Текст книги "Орден Казановы"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

Глава 18
ЛЮБОВЬ

Сёстры Рогожины пребывали в невесёлом настроении – после визита вооружённого шантажиста Елена с особой тревогой думала о судьбе мужа, а Ольга всячески пыталась отвлечь её от мрачных мыслей, поэтому на время запретила Николишину даже заикаться об их собственной помолвке.

Денис Васильевич решил хоть немного развеять гнетущую атмосферу ожидания неприятных известий. Вспомнив о случайной встрече в Летнем саду, он пригласил сестёр на премьеру любительской постановки «Евгения Онегина», в котором партию Гремина должен был исполнить Евгений Павлович Радомский. Именно Радомский да ещё следователь Гурский оставались для Дениса Васильевича теми людьми, с которыми он мог вспоминать события «давно минувших лет», не поясняя при этом, кого или что он имеет в виду.

Несмотря на свои шестьдесят пять лет, Евгений Павлович ухитрился сохранить прирождённую стать и изысканные манеры, поэтому как нельзя лучше подходил на роль старого генерала, влюблённого в свою молодую жену. Радомский с удовольствием снабдил Дениса Васильевича четырьмя пригласительными билетами на премьеру, наотрез отказавшись взять деньги. Спектакль давался с благотворительными целями и должен был состояться в одном из концертных залов Пассажа – того самого Пассажа, в который когда-то давно, целую жизнь назад, студент второго курса Медико-хирургической академии Денис Винокуров водил свою первую любовь Надежду Симонову смотреть кабинет восковых фигур...

Ещё в ходе первого акта Денис Васильевич пожалел о своём решении, однако виной тому были не ностальгические воспоминания молодости, а совершенно безобразная постановка лучшей оперы Чайковского, осуществлённая молодым режиссёром по фамилии Гурковец. Не будучи допущен на подмостки профессиональных театров, он использовал для своих декадентских экспериментов любительские спектакли.

Так, Онегин разговаривал с умирающим дядей по телефону, Ленский своим современным котелком, цветком в петлице и развязными манерами походил на приказчика; жеманная и густо накрашенная Ольга выглядела девицей из борделя на Шпалерной, а долговязая, унылая и некрасивая Татьяна смотрелась законченной старой девой. Но больше всех удивил мсье Трике, который исполнял свои знаменитые куплеты на балу, обмахиваясь букетом роз, словно любитель попариться в бане – берёзовым веником.

Это просто безобразие! – возмущалась старшая из сестёр Рогожиных в антракте. – Тут нет ничего от искусства, а царит дешёвый балаган!..

– Согласен, – виновато кивал Денис Васильевич, гадая про себя о том, в каком ещё нелепом виде появится в третьем акте сам Радомский. – Поэтому нам всем стоит отнестись к этому снисходительно – как к нелепому, но занятному зрелищу.

– А какая разница между искусством и зрелищем? – задумчиво спросила Елена.

– Ну, наверное, примерно такая же, как между древнегреческим театром и гладиаторскими боями, – неуверенно отвечал Винокуров.

Всё это время Николишин угрюмо молчал, не вмешиваясь в общий разговор, но стоило сёстрам удалиться в дамскую комнату, как он взял Дениса Васильевича за рукав и молча повёл его на прокуренную лестницу.

Тот был удивлён столь бесцеремонными манерами, но при первой же попытке освободиться Николишин так жалобно посмотрел на него, что Винокуров сдался. Они встали и оконной нише, где им никто не мог помешать, после чего Семён глубоко вздохнул и произнёс:

– У меня к вам просьба, дорогой Денис Васильевич.

– Слушаю, – холодно произнёс Винокуров, доставая портсигар и закуривая. Чтобы не придавать предстоящей беседе оттенок доверительности, он даже пренебрёг правилами вежливости и не предложил папиросу своему собеседнику.

– Вы не могли бы уговорить Ольгу Семёновну не тянуть далее с нашей помолвкой?

– Вот как? – удивился Денис Васильевич, никак не ожидавший подобною поворота, и тут же с холодной иронией добавил: – Вы полагаете, что моего авторитета для этого будет довольно?

