Текст книги "Ревизор Империи (СИ)"

Автор книги: Олег Измеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)

«Так. В нашей реальности Ленин призывал отступить к нэпу, к вынужденному отступлению к капитализму. Здесь он призывает уже нас отступить к бонапартизму. Нэп свернули ради бонапартизма. И тоже вынужденно. А ради чего свернут бонапартизм?»

– И как долго должно у нас быть такое государство? И не получится так, что этот третий класс просто не захочет уступать своей власти никому?

– А это зависит от того, как будет идти осознание классами своих интересов и целей и рост активности масс. Это стихийно – исторический процесс. Люди должны понять угрозу пассивного, скотского существования ради того, чтобы делать деньги и получать удовольствия. Могу лишь сказать, что подтолкнет их к этому. Это угрозы и насилие со стороны высшей касты, Соединенных Штатов, которые разрушат мечты об умной нации, которая покорит глупую нацию, и угрозы со стороны вашего собственного бизнеса, разрушающего ради наживы природу и нравственную среду общества, которые разрушат либеральные иллюзии об инвесторе, как благодетеле. Выбор у россиян очент простой: либо бросить страну на произвол судьбы и проиграть, либо бороться за то, чтобы стать хозяевами в собственной стране. Готового же рецепта, как действовать потом, как перейти от социального государства к коммунистическому обществу, где свободное развитие каждого станет условием свободного развития всех, у меня, человека девятнадцатого столетия, нет. Эту задачу придется решать людям двадцать первого века.

«Короче, решайте сами… Ну, а что ты от него хотел? Ленин же не бог и не пророк. Он просто излагает свои личные взгляды на нашу жизнь, так, как он их видит. У него есть теория, он с ее точки зрения и смотрит.»

– В общем, – вздохнул Виктор, – у нас тяжелее всего с этим самым осознанием. Отсюда и все беды.

– Так это неудивительно! Многие привычные понятия в ваших условиях становятся с ног на голову. Возьмем, к примеру, национально – освободительные движения. Столетиями врагами украинских трудящихся были польские и российские помещики, а затем и буржуазия этих двух наций. Поэтому борьба за равноправие наций, право на самоопределение вплоть за отделение была и борьбой за возможность строить социальное государство. И мы, большевики, всячески поддерживали эту борьбу. В вашем же мире националисты юго – западной окраины, или, как у вас их зовут, бандерлоги, – это борцы за разрушение социального государства, и ради этого их будет кормить мировой капитал. Столетиями буржуазное государство подавляло личность человека, и борьба за права личности была борьбой за торжество коммунизма. Но в ваших условиях лозунг борьбы за права личности превращен мировым капиталом в лозунг борьбы против социального государства, которое и дает представителям трудящихся классов стать личностью, дает возможность быть грамотным, быть культурно развитым, иметь средства к существованию, заниматься творчеством. Столетиями самые прогрессивные мыслители внушали, что власть должна опираться на разум ученых. Но как в ваших условиях доверять ученым, которые живут и работают на деньги Соединенных Штатов, на гранты, которые идут прямо из‑за рубежа или через частные фонды – посредники в России? Вы должны критически пересмотреть все… А теперь, Виктор Сергеевич, ответьте, пожалуйста мне: вы хотите, чтобы я согласился на предложение Столыпина?

– Нет, Владимир Ильич. Ни в коем случае.

Эти слова у Виктора вырвались сами. Но уже в следующее мгновение он понял, почему он их произнес.

– Почему вы этого не хотите? Вы же за этим сюда прилетели?

– Я понял… Я все понял, Владимир Ильич. Столыпину нужен зицпредседатель. Человек, на которого можно свалить неудачи, массовые жертвы во время войны, репрессии ЧеКа. После войны он выставит вас кровавым тираном и палачом, а сам будет править, такой белый и пушистый.

