом дверь, как держала в руках ключ, как безумно болела голова, как горела каждая косточка в теле.
Когда пришла в себя, за окном было еще темно. В ногах сидела заплаканная кормилица. Встретившись со мной взглядом, она беззвучно расплакалась, прижимая к глазам давно уже влажный платок. В свете стоящей на туалетном столике лампы я увидела Брэма. Он, забравшись с ногами в просторное кресло у окна, уснул, а кто-то заботливо укрыл его пледом. Рядом со мной сидел незнакомый пожилой мужчина и что-то делал с моей рукой. Повернув голову, пытаясь удержать на месте плывущий перед глазами мир, увидела небольшой разрез в сгибе локтя и струящуюся в плоскую посудину кровь. По лицу лекаря скользнула улыбка облегчения, вновь сменившаяся серьезностью:
– Как Вы себя чувствуете, Ваше Высочество?
– Очень уставшей, – подобрал за меня слова амулет.
– Болит что-нибудь?
– Нет.
– Я дам Вам микстуру, чтобы Вы могли поспать. И предупрежу Его Величество, что Вы, скорей всего, проспите весь день, – голос лекаря был одновременно и мягким, и настойчивым.
– У меня дела, есть назначенные встречи.
– Если Вы соблаговолите назвать имена тех людей, я лично отменю Ваши встречи. Важнее Вашего здоровья, Ваше Высочество, нет ничего, – лекарь не собирался выслушивать отговорки.
Я назвала имена дам, пожилой мужчина, лицо которого из-за слабости воспринимала только размытым пятном, записал на листке имена и отложил письменные принадлежности.
– Доктор, что с ней? – спросил разбуженный нашими голосами Брэм.
– Насколько я могу сейчас судить, – оборачиваясь к королю, ответил мужчина, – Ее Высочество здорова. Я не нашел признаков каких-либо болезней. Ни сегодняшних, ни минувших. Мне хочется думать, что состояние Ее Высочества вызвано волнением и переутомлением. Столько всего произошло в короткие сроки.
– Допустим, причина в усталости. Каковы будут Ваши советы? – хмуро поинтересовался Брэм.
– Ее Высочеству нужны отдых, спокойствие, сон. Я уже говорил Ее Высочеству, что дам снотворную микстуру. К сожалению, в состоянии такого нервного напряжения тело не может само о себе позаботиться, сотворить здоровый сон. К счастью, есть лекарства, – голос лекаря звучал уверенно. И уже этим помогал, создавал чувство защищенности. – Не думаю, что на всех балах и приемах без исключения необходимо присутствие Ее Высочества. Хотя я не сведущ в делах двора. Если существует такая возможность, дайте Ее Высочеству неделю времени, чтобы вновь собраться с силами.
– Вы думаете, этого будет достаточно? – в голосе брата слышалась надежда.
– Думаю, да, – поклонился королю лекарь. – И осмелюсь сказать, что Ее Высочество отлично справляется со сложившейся ситуацией. Если бы одной из моих дочерей довелось пережить освобождение из плена, дорогу в столицу, допрос на Совете, а после оказаться втравленной в мою ссору с сыном, то любая из них устраивала бы истерики трижды на дню. Можете в этом не сомневаться.
Встретившись со мной взглядом, Брэм едва заметно улыбнулся. В тот момент он показался мне очень взрослым и неимоверно похожим на отца. А мягкий свет лампы, золотящий волосы брата, сделал его похожим и на Ромэра.
– Моя сестра отважная, мужественная девушка. Мы обязательно со всем справимся.
Брэм не сказал больше ни слова, глядя, как лекарь перевязывает мне руку. Кормилица, тихо всхлипывая, вышла из спальни. Когда за ней последовал и доктор, брат подошел ко мне. В голосе Брэма ясно слышались сожаление и раскаяние:
– Ты прости меня. Я не думал, что ты так болезненно воспримешь новости. Это я виноват, что тебе стало плохо.
