Текст книги "Ревизор Империи (СИ)"

Автор книги: Олег Измеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 39 страниц)

– Честно – хотелось. Но мы же не фашисты! Ну, эти как их…

– Я понял. В той реальности тоже были фашисты. И мы не будем… мы не позволим нашим генералам снаряжать карательные экспедиции, пороть и вешать, сжигать деревни, брать заложников. Под страхом расстрела запретим. Но именно поэтому мы будем заранее выселять и проводить предварительные аресты. Это более человечно! Мы дадим этим людям возможность зарабатывать своим трудом и умением, и вернем их на свободу, когда исчезнет угроза Отечеству. Поймите вы и еще одно – лучше это сделать теперь, чем когда народ будет изможден мировой и гражданской войнами, ожесточится к своим врагам и захочет мучить их в неволе.

– Добрые и культурные репрессии?

– Малым насилием не допустить большого.

Как возразить Веристову, Виктор пока не представлял. Все зависит от того, во что эти благие намерения выльются. Ему захотелось переменить тему.

– Да, кстати, – заметил он. – Вы когда‑то обещали рассказать про дело Обросимова. Может, это как‑то поможет оценить здешнюю ситуацию.

– Дело очень простое. Господин Обросимов, будучи начальником одного из здешних казенных учреждений, принуждал своих подчиненных жертвовать деньги на ту самую часовню, которую вы с таким интересом рассматривали. Мне удалось доказать, что он имел целью подрыв государственных устоев.

– Может он, просто хотел, чтобы у населения была часовня в этой, как ее, шаговой доступности? Может, он ради народа старался? А ему вредительство припаяли.

На губах Веристова появилась снисходительная улыбка.

– Виктор Сергеевич, по – видимому, в вашем некоммунистическом будущем таких вещей нет, или вы с ними не сталкиваетесь. Такие, как Обросимов, своей услужливостью опаснее врага. Если чиновник видит, что лицо, от которого он зависит по службе, может добиться дачи денег – пусть даже на самые прекрасные цели и из самых искренних, благородных намерений, – то этот чиновник начинает понимать, что и он может использовать свою власть для того, чтобы принудить давать деньги тех, кто от него зависим. Что это может остаться безнаказанным, что это можно прикрыть благовидным поводом. В итоге мы снова придем к той повальной системе взятки, казнокрадства, кумовства и растрат, акую имели во времена Гоголя и Щедрина. Да, это жестоко по отношению к одному человеку. Но что можно сделать в условиях, когда в розыскном пункте еще не было ни нынешнего штата агентов, ни специалистов по разбору бухгалтерских книг, когда народ вообще не хотел с нами иметь дело, потому что бывший начальник пункта сам погряз в злоупотреблениях? К нам после этого хоть стали сразу ходить обыватели и заявлять о взятках и произволе.

– Ну хорошо, а где…

Виктор замялся. Получалось, что Веристов точно так же злоупотребил своей властью, как и Обросимов. Но как самому Веристову об этом сказать?

– Вы хотели спросить, а где гарантия, что теперь мои подчиненные не усмотрят в этом право оговаривать и сажать в тюрьму невинных?

– Ну… точнее, интересно, как вам этого удалось избежать.

– А никак. Гарантии нет. Поэтому, когда чувствую соблазн так поступить, я прихожу к часовне и думаю, не причиню ли я больше зла, чем смогу искоренить.

Этот хоть задумывается, в отличие от Альтеншлоссера из рейха, подумал Виктор. Интересно видеть человека, в котором уживается сразу Жеглов с его «Вор должен сидеть в тюрьме» и Шарапов с его жаждой соблюдения писаного закона. Живая общественная целесообразность и ее устои. Отними устои – и все будет, как в Сомали, когда все решает штурмовая винтовка. Отними живую целесообразность – устои перестанут поддерживать, ибо они никого не защищают, и снова будет Сомали. А может, Жеглов и Шарапов на самом деле есть в каждом человеке, и их вечный спор – внутренний диалог?

А ведь тут есть и те, что не задумываются, подумал Виктор. И что с ними делать? Топить в море? Или они будут топить в море?