– Белый и пушистый? Ну что ж, это вполне возможно. Вы подтвердили мои предположения, как и предположения товарищей по партии. Но вы, Виктор Сергеевич, рассуждаете, как инженер, а не как политик. Раз Столыпину нужен человек, на которого нужно свалить вину за поражения, значит, он в себе, как в руководителе государства, не уверен. А человек, в котором нет фанатичной веры в свои силы, в победу, не может выиграть войну, потому что не может заразить этой верой окружающих. А это миллионы жертв, лишних жертв. На одной чаше весов – миллионы жизней, на другой – моя чистая и незапятнанная репутация человека, который мог сохранить эти жизни, но побоялся грязи и крови. Передайте Эмме Германовне: я согласен.

28. Ночь без подмоги

Вернувшись из Цюриха, куда она ездила на телеграф вместе с Надеждой Константиновной, Эмма привезла две корзины еды, чтобы отметить историческое решение. Заодно она поменяла франки на швейцарские. От предложения Виктора поехать вместе и зайти к ювелиру Эмма, вопреки женской логике, решительно отказалась.

– Еще назад надо ехать, надо экономить, сказала она. – В Москве сочтемся. Охраняйте Старика, он теперь первое лицо государства. В доме хоть ружье – пулемет есть.

– Когда и как отъезжаем? Опять дирижаблем?

– Вы с Владимиром Ильичом дирижаблем, мы оформляем все дела и поездом. Встречаемся в Москве.

За ужином поднимали бокалы. Пили привезенный Эммой фандан, вино с терпким, бархатистым и немного необычным вкусом – казалось, в него добавлены апельсины. Оно было легким, градусов десять – двенадцать, но вскоре Виктор почувствовал тяжесть в ногах, и что его клонит ко сну.

«Надрызгался, алкаш», зло подумал он про себя. «Так и мировую революцию проспать можно.»

Ильич, наоборот, чрезвычайно разговорился и принялся ругать интеллигенцию.

– А вы знаете, в чем трагедия русской интеллигенции? – спросил он Виктора.

– В том, что быдло ее ненавидит?

– Нет. Вы, похоже, не увлекаетесь философией, и считаете интеллигентом каждого образованного человека. Между тем, к интеллигенции в России могут причислить и человека, умственным трудом не занимающегося, и наоборот – не всякого ученого, врача, писателя назовут интеллигентом. Наша интеллигенция – это, скорее, секта или монашеский орден, круг избранных, которые считают себя носителями высших духовных идеалов, которые стоят над темными массами и бросают им, этим массам, идеи либерализма, как римские патриции серебряную мелочь. Интеллигенты считают, что они и только они – ум, честь и совесть нашей эпохи, они, и только они способны сострадать всем униженным и оскорбленным, и они обязательно должны быть к оппозиции к государству, к церкви, к армии, ко всяким учреждениям общественного устройства. Они живут по своим нравам и устоям и даже внешне стараются выглядеть не так, как все. Они фанатично верят в идеи западного либерализма, и видят в российской власти и вообще в византийских традициях нашего общества абсолютное зло. Вы знаете, они даже переплюнули западных революционеров!

– Нет, честно говоря, не знаю. Здешние революционные движения для меня темный лес.

– А с другой стороны, что такое быдло? У нас и у вас постоянно совершают ошибку, считая быдло каким‑то определенным классом: например, есть интеллигенция и есть быдло. Это неправда. Точно так же глубоко неправы те, кто считает быдлом всю интеллигенцию, или буржуазную интеллигенцию, если хотите. Было есть в любом классе, и, к сожалению, часто принимают за быдло весь класс, или наоборот – быдло принимают за класс. В вашу перестройку люди, думая, что слушают интеллигенцию, часто слушали быдло, которое внутри этой интеллигенции угнездилось. Пьющее, образованное, страдающее от собственной бесполезности, волнуемое мировыми проблемами и рецептами коктейлей быдло, в целом, симпатичное и вызывающее сочувствие, потому что оно не свободно от насаждаемых государством моральных заповедей. После краха Советов оно у вас вымирает, и на смену ему приходит совсем другое быдло – спортивное, уверенное в себе, вороватое, наглое, жлобское, озабоченное совсем другими вещами – деньгами, роскошными домами, яхтами, властью, тянущее к себе в кубышку все: часы соседа, антикварные вещи, модисточек в содержанки и прочая. Потому что мировая буржуазия насаждает именно такие моральные заповеди. И это быдло, что испражняется на всех, кто ниже, и лижет задницы всем, кто выше, уже никакой симпатии не вызывает. Советский люмпен в интеллигентах отдаст нуждающемуся последнее, послесоветские заберут последнее. Советский люмпен в интеллигентах – это смысл и трагедия России, послесоветские люмпены в интеллигентах – это сифилис и позор России…

