Текст книги "Ревизор Империи (СИ)"

Автор книги: Олег Измеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

– Блицкриг, что ли? – снова не выдержал Виктор.

– Точно так – с, – невозмутимо подтвердил штабс – капитан. – Блицкриг.

– И как вы собираетесь это делать?

…Во всех попаданческих романах положено подробно расписывать, каким образом доблестная армия императора будет нагибать всех, с описанием тактики и ТТХ разных видов оружия. Отступить от этого просто моветон. Поэтому, если читателю неинтересно, что представляет собой российский блицкриг, и чем будут бить фашистов, он может смело пропустить следующую главу. Тем более, если он (читатель) не собирается холиварить на эту тему на каком‑нибудь военно – историческом или просто форуме.

8. Российский блицкриг

– Начнем с нейтрализации германского превосходства в артиллерии, – продолжал Семаго. – Мы должны вести маневренную войну, применяя совершенно новый, созданный в России вид сражения – глубокую операцию. Вам понятно, о чем я говорю?

– В общем и целом… Но это требует вообще всю армию в корне менять.

– А ее и меняют. Новая тактика – новая армия. Поясню свою мысль. Суть нашей новой тактики в том, что у нас, образно, говоря, действуют две армии, армия прорыва и армия удержания. После прорыва обороны противника штурмовыми группами при поддержке бронетехники, артиллерии и аэропланов, в прорыв вводятся подвижные части армии прорыва, основу которых составляет конница. Для ее поддержки мы используем броневики, аэропланы и подвижную артиллерию в виде бомбометов на грузовиках Форда. Задача армии прорыва – не дать противнику отступить на новые подготовленные позиции, обгоняя отступающие колонны, глубоко вклиниться в расположение войск противника, рассечь их, нарушить тылы и снабжение, захватить важные транспортные узлы и перерезать коммуникации, в конечном итоге – окружить части противника, отрезав их от снабжения. Следом за армией захвата должна двигаться армия удержания, состоящая в основном из пехоты. Задача армии удержания – закрепиться в захваченных пунктах, не допустить прорыва окружаемых частей или их деблокады противником, организовать бесперебойное снабжение своих частей на занятой территории. Армия удержания не может подтянуться пешим ходом, поэтому ее перевозят на тачанках, а теперь – на грузовиках Форда. На пятитонных грузовиках Пузырева для поддержки пехоты доставляют бронеходы и артиллерию. Ваш бронеход, господин Еремин, благодаря скорости около тридцати верст в час и длительной жизни гусеничных цепей может быть использован как для прорыва обороны противника, так и развития наступательных операций. По сути дела, реализация вашего проекта позволит, наконец, превратить бронетехнику из средства, придаваемого пехотным или кавалерийским частям, в самостоятельный род войск, действиям которых подчинена пехота и кавалерия. Таким образом, тяжелая артиллерия немцев, лишенная подвижности, теряет свои преимущества, и, более того, может становиться добычей наших войск. Всякие детали, вроде выбора ширины участка прорыва, чтобы наступающие войска не были подавлены огнем с флангов, опускаю, если это пока не интересует.

Семаго оперся обеими ладонями на стол и победоносно обвел глазами окружающих, ожидая реакции.

– В общем, понятно, – резюмировал Виктор. Грубых ляпов он со слов не заметил, а изображать из себя великого тактика тоже не хотелось.

– Поэтому сейчас, скажу прямо, мне хотелось бы узнать от вас не столько про бронеход – главное, что вы показали решаемость задачи, – а про средства связи. Глубокая операция требует высокой скоординированности частей, и здесь уже недостаточно не только посыльных с пакетами, но и полевых телефонистов. Мы уже начали производство грузовых моторов Форда с передвижными установками радиотелеграфа. Господин Бонч – Бруевич в Нижнем Новгороде этой зимой продемонстрировал военному ведомству изобретенные им аудионы в стальной оболочке с питанием нитей накала от шестивольтового автомобильного аккумулятора и анодных цепей – от умформера. Это позводит создать установки для радиофонной связи на уровне батальона. Так что я горю нетерпением узнать от вас именно секреты слаботочной техники.