– Я рад, – дипломатично ответил он, – что в тайной полиции есть люди, которые задумываются, как защитить права человека.

Веристов пожал плечами.

– Вы не знаете, что Третье Отделение было учреждено как раз для того, чтобы защищать права человека?

– Понятия не имел. От кого же?

– От царских сатрапов.

– Это что, альтернатива?

– Даже не пропаганда. Ввиду обширности Российской империи государь ей практически не управлял. Как и у древних персов, все решали назначенные на места начальники, которые поворачивали закон, как им вздумается. Возникла необходимость в аппарате, который бы представлял власть царя на местах, и давал возможность простому, не имеющему власти человеку обратиться прямо к государю. Император Николай поставил основной задачей Третьего Отделения защитить обывателей от произвола чиновников, выявлять взяточников и казнокрадов. Вы помните, кто появляется у Гоголя в последнем действии «Ревизора»? Жандарм. В городе все повязаны круговой порукой, кроме одного – жандарма. Но среди прочих обязанностей Третьего отделения была еще и цензура, поэтому многие наши писатели и поэты не жаловали это ведомство вниманием. Хотя не все – господину Тютчеву, к примеру, его служба на поприще цензуры не мешала свободе мыслей и творчества почему‑то.

– Так ему и жизнь в Германии Россию любить не мешала.

– Вот видите. Конечно, и недостатки были, зачем скрывать… Кстати, а как у вас в искусстве показывают наше ведомство?

Не найдя ничего лучшего, Виктор корото пересказал содержание комедии «О бедном гусаре замолвите слово».

– Я так и знал, – хмыкнул Веристов, – ваш Рязанов, возможно, гений синематографа будущего, не спорю, но мировоззрения у него, как у нигилиста прошлого века. «Честный русский не может быть другом правительства»… Он все перевернул. Для проверки полка не надо было устраивать идиотских провокаций, надо было помочь местному отделению. Разбирать жалобы обывателей, укрепить агентуру, наладить информирование о делах в полке, настроениях, разговорах. Судя по вашему рассказу, вместо усиленных занятий боевой подготовкой перед войной, гусары предавались безделию, погрязли в пьянках и любовных шашнях, в расположении полка свободно шлялись проститутки – материалов для донесения в столицу более чем хватало. Но вместо исполнения своего служебного долга герой картины впутывается в роман с девицей, которая, к тому же, невеста одного из офицеров. Ну и артиста надо было сразу же освободить – видя справедливость, к жандармам сразу же потянутся обыватели, видя в них заступников. Вы согласны?

– Наверное, с точки зрения вашего ведомства, этот фильм выглядит именно так, – дипломатично ответил Виктор.

– Ну да бог с ним, с Рязановым, оставим его цензуре будущего. А что еще у нас вызывало ваше неприятие?

– Еще что тут в глаза бросается – это полицейский мордобой.

– Вы правы, – неожиданно согласился Веристов. – Это зрелище для новой цивилизованной страны непристойно. В течение ближайших лет все российско – подданные будут уметь читать и писать, и это само собой исчезнет.

– То – есть, бьют морду, чтобы стали грамотные?

– Неграмотность для новой цивилизованной страны непристойна.

Какая‑то логика в этих словах была. Жуткая, средневековая, но – железная. В конце концов, в реале массовое рукоприкладство тоже прекратили, когда все стали грамотные. Грамотный накатает телегу.

– Что вас еще у нас возмутило с точки зрения коммунистической морали? С пьянством боремся, конечно, не методами чека, но сдвиги есть. Вы же видели в пасху – чинно, степенно, придет рабочий домой, опрокинет рюмочку, без всяких там массовых безобразий, как раньше. С проституцией начали бороться, но одних запретов тут тоже мало – надо поднимать нравственность. Пока публичные дома закрыли. Иконоборчество для борьбы с религией считаем неуместным, сперва надо невежество искоренить. Вы уж не обессудьте.

– Да что там, с этим у вас для восемнадцатого года более – менее. Вот свастика смущает. У нас ее фашисты использовали.