– За Интернационал! – воскликнул Виктор, поскольку Эмма уже вновь наполнила бокалы. – Ленин в третьем, и я за третий!

«Все. Понесло. Надо завязывать.»

Закусив, он отпросился выйти, и, безжалостно очистив желудок, чему помог несколькими кружками холодной воды, какое‑то время смотрел в темноту. Его окружала тишина, звезды на небе скрывались в дымке, прохладный ветер выдувал из головы остатки дурмана.

«Расслабились. Надо проверить оружие. Не нравится мне эта эйфория.»

Вернувшись в дом, он извинился, и сказал, что хотел бы прилечь отдохнуть. Как ни странно, это желание тут же поддержала Эмма, которая сама осталась для продолжения банкета. Когда он подымался по лестнице, в спину ему летел голос Ильича.

– Товарищ Еремин, а помните, вы мне говорили про капиталистов: дескать, вначале были пираты, дети пиратов станут купцами, а внуки – промышленниками. Чушь! Вы забыли про генетику. Дети бандитов не перестанут быть бандитами. Они просто принесут законы преступного мира на свои заводы и фабрики. Еще страшнее будут внуки – они распространят мораль и понятия воровской шайки на науку, культуру и образование и построят на них мировую политику…

Автомат оказался на месте и в исправности. Подчиняясь какому‑то неясному чувству тревоги, Виктор присоединил барабан и не обернув оружие тряпками, сунул в незапертый сундук.

…Проснулся Виктор от того, что хотелось пить. Перед этим снилась какая‑то чушь – будто он с бывшими знакомыми из Коломны, с ВНИТИ и Коломзавода, убирает мусор на Набережной. Вместо фонтана – планшайбы на Набережной высилась огромная, метров пять высотой, статуя оленя. «Почему из ВНИТИ, это же не Коломна» – подумал Виктор и проснулся.

Была глубокая ночь, и тусклый свет лампадки – ночника едва позволял различать окружающие предметы. Эммы рядом не было. Голова была тяжелой и ее будто сдавливали невидимые обручи. Дверь была слегка приоткрыта и снизу доносились мужские голоса, говорящие по – немецки.

– Курт, поможешь мне отнести русского в экипаж. Внимательно соберешь все вещи.

Сон прошел моментально. Виктор соскользнул с кровати, и подкрашись к двери, закрыл ее на крючок, затем бросился к сундуку. Он был пуст. Автомата и патронов не было.

«Эмма! Она схватила автомат… Почему я не слышал выстрелов? Ее убили? Внезапно и бесшумно?»

Кто‑то уже поднимался по лестнице, уверенно и неторопливо. Виктор схватил стул и с размаху запустил им в окно: с треском посыпались толстые стекла.

– Алярм! Фойер! Алярм! – заорал он в пустую темноту. Где‑то залаяли собаки.

– Виктор Сергеевич! – за дверью раздался голос с сильным немецким акцентом. – Это есть бессмысленно. Все житель ушли соседний деревня нах… Нах праздник, это так.

– Назад! – крикнул Виктор. – Стреляю без предупреждения!

– Виктор Сергеевич, ви не можете стреляйт, ви не иметь оружие…

«Откуда он знает? Они убили Эмму? Почему он знает, что нет другого оружия?»