– Нет, Брэм, нет. Не вини себя, ты ни в чем передо мной не виноват, – с жаром начала я. – Я неважно себя чувствовала и до того.
– А потом появился я со своими проблемами, – брат совсем сник. – Повел себя как эгоист. Ты же просила не обсуждать…
Я перебила Брэма, потянула за руку, вынуждая сесть рядом с собой.
– Перестань сейчас же.
Я постаралась говорить строго, из последних сил цепляясь взглядом за лицо брата, – единственное, что не расплывалось перед глазами.
– Запомни, ты все делал правильно. Мне важно было узнать эти новости. Мне важно было узнать твое к ним отношение. Мне словами не сказать, как важно твое доверие, то, что ты хотел поделиться со мной переживаниями и тревогами.
Брат виновато улыбнулся и перебил:
– Но из-за этого тебе стало хуже.
– А вот как раз это второстепенно, – заявила я. – Я тебя прошу. Если будут какие-нибудь новости о делах Шаролеза и Арданга, – в последний момент спохватившись, добавила: – и Муожа, о делах регента, прошу… Нет, умоляю. Рассказывай мне. В тот же день, когда сам узнаешь. Обещаешь?
Брэм смотрел на меня с сомнением:
– Я бы рад тебе все рассказывать, так мне легче будет. Но доктор сказал тебя не тревожить.
– Брэм, – я постаралась изобразить улыбку, – если я не смогу вовремя узнавать новости, а буду сидеть в тиши, одиночестве и неизвестности, волноваться начну только больше.
Брат улыбнулся:
– С этой точки зрения ты права. Обещаю. Я каждый вечер буду приходить к тебе и обо всем рассказывать.
– Спасибо, – я попыталась вложить в это слово всю свою благодарность. Но сказать Брэму, что кроме проблем Шаролеза я надеюсь услышать новости и об Арданге, конечно же, не могла. Брат потянулся ко мне, поцеловал в щеку на прощание, пожелал спокойной ночи.
– Отдыхай. Я прослежу, чтобы тебя не беспокоили. Встретимся вечером.
Брат вышел в кабинет, впустив ко мне лекаря. Доктор, поставив на прикроватную тумбочку принесенный бокал с водой, выбрал нужную склянку из сумки. Налив тягучей, пахнущей медом и травами микстуры в ложку, поднес ее мне, подал бокал. Помог приподняться на локте, чтобы выпить лекарство, и лечь обратно на подушки. Микстура оказалась приятной на вкус, а смесью ароматов напомнила медовые булочки Летты. Жаль, что я не могла плакать, о чем напомнил мне нагревающийся на груди медальон.
– Спите спокойно, Ваше Высочество, – пожелал лекарь. – Я зайду вечером.
Либо снотворное оказалось сильным, либо вместе с усталостью, которой, наконец, могла поддаться, так быстро подействовало, но я не слышала, как из моих комнат уходили люди. Последнее, что запомнила, – разговор Брэма и лекаря. Они говорили тихо, но прямо под дверью в спальню.
– Доктор, я обратил внимания на Ваши слова «хочется думать, что это усталость». Если это не усталость, то что? – голос брата прозвучал жестко и твердо.
– Я не хочу лукавить, Ваше Величество. Я надеюсь, что, вопреки картине и общему впечатлениею, это только усталость. Потому что ее можно излечить. Быстро и бесследно.
Брат помолчал, прежде чем ответить:
– Тогда я тоже буду надеяться, что это только усталость.
Почему-то считала, что сон, вызванный лекарством, будет без сновидений. И была рада ошибиться. Мне снился Арданг, зеленые холмы с рядами хмеля и винограда, водопад Рудун и луга. Снилась Ромашка, тащившая крытую телегу. Я сидела на облучке, а рядом был Ромэр. Он обнимал меня за плечи и, прижавшись щекой к моей голове, молчал, как и я. Слова только мешали бы. В тот момент мы не просто были вместе, мы существовали друг для друга. Тогда я была счастлива.