– Давайте по очереди, – не выдержал Веристов. – Вызовем Бонч – Бруевича, Термена, Розинга, а господин Еремин подготовит предложения. Сейчас закончим с бронетехникой, чтобы хотя бы одна работа могла быть продолжена самостоятельно и сейчас. Мы не знаем, до какого срока господин Еремин в нашем распоряжении.

– Прекрасно. Тогда продолжу о том, что меняет тактика глубокой операции в техническом плане. Помимо связи, полностью меняется роль пехоты. Раньше пехтуру у нас рассматривали как самый дешевый род войск, где нужна большая масса людей с примитивным и дешевым вооружением. Такой подход не может быть применен к пехоте, входящей в армию удержания. Большие расходы, требуемые для перемещения масс такой пехоты, затраты на конные и механизированные средства, приводят нас к необходимости предельно сократить число личного состава, требуемого для перевозок, за счет насыщения пехоты автоматическим оружием и бомбометами. Это же позволит снизить мобилизационное напряжение в ходе войны, оторвет от семей меньше кормильцев, и уменьшит опасность недовольства и бунтов, особенно в крестьянской среде. Вот вам и решение внутренней политической задачи.

– Понятненько, – протянул Виктор. А автоматическое оружие – это автомат Федорова?

– Нет. Ружье – пулемет Федорова – это в ближнем прицеле лишь для частей особого назначения. Есть сомнения насчет убойной силы облегченных патронов Арисаки или Каркано. Конечно, оно чертовски заманчиво, но спешка, господа, хороша при ловле назойливых насекомых. Потому приходится заниматься комбинаторством. Я, с вашего, позволения, закурю.

– Это у Виктора Сергеевича спрашивайте, – поспешил ответить Веристов. – Он у нас некурящий.

Виктор закивал в знак согласия. Штабс – капитан приоткрыл окно, достал из кармана пачку «Явы» – не красную советскую, а папиросную, желто – зеленую, – и, прикурив от потертой, длинной, как гильза патрона, австрийской латунной зажигалки, продолжил.

– Лет двадцать назад у нас пытались добиться, чтобы винтовка была одновременно и крепостным ружьем, а пулемет – крепостной картечницей. Отсюда и требования стрельбы на дистанции до двух километров. В современной войне крепости теряют свое значение, войска воюют в поле. Так что систему вооружения пришлось пересмотреть.

«Значит, мосинка из‑за крепостей? Кто бы подумал…»

– Практическая дальность стрельбы из винтовки в поле метров шестьсот, – произнес штабс – капитан, выпустив на улицу струйку табачного дыма, – поэтому основное оружие пехотинца – облегченный мосинский карабин без штыка с этой самой прицельной дальностью. Винтовки с динным стволом только у взводных снайперов. На больших дистанциях пехоту противника поражают пулеметы и бомбометы.

– Без штыка – это что, вообще без штыка?

– Так я же говорил – время дешевой пехоты прошло. Вместо штыка пехотинец получает пятизарядный «бульдог», цену которого в массовом производстве удалось снизить до трех рублей, как у пугача. Правда, подобные поделки бьют всего шагов на десять и быстро изнашиваются, но и пускать их в ход придется редко. Также нынешний пехотинец вооружен ручными гранатами и финским ножом, которым также можно пилить сучья для костра или резать проволочные заграждения.

«Вроде штык – ножа от АК», подумал Виктор.

– Ну, я на станции у солдат и автоматы видел, – сказал он. – Такие, как у охраны розыскного пункта.

– Вы о пистолет – пулеметах системы Коровина? Ими вооружают в основном охрану, а в пехоте их выдали унтерам, чье основное дело командовать. Фактически это оружие ближнего боя, мощнее, чем пистолет, с дальностью стрельбы сто метров, дешевое, едва ли не из водопроводных труб. Основа же огневой мощи отделения – это ружье – пулемет системы Бертье – Дегтярева с дальностью стрельбы в тысячу метров с сошек. Собственно, отделение теперь строится вокруг ружья – пулемета.

