Текст книги "Ревизор Империи (СИ)"

Автор книги: Олег Измеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 39 страниц)

11. «Они сами вас найдут»

Вечерело. Солнце закатывалось в облака, и Виктор, меряя шагами булыжник Церковной, думал, что же он будет делать без зонта, если завтра пойдет дождь. Впрочем, абсолютное большинство здешних мещан, похоже, обходились без зонтов.

До Гайсинского, который, как выяснилось, жил во втором подъезде того самого доходного дома в стиле барокко, Мах его так и не допустил, но честно вынес договоренные семнадцать с полтиной и записку к домовладелице.

– Вот, – произнес он, сияя, – кредитными десять, пять и два по рублю и полтина монетой.

Пересчитывая гонорар, Виктор поймал себя на том, что здешние деньги выглядят как‑то непривычно и даже немного подозрительно. Красный помятый рубль смотрелся каким‑то деревянным, пятерик почему‑то был нарисован вертикально, «портретом», а червонец казался подозрительно новым. Виктор повертел его в руках…

На обратной стороне в глаза сразу бросилась свастика. Точь – в-точь, как фашистская, только красная, она парила над надписью «Кредитные билеты размениваются государством». В остальном червонец был более всего похож на привычные хрущевские деньги.

– Не видели такой? – спросил Мах. – В этом году пустили в оборот. Я вам скажу, Миша сегодня в прекрасном настроении. Несравненная Стелла Суон будет сегодня тангировать в «Русском Версале». Подписала контракт. Кажется, она совершенно разругалась с Чандаровым. Вы ведь слышали о мадемуазель Суон?

«Это из Рут Ренделл, что ли? Замахали книжные однофамильцы.»

– Местная суперзвезда? Я не видел ее афиш.

– Она танцевала у Чандарова, в «Европе». Знаете, на Комаровской горе. Женщина – трансформатор.

– Это как? Она гудит или от нее летят искры?

– Она трансформируется. Молниеносно переодевается во время танца. Секрет в особых застежках, устройство которых никто не знает.

– Даже костюмеры?

– У нее немая костюмерша. Она ничего не расскажет.

– А знакомые, поклонники?

– Она никому не показывает сценических нарядов. Секрет ремесла.

– Ясно. У англичан свои скелеты в шкафу.

– Англичан? – Мах высоко вскинул брови, как будто они у него собрались взлететь.

– Ну, Суон же английское имя. Вроде.

– Это для сцены. Подлинное она скрывает от публики. Болтают, будто она какого‑то знатного рода.

– Ладно. Так как насчет записки к Безносюк?

– Ах да! – и Мах хлопнул себя по лбу так, что Виктор испугался, не вылетят ли оттуда все ноты. – Идемте, это по пути, забежим ко мне, и я напишу.

– А здесь у вас ручки нет?

– Вы большой шутник, чтоб мне поклясться своей головой. Вы думаете, Мах носит с собой походные чернильные приборы, как полковой писарь. Идемте ко мне домой, я все правильно изображу.

Хмель у него, похоже, совсем выветрился. По дороге Мах буквально не закрывал рта, и щебетал, как майский соловей в пойме.

– Вот, что я вам скажу, Виктор Сергеевич: вы, конечно, удивитесь, но в Бежице сейчас деньги буквально валяются на дороге. Надо только их поднимать, и все, можно стать очень, очень богатым и уважаемым.

– Как Гайсинский?

– Что Гайсинский? Вы думаете, что Гайсинский это Ротшильд? Да можно купить на корню этого Гайсинского. И Чандарова можно купить и нанять привратником.

– «Паниковский всех продаст и купит»?

– Паниковский? Паниковский таки шлемазл. Представьте себе, он думал, что в Киеве у него пойдут дела лучше, чем в Клинцах…

«У них тут и Паниковский? Потрясающе.»

– … И вот она ему ответила, что раньше вторника не получится. Так вот, для чего я это все рассказываю: в Брянске можно делать такие вещи, что уму непостижимо, но для этого нужен начальный капитал. Небольшой, тысяч десять для начала. А какой с музыки капитал? По глазам вижу, вы меня поняли с полуслова.

