Текст книги "Ревизор Империи (СИ)"

Автор книги: Олег Измеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)

– Ну, если бережно… А то, вы правы, ткань деликатная. Хлопок с примесью искусственного шелка.

– А – а… Давеча читал. Американский товар?

– От вас ничего не скроется. Уговорили. Таз и хозяйственное мыло не надо. Главное, в первую очередь зонтик и галоши…

Следующим открытием для Виктора оказались любезно предложенные Белокодовым шелковые подвязки для носков, которые носили ниже колена. В смысле, подвязки носили ниже колена, носки уж само собой.

«А в тридцать восьмом я такого не брал. Вот носки ихние брал, это точно. Еще тесноваты оказались, потому что не по номеру брал, а на вид, как эластик, а они плохо тянулись. Но не спадали. Ну да, не спадали, потому что тесные. Насчет размера надо учесть…»

– Что‑то еще хотели взять?

– Да вот, подсчитываю, сколько с этими штуками выйдет, а то я сегодня еще кое – куда хотел зайти прибарахлиться, смотрю, хватит ли наличности.

– А не извольте беспокоиться. Приличному человеку я всегда в долг отпущу… Да вы же у меня первый раз, так я и скидку сделаю, пять процентов с суммы.

– Заманчиво. Знаете, я еще похожу, посмотрю, если вы еще не закрываетесь, возьму у вас, – Виктор почувствовал, что в данном случае торг не просто уместен, а приличному человеку необходим, иначе сочтут за мота или транжиру.

– Зачем ходить, ноги бить? Десять процентов с суммы, дешевле такой товар никто не предложит. Или всучат с изъяном каким, негодный, знаете, какой народ бывает – иные видят приличного человека и обмануть норовят. А у меня сами посмотрите, какая выделка, – и он раскрыл и закрыл зонтик, – лично все смотрю и принимаю. Берите у меня, мы же всегда о цене сговоримся, что ж зря туфли стаптывать?

«Десять процентов. Как это оценивается в местном рейтинге? Мягкость характера, прижимистость, настроение… боже, сколько тут надо учитывать. Почему нет справочников для мигрантов – как правильно ходить в магазин?»

Виктор огляделся, как бы раздумывая; мир лавки окружил его каким‑то умиротворяющим обаянием. Пылинки тихо танцевали в струящихся из окон лучах вечернего солнца, что очертили теплые, отдававшие далеким детством пятна на недавно покрытом масляной краской полу. Из приоткрытой форточки снаружи долетал говор и ржание лошадей.

«Вот чего здесь не хватает. Динамика. Везде в реальностях в такой лавке музыка была. Даже в нашей иногда ставят приемник или CD – плейер… Какая ерунда.»

– Ну что ж, дороговато, конечно, но бегать по магазинам, честно говоря, мне уже некогда. Ладно, деньги дело наживное, беру.

– Не пожалеете! Сами видите, какой товар. Я лучше себе в убыток сторгуюсь, чем… А погодите, я в пакет вам заверну, чтоб носить удобнее.

«М – да, обычный купчик. Культурный даже. Никакого стремления к лидерству. Может, здесь он таким и будет? Почему он стал местным вождем? Кризис власти, системы, ну и лично разорился наверное… А ведь не будь Версаля и жадности союзничков, может быть, и Гитлера бы не было. Нормальная буржуйская республика Германия, интеграционный центр европейского общего рынка. И десятки миллионов живы. Так кто же виноват в их гибели? Кто должен бы сидеть на скамье Нюрнбергского процесса вместе с нацистскими главарями? Не магнаты ли Антанты?»

С этими мыслями Виктор покинул лавку несостоявшегося вождя.

21. «А может, и не было, ее, этой страны?»

– А, Виктор Сергеевич! Доброго дня вам. Судя по покупкам, уже устроились на паровозном?

Перед Виктором стоял Веристов собственной персоной. В руке он держал плетеную корзину, накрытую куском полотна.

– И вам, Николай Семенович, доброго дня. Вы правы, обживаюсь понемногу. А вы решили, никак, за продуктами?