– Как у немцев?

– Скорее, немцы теперь делают, как у нас. Вернее, пытаются. У них появился легкий пулемет Бергмана с питанием от ленты, в полтора раза тяжелее системы Бертье. Что‑то подобное у нас на вооружении роты – облегченные Максимы – Токаревы. Ну и в роте теперь есть «Тульский самовар». Это бомбомет системы Лихонина. Стреляет оперенными бомбами два с четвертью дюйма на дистанцию до километра, то – есть, по атакующей пехоте. На уровне батальона есть пулеметные роты со станковыми «Максимами», а также батарея батальонных бомбометов три с четвертью дюйма, они бьют до двух с половиной километров, то – есть, по передовым укреплениям противника.

– Мощно, – хмыкнул Виктор. – Конницу в момент выкосят.

– По этой причине кавалерия уже давно не та. Все эти «Шашки – к бою!», все в прошлом. При встрече с противником бойцы спешиваются и ведут бой в пешем строю, а лошадей отводят в безопасное место. Кавчастям придают современную связь, артиллерию, бронеходы и аэропланы для эффективного прорыва обороны противника, а в прорыв будут вводить бронетехнические подразделения, чтобы не дать противнику оторваться и организовать оборону.

– И до всего сами додумались?

– Ну, ваш предшественник кое‑что подсказал – с автоматическим оружием, минометами, а составлять из частей всю головоломку уже самим пришлось. Кстати, если будете предлагать подствольный гранатомет, то это уже пробовали и отказались, сложно. Вместо этого в каждом отделении есть мортирка два дюйма с четвертью, с дальностью стрельбы обычной ручной гранатой двести метров. Весит, как карабин, скорострельность впятеро выше, чем у подствольной системы. С недавнего времени во взводе по штату положен бронебойный расчет… – штабс – капитан замялся, – но укомплектование пока встречает трудности. Для защиты от шрапнели стрелки носят стальные шлемы, а штурмовым подразделениям, в которые отбирают самых крепких и решительных, дают броневые нагрудники. Кроме того, штурмовикам дают на отделение два больших пистолет – пулемета Семенова и Лучинского.

– Большие пистолет – пулеметы – это что?

– У него длинный и толстый ствол, приклад и питание холщовой лентой в двести патронов. В отличие от ружья – пулемета, стрелок может вести огонь с рук, что важно для боя в домах и траншеях.

Виктор вспомнил бандуру, что держал в руках омоновец Дионисия.

Рассказ Семаго наверняка вызвал бы ожесточенный флейм на форумах альтисториков и на ВИФе. Может быть, даже небольшой холивар. Кое‑что Виктору казалось нелогичным. Но, в отличие от альтернативного тридцать восьмого, в теории блицкрига военные пока серьезного тупика не видели и Виктора помочь не просили, а сам он не был настолько искушен в стратегии и тактике Первой мировой, чтобы выискать серьезные недлочеты.

С авиацией они, похоже, сами разобрались, подумал Виктор. Ну, это понятно, вундервафля и все такое. Судя по появлению новых секретных орудий – похоже, и с артиллерией. Танки пытались, но уперлись в ресурс гусениц, технологию бронекорпуса и в компоновку – у самолета все авионикой определяется, а тут не так явно. И в связь. Короче, им нужен был специалист по танкам и связи, а главное – с опытом путешествий по времени, который не наделает глупостей…

9. Вызов эпохи.

На столе затрещал полевой телефон. Резко, надтреснуто, неровно.

– Это меня… – Веристов поднял увесистую трубку с огромным, как блюдце, черным диском наушника. Из наушника что‑то громко и неразборчиво захрюкало.

– У аппарата….Чей приказ?.. Вас понял… Какие сроки? …Да, можете докладывать.

Он неторопя, как бы чуть задумавшись, опустил агрегат для разговора на расстоянии в вишневый ящик и, чуть замешкавшись, крутнул ручку для отбоя.