– Это вроде трикветра у вашего собрата по времени? Там это был символ Третьего Нашествия и попытки геноцида русского народа. Поэтому мы не используем трикветр.

Внезапная догадка озарила сознание Виктора,

– Изменения в их мире произошли после девяносто восьмого? – спросил он.

– Мы тоже об этом подумали, – кивнул Веристов. Судя по темпам развития событий, кто‑то изменил их историю после ихней революции пятого года. Была даже идея, что кто‑то вашего собрата забросил на машине времени на десять лет раньше, чем забросили к ним, чтобы исключить действующий вариант истории. А вы явились, как у Дюма, двадцать лет спустя, словно проверить, как выполнена работа. Ревизор империи, одним словом.

– Так вот, как ревизор, я не понял одного. Если у них победил коммунизм в развитой части человечества, с кем они там воюют или готовятся воевать? Судя по вашим словам, у них бронепоезд на запасном пути.

– Ну, это очень просто. Их реальный коммунизм не совсем похож на мечты нынешней социал – демократии. Это такая политика. Общество идет на существенный рост издержек товарного производства за счет затрат на нужды общества, и замедляет сиюминутное промышленное развитие, но восполняет это отсутствием колоссальных потерь от войн и революций.

– То – есть, у них не такой коммунизм?

– Нну… У них несколько коммунизмов, кроме российского. Есть австрофранкогерманский, основанный на стремлении установить разумный порядок во всем. Есть скандинавский, где главное – добиться высоких доходов и распределить их для процветания всех. Восточноазиатский основан на преданности человека своей фабрике. Американский означает, что удачей надо делиться с теми, кому меньше везет. В общем, так как‑то. Устройство коммунизма нашему ведомству в то время как‑то было мало интересно.

– А российский? Что известно о российском?

– Ну, тоже немного, в общем, исходят они из того, что несправедливая экономика не может быть эффективна. Все союзы коммунистических стран хотят мира, и все держат порох сухим.

– Понятно, что ничего не понятно. Ладно, замнем, может, я, то – есть, он, тут сам появится.

Ручка на двери внезапно повернулась; Веристов удивленно взглянул на Виктора, словно бы он был причастен к этому неожиданному событию. Но чуда не произошло; в распахнувшуюся дверь вошли капитан Брусникин и мужчина, на вид лет тридцати, в кожаной куртке, когда‑то темно – коричневой, но ставшей серой от пыли; пыль покрывала и верхнюю половину его лица, а на руках виднелись темные пятна грязи и смазки.

– Господа, – начал капитан, поздоровавшись, – у меня к вам пренеприятное известие. Поезд, на котором должны приехать ожидаемые вами персоны, пытались пустить под откос.

5. Кулацкий террор.

Веристов не отвечал ничего. Когда вас чем‑то ошарашивают, то это, возможно, хотят узнать, как вы будете реагировать. И не всегда ясно, в ваших ли это интересах. Виктор тоже молчал – просто не знал, что говорить. Пол слегка подрагивал от работы молотов – словно бы рядом на стройке забивали сваи.

– Собственно, у меня к вам три известия, – продолжал Брусникин. Первое – позвольте представить вам штабс – капитана Семаго, который должен был приехать вместе с ожидаемым вами господином Кондратьевым, и является советником от Военного министерства по вопросом новых видов вооружений в будущем Бюро. Господин ротмистр… господин Еремин, о нем вы слышали…

– Очень приятно, – заметил Веристов, обращаясь к Семаго, – вы, наверное, хотели бы с дороги умыться?

– Да, разумеется, господин ротмистр.

– В сотне шагов отсюда прекрасная баня на разные вкусы. Можете принять ванну и выпить чашечку кофию с мараскином, это взбодрит. Там же и почистят одежду.

– Второе известие, господа, я уже сообщил, – продолжил Брусникин после ухода поручика. – Место в низине перед трубой, там, где путь идет под уклон, и могло быть много жертв. По счастью, тамошний обходчик пошел смотреть пути вне своего привычного времени, обнаружил двух типов, занятых установкой на рельсах адской машины, и, подкравшись из‑за болотных кустов, убил обоих своим молотком прежде, чем они успели пустить в ход оружие. Заложенную мину обезвреживают саперы, а чтобы предупредить нас о задержке, господин поручик воспользовался самокатом, что и объясняет его вид.

