Текст книги "Ревизор Империи (СИ)"

Автор книги: Олег Измеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 39 страниц)

– Исподнее не надо. Оружие там не спрятать.

«А шифровку? Или что‑нибудь вроде того? Темнит это Дионисий что‑то. Но зачем? Или действительно тут такой низкий профессионализм? Нет, не похоже.»

– Все в порядке, – констатировал Мулин хрипловатым голосом, – ничего не спрятано.

«А может быть, просто все это наспех организовали, и, как всегда, дефицит кадров. А работу надо показывать – ловить, задерживать… Вот это и есть у них для галочки. Потому землю и не роют. Взяли, отпустили, отчитались за проведенную.»

– Ну вот, а вы беспокоились, – произнес Дионисий Павлович, затем…

…Затем он взял в руки бумажник и заглянул в него.

5. Бесплатная путевка на Канары

– Это что, фокус такой? – спросил Дионисий Павлович, рассматривая купюры 1997 года, – тут давеча один маг приезжал, Артемон Кастарини, а по – нашему Касторов Артемий Давыдович, он вот так вот берет почтовую открытку и в банкнот превращает.

«Ага. Сейчас скажешь, что фокус, а он – покажи фокус»

– Это не фокус, это скорее чья‑то злая шутка.

– Чья? Имеете догадки?

– Нет. Абсолютно не знаю, от кого это может исходить.

– А настоящие деньги у вас есть?

– Увы. Кстати, вы не подскажете, где в Брянске или Бежице человек с инженерным образованием может подзаработать, так, чтобы аванс выдали?

– Родственников или знакомых у вас нет, чтобы занять?

– Нет.

– В таком случае искренне вам сочувствую.

Дионисий Павлович грустно вздохнул, и положил деньги обратно в бумажник. Виктр уже хотел взять его обратно, но Дионисий жестом остановил его.

– Я вам сочувствую, потому что, к сожалению, вам придется у нас задержаться. Деньги, которые вы мне показали, не могут быть использованы в качестве фальшивых. Ну, разве что можно их выдать за вновь введенные купюры, но это мошенничество, это в уголовку. Вы спросите, что же тогда в них противозаконного. Само по себе ничего. Но они сфабрикованы лучше, чем российские деньги. Фольга вот, например. Это более тонкая, более сложная работа.

«А что ж в четвертой реальности бывший сотрудник ничего против не имел? Были сделаны хуже, чем советские? Или личный интерес? А у этого есть личный интерес?»

– Я – человек маленький, продолжал Дионисий. – Завтра с утра будет мой начальник, господин Веристов, он на праздники в Орел уехал. Я должен воспользоваться своими полномочиями и задержать вас до его прибытия.

«Непростительная глупость. Непростительная глупость проболтаться этому типу, что у меня тут никого нет. Что же делать? Кому до революции жаловались на незаконное задержание? Уполномоченного по правам человека сто пудов тут не будет. Адвокату? Какому адвокату? Сказать, что знакомые среди начальства? Ревизор из Петербурга, инкогнито? А бабло меченое, коррупционеров выявлять? Прогонов не платит, подорожная… вообще нет подорожной, прикид, манеры нездешние. Не горячись. Все сказанное вами может быть использовано против вас… И черт знает, какие тут законы, может, другие. Как идентифицировали Хлестакова? Думай, вспоминай классику. А, Бобчинский с Добчинским кипеж навели. А тут их нет.»

– По телефону у вас можно позвонить?

– По телефону?

– Да, сейчас в столице новая мода – решать дела по телефону.

– Не дозволено. Скажу вам прямо – все права сейчас на моей стороне. Вот у нас сейчас юрист задержанный сидит, умный человек, университет окончил, он вам по – книжному объяснит.

– Если я правильно понял, то вы задерживаете меня только на всякий случай?

– Виктор Сергеевич, вы раньше служили в полиции?