– Ну, все… – произнес он. – Господа, Виктор Сергеевич вынужден в течении ближайшего часа нас оставить, о подробностях, надеюсь, расспросов не будет. Виктор Сергеевич, от вас я жду мнения о замеченных недостатках и промахах военной реформы и вывод, сможет ли господин Кондратьев самостоятельно, без вашей помощи, вытянуть нашу танковую столицу.

– Вы знаете, я господину Кондратьеву верю. Вообще вы тут за двадцать лет такое провернули… Насчет армии – с моей точки зрения неспециалиста недочетов не заметил. Во всяком случае, значительно лучше нашей первой мировой. Да и по танкам я ведь тоже не все учел… вот только сейчас подумал, а как у пушки Гочкиса с затвором, как в башне управляться будут… ну, короче, не надо на мои проекты смотреть, как на истину в последней инстанции.

– Шестифунтовое орудие Гочкиса англичане используют в бронеходах, – спокойно заметил Семаго, – только ствол короче…

… – Не ожидал, не ожидал… – задумчиво произнес Веристов уже на заводском дворе. – Полагал, будем в гости спецов приглашать, продвигать разные отрасли. Председатель что‑то задумал, и, скажу прямо, относительно вас, судьбы вашей, у меня некоторое беспокойство. Не время вас в столицу тащить.

– Значит, информация для него не главное. Информацию проще и безопаснее получить здесь. Если я верно понял Айзенкопфа, рулит у вас фактически Председатель. Только предпочитает держаться в тени, а это означает склонность к политическим комбинациям. Власти в стране у него хватает, остаются три вещи. Первая – произвести мной на кого‑то впечатление, вторая – я должен на кого‑то повлиять. Воздействовать мной на противника или мобилизовать союзника. Насколько я понимаю, Англия, Франция и США хотят стравить нас с Германией и разграбить обе страны. С русофобией немцев тоже англичанка активно гадила?

– Вы так догадливы, или у вас там что‑то подобное?

– У нас это типовое. Берут страну, делают там переворот, дурача мозги населению избавлением от кровавой тиранией или борьбой с коррупцией, потом это население болванят и внушают ему, что во всем виновато население другой страны. Разжигают войну и на ней наживаются.

– Прямых улик у нас нет, но, похоже, вы правы. За нашим будущим кровавым врагом стоят наши не менее кровавые друзья.

– Они не понимают, что немцы могут в этой истории и Париж взять?

– Понимать‑то понимают… Виктор Сергеевич, в этой истории все несколько сложнее. Ваш двойник предупредил нас о будущей германской, которая окончится распадом империи и долгой кровавой смутой. В тот момент нам казалось, что лучший способ – отсрочить войну – это тайно помочь революции в Германии, тем более, что, по тогдашней теории радикальных социал – демократов, пролетариат должен победить в развитой стране, ну а потом уже культурные, построившие социализм немцы, долны помочь русским рабочим осуществить правильную, образцовую революцию в нашей стране, и все будут ходить с красными флагами и распевать «Марсельезу». И мы, в отличие от вашей реальности, помогли. Как вы знаете, революция в Германии произошла в 1914 году, она нанесла удар по немецкой экономике и отсрочила войну на четыре года. Но после этого наши союзники по Антанте, на словах притворяясь нашими лучшими друзьями, стали вкладывать золото в германский животный шовинизм. Обстановка ненависти после гражданской смуты стала для этого лучшей почвой. Они взрастили зверя, чтобы растерзать Россию.

– Тогда кто же будет виноват в грядущей войне? Антанта, вырастившая нацистов? Россия, которая помогла революции в Германии? Или германский империализм, который бы все равно напал на Россию?

– А вам сейчас не все равно?

– Ну, должна же быть какая‑то объективная точка зрения.

– Виктор Сергеевич, я думал, что вам понятна одна простая вещь: на войне объективных точек зрения не бывает. На войне есть одна абсолютная истина и она абсолютно субъективна: либо вы убьете, либо вас убьют. Все, кто считает, что могут своим разумом подняться выше точек зрения обеих сторон – а этим часто любит бравировать часть нашей интеллигенции – это просто будущие жертвы. Римскому солдату нет дела до чертежей Архимеда… Кстати, у вас там, случайно, не либералы у власти?