«Сейчас предложит вложиться в какое‑нибудь сомнительное предприятие.»

– Я похож на человека, у которого есть такой капитал?

– Вы похожи на человека, под которого могут дать солидные деньги. Поэтому вас не надо было показывать Гайсинскому, это все испортит. Есть солидные люди – Грачков, братья Бужилины, Бротбаум, наконец.

– Надо подумать, – обтекаемо ответил Виктор, который увидел в заманчивом предложении Маха возможность сесть в тюрьму за мошенничество. И вообще, если вам предлагают деньги ни за что, следите за карманом.

– Подумайте, я не тороплю. Так мы уже и пришли: проходите, не держать же вас на улице.

На квартире Мах полез в буфет.

– Удачные сделки положено отмечать.

– Спасибо, но мне некогда, мне еще надо к домохозяйке, а то вдруг она в гости уйдет или что…

– По капельке столового вина, и я пишу записку.

Столовым вином у Маха оказалось «Хлебное столовое вино», то – есть водка, выгнанная, похоже, в тех же Чайковичах. На закуску пошли соленые огурцы главного калибра, хрустящая квашеная капустка с красноватыми ягодами рябины и хлеб. После третьей «капельки» Виктор забеспокоился.

– Давайте записку я отнесу, к Безносюк, а потом вернусь – и мы продолжим. А?

– Послушайте, что к ней бежать? Она рядом, на Церковной. Входите в подъезд, стучитесь в первую дверь направо. Первый этаж.

– Первый этаж, а дом где? Церковная большая.

– Да ее все знают.

– Если не все? А если она уйдет?

– Не уйдет, я вам говорю, она сейчас дома.

– Дом‑то где? Дом?

– Номера не помню… что номер, дался вам этот номер. Дом Безносюк прямо напротив Мининского училища.

– А где училище?

– А вы не знаете, где Мининское училище?

– А я что, доктор все знать?

– Нет, – задумчиво произнем Мах, – вы не доктор… Малую Мининскую знаете?

– Малую Мининскую знаю.

– А говорите, не доктор… Вот на углу Малой Мининской и Церковной парк, а в нем и есть училище. А с другой стороны площадь, но вам она не нужна, так она тоже Мининская. Вот давайте теперь за Мининскую…

«Так, этот парк – это там, где сейчас два детсада и женская консультация была. Вроде прояснили. А с народным образованием в этом селе, похоже, нехило.»

После четвертой Виктор сказал, что на минутку выйдет (удобства в этом доме располагались во дворе), и просто смотал по – английски, не прощаясь, оставив гостеприимного хозяина наедине с бутылкой.

Оказавшись на свободе, он первым делом забрался в промежуток между кустами сирени и низеньким дощатым заборчиком и сунул два пальца в рот. Местному разливу он пока не доверял, как и местам общего пользования, вынесенным за пределы жилплощади. Оно, конечно, некультурно, но обстоятельства вынуждали: кто знает, насколько здесь можно в нетрезвом по улице. К тому же, освободив желудок, Виктор заметил, что он не первый, кто прибегал здесь к этому простому народному средству.

Солнце лениво переползало по пухлым подушкам облаков в сторону Бордович, чтобы спрятаться за крышами двухэтажных домиков. В воздухе свежело и по улицам расплывался неторопливый звон к вечерней.

«А завтра башка трещать будет. Где у них тут аптека вообще? У кого спросить? Идиот, да аптека стопудово там, где и была. Куда она выйдет из этого особняка…»

На Ливенской, где ряды типовых домов прятались за косыми решетками оград из деревянных реек, царил умиротворяющий покой, и на скамейках у калиток чинно рассиживались старички, наслаждаясь гармонией мира. Виктор махнул на угол Никольской. Еще издали он увидел вишнево – красную глыбу Старого Корпуса.