– На службе не состоял.

– У меня сложилось мнение, что если не состояли, то имели близкие отношения. Не в качестве арестанта, нет. Возможно, в черносотенцах состояли. По моему разумению, вам ведомо, что задержания бывают грубые и чистые. Грубое задержание рассчитано на ваш страх, растерянность, незнание буквы закона, иначе говоря, вас просто хватают и волокут. Чистое задержание рассчитано на человека образованного, собой владеющего, который, если что, потом по начальству ходить будет и жалобы писать, потому производится строго в рамках закона, и противиться этому бесполезно. Чтобы не вводить вас в искушение совершить противозаконные действия, предупреждаю сразу – взяток не предлагать. Хотя вам в вашем положении предложить нечего. Рассчитываю на ваше верное понимание.

Он пошарил рукой под столом, видимо, нащупывая кнопку.

– Поясной ремень и шнурки мы у вас изымать не будем, вы человек рассудка, вешаться или пытаться солдат душить не станете. Вещички ваши будут в полной сохранности, не тревожьтесь. Камера у вас будет чистая, белье постельное свежее, никаких насекомых или сырости, это у нас строго. Из соседей никаких босяков, тут у нас только государственные. Чем человек культурнее, тем опаснее для престола… то – есть, чем опаснее для престола, тем культурнее.

В комнату вошел солдат с автоматом на шее.

– Препроводите нашего вынужденного гостя в Канарию. С соблюдением.

Солдат решительно шагнул в сторону Виктора и отчеканил:

– Прошу вас!

«А ведь посадил, таки, черт», думал Виктор, следуя по коридору. «Мягко, вежливо… как психиатр… хотя чего орать‑то? Против автомата не попрешь. А, с другой стороны, как‑то по – дворянски обходятся. Действительно, мало ли, чей там родственник или знакомый. С соблюдением… Стало быть, могут и без соблюдения.»

– Направо прошу!

«В черносотенцах состояли… Почему в черносотенцах? У меня что, физиономия погромщика? И что такое Канария? Что‑то для давления на заключенных? Но он же ничего не спрашивал, признания не требовал. Или тут сами себя оговаривать должны? Да, и вообще, как тут выживать в камере? Если верно понял, сажают к политическим. Если не врут, а там кто их знает.»

– Прошу!

«Канарией» оказалась узкая, метра на два в ширину и три в длину, комната, похожая на купе; окно, вопреки представлениям Виктора о типичной царской тюрьме, было обычных размеров, только забранное толстой железной решеткой. На окне – это ошарашило Виктора примерно так же, как автоматы у конвоя – стояли четыре гераньки в горшках. Нары были стругаными и двухъярусными, застланы только нижние. Постели выглядели нормально – подушка, простыня, серо – лиловое суконное одеяло. Над дверью висела электролампа, длинная, похожая на старый кенотрон: здесь она тоже была заключенной и помещена в железную клетку.

– Проходите, не стесняйтесь!

С одного из табуретов, что были прибиты к полу камеры у небольшого дощатого стола с книгами и бумагой, поднялся невысокий круглолицый человек с рыжеватой шкиперской бородкой, и кое‑как причесанной шевелюрой, чем‑то напоминающий молодого Энгельса из учебника новой истории. На клоне классика марксизма были неглаженые брюки, жилет и рубашка без галстука, впрочем, свежая.

– Болотный, Семен Никодимович, юрист.

– Еремин, Виктор Сергеевич. Инженер.

– Высшее образование?

– Да. Меня тут уже экзаменовали.

– Первый раз попадаете?

– В такие места – первый.

– Сударь, значит, вы просто не представляете, как вам повезло! Находящимся под стражей с высшим образованием положено улучшенное содержание, прогулки, врачебная помощь по первым признакам недомогания… По личным надобностям, представляете, здесь выводят в пудрклозет. Ладно, эти все тонкости потом расскажу, времени у нас с вами теперь более чем достаточно. Мои нары слева, ваши – справа. Да, самое главное – при высшем образовании не дозволены физические меры форсирования допроса. То – есть побои и пытки.