– У нас демократия, – дипломатично ответил Виктор, – европейские ценности.

Веристов хмыкнул.

– Европейская демократия – это свобода выбора власти, у которой нет свободы действий. Вы голосуете за партию, а после выборов вам говорят: никакого вмешательства государства, все должно плыть само, как дерьмо по речке. Так вы не закончили мысль: на кого вы должны, по – вашему здесь повлиять или произвести впечатление?

– Не знаю. Кайзер наверняка не суеверен, и понимает, что будет решать не чудо – оружие, а экономический потенциал и позиция стран Антанты. Англичане, французы, японцы, США? Они слишком хотят поживиться на нашем разграблении, чтобы можно было их уговорить. Кто бы у них там ни был.

– Хорошо. А третий вариант?

– Ну это просто. Меня, как феномен, захотят выгодно кому‑то продать. Чисто для личной выгоды Председателя.

– Будь это лет двадцать назад… В России кое‑что изменилось. Да и вашего предшественника не продали.

– Куш слишком велик. Двадцать лет назад цена вопроса была ниже, мировой войной не пахло. Да и система власти была немного другой.

– Не хотелось бы в это верить. А если откинуть третий вариант?

– Тогда, вероятнее всего, кайзер Вильгельм. В нашей истории он слишком боялся ответственности, шарахался между самоуверенностью и нерешительностью. Возможно, у Председателя есть план.

– Вряд ли. Революция избавила его от того и другого. В сущности, до 1914 года Вильгельм был большим ребенком, пройдя через огонь и кровь, он возмужал. Но мысль о том, что Германия должна править миром, превратилась у него в неизлечимую манию. До революции его политика представляла собой сплошные зигзаги, он даже как‑то объявлял себя покровителем мусульман всего мира. Теперь его линия проста, как прусский плац. Он жаждет уничтожить Россию, пугает французов и англичан русской революционной угрозой и тайно обещает поделиться добычей со всеми, включая США, Турцию и Японию.

Они вышли за проходную. Где‑то от вокзала послышался трезвон колокольчиков, и зычные крики «Па – берегись!»

– Не за нами карета? – спросил Виктор.

– Нет. Мы пройдемся пешком до станции, там сядете на вагон бензоэлектрической тяги – на всякий случай там будет пара наших людей. В Брянске на вокзале вас встретит агент Кошкодамский, Платон Семенович, с ним едете в спальном до Москвы. Его знают ваши сопровождающие, он знает вас по фотографии, так что пароль не нужен. Багаж вам доставят прямо в вагон. Для германской разведки вы сейчас лишь агент, который успешно закончил спецоперацию и возвращается для получения нового задания. Но браунинг держите наготове. Встречу с радиоспециалистами постараемся организовать в столице. Сейчас не оглядывайтесь: те, кто за нами следует, тоже наши люди. Говорить тоже будем, увы, о вещах отвлеченных: нас могут читать по губам.

– А раньше?

– Раньше это было частью дезинформации. Так как вам, Виктор Сергеевич, наш будущий город?..

Интересно, исчерпан ли на сегодня лимит на крушения поездов, подумал Виктор. Впрочем, они могут поднять на уши людей и организовать охрану, повод‑то есть. Да и что у них еще есть? Аэропланом и без английских шпионов опасно. Автомобилем? Виктор вспомнил засаду у моста в третьей реальности. Не, ну его нафиг, этот автомобиль…

10. Пароль не нужен.

Агент Кошкодамский, человек неприметного вида и среднего возраста, с высоким лысоватым лбом и широкими скулами, в чуть потертой синей австрийской куртке, встретил Виктора прямо на выходе из автовагона, приветственно махая рукой и широко улыбаясь. Виктор сделал шаг навстречу; Кошкодамский ухватил протянутую руку и энергично потряс.

– Ба, Виктор Сергеич! Поздравляю, поздравляю! Начальство в восторге!