– Да, иногда доводится. Супруга с детьми сидит, сегодня оставить не на кого. Младшенький чего‑то подстыл… Вот, кстати, увидел вас и вспомнил про часы ваши. Они у вас с собой?

– Ну где ж им быть? Вот, пожалуйста…

– Нет – нет, доставать не надо, особенно здесь. Если не возражаете, отойдем в сторонку, поговорим.

Они подошли к углу Дома Приезжих. Откуда‑то из окна второго этажа доносилось нестройное пение подгулявших людей. «Одна возлюбленная пара – а…» Похоже, здесь это был хит.

– Знаете, Виктор Сергеевич, у меня никак не идет из головы вот эта надпись «Сделано в СССР», – продолжил разговор Веристов. – Не кем‑то сделано, а где‑то. Знаете, такое впечатление производит, будто фирма «Молния» имеет отделения в разных странах и пишет: «Сделано в Сиаме», «Сделано в Батавии», «Сделано в СССР». Вот только страны такой нет. Что скажете?

– Да, страны такой нет, к сожалению.

– Почему к сожалению?

– Вопрос бы перестал мучить.

– Может, она была и исчезла?

– А может, и не было ее, это страны?

– Простите, не уловлю ход вашей мысли. Вам не составило бы труда пояснить?

– Если это вообще не страна? Что‑то вроде экономической зоны, ну, вольного города, и по местным законам надо писать «Сделано в СССР»? А может, и вообще просто фирму там зарегистрировали, делают в другом месте, а пишут, что там сделано.

– Интересная мысль. И для чего им так делать?

– Например, налоги какие‑нибудь не платить, пошлины, или другое чего.

– Хм, об этом я не подумал. Вы знаете, когда‑то в Одессе некоторые иудеи, чтобы обойти некоторые установленные правительством ограничения, принимали турецкое подданство. И во втором поколении уже отвечают «Мой папа был турецко – подданный».

– Серьезно? Так, выходит, Остап Бендер…

– Вы его знаете?

«Паниковский, теперь и Бендер тут? Реально? А это вообще не глюки вся эта параллельность?»

– Никогда не был знаком. Как‑то от попутчика слышал смешную историю, запомнилось вот тут, что Бендер и насчет турецко – подданного только. Папа был турецко – подданный, папа был турецко – подданный… Ясно теперь, в чем юмор.

– Но это не самое главное. Дионисий Павлович, он человек пунктуальный, послал машину в Брянск за Фиольковским, старичок такой, прекрасный часовых дел мастер, показать ему часы ваши. Знаете, что там нашли?

– Неужели бомбу? Вы меня тогда просветили насчет соседа по камере, тут уж извините, в каждом предмете мерещится.

– Нет, будьте покойны, ничего такого. Знаете, ваши часы…

Веристов сделал паузу, наблюдая за реакцией Виктора.

– Краденые? Боже мой…

– Нет же, говорю, ничего такого. Они… Они странные.

– В самом деле?

– Да. Оказывается, таких часов было много изготовлено.

– Еще у кого‑то нашли? Так это теперь можно узнать, что такое этот загадочный СССР.

– Думаете, это «он», а не «она»?

– Не думаю, просто кончается на «эр».

– Нет, не нашли. Но есть одна интересна вещь. Фиольковский, изучив механизм, обнаружил на деталях надписи на русском языке и шестизначный номер. Сие означает, что таких часов кем‑то изготовлено чуть ли не столько, сколько фирмой Буре с одна тысяча восемьсот восьмидесятого года. Однако Буре закупает швейцарские механизмы или изготавливает из швейцарских деталей. Сам механизм качественный, точный и надежный, настоящая находка для морского офицера. Только вот совершенно незнакомый, да и в России таких выпускать некому, это же не ходики для крестьянской избы. Понимаете, это вообще не кустарная мастерская, это крупный завод, о котором никто ничего не слышал. Что вы об этом думаете?

– Полагаете, кто‑то хочет разорить фирму Буре дешевыми часами с хорошим механизмом и избавиться от конкурента? И для этого создает подставную контору? Но тогда где же остальные часы? И почему бы не торговать ими на законных основаниях?