– М – да, пожалуй, это самое важное. Если, конечно, как говорится – строгость законов в России не компенсируется их неисполнением.

– Сударь мой, да вы, я погляжу, от жизни отстали. Насчет «неисполнения» – у нас теперь не девятнадцатый век! У нас промышленная революция!

Болотный заходил взад – вперед между нарами, затем резко остановился и выбросил в сторону Виктора указательный палец.

– Кстати, вы за что сюда угодили? Хотя невежливо задавать этот вопрос, не поведав своей истории. Мне подбросили подрывную литературу и стукнули в охранку. Кто подбросил – ума не приложу. Вот теперь здесь. А у вас?

– А мне подбросили странные деньги, вроде цирковых. Напечатанные якобы в девяносто седьмом. Говорят, что задержали до утра, а утром будет начальство и разберется.

– До утра? – лицо Болотного приобрело какое‑то отстраненное выражение и в глазах мелькнули злые огоньки. – Мне уже два раза подсаживали заключенных под стражу, которые говорили, что их освободят утром. И спрашивали, что передать тем, кто дал мне эту литературу.

– Хотите сказать, что я сексот?

– Кто?

– Ну, подсадная утка. Да я не собираюсь вас спрашивать ни о какой литературе. И вообще политика – игрушка для маленьких детей.

– Что?

– Не знаю я никакой политики. Меня подставили. Кто‑то разыграл. Или я кому‑то мешал.

– Кому? Это интересно.

– А я ежик, а я знаю?

– Почему ежик?

– Поговорка.

– Да, великий и могучий… Так как это все случилось?

– Шел по улице. Ко мне подошли два шпика. Сказали, что я вокзал снимаю. Я не снимал, у меня даже фотоаппарата нет. Они потребовали пройти.

– Превентивное задержание, улики слабые – цирковые деньги… Подумаю, как вам помочь. А вы, сударь, говорите, откуда родом?

– А вы, сударь, следователь? Я понимаю, что вы юрист, но вы же не адвокат сейчас. Мы с вами сокамерники.

Виктор думал, что Болотный обидится, но тот только пожал плечами.

– Что ж, для инженера вы мыслите логично. У меня есть основания сомневаться в вас, у вас – во мне. Нас с вами не знакомили. Но… Вас здесь могут задержать надолго, выясняя, откуда вы, кто может за вас поручиться или хотя бы узнать вашу личность. Правда, не знаю, плохо ли это для вас. Иногда человек может нарочно сесть за решетку по пустяковому поводу, пока на воле его ищут за более тяжкие деяния… Я не намекаю, боже упаси. Сменим тему. Чем думаете заняться в заточении? Я пишу статьи по римскому праву, публикую на воле, есть хоть и малый, но гонорар. Вы можете начать учить какой‑нибудь иностранный язык, это тоже пригодится.

– У меня есть другая идея. Договориться с местной газетой, составлять кроссворды. Это будет популярно и повысит тираж. Работаем вместе, доходы фифти – фифти.

– Кроссворд? Это что, вроде шарады?

– Да. Американская головоломка из слов. Нужна грамотность, эрудиция и покажу кое – какие правила.

– Вы не спешите на волю.

– Чтобы выйти на волю, нужны деньги, чтобы были деньги, нужен их источник. Если, конечно, не повезет.

– Это еще не план, но подход к плану…

– А пока расскажите лучше, что у вас тут за привилегии образованным?

– Вы не знаете?

– Представьте, что будто не знаю. Все равно время убивать надо, отбой не настал, так хоть за разговором.

– Если это ход охранки, то странный. Что же я смогу вам рассказать, человеку, пришедшему с воли? Вы не видели, что творится в России?