– …Будьте благоразумны. Подумайте о жизнь Владимир Ильич и Надежда Константиновна.

– Они у вас в заложниках?

«А Эмма? Он ее не назвал? Скрылась? Убита?»

От удара в дверь крючок вырвало. На пороге стоял коренастый мужчина с браунингом в руке – из‑за полутьмы черты лица его было трудно рассмотреть.

– Я есть Пауль, – ви должны взять одежда и ехать с нами. Иначе жители этот дом будут мертвы. Эмма не есть вам помощь. Эмма есть наш агент, она помогайт нам, она помогайт Германия.

«А вот это копец, подумал Штирлиц… Немцы слили сеть через Айзенкопфа, но оставили глубоко законспирированного агента, чтобы выманить меня в Швейцарию. Ну да, это же проще. Тащить меня из Бежицы через половину Европы нереально. Проще спровоцировать охранку, Столыпина, Ильича, чтобы они сами сунули меня в пасть.»

29. Тройной капкан

– Господин Пауль, я нестерпимо хочу пить, – сказал Виктор, – я вчера слишком много выпил. Если позволите мне выпить немного вина, я приду в себя, и мне будет проще понимать вас.

– Это можно. Курт! – крикнул он в открытую дверь. – Кружку вина! Того, что на кухонной полке! – последние слова он произнес уже по – немецки.

«Того, что на полке. В плетеной бутыли. Это вино хозяев. Почему именно этого? Эмма нас опоила!»

– Могу ли я увидеть Ленина и Крупскую, чтобы убедиться, что они живы?

– Это нельзя. Если господин Ленин или Крупская увидайт нас всесте, я должен их убивайт. Такой приказ.

Невидимый Курт протянул с лестницы кружку. Пауль осторожно взял ее и поставил на подоконник.

– Ви просиль. Берите. Пейте. Без глюпый шютка.

Принесенное вино показалось Виктору почти безвкусным. Во всяком случае, точно не вчерашний фандан.

«Надо как‑то потянуть время. Мало ли, может из большевиков кто‑то нагрянет. Или, наоборот, полиция. О чем спросить… А, кстати. Этот журналист спросил у Эммы, не видел ли он ее выставке…»

– Спасибо, – произнес Виктор, ставя кружку на подоконник. – Он мне помогло. Вот вы, наверное, все знаете. Вот Эмма… Она причастна к исчезновению Майснера?

– Я отшень сожалейт, но господин Майснер узналь ваша спутница. После обеда Майснер вошель к вам в каюта для шантаж, до этого он смотрель коридор, нет ли свидетель. Эмма убиваль его булавкой с яд и выбрасываль в иллюминатор. Нет другой выход.

– Я понимаю… Кстати, это ее здорово заводит. Вы не пробовали вместе с ней замочить кого‑нибудь, а потом задуть?

– Задуть что?

– Свечку задуть. Девочка просто кипятком фонтанирует.

– Ви есть циник, Виктор. Это есть хорошо. Цинизм есть способ принять жизнь, как она есть. Разные люди ставиль на монархизм, социализм, либерализм, но только тот, кто поставиль на цинизм, будет забирайт все. Ви будете забирайт все, Виктор. Роскошная жизнь, богатый дом с прислуга, картины и прочий искусство, любовь женщин, которые есть ваша мечта, слава и восхищение. Самый неожиданный ваш фантазия станет ваш жизнь.

– А если мне это не нужно?

– Ви хотеть наука? Великие проекты? Никакой проблема. Тысячи людей исполнять ваша воля и замыслы. Ви послужить заветным мечтам человечества, Виктор.

– А если мне нужна просто Россия? Я ее получу?

– Несомненно! Несомненно, Виктор! Ви получить Россия! Чистый, богатый Россия, везде порядок и культур! Новый Россия есть мечта!