– Я бы тоже хотел задать эти вопросы. Только вот кому? Кроме вас, других владельцев на горизонте не замечалось. Вообще было бы интересно расспросить вас о подробностях, как эти часы у вас появились. Кто подарил, почему без дарственной надписи, вообще расспросить вас о вашей семье, о прошлом, о связях… Есть повод к тому не так ли?

– Так что мешает расспросить? Если человек, облеченный такой значительной властью, говорить об этом в сослагательном наклонении – значит, что‑то мешает? Я правильно понял?

Веристов усмехнулся.

– Вы желаете этого?.. Да, я бы мог снова пригласить вас в отделение для дачи показаний. Но у меня есть предчувствие. Вы не хотели бы узнать, какое?

– Жизнь приучила меня не быть слишком любопытным. Впрочем, если в предчувствии нет государственной тайны…

– Никакой тайны… У меня предчувствие, что такой допрос сейчас преждевременен и никакой пользы не принесет. Почему‑то кажется, что однажды вы сами захотите сказать, что нашли ответ. Не знаю, с чего бы, но – вот так… Простите, я вас, кажется, заболтал, а вас ведь приглашал на встречу полковник, верно?

– Приглашал. Я не делал из этого тайны.

– Тогда позвольте откланяться и прошу извинить за разговорчивость. Сами понимаете, с кем еще можно поделиться этими мыслями…

«Прицепился все‑таки», думал Виктор, распрощавшись с начальником отделения охранки. «И что должно означать, если он не попер меня обратно на Кладбище? Что за намеки, что пока не хочет копаться в прошлом? Полковник типа крут и я его дружбан? Или этому другу надо через меня обработать полковника? Или от этого полковника придется в охранку бежать спасаться? Кто их тут разберет, их подковерные? Да, похоже, он хотел видеть реакцию на часы. И что увидел? Что я, черт возьми, могу сказать здесь насчет часов? Кто вообще смотрит на эти фирменные знаки? У нас так все они в Китае теперь деланы, смотри не смотри».

Перед уходом из дому Виктор просветился у Нади насчет тонкостей местной индустрии расслабона и энтертаймента.

– Барышню никак решили пригласить? – спросила она.

– Нет. Деловая встреча, можно сказать. Приглашен полковником отужинать по случаю решения производственного вопроса.

– А, ну тут нельзя отказываться. А если захотите кого пригласить, так знайте, мы, женщины, потом все одинаковы. Зачем лишний раз в трату входить?

Надю, как выяснилось, в ресторан клиенты обычно не водили, но кое‑что интересное она рассказала. Например, оказалось, что швейцару и официантам вообще не платили никакой зарплаты, а работали они за чаевые. В гостиницах с ресторанами за чаевые работали и лакеи.

Другой ценной информацией, полученной у Нади, оказалось значение слова «шестерка». Шестерками, как оказалось, звали половых, официантов в дешевых трактирах или чайных, за рубахи из шестерика – льна третьего разбора.

«Отлично. Хоть с этим не вляпаюсь.»

22. «С братьями Карамазовыми контактов не имеет»

«Русский Версаль» на Парковой оказался тем самым рестораном на месте двухэтажной казармы кулинарного училища. Его здание, выкрашенное в белый и светло – голубой цвета, чем‑то напоминало надстройку парохода, стоящего носом к улице: двухэтажное, кирпичное внизу и бревенчатое, обшитое досками вверху, с длинным балкончиком – галереей под навесом, на который тоже вынесли столики для посетителей, предпочитавших эстраде свежий воздух. Из непривычно огромных для деревянного этажа плоскостей окон, разделенных переплетами на девять неравных частей, доносились звуки скрипки.

Внутри «Русский Версаль» еще более походил на пароход: деревянный кессонный потолок, панели на стенах, покрытые чистым яхтенным лаком, до блеска натертая медь дверных ручек, поручней и электрических люстр под потолком создавали впечатление, что ресторан плывет по тропической реке через зелень окружающих джунглей. В дополнение к иллюзии к Виктору тут же подрулил метрдотель в белоснежном кителе с сияющими пуговицами; своим волевым профилем он напоминал Виктору главного героя фильма «Адмирал», только без погон и фуражки.