– Интересные дела, – Веристов вынул из портсигара папиросу, но тут же нервно смял ее в пальцах и сунул в карман. – Есть еще одна организация?

– У одного из убитых нашли в кармане фальшивый паспорт и британские фунты. Если это попытка уничтожить руководство Бюро, зачем подрывать весь состав? Возможно, это германская провокация, не связанная с Бежицей.

– Скорее всего, – кивнул Веристов, – но я не склонен спешить с выводами. Британцы платят деньги, чтобы развязать в области кулацкий террор, это, господа, тоже факт.

«Англичанка гадит?» – удивился Виктор. «А как же Антанта? Мы же вроде как союзники…»

– У России, – словно бы угадав вопрос, продолжал Веристов, – сейчас только два надежных союзника – армия и флот. Третье известие хорошее или плохое?

– Нейтральное и казенное. Мне поручено наладить контрразведывательную работу в Бюро во взаимодействии с гостапо.

– Можно считать, что работа уже начата.

Не успел Брусникин взяться за ручку двери, как та отворилась, и капитана чуть не сбил с ног Самонов, влетевший в помещения, как центрфорвард с мячом сквозь строй защитников. На лбу его выступали крупные капли пота, борода всклочена, густые темные волосы сбились; несмотря на расстегнутый ворот рубашки и распущенный узел галстука, конструктор задыхался, в горле его, как в паровом котле, что‑то сипело и булькало.

– Здравствуйте, Константин Павлович, – спокойно произнес капитан.

– Уфф… уфф… Господа, простите, здравствуйте… уфф…

– Вы насчет террористов или еще что‑то случилось?

– Уфф! Случилось! Да! Господа, вы не представляете… уфф…

– Не представляем. Милейший Константин Петрович, пожалуйста, присядьте, отдышитесь и сообщите нам, что случилось.

Веристов подал высокую чертежную табуретку и чуть ли не силой усадил в нее Самонова. Тот пошарил по карманам, извлек из них огромный, как у фокусника, тонкий шелковый платок и отер лоб.

– Уфф… Благодарю… благодарю… Тракторный!

– Что с тракторным? – спросил Веристов ласково – спокойным тоном психиатра. – Новый пожар, авария? Коськин все‑таки его обрушил? Раз пожарные не бьют в колокола, это что‑то неявное.

– Да… да… Приехал господин Лохматин из Правления… Господа, будут строить цеха тракторов.

– Бронеходов?

– Бронеходов – само собой, а к ним, то – есть, отдельно, цеха тракторов, целый завод. Правление выпустило акции, нашлись предприимчивые люди, банкиры… Дают фантастические суммы. Не могу прийти в себя.

– С чего это вдруг? – удивился Виктор. Тракторный бум добивал его представления о царской России, пусть даже и альтернативной.

– Политика раскулачивания.

– Простите, в смысле…

– Политика замены кабального кулацкого ссуживания в долг зерна денежными кредитами Крестьянского банка. На этом развились артели и крупные единоличники. Банк дает ссуду на трактор или другую технику. Поскольку банк заинтересован вернуть кредит, он нанимает маклера, а тот находит покупателя. Таким образом, урожай куплен на корню. Также крестьянин или артель подписывают обязательства, какие агротехнические работы они обязаны выполнить, какой семянной материал закупить, обязательства соблюдать предписания местной лаборатории по выгодным срокам пахоты, сева и уборки. Ну и министерство сельского хозяйства дает рекомендации, что сеять в этом году, чтобы не было перепроизводства.

– План, что ли? А если крестьянин не захочет сеять, что прикажут?

Самонов удивленно привстал с табуретки.