– А если я не хочу готовой, чистой и богатой? Если я ее сам хочу сделать такой, и чтобы никто не мешал?

– Я сожалейт, Виктор, ми не можем говорить много время с умный и романтичный человек, как ви есть. Надо безопасное место долго думать. Я должен говорить, теперь ви идти с нами потому, что ви идти с нами. Нет другой выход. Я не хочу причиняйт лишний неудобств.

«С этого бы и начинал…»

– Прекрасно. Пока я одеваюсь, можно Эмму позвать? С ней мне будет как‑то спокойнее, понимаете?

– Я понимайт вас. Это можно. Курт! Позови Эмму!

– Хозяин, ее нет, – донеслось через полминуты снизу. – И винтовка с ней.

– Пауль, а вы уверены в том, что она только на вас работает? Если она вас пристрелит, мне как‑то все равно, а если меня?

– Курт! Проверьте на улице! Посмотрите в сарае!

Из разбитого окна донеслось удаленное тарахтенье.

– Что есть это? – спросил Пауль у Виктора.

– Боюсь ошибиться, но, похоже, горячая фрау угнала ленинский броневик и смоталась. Наша компания ей наскучила, захотелось разнообразия в постели.

– Виктор Сергеевич, вам не надо говориль глюпость! – взвизгнул немец. Но Виктор уже раскрыл бумажник.

– Пауль, а деньги‑то ей брать зачем? Вы же меня всего увозите.

– Какой деньги?

– Артельный деньги. Несколько тыщ местных. А тут, видите, только из будущего.

– О боже… Курт! Курт! Проклятье! Где вы, Курт?

Ему ответило только эхо.

– Оставайтесь где стоите! – Пауль повернулся к двери, но внезапно резко дернулся, словно судорога прошла с его ног до головы, затем тело его начало обмякать, он осел на колени и плюхнулся навзничь. Из груди его торчала рукоятка ножа.

Виктор резко нагнулся за стулом. Стул был дубовый, увесистый. Оружие последнего шанса.

– Не двигаться! – из проема двери скользнул луч фонарика, голос был почти без акцента. – Не бойтесь, я ваш друг. Я офицер его величества короля Георга Пятого и пришел вам помочь. Британская разведка к вашим услугам, сэр.

– Спасите Ленина и Крупскую! Они где‑то здесь, в доме.

– Мне жаль, Виктор. Их тела уже остыли. Похоже на отравление. Поверьте, мне очень жаль.

Виктор опустил стул.

– Но как же… Это Эмма! Она отравила их и усыпила меня, потом позвала сообщников. Позовите полицию, людей, кого‑нибудь!

– Эмма – немецкий агент? По моему мнению, она скрылась и может привести на помощь, – произнес незнакомец, выключив фонарик и пряча что‑то во внутренний карман плаща. – Не доверяйте местным полицейским чинам, Виктор. В их рядах могут быть люди, работающие на Германию. Не забывайте, что здесь кругом живут немцы. Это значит – родственные связи и возможности вербовки. А мне можете доверять, Россия и Британия пока союзники, а на тонкости политиков, мне, как офицеру, глубоко наплевать. Вы собрались?

– Да.

– Мы должны уходить отсюда немедленно. Следуйте за мной. Запоминайте – мое имя для вас Джемс Уоткин. Я член географического общества имени сэра Хаггинсона и я изучаю обычаи ткачей – надомников. Прошу вас!

Они вышли в освещенную залу: стол еще стоял неубранный. У двери, ничком, в луже крови, валялось тело мужчины с ножом в шее: по – видимому, это и был тот самый Курт.

При свете Виктор разглядел Уоткина. Он был в темном плаще и фетровой шляпе с широкими полями, делавшей его чем‑то похожим на пастора; в остальном совершенно ничего примечательного – темные волосы, хорошо выбрит, лицо смугловатое, скуластое, как будто родом из Индии.

– Будьте добры поспешить, сэр! Мы не имеем времени для прощания! – сказал Джемс, когда Виктор сделал шаг в сторону спальни. – Каждая минута приближает нашу встречу с усопшими на небе.