– Милости просим, милости просим! Не будет ли угодно вашему степенству проследовать в ложу? Их сиятельство уже на месте – с и просили встретить, – спросил «адмирал», учтиво склонив голову. Судя по тону обращения, просьба была подкреплена соответствующей ассигнацией.

«Их сиятельство? Граф или князь, что ли? Или это типа как я – „степенство“? Шестерить – дело тонкое…»

Зал варьете встретил Виктора запахом вина и дыма от крепких сигар; где‑то вверху слышался гул вентиляторов, обновлявших воздух, и синтетический ветер качал играл с хрустальными подвесками огромной люстры. Состоятельная публика заполнила зал почти до отказа; за столиками шутили, переговаривались с дамами, подзывали официантов, на которых тоже были белые кители пароходных стюардов. На сцене одинокий скрипач заполнял время до начала основного действа. Казалось, что каждого попавшего сюда человека еще до первой опрокинутой рюмки охватывало легкое желание изящно переступить грань морали и общественных запретов; собственно, за этим сюда и приходили.

В ложе за столиком действительно оказались два «их высокоблагородия», то – есть, уже знакомый Виктору полковник и совершенно незнакомый капитан. Дам в ложе не наблюдалось, а сервировано было на троих. Чутье подсказывало Виктору, что встреча пахнет деловыми контактами в теплой, дружественной и совершенно неофициальной обстановке, но без бассейна и проституток, по крайней мере, на этом этапе. «Как же к ним обращаться‑то?»

– Добрый вечер, господа! – выдал он первую пришедшую на ум фразу из советских фильмов.

– А, Виктор Сергеевич! Прошу к нашему шалашу, присаживайтесь. Вот, познакомьтесь, наши, так сказать, боевые товарищи.

– Брусникин, Георгий Андреевич, военная контрразведка, – отрекомендовался капитан, – можно сказать, мы уже заочно знакомы.

– Весьма рад. Раз знакомы, наверное, второй раз уже не имеет смысла представляться? Но на всякий случай: Еремин Виктор Сергеевич, из мещан.

– Ну какие нынче сословия? – улыбнулся Добруйский. – Сейчас на Руси два сословия: ученые и неученые. Кстати, вы удивитесь, но нынешнему вечеру мы во многом как раз Георгию Андреевичу обязаны. Но об этом как‑нибудь после. Человек! – и он подозвал официанта.

«И что это значит – „обязаны“? То, что это капитан доложил Добруйскому соображения насчет стали Гадфильда? Или другое? Что‑то это напоминает начало вербовочных мероприятий. Примитивно, конечно, даже очень примитивно, но это же восемнадцатый год. Тогда что они хотят? Контрразведка считает меня агентом охранки и хочет перевербовать? Сделать двойным агентом? Может, это и паранойя, но исключать не стоит. А на чем они меня могут взять? Фрося? Укрывательство врагов престола? А почему они сразу меня в участок не потащили? Там же проще давить. Если Фрося их агент – как‑то очень суперски для контрразведки, не успел сунуться на завод и уже провокация. Тогда с тупым характером вербовки не стыкуется. Если это точно вербовка. Если я это все не выдумал».

Тем временем на столе появились кавказский шашлык ломтями с полкило каждый, салат из фасоли с огурцом и луком и пузатые бутылки с полусухим красным вином и коньяком. В воздухе разлился аромат ялтинской набережной. Не хватало только моря, чаек и девушек в купальниках.

«Предположим самое бредовое: это вербовка и Фрося – агент. И чего делать? Сказать, что действовал по заданию Веристова и требовать сообщить, что у меня есть интересующая его информация? А потом сказать Веристову про часы из СССР и деньги из РФ? А если он не поверит? Если он решит, что все это только для того чтобы запутать? Вон на Урале в пятьдесят девятом группа туристов погибла, так некоторые думают, что это испытание таинственного оружия, и черта с два их переубедишь. И этот, может, на шпионах или террористах зациклен. Ладно. Не будем себя накручивать и опережать события. Нельзя сдаваться раньше времени.»