– Как это не захочет? Ну да, можно поехать на ярмарку, искать покупателей, торговаться. И прослыть дурачком, у которого все не как у людей. Кому он там в своем уезде продаст выгоднее, чем маклер, что ведет дела с большими людьми? Крестьяне – это не герои книг Брет Гарта, они за деньгами не охотятся, им надо не прогореть и потихоньку копить денежку. Вы же сами на их месте так и поступите, разве нет?

– Ну, наверное, да.

– И вот эта политика, – Самонов встал, подошел к шкафу с чертежами, вытащил из кармана гребешок и попытался пригладить им растрепавшиеся волосы, глядя в стекло дверцы, – эта политика дает нам рынок общей емкостью в миллион тракторов! Правление решило закупить у Форда готовый завод, на котором будут выпускать двадцатисильные машины «Форд и сын». Корпуса разместят за нынешними в сторону Болвы.

– И деньги нашлись?

– От выпуска и размещения акций за границей. В Европе недостаток земли, и рост пахотных площадей позволит увеличить экспорт хлеба. Просто покупать технику за границей Кабинет запретил. Европейские трактора в массе своей дороги и ненадежны; машины же «Форд и сын» проверены и, по примерным подсчетам, выпуск их в России позволит снизить цену до четырехсот американских долларов за штуку. Через десять – пятнадцать лет каждый третий выпускаемый трактор в мире будет российским.

Самонов умолк, удовлетворенно поглаживая бородку.

А ведь это почти реал, подумал Виктор. Большевики решили массово выпускать трактора в девятнадцатом. И начали с того же «Фордзона – Ф». И даже на паровозном, если книгам Ильенкова верить, выпускать пытались, но – разруха, отсутствие крупных инвесторов… Тем не менее, за довоенные пятилетки наделали тракторов даже не треть, а сорок процентов от мирового производства. Фантастика – не в книгах, фантастика – это жизнь наших дедов.

6. Человек из Айзенгарда.

…Запоздавший поезд, нагоняя время оборотами огромных, красных колес паровоза НВ, достиг Бежицы спустя полчаса. Еще минут через двадцать на пороге комнаты появился молодой человек с высоким лбом, зачесанными на пробор волосами, коротко подстриженными усиками, в темном, несмотря на летнюю жару, костюме, белой рубашке и галстуке. В середине семидесятых он вполне мог бы сойти за своего, учитывая консерватизм фасонов Клинцовской фабрики.

– Кондратьев Григорий Васильевич, из Авамграда, – отрекомендовался он.

– Из Айзенгарда? – удивленно переспросил Виктор. К пришельцам из мира фэнтези он еще не привык,

– Авамград – это под Царицыном, – уточнил Кондратьев. – Авиастроительный, авиамоторный, завод цельнотянутых труб, опытный цех, аэродинамическая лаборатория, институт авиаинженеров, летная школа и испытательный аэродром. Впервые в истории российской промышленности по единому плану построен комбинат, где наука, инженерные знания и рабочее мастерство сплотились на основе лучшего организационного опыта Америки и Европы. Самолеты на паровозных заводах мы строить не сможем, а тратить время на кустарные мастерские предприимчивых заводчиков средней руки бессмысленно. Частная инициатива должна расцвести вокруг Авамграда на поставках узлов и деталей со всей России. Ну и никто не запрещает частному капиталу смелые эксперименты в тех неисследованных областях, где крупная фирма не имеет права идти на риск.

– Короче, НПК? – вырвалось у Виктора. – Научно – промышленный комплекс? Уже?

Веристов кивнул головой.

– Господин Кондратьев, продолжил он, – имеет опыт конструирования и наладки производства самолетов, и его организаторская практика пригодится для создания нового бюро. Кроме того, он, как и господин штабс – капитан, посвящен. Виктор Сергеевич, у вас есть возражения?

– Нисколько.