– Меня слишком занимала гипотеза электронно – дырочного механизма проводимости в полупроводниковых структурах. И я прилагал все усилия, чтобы от нее ничего не отвлекало.

– И если она подтвердится, это произведет переворот в российской и мировой промышленности, бытовом обиходе, коренным образом изменит нашу жизнь?

– Я похож на человека, помешанного на идее – фикс?

– Неважно. В России помешанные могут высказывать мысли более здравые, чем те, которым по чину полагается здраво мыслить. Это слова премьер – министра. А вот удовлетворить ваше любопытство… В изложении истории тоже можно при желании усмотреть крамолу. Не обессудьте.

И Болотный снова сел на табуретку, взял в руки перо, и пошел водить им по бумаге; перо заговорило шорохами и скрипами, будто пыталось что‑то нашептать своему хозяину.

"Странно, никогда раньше не обращал внимание, что перо скрипит. "

– Извините, Семен Никодимович, а здесь охрана не запрещает вздремнуть, сидя за столом?

– По бумагам для этого режима содержания – нет. Не соблаговолите сказать, зачем?

– На случай, если ночью вызовут на допрос.

– Здешнее недреманное око государя предпочитает по ночам спать. Впрочем, как хотите. Я отодвину книги, чтобы не мешали. Только время от времени вставайте и делайте приседания, взмахи руками и поясные поклоны.

– Понятно. От гиподинамии.

– Обычно инженеры считают латынь ненужным предметом.

– Вы угадали. Я не исключение.

«Это не сюр и не альтистория, это прямо… прямо фэнтези какое‑то, вот что», думал Виктор, смежив глаза и пытаясь заснуть под отдаленные крики птиц, название которых не принято лишний раз упоминать в местах заключения.

6. 3/4 суток Виктора Сергеевича

Дальше в этот день были серые тюремные будни.

– Овсянка, сэр!

Это на ужин принесли овсяной каши. С животным маслом. Как пояснил Болотный, местные пиплы имеют коров, в смысле, содержат, пасут их на пойменных лугах, и сбивают масло на продажу, так что этого добра завались и дешево. А вот молока не дают, потому что арестанты им между строк пишут.

К овсяной каше принесли кружку овсяного киселя и пару толстых ломтей ржаного хлеба домашней выпечки. Лишний вес набрать нельзя, но есть можно. Виктор подозревал, что диета подобрана для предупреждения у задержанных гастрита.

Пудрклозет оказался похожим на кошачий туалет. Нечистоты надо было засыпать мелким сухим торфом из совочка, потом это, видимо, увозили на удобрения.

С наступлением темноты волосок лампы раскалился и стал светить сквозь потемневшее стекло колбы неярким соломенным светом; читать при нем было совершенно немыслимо, но, с другой стороны, и спать он практически не мешал.

– А откуда у них электричество? – спросил он Болотного, устраиваясь на ночлег. – По линии из Бежицы, что ли?

– Нет, это телефонные столбы. У них тут в сарае стоит локомобиль и крутит динамо. Вы будете поражены, но у них здесь и полевая радиоустановка, на случай, если злоумышленники перережут провода.

Судя по шуршанию и бодрящему сенному запаху, матрас и подушка были набиты осокой с рогозом, с добавлением чабреца и зверобоя. Матрас, правда, полуслежался, но жесткости пока не чувствовалось. А что тут особенного – луг и болото рядом.

Самое главное, что и никаких планов в голову не приходило. Виктор тупо смотрел на фонарь в окне – с освещением периметра было все в порядке.