«Гимназия… Да какая гимназия? Здесь будет БИТМ заложен назло надменным короедам! Детской поликлиники не видно… ну да, она ж позже. А вот, ну вот она, красавица, аптека наша»

Дом с аптекой все также стоял на углу буквой "Г", и Виктор даже почувствовал к нему какие‑то нежные чувства. Тогда еще не окрашенный, дом был чем‑то вроде попытки связать воедино Собор Василия Блаженного и Петровский Пассаж: серые кирпичные кружева на темно – красном фоне делали этот двухэтажный теремок похожим на праздничный медовый пряник, политый глазурью. Над входом в аптеку, с угла, нависал ныне исчезнувший балкон; второй балкон Виктор заметил со стороны Церковной, сразу за выступавшим из общего ряда прямоугольником парадного.

От дома веяло тишиной и благолепием. Виктору на мгновение показалось, что, перешагнув порог, он нырнет во времена царя Бориса.

Звякнул колокольчик. Внутри царил таинственный полумрак и запах лекарств; на огороженных стеклом прилавках возвышались вертящиеся шкафчики и этажерки со сеадобьями. На стенах висели рекламки неизвестных Виктору снадобий.

– Одну минуточку! – из двери за прилавок вынырнул низенький лысоватый провизор. – Добрый вечер. Милости просим поближе; вы, видимо недавно в наших краях? Чем могу быть вам полезен?

– Простите, что у вас есть от головы?

– От головы? – провизор непроизвольно хихикнул. – От головы, сударь, полезнее всего средство доктора Гильотена, но такового у нас в наличии не имеется. Желаете от мигрени?

– Ну… для консервативного лечения.

– А что прописывал врач?

– Да ничего не прописывал, просто обстоятельства не позволяли к нему зайти. А нужно сейчас.

– Могу посоветовать байеровский аспирин, от сильных болей – пастилки героина…

– Чего? – воскликнул Виктор, испугавшись, не началась ли у него белая горячка.

– Героина. Английский товар.

– Еще этой гадости не хватало!

– Ну, нельзя же так прямо в штыки все достижения европейской науки… – в голосе провизора прорезались нотки морального превосходства над невежественным покупателем. – Героин, сударь, в развитых странах врачи прописывают при сердечных жалобах, болезнях желудочного тракта, обширном склерозе. Наилучшие результаты от кашля при астме и туберкулезе. Современной медициной доказано, что опий и морфий организму вредят, и весь цивилизованный мир их заменяет.

– Не, не, не, не надо… Это пусть они там сами цивилизуются. Что немцу хорошо…

– Ну, если хотите лечиться народными средствами – попробуйте заварить мяту, зверобой, душицу… У нас есть сборы. А вот еще: можно взять капустные листы или картофельной кожуры и приложить. Можно еще выпить чай с мятой и попарить ноги.

– С – спасибо… Знаете, лучше, наверное, аспирина.

– Как пожелаете. Сколько отпустить?

– Ну, одну упаковку, наверное?

– Целую коробку?

– А сколько там чего?

– Раньше не пили аспирин?

– А он у вас жидкий?

– Это не микстура, это порошки.

– Тогда два, пожалуйста.

– Пожалуйста. Я так понимаю, вы приезжий?

– Если я скажу, что был здесь в будущем спустя девяносто лет, вы не побежите к психиатру?

– Что вы! Чувство юмора – это здоровая реакция организма. Раз вы приезжий, осмелюсь порекомендовать приобрести у нас предохранители для мужчин. У нас большой выбор, самой тончайшей выделки, без швов.

– Без швов?

– Да. Без швов, можете убедиться на витрине.

– И не штопаные?

– Шутить изволите. Настоящие из Германии. Рупь двадцать дюжина.

– Вы полагаете, что если завтра у меня может болеть голова, то сегодня я пойду искать приключений?

– Вам не обязательно искать приключений в Бежице. Они сами вас найдут.

– Интересно. А церковь не осуждает?

– Церковь – нет. Ибо сокращает венерические заболевания. Вот доктор Фрейд против.

– Шут с ним, с Фрейдом.

– Тогда дюжину?

– Две. Две штуки.

– Понятно… – разочарованно вздохнул провизор. – Резиновые желаете или цекальные?

– Цекальные – это чего… это из цекала?

– Цекальные – это кишечные.

– Кишечные???

– Никогда не применяли? Их еще называют «из рыбьего пузыря», хотя это неверно.