– Для аппетита коньячку? Сараджевский, из Тифлиса.

– Благодарствую, только завтра срочная работа, хотелось бы свежую голову иметь.

– Так от сараджевского не будет. Это ж не водка, он не для питья, а для наслаждения. Его в бочках из горного дуба держат.

«Настаивает. Чем ответим? Паузы в ответах на вопросы спишем на легкую степень опьянения. Будем переспрашивать. Подумаем, что разумное проболтаться. Если будет сильно накачивать, мычать нечленораздельно, моя твоя не понимай. С вином не мешать. Вспоминаем русские народные. В голову только „Вечерний звон“ лезет… ладно, песня интеллигентская, пару куплетов, потом по пьяни начинаем снова.»

На сцене для разогрева публики местный кордебалет танцевал канкан. Четыре танцовщицы в разноцветных платьях – черное, красное, серое и лиловое – больше размахивали пышными накрахмаленными кружевами, чем что‑то показывали, однако публика смотрела на это «что‑то» с такой жадностью, словно бы взрослые люди никогда ничего подобного ранее не наблюдали. Очевидно, дело было не в домысливании скрытых прелестей, а в том, что можно было вот так, при людях, взять и легонько нарушить моральные запреты.

Слег, подумал Виктор. У Стругацких в «Хищных вещах века» была такая штука – слег. Давала людям в галлюцинациях реализовать самые грязные помыслы, но – внешне оставаться приличными. Здесь тот же принцип, только послабее. Игра на грани приличия и низменных инстинктов.

– Мадемуазель Суон будет во втором отделении, – заметил полковник, – пока есть время обсудить дела.

«О как. Значит, нужен на трезвую голову? А мадемуазель смотреть – как дела обсудим? Ибо будет отвлекать? Это как‑то успокаивает. Значит, рассчитывают на расширение сосудов головного мозга после сараджевского. Может, у них вообще такой обычай, дела в Версале обтяпывать?»

– Обсуждать дела за таким прекрасным шашлыком, – ответил Виктор, – одно удовольствие. Настоящий армянский.

– Доводилось бывать на Кавказе? Человек вы прижимистый и по ресторанам не ходок. Армяне, они не бусурмане, и, как и мы, свинину не отвергают.

– Давно доводилось. Там бы здравницы строить, серными водами раненых лечить.

– Построим! Вот увидите, будут там госпитали. А пока вернемся к нашим поросятам. Я уже говорил вам, что этим вечером мы во многом обязаны Георгию Андреевичу; теперь прошу его пояснить сказанное.

Брусникин слегка поправил усы и начал.

– Речь идет о вашем появлении в Бежице и на нашем заводе. Согласитесь, оно ведь не совсем обычно?

– Ну, как получилось, так получилось. Это вызвало у контрразведки подозрения?

– Скажем так: это могло вызвать подозрения. На первый взгляд, можно было подумать, что охранка решила сделать вас своим осведомителем на заводе, для чего и произвела ваше задержание. Но осведомитель не стал бы открыто заявлять господину Коськину о намерениях на него донести. Он дождался бы последствий, а потом изложил свои наблюдения.

Капитан аккуратно отрезал кусок шашлыка и окунул его в соус на тарелке.

– Можно было также подумать, что вы шпион, тем более, что имеются данные, что в уезде действует германская агентура. Предположим, вы спровоцировали свое задержание, чтобы в охранке за неимением улик вас отпустили и дали указание филерам не обращать на вас внимание. Однако любой шпион имеет хорошо продуманную легенду. Он имеет отменно сфабрикованные документы и всегда готов рассказать, где жил, где родился, как звали соседей, где стоял ближайший колодец возле дома – в общем, все, что обязан знать обычный человек. Вы же о себе почти ничего никому не рассказали. Сведения, сообщенные вами, ни один шпион не скажет. За такими вещами охотилась бы не одна разведка – и вдруг такой королевский подарок.