«Большой брат следит за тобой» – мелькнуло в голове. «А за каким хреном ему надо следить за мной? Он что, извращенец? А может, и нету никаких „больших братьев“? А есть гигантская пирамида офисных хомячков, которые выполняют свою часть функции, и не хотят брать на себя решений? Одни забрали „на всякий случай“. Другой не отпустил – а вдруг начальство не одобрит. Третий… а что надо третьему? Выявлять и вешать шпионов, наверное. На всякий случай выявит и повесит. Главный виновник репрессий – не Сталин. Главный виновник – сотни тысяч организованных холуев, прикрывшаяся Сталиным…»

Он перевернулся на другой бок и уставился в беленую стену, источавшую запах сосновой смолы.

«Ладно. Неизвестно, сколько здесь осталось. Может, месяцы, может, часы, попробуем прожить их спокойно. В конце концов, я пробыл на этом свете не зря.»

Утром он почувствовал свежий ветер в лицо, доносившийся через форточку. Удивительно, но и в этом мрачном месте природа брала свое. Виктор проснулся, чувствуя во всем теле какую‑то необычайную свежесть, словно провел ночь не в обезьяннике, а где‑то в турпоходе. Голова была ясной, сон прошел совершенно, и даже настроение было каким‑то боевым. «Посмотрим, посмотрим», пробормотал он, глядя на решетки на окнах.

Он занялся гимнастикой, припомнив по очереди все знакомые упражнения; отжимался от пола, приседал, ходил на полусогнутых, по – разному махал руками и даже становился на мост, благо струганые доски пола в камере были некрашеными, но чистыми. Когда его выводили мыться, он попросил охранника передать начальству просьбу насчет зубной щетки и порошка, а также попросил в камеру еще бумаги, чернила и перо.

На завтрак была пшенная каша с чаем «из веника», т. е. из иван – чая и мяты, хлеб и немного квашеной капусты. Несмотря на отсутствие мяса, рацион Виктора обрадовал: имелось некоторое разнообразие, а главное – можно было не опасаться цинги.

Он ждал, что после завтрака его вызовут на допрос; но начальство его словно забыло, и, когда спустя час за дверью заскрипел кованый засов, похожий на задвижку на двери в старой школе, то это была лишь бумага и перо.

– А чернильница в камере уже имеется, – пояснил охранник, – в ее поочередно макать можно.

«Уже хорошо», подумал Виктор, «волокиты, значит, у них просто так нет. Наверное, на нервах решили поиграть, чтобы помучился, стал податливее. Ладно. Посмотрим. Какую же легенду придумать? И еще, каналы‑то на Марсе открыли. В марсиан они верят или нет?»

Если читатель думает, что Виктор, получив бумагу, стал писать прошение на высочайшее имя или прожект танка Т-55, одной из любимой игрушек попаданцев, то он ошибается. Виктор стал сочинять стихи о брянской природе.

Притихла роща, засыпая,

Как в ожиданьи волшебства;

В хрустальном воздухе играя,

Кружится желтая листва.

Прозрачен клен под солнцем бледным,

Все реже, реже вязь ветвей,

Как будто звезд полет последний,

И небо чище и светлей…

В руки тайной полиции они все равно попадут, подумал Виктор, а человек, пишущий стихи о природе, для государства безвреден. Ну, разве что могут заподозрить условный код в тексте.

…Все, как тогда; и тот же шорох,

И первый холода укол,

Нам вечер звезд ненужный ворох

Под ноги бросил – и ушел…

В Десне неспешно и спокойно

Плывут вуали облаков,

И стелется над тихой поймой

Дым от жилья и дым костров.

Интересно, что тут выловит охранка, подумал Виктор. Намек на пожар мировой? Кстати, об условном коде: это обстоятельство может накрыть столь многообещающую идею зарабатывать кроссвордами. Впрочем, пока наша цель достойно убить время и избежать расспросов соседа по камере… а, вот, впрочем, и он.

– Прошу прощения, я вас не отвлеку?

– Нет, пожалуйста. Слушаю.

– Скажите, с точки зрения современной науки возможны путешествия во времени?

Боже ты мой, и этот туда же. Уэллса начитался. Хотите знать, как будет с правом через сто лет? А, впрочем, лучше не спрашивайте.