Виктор скосил глаза: его «сопровождающие», пара худощавых молодых людей в темно – серых костюмах, рубашках без галстуков и светлых фетровых шляпах с невозмутимыми лицами прошагали мимо в сторону перехода через пути в сторону привокзальной площади.

Здание вокзала более всего напоминало Виктору Старый Корпус – те же пряничные красно – белые стены с арками окон на втором этаже, только паровозная копоть придала зднию цвет переспелой вишни. Короткие платформы оказались мощеными, а не с деревянным настилом, причем платформа у самого вокзального здания была высокой, с крепкой стенкой из красного кирпича. К платформе было подано в сцепе десяток разноцветных вагонов, в основном зеленые, немного меньше – желто – бронзовые, пара темно – синих, как полицейские мундиры, а также багажный коричневый. Через пути тянулись разорванные клочья грязного, перемешанного с дымом пара от «щуки», вытягивавшей линялый красно – коричневый товарняк в сторону Рижского Поста.

– День добрый, Платон…

– Семенович.

– Платон Семенович… Это наш? – Виктор осторожно кивнул в сторону состава.

– Наш, киевский. Давайте поспешим, а то уж первый звонок дали.

– А что, там что‑то случилось? – негромко спросил Виктор, когда они шли по дощатому настилу перехода.

– Случилось. Еще как случилось, – так же вполголоса, продолжая широко улыбаться, ответил Кошкодамский. – Но, ради бога, до столицы ни полслова. Изображайте радость: после такого успеха вас ждут награда и повышение.

Они прошли сквозь редкую толпу вышедших размяться пассажиров; Виктор обратил внимание, что возле зеленых народ был одет по – простому и часть людей спешила с чайниками к кирпичной будке с огромной вывеской «Кипяток», с замазанным твердым знаком, и жестяным чайником навроде пиктограммы. Кошкодамский провел его мимо этой толпы к синему вагону, где пассажиров было немного, но общество уже было совершенно иным – дамы в дорогих, но строгих дорожных платьях с непривычно высокой талией, в клетчатых длинных пиджаках или блузках, наводящих мысль об офисном стиле, и мужчины в спортивных коротких куртках, тужурках и френчах. «Второе место» – бросил Платон Семенович высокому кондуктору.

В длинном вагоне, который казался лишь немного короче аммендорфовского, было лишь пять купе – широких, словно спальня в хрущевском доме, с ореховыми панелями понизу и парой диванов, обитых, будто театральные кресла, чем‑то вроде плюша. Непривычно маленькое окно закрывала вышитая шелковая занавеска, в которой запутался майский жук. Сходство с дачным домиком довершали светло – апельсиновые обои и неоткидной столик с зеленым сукном на крышке и ящиком, как у письменного стола; в массивных бронзовых бра на стенах под вытянутыми вверх плафонами уже красовались электролампочки.

– Вы какое любите место, по ходу или против? – спросил Кошкодамский.

– Без разницы.

– Тогда ваше вот это, – и он кивнул на диван со стороны Бежицы, – устраивайтесь. Вот ваш бессрочный паспорт и, так сказать, небольшая подъемная сумма в сто пятьдесят рубликов, мало ли что вдруг в дороге случится.

– Небольшая?

– Вам положили жалование полковника. Это еще один повод для радости.

– Предлагаете обмыть в вагоне – ресторане? Если он есть?

– Вагон есть, но мелькать там не стоит. Провиант уже с нами, и, кстати, тоже на казенные. Ели вы не проголодались, то лучше ближе к ужину.

«Что‑то не так», подумал Виктор. «Странно, с чего бы это так одаривать – полковник, это три сотни верных. Оно, конечно, я тут уникум, вроде как по легендам бас – профундо до революции больше Шаляпина получал. Однако бас – профундо легко мог в другой хор уйти, а тут даже не то, что не дадут, а совесть, черт возьми, продаться не позволит. Меня хотят купить? А какой смысл покупать человека, над которым висит ужас будущей войны с немцами, а, может, и гражданской, голода, террора, смерти от газов или тифозной вши? Скорее, усыпить бдительность выигрышем, чтобы легче было уговорить рискнуть, участвовать в какой‑то ихней комбинации, которую я, сам еще пока не знаю как, но своими действиями могу поломать.»