– Я просто не расслышал.

– Тогда обязательно попробуйте. Парижские, высший сорт, «Свастика».

– Нет, знаете, в другой раз. У меня к ним нет кожаных трусов с подтяжками.

– Не понял связи… Какие же вы желаете?

– Дайте пару тех, что из Германии, по десять копеек штука.

И Виктор, рассчитавшись, поспешил прочь.

12. Без самовара и прислуги

«Офигели! Совсем офигели!!!» – повторял он про себя, двигаясь по пыльной тропе по направлению к дому мадам Безносюк. «Герыч – в аптеке! Это сейчас запросто какой‑нибудь нарик подрежет. Что за привычка долбаная лизать Европу во все места не глядя? Дебилизм какой‑то комплекс неполноценности, как у прыщавого подростка перед опытной бабой. Страна на подъеме, называется. Конфетки– бараночки. Хруст французской булки. Кондомы со швами и без. Прямо хоть обратно в обезьянник просись.»

Он опомнился и сбавил шаг, чтобы не привлекать внимание.

А чем мы лучше‑то, подумал Виктор. Кто еще не забыл в девяностых рекламу солпадеина? «Нанесите удар первыми…» Кодеинсодержащий препарат свободно, без рецепта. И ведь кто‑то разрешил. Кто‑то нажился.

– И дело совершилося – а,

– Теперь я стал злодей!

Со стороны Десны навстречу Виктору шло пять подгулявших парней, по виду мастеровых. На всякий случай Виктор не спеша перешел на другую сторону, сделав вид, что его привлекает листок, белевший на дощатом заборе между домами. Братья по классу под газом не всегда склонны к родственным отношениям.

Листок был тиснут на серой бумаге, похожей на оберточную. Буквы расплывались. Компания на другой стороне улицы еще не проследовала, и Виктор приблизился к забору.

"Товарищи!

Россия самая большая и богатая страна в мире, но население ее живет в бедности. Все богатства достаются кучке прохвостов – буржуев, попов и чиновников…"

«Прокламация!» – мелькнуло в голове у Виктора. «Вот черт, еще чего доброго за чтение заметут… а то и расклейку повесят.»

Он изменил курс на девяносто и стал приближаться к середине проезжей части.

– Поберегись!

Виктор едва отшатнулся – мимо него на дутых шинах пронеслась извозчичья пролетка, обдав пылью.

"Блин, где же тут ходить нормально? Еще не хватало – «попал под лошадь»… А, впрочем, что прокламация? Я человек случайный, думал – кто жилье сдает. "

И он сошел на тропу по правой стороне.

Церковная улица в этой реальности как бы служила гранью между городом и деревней. Слева от Виктора росла городская часть, с ровными прямоугольниками улиц, как в регулярном парке; здесь сносились старые деревянные казармы и возводились каменные особняки, доходные дома, коттеджи и разные учреждения; линия же двухэтажек по правую сторону скрывала за собой нарезанную ровными ломтями по диагонали деревенскую часть; там произвольно росли избы, мычал скот, лаяли собаки и голосили петухи.

Дом мадам Безносюк, к счастью, оказался на указанном месте, и выглядел весьма респектабельно – оштукатуренный, квадратный, с большими трехстворчатыми окнами по углам, украшенным лепным оргаментом низким треугольным портиком над входом, и декоративными перилами на крыше.

«Не хухры – мухры», подумал Виктор, оглядывая жилище. «Может, Мах ошибся? Или нарочно указал апартаменты, где три шкуры сдерут? Ладно, увидим.»

Застекленная дверь в парадное была открыта, и Виктор вошел внутрь, тут же поняв смысл остекления: электрических лампочек в подъезде не было, было что‑то вроде кронштейна под керосиновый фонарь, на котором не висело ничего. На лестничную клетку выходили пара дверей и пара окошек из ванных; возле пузатых, непривычных кнопок электрического звонка белели списки проживающих.

« Странно, электричества вроде как нет, а электрозвонок имеется. Странно.»

Виктор начал с первой квартиры.

«Безносюк Федора Игнатьевна – 1 раз.»