Капитан отправил шашлык в рот и не спеша начал жевать.

– Господа, Конан – Дойль много потерял оттого, что не был с вами знаком, – произнес Виктор. – Догадываюсь, что, в этом и была цель моего приглашения?

– Насчет цели мы поговорим немного позже, – возразил Добруйский, – Георгий Андреевич, продолжайте

– Еще одна интересная деталь: несомненно, вы имеете опыт проектирования катерпиллеров, о чем говорят сделанные вами расчеты, но, похоже, не имели представления о нынешнем состоянии дел в их производстве.

– Разумеется. Я изобретатель. Хотел запатентовать катерпиллер, некоторые улучшения конструкции, делал расчеты для постройки опытного образца. Но до этого не дошло, осталось на бумаге. Финансовые проблемы. Так что о производстве вопрос не стоял, и состояние дел не изучалось.

– Растратились на изобретательство? Увы, случается. Многие светлые умы в России умерли в нищете… Патент‑то получили?

– Что? А, патент? Нет, тоже на пошлину не хватило, потом сомнения взяли в идее… Может, будет новая работа как‑то пересекаться, что‑то и удастся проверить. Техника‑то на весь двадцатый век перспективная.

Виктор ждал следующего вопроса, но вместо этого полковник предложил еще раз по коньячку. Подняли за государя; отказаться в этой компании было явно нереально. Кстати, государем был Николай Романов, очевидно, Второй, что Виктору особого энтузиазма не придало. Наступила мучительно долгая пауза для пережевывания; кордебалет уже ускакал за кулисы и на эстраде баритон выводил романс Шишкина: «Мне так отрадно с вами носиться над волнами…». Табачный дым сгущался.

«А может, они знают? Раз здесь АИ, значит, попаданец уже был, и они, как во второй и третьей реальности, его ищут. Собственно, искали и в четвертой – случайность помешала. Капитан по долгу службы побывал у Веристова, тот дал инфу про деньги и часы… А если не дал? Если у них конкуренция? Почему Веристов сам не догадался? Какой смысл бродить вокруг да около? Проверочные мероприятия? Ну да, на моем месте может быть дезинформатор. Но опять‑таки: будет ли охранка делиться с военной контрразведкой?»

Капитан молча наполнил бокалы.

Странно, что он не курит, подумал Виктор. И ведь Веристов, похоже, специально сунул подозрительного человека на паровозный. Скормил, так сказать, военной контрразведке. Зачем? Зачем отдавать лавры в чужие руки, изображая Шерлока Холмса, разгадывающего значения слова «СССР»? Или наоборот – чтоб обломились? Высокий шатен в светлом костюме, ловушка для дураков? Чем дальше, тем все меньше это нравится.

– Господа, настает печальная минута… – Добруйский взял в руки рюмку и задумчиво поглядел на нее, – можно было бы попросить музыкантов на время остановить игру, но… пусть это останется незаметным для публики.

«О чем это он? Или о ком? Ах, да. Это я затупил. Историю надо учить, историю.»

Третий тост был за павших товарищей, и отказаться снова было нельзя. Зато Виктор узнал, что Добруйский участвовал в японской кампании, где командовал Первым императорским бронедивизионом, единственным на тот момент, был дважды ранен и получил звание майора.

– Это же были те самые паровые броневики на шасси, что у фирмы Мюррея купили! – воскликнул Брусникин. – Их еще в Питере блиндировали, на Путиловском. Помните, Виктор Сергеевич?

«Помните что? Хочет узнать, насколько я интересуюсь бронетехникой? А может, не было никаких броневиков Мюррея?»

– Господа, я человек штатский и могу ошибаться, – задумчиво произнес Виктор, сделав паузу, – но мне всегда казалось, что паровая машина плохо подходит для армии. Там нужна высокая готовность, а пары разводить долго.

– Вы попали в точку, – заметил Добруйский, – даром, что не военный. России, как воздух, нужны свои двигатели внутреннего сгорания, свои инженеры и изобретатели. И что, как вы думаете, Виктор Сергеевич, мешает России поднять это производство до уровня той же Германии?