За окном резко и гулко ударили в колокол, и, через пару минут, что‑то сильно грюкнулось в вагон; волна прокатилась по всему составу. «Черти, как товарняк долбают» – подумал Виктор. В закрытом зальчике купе почувствовался запах запах табака: очевидно, господин Кошкодамский много курил. Приоткрыв окно под одобрительный взгляд Платона Семеновича, Виктор заглянул под полку и обнаружил там вместо своего чемоданчика добротный, чуть потертый, объемистый кожаный саквояж и складную корзинку для пикников.

– А где… – вопросительно повернулся он к Кошкодамскому.

– Это ваши, – спокойно ответил тот. – Оно удобнее и так принято.

Из вещей Виктора не только ничего не пропало, но и наоборот, прилично прибавилось. Сверху лежал черный матерчатый несессер со станком безопаски и пачкой лезвий «Old Gold» к нему, кисточкой со стаканом, мылом, одеколоном, складным грибком – коробочкой для шитья и прочими полезными мелочами, включая зеркальце с защитной крышкой. Под несессером Виктор обнаружил еще одну смену шелкового белья и две пары эластичных фильдекосовых носков, по длине больше похожих на гольфы; набор в дорогу также дополняли объемистая коньячная фляжка, спичечница, шведский нож и, похожий на оклеенную кожей большую зажигалку, плоский карманный фонарик «Eveready» с лампочкой в торце. В корзинке оказались завернутая в станиоль вареная курица, бутерброды с сыром, плоские банки с консервированной ветчиной и сардинами, а также соль в пакетике. Из духовной пищи оказался карманный томик рассказов Александра Грина «Дьявол оранжевых вод» в бумажной обложке.

– За это надо где‑то расписаться?

– Виктор Сергеевич, – снисходительным тоном произнес улыбающийся Кошкодамский, – Общество нажило на вас миллионы. Я понял, что взятки вы даже под страхом виселицы не возьмете, но в данном случае это не подкуп, а безделушка на память.

Виктор вздохнул, опустил полку и выглянул в окно, откинувшись на мягкую пружинную спинку дивана. На перроне что‑то кричали друг другу на прощанье, словно флажки, мелькали белые пятна платков и жилистый носильщик прокатил мимо пустую тележку.

«Словно смотрю кино», подумал он. "А ведь я фактически уже не в Брянске. И, наверное, никогда сюда не вернусь. Даже бежицкий собор не рассмотрел, как следует. "

Снова ударил колокол, состав дернуло, словно товарняк, вагоны закачались на стрелках и станционном пути, словно трамвай на разъезженных рельсах; только когда здания вокзальной слободы остались позади и поезд набрал ход, они понеслись ровно, под тяжелое дыхание паровоза. За Полпинкой в кривой дым тяжелым облаком закрыл низенькие домишки, купе наполнил кислый запах угля, и Кошкодамский поспешил закрыть окно.

11. Солнечный угар.

– Что‑то долго стоим, – вздохнул Кошкодамский.

Путешествие в Москву шло без особых приключений.

Россия из окна вагона, вопреки ожиданиям Виктора, оказалась вовсе не есенинской и грусть не наводила, хотя и желания петь песню «Как удивительны в России вечера» не возникало. Более всего увиденное в дороге напоминало какие‑то циклопические декорации к киносъемкам. Низенькие некрашеные избы, разбросанные в живописном беспорядке, но не покосившиеся, а прямые, аккуратные и довольно свежие, под ровными, в основном тесовыми крышами; разные бревенчатые сараи и лабазы, цеха лесопилок и всяких мелких фабрик, часть из которых желтела свежей древесиной, зажиточные побеленные кирпичные дома частников и вишнево – красные казенные строения железных дорог, похожие на детали игрушечного макета – все это словно специально было выстроено для его проезда, и искусная рука художника нанесла на строения слегка заметную печать времени. Нигде не было видно запустения, деревни и хутора попадались на каждом шагу, и везде копошились люди. Приметой отсталости были разве что дороги: булыжные узкие шоссе попадались редко, пейзаж повсеместно украшали мало разъезженные грунтовки, живописный декадентский узор которых покрывал зеленый травяной ковер ровных мест, кое – где оживляясь хлипкими деревянными мостиками. Поражало изобилие лошадей, хотя несколько раз на глаза попадались черные, как паровозы, маленькие и неуклюжие трактора. Ярко – красный легковой автомобиль с черным кожаным верхом мелькнул у переезда. Над этим всем смотровыми вышками подымались мельницы и множество деревянных церквушек без особых украшений.