– Тогда, с позволения присутствующих, – Кондратьев придвинул к себе чертежную табуретку и уселся на нее, положив ладони на стол, – у меня сразу пара вопросов к Виктору Сергеевичу. Это не по бронеходам. Я посмотрел чертежи и расчеты, вы везде используете то, что мы только начинаем применять в авиации, то – есть весовое проектирование и пропагандируемую господином Гастевым методику изобретать, расчленяя машину на отдельные функциональные элементы и отделяя их геометрическую и физическую сущность от имеющихся образцов. Похоже, наша промышленная наука на верном пути. Гастев, кстати, налаживал в Авамгарде систему культурного производства и быстрого обучения работников путем установки человеческой психики, но об этом как‑нибудь потом. По самому бронеходу у меня вопросов почти нет, единственно, наверное, надо будет заменить сложный в изготовлении мотор «Испано – Сюиза» на нашу новую секретную разработку. Для ее создания были тайно приглашены конструкторы из Америки, их разместили на даче в Коктебеле и они находились там, пока не предложили конструкцию мотора, одного из самых мощных в мире, и в то же время легко изготавливаемого на конвейере. В честь своего своеобразного освобождения из коктебельской дачи они назвали мотор «Либерти».

«Да, такого можно и к нам попаданцем…»

– А первый вопрос, – продолжал Кондратьев, – у меня по электрической тензометрии. Виктор Сергеевич, вы просто не представляете, насколько это важно для авиастроения, точнее, наверное, представляете. В самом ближайшем будущем дерево и полотно уступят место специальным маркам алюминия и нержавеющей стали.

Виктор положил на стол тетрадь с коленкоровой обложкой.

– Здесь все сведено на первое время. Принцип действия, приспособления для изготовления датчиков, технология наклейки и измерений, схемы усилителей, как делать розетки, как тарировать на балочке. Если удастся получить констатановую проволоку диаметром хотя бы тридцать микрон, мы сможем изготовить датчики достаточно малых размеров.

– Тридцать микрометров – это можно. Алмазным волочением, например.

– Для уменьшения диаметра, чтобы не обрывалось, можно электропластический эффект использовать.

– Что это такое?

– Если пропускать по проволоке импульсный ток высокой частоты, порядка ста ампер на квадратный миллиметр, она станет на четверть пластичнее.

– Так это же… это же открытие! – воскликнул Кондратьев. – Что же вы молчали! Это целый индустриальный переворот, особенно при производстве осветительных ламп и аудионов!

– Я же не знаю полностью всех особенностей, просто слышал об этом. Это же целая теория, для нее развитие физики надо.

– К черту физику. Мы сузим задачу для конкретных видов проволоки, посадим за лабораторные установки десятки человек и проведем тысячи опытов. Это не совсем научно, но быстрее, чем ждать новых открытий. Потом пусть теоретики ломают головы.

Виктор вздохнул. С одной стороны, хотелось продвигать НТР. С другой стороны, вся эта суета наводила на мысль, что его уже решили перебрасывать с танков и Кондратьева вызвали принимать дела.

– Ну, что ж… – и он развел руками. – Тогда уж удвойте число установок, потому что есть еще и магнитопластический эффект. В теории и у нас до конца не разобрались.

– Великолепно! – воскликнул Кондратьев. – Мы закладываем великое будущее русской инженерной науки. Может быть, даже пора говорить об Инженерной Академии, под сенью которой будут заниматься не столько законами природы, сколько их проявлениями в живом и неживом и применении на благо человечества. Но это все, так сказать, в сторону. Второе, что мне крайне хотелось бы узнать – это все, что вы знаете о сварке. Буквально все.

– Там же и по сварке. Давайте так – вы посмотрите, какие будут вопросы…

Кондратьев придвинул к себе тетрадь и жадными, быстрыми движениями стал листать страницы. «Скорочтению он учился, что ли…» – подумал Виктор.

– Вот здесь! – воскликнул Григорий Васильевич, хлопнув ладонью по тетрадному листу. – Трансформатор для устойчивой дуги! Ведь сколько мучились, сколько… А это что? Самоподдержание мощной дуги?

– Это для сварки под флюсом. Там дальше расписано, что и зачем. Поскольку дуга не видна, все должно быть полностью автоматизировано. Но это огромный труд, там по пути будет уйма мелочей, тонкостей, которых я не знаю. Терпения хватит довести?