Он надавил кнопку: где‑то в глубине раздалась приглушенная трель. После одного длинного за дверью наступила тишина, и Виктор уже хотел звонить повторно, но тут за филенкой раздался недовольный голос и забренчал затвор.

– Чего вы так долго звоните, элементы разрядите! Проходите. С инспекцией пришли? У меня уже и пожарники были, и санврач, и фининспекция. Или опять Бухтеев жаловался? Так он кляузник, этот Бухтеев, он вечно пишет. Он давеча, представляете, какую чушь написал – будто мадам Строкова на него порчу наводит. Вот видели, а?

Безносюк препроводила Виктора в крайнюю комнату от двери; комната оказалась кабинетом, и возле печки здесь была прорублена еще одна дверь, видимо, в гостиную. Хозяйке на вид было лет под сорок; приглаженные пробором ее темные волосы слегка топорщились, черты лица были крупными, и у глаз уже залегли ранние морщины. Тонкая синяя жакетка, не подчеркивающая, впрочем, давно утраченной стройности фигуры, была надета на черное платье.

– Так чем обязана‑то я вашим визитом, сударь, простите, как вас величают‑то?

– Виктор Сергеевич. Понимаете, я – от Маха.

– И что же? Он прислал вас вернуть два рубля, что он занимал три дни назад?

– Федора Игнатьевна, – деликатно ответил Виктор, – Мах, к сожалению, ничего мне не сказал о своих финансовых делах, он просто порекомендовал вас, как лучший вариант для съема жилья. Очень хвалил.

– «Очень хвалил»! Ах, шельмец! Нет, чтобы деньги вернуть! И какое жилье хотите снять?

– Да пока скромную комнату. Пока. Я здесь недавно, багаж пока не прибыл, так что много места не потребуется.

– Скромную комнату! Да вы меня разорите с Махом! Покойный муж строил этот дом в расчете, что придут господа и снимут квартиры с хорошей меблировкой! Так нет – Глынов приедь да и вложи капитал в доходные дома на Елецкой! Теперь кому я здесь сдаю? Я сдаю комнаты и углы в этих квартирах, сама живу в двух комнатах, – тут голос ее дрогнул, – а ведь какие квартиры! С прислугой! Ну что смотрите, есть у меня комната. Семь рублей в месяц без самовара и прислуги, плата за две недели вперед.

– Семь рублей? – переспросил Виктор, мысленно сопоставив стартовый капитал с ценой.

– А вы как хотели? – Можете за пять найти, но с уборной во дворе. А тут даже ванна имеется! Это ж культура!

– Прекрасно, – без особого энтузиазма согласился Виктор, – я ценю культуру за два рубля в месяц. Но тогда, может, сперва посмотрим комнату?

Он уже ожидал, что ему покажут вонючий клоповник. Но действительность оказалась лучше. Комната была бывшей детской, на втором этаже, с окном в сторону Мининского училища, с голубенькими обоями и довольно чистая. От входа справа стояли деревянная кровать, комод для белья с керосиновой лампой («блин, надо ж спички купить!»), и еще одна кровать, раскладная, была засунута в угол между комодом и окном. По левую руку от входа, у окна, громоздкий шкаф с одной створкой загораживал дверь в смежную комнату, а рядом с дверью выступал угол печки и рядом на стене торчала вешалка. Посреди комнаты стоял черный, довольно лебезный столик с парой стульев, над окном висела длинная, до пола, штора, а на полу от двери до окна протянулся домотканый половик.

– Вы не смотрите, мышей и насекомых всяких нет! – чуть резковатым тоном воскликнула хозяйка. – Продукты и посуду на кухне держите, в шкафчике. Ну, говорите же, согласны, али я более выгодного жильца подожду. На квартеры‑то у нас большой спрос, людишек с деревни понаехамши, ежели чего, так и вдвоем полукомнату сымут.

– Ладно, – махнул рукой Виктор, – лучшего, пожалуй, искать уже поздно.

Он отсчитал три с полтиной; Федора Игнатьевна выудила откуда‑то из складок одежды связку ключей и отцепила от них три на потертом шнурке: от комнаты, от парадного и от черной лестницы.