Народ в основной массе был одет скромно и однообразно, как показалось бы современному человеку – безлико. Народная масса – видимо так на нее и смотрели пассажиры первого класса, прогуливавшиеся по перрону узловой станции Сухиничи, ожидая, когда откроют семафор.

А ведь у этой публики первого класса и у нас могло быть другое будущее, подумал Виктор. Без гражданской войны, без расстрелов и ссылок. Чтобы революции не было снизу, ее надо сделать сверху, как здесь. Только для этого нужно было что‑то, что заставило бы власть проявить политическую волю, а не просто превращать государственный аппарат в мальчика на побегушках при господствующем классе, и этим могло быть лишь осознание реальности будущей социальной катастрофы или внешняя угроза.

В мозгу Виктора вдруг блеснула простая и ясная мысль: предоставленный сам себе, своим стихийным желаниям, господствующий класс в России всегда использовал свое положение не просто для того, чтобы нахапать побольше денег и власти – ему нужно было предельно унизить и затоптать остальные слои. Петровские реформы, с точки зрения общегосударственной, открыли России путь к веку просвещения; но они же стали для помещичьего дворянства возможностью вплоть до середины 19 века делать крепостного крестьянина все более бесправным, доведя его почти до положения раба из южных штатов, и даже отмену крепостного права превратить в издевательство, полностью подчинив своим интресам и обобрав мужиков до нитки. Нарождающийся класс буржуа дважды, при Александре Втором и Николае того же номера, воспользовался своим влиянием не для того, чтобы объединить страну в новую, процветающую нацию – стихия этого класса, подчиненная хватательному инстинкту, затратила историческую эпоху на то, чтобы коррумпировать власть и поставить собственную нацию в рабскую зависимость от колониальных держав, что, в конечном итоге, и довело до войны и революции.

«Жалко ли мне эту публику в нашем времени?» – подумал Виктор, и понял, что – нет. Они не понимали, что живут за счет того, что потери России за счет умерших в младенчестве были сопоставимы с людскими потерями в годы Великой Отечественной. Они считали это естественным, и могли рассуждать, стоят ли все революционные идеалы одной слезы ребенка – мертвые дети, как известно, не плачут. Их потомки не понимают этого и сейчас, и считают октябрь семнадцатого года не великим историческим уроком, усвоив который, наша страна дожила до следующего столетия, а трагедией, и винят в ней уже не Ленина и не Маркса, а Дарвина, и, похоже, в своей ненависти к граблям, на которые они наступили, дойдут до Пифагора, штаны которого на все стороны равны. И только когда внешняя угроза отрежет им возможность накопить капиталы и смотаться за рубеж, а личная безопасность будет зависеть от благополучия миллионов других личностей, брезгливо именуемых «персоналом», когда об этот персонал нельзя будет вытирать ноги, потому что спасения не придется ожидать ни от кого, кроме собственного народа, тогда начинает доходить основной смысл учения Дарвина – выживать среди хищников надо всем племенем. В первую мировую у господ была возможность свободно уехать в Англию, Францию или Америку, что и привело к революции. В Великую Отечественную советскую номенклатуру за бугром ждала в лучшем случае панель, в худшем – смертная казнь, и так победили. Здесь, похоже, тайная полиция и военные со своими намеками на лакеев задумали сжечь элите мосты. Удастся ли? И не превратится ли в массовое и бессмысленное избиение невиновных?