Он открыл входную дверь, и…

Виктор обмер. Прямо за дверью, в луче света, падавшего из комнаты, стояла Варя из романовского СССР, в каком‑то нелепом костюме: то ли юбка, то ли брюки.

«Она что, с ума сошла? Или это я сошел?»

– Гретхен? – воскликнул Уоткин. Он попятился назад с вытаращенными, от ужаса глазами, поворачиваясь, пока не уперся в стенку, затем достал из внутреннего кармана плаща угловатый армейский веблей – скотт. Виктор хотел крикнуть Варе «Беги, он вооружен», но какой‑то странный, животный спазм вдруг стиснул его горло.

Уоткин сунул ствол пистолета себе в рот и нажал на спуск.

– Фу, как некультурно, – сказала Варя голосом фрекен Бок.

30. Первая жертва, последняя жертва

– Это же англичанин, – выдавил из себя Виктор. – Союзник.

– Это был немец, – ответила Варя.

– Откуда вы знаете?

– Из его мыслей, конечно. Санаторий, корректирующие методики… В общем, наука продвинулась.

– И что еще удалось прочитать?

– Немцы опасались, что, работая по принуждению, вы будете вредить. Поэтому организовали инсценировку, по которой вы якобы у англичан. Кстати, Курта тоже ликвидировала Эмма, чтобы дать возможность липовому британцу проникнуть в дом, а сама смылась на мопеде с деньгами и чеком.

– С тем, что привезла, в смысле, чеком? Но ведь Ленин сказал, что передал его?

– Она передала фальшивый. Мюллер не мог его сам обналичить, человек, который должен это сделать, должен прибыть в Цюрих завтра. Настоящий чек Эмма должна была передать своим сообщникам на рынке. Она это и сделала, только она сделала два фальшивых чека. И на рынке отдала тоже фальшивый, в то время, когда банки уже закрыты. До этого сообщники не показывались в деревне, чтобы не вызывать подозрений. Эмма чувствовала, что ее уберут, сразу или позже.

«…Ну что ж, тогда мне придется стать вещью. Дорогой вещью…»

– Черт с ним, с чеком. Ленин убит. Все провалено, все…

– Ничего не провалено. По дороге объясню. Здесь вы уже никому ничем не поможете, а народ скоро начнет возвращаться.

Деревня, которая вчера казалась Виктору такой милой и уютной, словно вымерла. Только лай собак из‑за заборов, словно сигнализация, провожал их по улице.

– Столыпину не нужел был ситуативный лидер, – торопливо объясняла Варя. – Ему нужна была жертва. Ленин в последние годы через большевиков усилил идейное влияние на техническую интеллигенцию в России. Он видел в инженерах новый, руководящий класс государства. Злодейское убийство Ленина немецкими шпионами должно всколыхнуть российскую технократию и сплотить ее вокруг Кабинета. Сам факт убийства. Своего соперника в цюрихском ученом Столыпин никогда не рассматривал. И что Эмма – двойной агент, в охранке прекрасно знали. Потому Радынов так и торопился с учеными – он знал, что вы не вернетесь. Для Столыпина важнее целый класс прогрессоров, система. Машина прогресса, которая проломится в будущее, и которая не исчезнет в самый неподходящий момент.

– Вот как… «Ваша миссия не причинит вашему вождю ни малейшей опасности…». Вы все это узнали телепатией?

– А чем еще? Я была в Москве. Масса детски доверчивых людей. С современными СМИ восстание устроить – раз плюнуть.

– Выходит, Председатель решил моими руками убрать Ленина и сдать немцам? Послал именно меня, чтобы ради меня убрали свидетелей?

– Он не хотел вас посылать. На этом настоял сам Ленин. Главное условие. Столыпин только воспользовался случаем.

– Умыл руки… И никакой революции не будет?