Кондратьев спрыгнул на пол и зашагал взад и вперед по комнате, потирая руки, вернулся к столу и вновь забрался на табурет; его руки обхватили голову, взъерошив волосы.

– Хватит ли терпения… – повторил он слова Виктора как бы про себя… Виктор Сергеевич, Виктор Сергеевич, да у кого же не хватит терпения, как у русского человека? В Авамгарде я видел людей увлеченных, они горят своей работой, как будто в смертном бою, они могут сутками не замечать голода, не спать… Европейский человек берет педантичностью и аккуратностью; мы возьмем фанатизмом. Умрут, но не бросят, это… это не красивые слова, это действительно так, такие люди…

7. Еда и патроны.

…Обедали в той же секретке. Веристов решил подстраховаться и заказал по телефону блюда в судках из заводской гостиницы. Вместе с судками передали белоснежную накрахмаленную скатерть; в отсутствие антибиотиков для лечения желудочно – кишечных заболеваний она была не роскошью, а гигиеной. Компанию их разделил и вернувшийся из бани с еще мокрыми волосами Семаго.

В белых фарфоровых тарелках золотыми солнечными дисками, приправленными зеленой мозаикой засушенных укропа и петрушки сиял суп из гусиных потрохов – несмотря на странность названия, блюдо получилось нежным и аппетитным, и красноватые куски мяса, плававшие в бульоне, производили впечатление чего‑то изысканного.

Между ложками супа Кондратьев продолжал увлеченно рассказывать об Авамгарде; он жил идеей этого города, для него это было тем самым новым миром, той самой волшебной страной, которую он хотел раздвинуть на всю Россию, заменив драночные, замшелые крыши изб на невиданные дворцы из бетона, где из стеклянных стен струятся лучи тысяч ламп накаливания. Светлое будущее было для него рядом; он уже дышал его воздухом.

– Вы представляете, – торопливо говорил он, прихлебывая наваристый, отдающий чесночком бульон, – наш небесный город уже начал ломать образ мыслей всего общества. Люди видят, что русский рабочий может работать аккуратнее немца, точнее немца, настойчивее немца, что наш инженер способен превзойти немца в способности продумать все до мелочей. А то, представьте себе, еду я в поезде, и один господин знаете, какой пример привел в доказательство превосходства немецкого гения над нашим мужиком? Не поверите. Немецкие полевые бордели.

– Они изобрели новый способ?

– Способ обычный, организация другая. Бордели созданы как тыловые подразделения, девушки и прислуга состоят на воинской службе. Немцы точно подсчитали, на какую численность солдат и офицеров должен быть рассчитан бордель и расходы на его содержание до пфеннинга. Посещение по билетам в зависимости от чина и успехов по службе, сами услуги регламентированы, как воинский устав. Немецкого офицера девушка встречает в зале, он с ней танцует, угощает за столиком, потом они идут в комнату и проводят ночь. Унтер – офицеров одна девушка обслуживает двоих за ночь, по пять часов на каждого, без танцев, ужин в комнате, каждого из посетителей девушка встречает одетой. Солдату на веселое времяпрепровождение отводится всего час, девушка уже в постели, и за ночь обслуживает десятерых, после чего – отдых, питание и гигиенические процедуры, которые позволят восстановить ее способности к следующему вечеру. При трудностях снабжения войск количество гостей может быть временно удвоено, после чего девушке положен отпуск…

– Скажите, – не выдержал Виктор, – а разве не отвратительно превращать женщину в автомат для сброса семени?

– Вы удивитесь, но при их нынешнем патриотическом угаре многие дамочки добровольно идут. Так сказать, не щадить живота своего на благо Отечества, трудиться до седьмого пота ради тех, кто защищает родной очаг от ненавистных русских дикарей, которые, как у них считают, будут делать все это совершенно бесплатно и негигиенично. Пропаганда у них такая.

А потом они придут к технологиям уничтожения людей – столь же педантично и продуманно, подумал Виктор. Не солдат – гражданского населения. Волосы для матрацев, абажюры из кожи, номерки на детских ботинках, как у Михалкова – «снятый Гитлером с жертвы три тысячи двести девятой».