– Революционеры?

– Революционеры – мелочь. При том рвении, с которым взялся за дело господин Веристов, маевки в роще у Болвы скоро станут невинными пикниками, на которых осторожно поругивают начальство. Все эти революционеры – подпольщики будут бояться друг друга, видеть в друг друге доносчиков, погрязнут в сварах и разоблачениях. Они поедят сами себя. В России опаснее другое – смердяковщина. Господин Брусникин не даст соврать.

– Мне кажется, – осторожно начал капитан, – что Виктор Сергеевич не совсем понимает этого слова.

– Господа, ну что же вы хотите от человека, погрязшего в интегралах, – полушутя ответил Виктор, – буду чрезвычайно признателен, если бы вы смогли просветить меня в этом вопросе.

– С удовольствием, тем более, что вопрос не будет для вас труден. Вы помните «Братьев Карамазовых»?

Эту вещь Достоевского Виктор проходил в школе и даже фильм смотрел, но сейчас даже под дулом нагана не смог бы ничего вспомнить, кроме того, что там была Грушенька, и тот самый Смердяков, которого играл Валентин Никулин. Он еще в больничке кому‑то какие‑то деньги показывал и что‑то говорил, типа, по понятиям убрал кого‑то, примерно так. Ну и фраза насчет цены мира познания и слезы ребенка, она вроде тоже оттуда.

– Знаете, читал еще в молодые годы и роман произвел на меня очень тяжелое впечатление, так что с тех пор в руки, увы, не брал. Нет, написано, конечно, гениально, и, возможно, тогда я еще не дорос до понимания, но как‑то сердце не лежало. Если не ошибаюсь, Смердяков кого‑то убил, и тот, кого он убил, тоже хорош. Так что у меня пробел в культуре.

– Ну, это хорошо, что вас не мучает вечная проблема нашей интеллигенции, – вставил полковник, пережевывая шашлык, – проблема «кто виноват и что делать». Кто виноват и что делать – это не проблема, это два вопроса, которые надлежит решать в оперативном порядке. Но у господина Достоевского там есть некоторые интересные мысли. Продолжайте Семен Георгиевич.

– Ну, раз Виктор Сергеевич знает Смердякова…

– Личных контактов не имел, – осторожно пояснил Виктор.

– И с самими братьями тоже? – оценил шутку капитан. – Так вот, этот литературный герой высказывался за то, чтобы гусариков, то – есть, военного сословия, в России вообще не было. Как любят говорить ученые и юристы, цитирую: «В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую – с и присоединила к себе.» Что скажете?

– Русофоб и потенциальный предатель, Смердяков этот.

– А немецкий философ Маркс говорил, что бытие определяет сознание.

– Господин капитан цитирует большевистских философов?

– Нам можно. В интересах нашего общего дела. Так вот, Смердяков – это бытие лакея и сознание лакея. Лакеи находят пропитание угождением, ибо землю пахать не способны. Француз щедрее, значит, угождать французу. А ведь лакеи в России есть не просто по службе. Угождением продвигаются чиновники, угождением продвигаются приказчики, служащие у купцов и заводчиков. Вы, Виктор Сергеевич, просто счастливый человек, что не служите в контрразведке и не знаете, сколько в России холуев, готовых встречать хлебом – солью иноземного солдата. Из века в век иноземный солдат придет, ограбит этого холуя и силой возьмет его жену, а холуи все не переводятся и мечтают об умном завоевателе, как простой мужик о добром царе. Бытие определяет сознание. Вот это и есть смердяковщина, и она куда опаснее кучки подпольщиков, потому что она везде. Везде, где человек получает по милости хозяина.

Зашибись, подумал Виктор. И что же теперь будет в нашей реальности, если во многих фирмах хозяева платят персоналу, как лакеям чаевые, по степени угождения? Это сколько же лакеев растят? Сколько людей, готовых продать Россию и взамен купить мелкий бизнес, ибо ни к инженерному труду, ни к рабочему не способны, а умеют только угождать?