– Вот теперь как раз будет. Революция сверху. Перед вашим приездом Ленин закончил работу «Государство и социализм», о чем Столыпин не знает. После убийства Ленина эту работу прочтут в России десятки тысяч людей, она станет их святыми писанием. Помните, у Маяковского – «Стала величайшим коммунистом – организатором даже сама Ильичева смерть»? После войны и победы они совершат социалистическую революцию сверху, и Столыпин будет вынужден либо плыть по течению, либо его сметут. И этот, новый социализм, уже не рухнет в восьмидесятых, потому что в нем не будет ни своих Хрущевых, ни Горбачевых.

– Но ведь из‑за меня убили людей. Понимаете?

– Понимаю. И без вас бы убили людей. Убьют миллионы людей, потому что начинается мировая война. России нужна эта жертва.

– И обновленному СССР – тоже? Вы ведь тоже воспользовались ситуацией?

– С чего вы взяли?

– Вы же сами сказали, что были в Москве. Чтобы добраться сюда, нужно несколько дней. Что вам стоило с вашей телепатией связаться с большевиками и предупредить, а не одной сюда ехать?

– Могу сказать, чего стоило. Несколько сот тысяч ни в чем не повинных жизней. Да, все прекрасно, большевики предупреждены, Ленин скрывается, книгу «Государство и социализм» начинают понимать в конце тридцатых после Великой Депрессии. А до этого – процент невиновных, погибших от руки царских чекистов, разгул бюрократии, бессмысленные репрессии, культы личности. А теперь эту книгу в России поймут в начале двадцатых.

– Но это же убийство!

– Виктор Сергеевич, а будущие жертвы столыпинского террора – это не убийство? Жертвы, которые вы могли сократить – но не захотели?

– Понятно. Все тот же почерк. Уничтожим единицы, чтобы спасти тысячи. Не боитесь скатиться до терроризма?

– Да, боимся! Вы не знаете, не можете знать, как я сама хотела, чтобы меня убили вместо Ленина и Крупской! Но я не имею права! И вы не имеете права! Сворачивайте сюда, тут у меня рояль в кустах, то – есть, мотоцикл.

Армейский «Харлей – Дэвидсон» с литровым двухцилиндровым мотором, двумя цепями, хромированными деталями и большой, похожей на колокольчик фарой, смотрелся основательно. Такой винтажный боард – трекер, мечта байкера.

– Я потребовала, чтобы приделали второе седло, – сказала Варя. – Тут сил, как у «Иж – Планеты», должен вытянуть.

…Они неслись по ночной Швейцарии. Точнее, «неслись» – это громко сказано. Дороги здесь были довольно укатанные, а иной раз чуть ли не ровнее иных мест в Брянске с разбитым асфальтом, но нестись по дороге, которая все время виляет и чуть ли не делает мертвую петлю, не имеет смысла, если нет погони, а погони не было. В основном их облаивали собаки, но под колеса не кидались – воспитанные. Несколько раз на дороге попадалось что – то вроде полицейских постов, которые равнодушно пропускали двухколесную машину; правда, один раз въедливый блюститель порядка просто стал на дороге и замахал руками, требуя остановиться, а когда подъехали ближе – неожиданно отскочил в сторону и заорал «Хайль Гитлер!». Часа через полтора езды они свернули на луг где‑то в глухом месте, где дорога серпантином подымалась в горы и неподалеку шумела невидимая в темноте река.

– Вот здесь я сложила тур, – сказала Варя, глуша мотоцикл и сдвигая на лоб очки. – Как вы в тот раз в Америке ночью место нашли? Кстати, с вами все в порядке? Как прогулка?

– Нехорошо смеяться над чувствами зомбируемых. У нас это вообще считается пропагандой нацизма.

– А, вы про того полицейского? Этой Европе нацисты уже внушают. И народ ну очень быстро схватывает.

Она повернула руль, и поймала лучом фары маленькую кучку камней.

– Вот там станете, когда я скажу. Надо еще минут сорок подождать.