Это не идеология, думал Виктор. Это просто итог развития европейского общества, где все продается, где страна – это не люди, а территория, ресурсы, вещи, и важен лишь вопрос, чья это собственность и кому должна предупреждать по закону или согласно интересов нации. Ради собственности территории, ради интересов акционеров и финансистов, можно бомбить и обстреливать мирных граждан, детей, женщин и стариков в той или иной стране, морить их голодом и оставлять без лекарств. Человеческая жизнь перестала быть для Европы ценностью. Все по Экзюпери – европейцы заменили собор грудой камней. «О благе Общности они станут судить с помощью арифметики, и арифметика будет руководить ими. Им невыгодно возвыситься до более великого, чем они сами. Следовательно, они возненавидят все то, что отличается от них, потому что над собой они не найдут ничего, с чем они могли бы слиться. Всякий чужой обычай, иная раса, иная мысль неизбежно станут для них оскорблением.»

Он был один из последних романтиков, этот Экзюпери, который пытался возродить естественную для нашего рода веру в Человека, но он погиб, а остальные вымерли или выродились. Может быть, Экзюпери вернется в Европу из России, а с ним вернется и Человек – нечто большее, чем нынешняя сумма миллионов «никто», связанная обетом взаимной терпимости.

Виктор не стал говорить об этом вслух. Эта Россия сама разберется в духовном. Сейчас для нее важнее всего патроны и еда. Еда и патроны. Без этих двух вещей разбираться будет некому.

– Во всяком случае, сами девицы с нами воевать не будут, – задумчиво произнес он. – Воевать будут солдаты. Честно говоря, беспокоит, – вот, сделаем мы бронетехнику, самолеты для армии, а с самой армией как положение? Вооружение, боеприпасы, наконец, умение воевать и настрой? С японцами, насколько понял, вышло получше чем у нас…

– Это по части Алексей Никодимыча, – Кондратьев кивнул в сторону Семаго, – человеку военному и карты в руки.

– С вашего позволения господа, – откликнулся Семаго, – я доложу ситуацию после того, как мы вместе разгромим это творение искусных поваров. Война войной, а обед по расписанию. Сейчас мне кажется, что такой вкусноты я не едал в ресторанах Москвы и Петербурга.

… Покончив с едой, Семаго привычным движением машинально поправил усы строго параллельно полу.

– Стратег большевизма Ленин, – отчеканил он голосом политрука на занятиях ППР, – учит нас подходить к любой задаче вопросу системно…

– Вы читаете Ленина? – вырвалось у Виктора.

– Некоторые его работы, полезные армии, выдают у нас для чтения с соответствующим грифом и без выноса из расположения части, – невозмутимо ответил Семаго. – Системный подход предполагает, что мы рассматриваем вещь на трех уровнях, как бы этажах. Это проблемы самой вещи, проблемы основных частей, на которые вещь может быть разделена посредством умозрительных рассуждений, и проблемы той сущности, частью которой сия вещь является. Итак, господа, задача первая: воевать с германцами с помощью прежней тактики просто нельзя. Например, по количеству тяжелых орудий немцы и австрияки превосходят нас в десятки раз. Расположив их на расстоянии, недоступном для контрбатарейной борьбы, немцы могут спокойно разрушать наши укрепления и уничтожать солдат. Это значит, что мы должны воевать так, чтобы лишить немцев этого преимущества. Второе: внутри армии мы видели задачу, чтобы офицеры не относились к нижним чинам, как к быдлу, а нижние чины, часть которых будет набрана из революционно настроенных рабочих, не подняла офицеров на штыки при поражении. И, наконец, третье: война, как говорил тот же Ленин, есть продолжение политики другими средствами. А политическая задача состоит в том, чтобы по итогам войны развитые страны признали Россию новым жандармом Европы. Страной, которая способна прийти на помощь жертвам будущих завоевателей и надежно их защитить. А для этого мы должны иметь армию, способную быстро захватывать любую из стран Европы, чтобы принудить ее к миру. Мы должны уметь вести молниеносную войну.