– Я гляжу, вас это несколько опечалило? – заметил капитан.

– Даже не несколько. Неужели все так серьезно?

– Серьезней, чем вы думаете. Вот этой смердяковской плесенью, которая пронизала государство российское сверху донизу, пользуются зарубежные эмиссары. Находят в ней защиту и содействие. И не только те, кто служат, скажем, британской или германской разведке, но и представители фирм, различных политических кругов, словом, все, у кого есть свои интересы в Российской империи. Вы, наверное, слышали про изобретателя Корейво?

– Это который муфту изобрел? С Коломенского паровозостроительного?

– Он еще и новый двигатель Дизеля изобрел. Никаких клапанов, встречно движущиеся поршни управляют сгоранием. Так вот, его дизель скопировали и стали выпускать на заводах Юнкерса без лицензии. А немцы скандал замяли, имея влияние на директор – распорядителя. Улавливаете связь?

– Не совсем.

– Виктор Сергеевич, вы не задумывались над тем, почему в России так много талантливых изобретений не имеют хода? И, как только изобретатель оказывается за рубежом, тут ему почет и уважение?

– Ну, наверное, косность, бюрократизм.

– Не только. Как только где‑то появляется новый талант, заграница, через разветвленную смердяковскую среду, начинает вредить. Через вторых, третьих людей устраивает интриги, выставляет умного и преданного России человека скандалистом, отвращает от него начальство, лишает поддержки. Ведь столько людей кругом, готовых из ненависти к России любой росток разума в ней затоптать, ибо он продляет дни ненавистного им российского правительства, которое они видят глупым и бездарным. А потом, когда изобретатель остается один, он либо погибает, либо соглашается покинуть родину и работать за границей. Именно этого они и добиваются.

«У, да у них тут шпиономания начинается… А скандальный поступок у тракторного свидетельствовал о благонадежности? В смысле, что не лакей?»

– Вы правы. Но у меня нет доказательств, была ли команда рубить тяжи попыткой диверсии или же обычной глупостью. Просто надо было как‑то остановить.

– Я не совсем об этом. Виктор Сергеевич, вам никогда не приходило в голову, что ваши, давайте прямо говорить, неудачи – ведь вы из‑за них приехали в здешние места, чтобы начать все сначала – ваши неудачи были организованы кем‑то из‑за рубежа?

«Так. Располагают к себе, играют на самолюбии. И что же хотят предложить? Стучать на контрразведку? Слишком сложно обрабатывают. Да и где гарантия, что я не агент Веристова? Играющий этакого простака?»

– Я не верю в злой рок. Значит, дело либо в моих ошибках, либо…

– Либо. Вам никогда не хотелось рассчитаться с теми, кто превратил в прах годы вашей работы и поломал вам жизнь? И многим таким, как вы? И помешать им уничтожать цвет российского народа?

До чего же заманчивая мысль, подумал Виктор. Господа офицеры вламываются в нашу реальность и хватают за шкибан всех, кто разворовал страну, уничтожал заводы и сплавлял капиталы за рубеж. А заодно и ту часть совести нации, которая этот грабеж благословляла, как освобождение от тоталитарного прошлого. Только не надо быть идеалистом, подумал Виктор. Скорее всего, эти предложат подписать бумагу, где такие‑то и такие‑то – вредители и враги престола. Интересно, а что тут положено делать с отказниками? Может, Веристов это и имел в виду? Терпение, главное – терпение…

– Отомстить – это соблазнительно. Но я никогда не вынашивал планов мести.

– И презираете доносчиков? Это отрадно. России такие люди понадобятся. У меня и в мыслях не было предложить вам стать нашим осведомителем или подписать лжесвидетельство. Это дело лакеев. А вы, Виктор Сергеевич, не лакей. Поэтому наш разговор имеет столь доверительный характер.

Разговор стал казаться Виктору бесконечным. У полковника с капитаном какая‑то разыгранная партия, но они ходят вокруг да около. Ждут, чтобы сам предложил? Что я должен предложить? Что, что должен знать разорившийся изобретатель?