– Как, уже все? Это переход в Россию?

– В Россию, в Россию. Удобно, правда?

– Вы раскрыли секрет?

Варя вздохнула.

– Ничего мы не раскрыли. Нам просто подбросили информацию. Ученые спорят… Но мы пока не настолько знаем тайны этого мира, не позволяет наша техника такие приборы делать, чтобы их раскрыть. Вот, решили попробовать.

– А вы как же? Остаетесь, или со мной?

– Есть вторая точка. Потом и подальше. И третья, запасная. Есть гипотеза, что на этот раз перебросит туда, в зависимости от того, кого переправляют. Если вас – в Россию, если меня – в СССР. На случай, если к этой не успеем.

– А нельзя так – вы сначала, а я – потом и подальше? Список хочу сократить.

Варя вздохнула.

– Кажется, я начала уставать… Что за список?

– Длинный список. Погибшие на Пэ Эм Вэ, от испанки, потом ихняя Че Ка дров наломает… Вы же само говорили.

– Понятно… Вам нельзя долго здесь. Как только присутствие хроноагента станет всеми признанным фактом, этим ту же воспользуются. Враги России скажут: «Русские третьесортная раса, дикари, пришельцы их специально выводят в лидеры, чтобы уничтожить мировую цивилизацию. Великие цивилизации должны объединиться и спасти человечество, указав дикарям их место.» Разве вы не видите, что эта Россия не готова воевать со всем миром? Кто будет здесь вашим союзником? Движение неприсоединения в ООН? Где оно здесь, ООН, где они, третьи страны?

– А не поздно пить боржом? Или всех, кто меня видел, тоже, как Ленина?

– Виктор Еремин в этой реальности должен стать мифом. Легендой охранки для дезинформации противника. Этот прием войдет во все здешние учебники.

– Архивы моего предшественника тоже вы спалили?

– Не мы. Но, похоже, те, кто это сделал, думали так же. И не ошиблись. Разве то, что вы видели здесь, построили не русские? Разве это придумали не русские, российские ученые и инженеры? Вы же видите, эта Россия сама меняет свою жизнь, осознав свое будущее. Не лишайте Россию ее победы! Это же моя… ваша Родина.

– Ясно… А если немцы свалят все трупы на меня?

– Не свалят. Охранка полагала, что вас после выполнения главной задачи вытащат назад в свое время. Потому и не побоялась оставить вас немцам. В Бежице вы этой задачи еще не выполнили. А здесь вы дрались, как лев, ликвидировали трех германских террористов, но у вас не было противоядия. А потом лже – Еремина настигнет вражеская пуля по дороге в Россию. Не волнуйтесь, никого не станут убивать, просто подберут подходящий труп. И похоронят с почестями.

– Это уже неважно… Слушайте, Варя, мне все здесь внушают, что у нас после всей этой демократизации и попыток строить гражданское общество, неизбежна эпоха сталинизма, бонапартизма, авторитарного государства какого‑то. И что мы должны воспринять это нормально. Вот вы скажите, у вас там все же к демократии идут, ну неужели мы не можем быть свободной страной?

– Я для вас последняя надежда услышать то, что вы хотите услышать? Виктор Сергеевич, а что такое у вас свобода? Что такое независимость? Кто у вас гражданское общество? Вот те, кто по всем городам уничтожают природу, застраивая поймы – гражданское общество? Или те, для кого важно купить квартиру с красивым видом, а как будут жить потомки, на это наплевать? Ну покажите, что вы общество, защитите хотя бы среду своего жизнеобитания. Свобода начинется с очень простого шага – с умения переступить через свои личные интересы ради других. С шага от животного к человеку. И пока у вас этого не поймут, вы будете вечно выбирать между своим авторитарным государством и оккупационным режимом.

Виктор молчал. Мысли путались.

Где‑то неподалеку прокричала ночная птица. Крик был странный, незнакомый.

– Все, – сказала Варя. – Вам пора.