– Наука пока не считает такие путешествия фактом, – совершенно честно признался Виктор.

– Жаль. Я хотел бы разобраться для себя в одной вещи. Надеюсь, вы не сочтете меня умалишенным?

– Ну, я не врач, чтобы делать выводы на этот счет.

– Это хорошо. Дело в том, что пару лет назад со мной случилось странное происшествие перед Рождеством. Я шел по Церковной от знакомых, был ясный вечер, легкий морозец такой, и вдруг я словно провалился в другую эпоху. Понимаете, я узнал Церковную по лавке Мугинштейна, то – есть, лавки там уже не было. Все было другим. Мне показалось, что я попал в Америку. Масса низких, похожих на жуков, авто месила колесами свежевыпавший, но грязный снег, со всех сторон сияли электрические огни, я видел, как люди говорили друг с другом с помощью радиоустановок, похожих на портсигар или целлулоидный футляр для очков, с какими‑то фосфорическими изображениями на крышках. Это был пугающий, неуютный мир, как будто я попал в литейный цех, где все пышет жаром, и с минуты на минуту меня могут обдать раскаленные брызги горячего металла. Вот какой это был странный мир.

– Занятно! А что вы еще запомнили?

– Не очень много. Валил снег, много снега, он светился в лучах овальных уличных лампионов, ярких, как дуговые прожектора, и падал на лицо. Честно говоря, я испугался. Меня охватила паника, я бросился по дороге, расталкивая прохожих, ища место, которое хоть как‑то напоминало нашу привычную жизнь. Что‑то странное давило на меня, как будто в воздухе был растворен ужас, и я в нем тонул. Бесконечные кварталы изб, между которыми чья‑то причудливая фантазия расставила большие каменные особняки, видимо, богатые, но почти без украшений, меня не успокоили, я почти нигде не слышал лая собак, мычания коров или другой домашней скотины, лишь кое – где доносились музыка или крикливая, базарная речь; все это было странно. Наверное, это предрассудок, но отсутствие собак доводило до мыслей, что здесь живут оборотни. Успокоился я только за городской чертой, в лесу. Первой мыслью было дойти до какой‑нибудь глухой деревни, где жгут лучину и где мой наряд не вызовет расспросов. Я сбился с тропинки, заплутал, вымок и понял, что, скорее всего, если не замерзну, то обессилею и к утру буду загрызен волками. Но, видно, богу не нужна была моя мятежная душа. Раздвинув руками заснеженные кусты, я внезапно увидел поле, озаренное луной, и в ее сиянии вдали отчетливо были видны силуэты домов Пробного Хутора. Потом я несколько дней лежал в жару, и многое из виденного забылось. Сейчас я думаю: было ли это со мной наяву, или же все это лишь следствие бреда, принятого мною за реальность.

– Интересная история, – подумав, ответил Виктор. – А вы попробуйте по ней фантастический рассказ написать. Как Жюль Верн. Да, а кто там правил‑то?

– Не знаю… не помню.

На обед была уха и путря – это такая гречневая кашица с квасом. Похоже, гречка на Брянщине дефицитом не была. После обеда Виктор закончил вирши, постаравшись избегать упоминания современных вещей:

…Уж скоро вязью серебристой

Затянет лужи первый лед,

Но отсвет той звезды лучистой

От нас навек уж не уйдет.

И снова в осени бокале,

Сквозь грани пробежавших лет

Все отразится – но едва ли

К тем ясным дням найдется след…

«Сентиментально. За начало века сойдет», с удовлетворением подумал он, откладывая перо, как вдруг засов неожиданно загремел, и просунувшийся в дверь уже другой охранник с худым лицом, прорезанным жесткими складками и для пущей солидности украшенном большой разлохмаченной щеткой усов, осипшим голосом произнес:

– Еремин… Еремин который тут! На выход с вещами звать велено.