– Глядите, не потеряйте! Запомните, вам четыре звонка! – молвила она, уже покидая детскую; шаги ее удалились по коридору и хлопнула входная дверь.

За окном сгущались сумерки. Виктор отдернул штору, затем осторожно взял лампу на комоде и поболтал. Внутри заплескалось.

«Так, керосин пока есть. Спички надо срочно. И пожрать. А, черт, забыл у хозяйки спросить. Ладно, по дороге у кого‑нибудь.»

Из любопытства он заглянул в ящики комода; в верхних обнаружилось несколько глиняных тарелок, кружка и ложка, в нижних среди постельного белья валялся видимо, кем‑то забытый, женский чепчик. Виктор вздохнул, задвинул ящики, и, выйдя в коридор, запер дверь; откуда‑то справа доносилось тихое пение, запах дымка и горячего постного масла.

«Кухня. Надо там спросить.»

У большой дровяной плиты стояла пышная молодая женщина, каштановые волосы которой были убраны под застиранный голубоватый платок; выливая блинное тесто из глубокой плошки на шкворчащую сковороду, она напевала низким грудным голосом:

– Бродяга Байкал переехал,

Навстречу родимая мать:

– Ах, здравствуй, ах здравствуй, сыночек!

– Здоровы ль отец мой и брат?

– Добрый вечер, – поздоровался Виктор. – Я ваш новый сосед, Виктор Сергеевич… на время остановился в вашем… в Бежице, в общем.

Женщина повернулась, и поставила плошки на стол; круглое лицо ее засияло.

– А я Надя, – улыбнулась она, – так и зовите. Я вон в той комнате живу, дверь у парадной лестницы видите? Как скучно станет, приходите, оладушков поедим, – и она подмигнула, – как соседу, скидку, сделаю.

– Так вы это… – Виктор старался подобрать подходящее слово, – подрабатываете?

– Я обычно у сада работаю, или в пивной, когда холодно. Ну вы знаете, как публичные дома закрыть велели, так и бродим, как бездомные. Вот иной раз и погода плохая, и народу в настроении нет. А свойские, соседские, они даже и лучше. И у дохтура я проверенная.

– Спасибо, но не сейчас.

– Ну, когда душе угодно будет, оно ж дело такое. У нас квартера хорошая. Вон рядом братья Кабановы живут, что из Рогнедино на заработках тута. Они по пьяни только на улице куролесють, а как домой придут, так тихенько, хозяйки страшатся. Они скорей в участке переночуют, чем с пьяной рожей хозяйке на глаза.

– А чего ж так?

– А кто его знает. Небось, приучены отца – матери бояться, и то правильно. А рядом с вами печатник Климов живет, бобыль, ночью в типографии работает, а днем спит. Только он не жилец, ему грудь свинец проел. Кашляет много и кровь идет. Да, а вот еще комнатка прислуги, ее Сенька – вор снимает.

– Сидел, что ли?

– Где сидел?

– Ну, в тюрьме, где там.

– Не, не поймали пока. Вы не бойтесь, он редко захаживает, и своих не трогает. В Брянске промышляет, али еще где, а сюда иногда на ночь захаживает; оттого ему окна не надо.

Надя улыбнулась. «А ведь могла замуж выйти, сейчас бы дети вокруг бегали, смотрели…» – подумалось Виктору.

– Спасибо за информацию…

Каждый из жильцов имел на кухне шкафчик с врезным замком. Открыв свой, Виктор обнаружил жестяной чайник, сковороду, пару кастрюль, простые фаянсовые тарелки и три чашки. Полки для продуктов были пусты.

– Надежда, а где тут спички можно сейчас купить? И из продуктов чего?

– Спичек? Так это у Гунина лавка рядом на Банной, там и всякое по хозяйственному делу есть, и недорого берет.

– Еще раз спасибо…

– Да вы не спасайтесь, вы спрашивайте. Я баба простая, молодая, незамужняя, а то вы уж очень так деликатно, аж прямо до неловкости.

– Понял. А Банная, она где?

– А где Старая Баня. Мимо училища и сразу направо, не доходя.

И она принялась переворачивать поспевшие блины деревянной лопаткой.