– Ну, попробуйте хоть как-нибудь! – взмолился Николишин. – Она вас очень уважает... Сама мне говорила...

«Что за болван! – отворачиваясь в сторону, чтобы вы дохнуть табачный дым и скрыть брезгливую гримасу, подумал Винокуров. – Вот ведь нашёл, кого выбрать доверителем своих амурных дел! Да я скорее готов всеми силами отговаривать её выходить за такого типа...»

– Это всё, что вы хотели мне сказать? – вслух спросил он. – Если так, то...

– Нет, не всё... – и тут Николишин вновь удивил своего собеседника, заёрзав так, будто ему в сапог попал горящий окурок. – Если вы обещаете посодействовать в моём деле, то я бы мог... то есть попробую... если, конечно, получится... Дело трудное, да и полиция тоже... В общем, я бы мог поспособствовать освобождению господина Богомилова.

– Что? – разом вскинулся Винокуров. – Что вы такое говорите? Вы знаете, кто его похитил?

– Нет, не знаю, конечно, нет, – заторопился Николишин, – но кое-что я бы сделать мог... Во всяком случае, попытался бы, а там – как Бог даст...

– Однако, Семён Кузьмич! Стало быть, если я откажусь помочь вашим ухаживаниям за мадемуазель Рогожиной, то вы ничего не станете делать для Филиппа?

Почувствовав откровенную неприязнь, прозвучавшую в этом вопросе, Николишин понурил голову и пожал плечами.

– Ну, хорошо, но каким же образом вы могли бы содействовать его освобождению?

– Если бы вы поговорили с вашим знакомым – следователем Гурским и он бы согласился отпустить Мальцеву, которая, я уверен, ни в чём не виновата, то...

«Да тебя самого пора передавать в руки следователя! – ошеломлённо думал Денис Васильевич, пристально глядя на собеседника. – Что-то тут нечисто... Ведь этот бездельник фактически предлагает мне обмен! Кстати, для освобождения Филиппа можно пообещать ему что угодно...

Однако откуда Николишин может знать ту особу, которая подозревается в налёте на магазин? Неужто он сам из той же шайки? Но ведь тогда ему прострелили руку... Чёрт! Завтра же непременно повидаюсь с Макаром Александровичем».

В этот момент прозвучал звонок, возвещавший об окончании антракта.

– Так что скажете, Денис Васильевич? – уже более требовательно спросил Николишин, наконец-то поднимая голову и встречаясь глазами с Винокуровым.

– Я обязательно передам ваше предложение следователю, – твёрдо пообещал тот.

– А как насчёт Ольги?

– Тоже попробую, но за успех, как вы сами понимаете, не ручаюсь...

– Спасибо! – с облегчением выдохнул Николишин и сделал такое движение, словно намереваясь пожать руку собеседника, но Денис Васильевич, не обращая на это внимания, первым направился в зрительный зал.

– Где вы так долго были? – спросила Елена, стоило ему занять своё место рядом с ней, но Винокуров, целиком погруженный в свои мысли, лишь молча пожал плечами.

Начался второй акт, однако Денис Васильевич уже не мог ничего слушать. Что же всё-таки значил этот странный разговор? И неужели он до сих пор заблуждался на счёт ухажёра старшей из сестёр Рогожиных и тот представляет собой не просто легкомысленного и недалёкого разгильдяя, но имеет какое то отношение к преступникам, похитившим мужа Елены?

В какой-то момент он даже подумал о том, что Николишин может испугаться своей неумеренной откровенности и просто сбежит. Чтобы убедиться, что это не так, Денис Васильевич отклонился назад и бросил быстрый взгляд вдоль ряда кресел. Сидевший рядом с Ольгой Николишин почувствовал этот взгляд и тоже посмотрел на него, состроив при этом многозначительную физиономию и слегка кивнув на свою соседку, словно намекая: «Помните наш уговор?»

«Кретин!» – снова обозлился Винокуров, досадуя не столько на нет, сколько на себя.

А дальше стали происходить настолько необычные вещи, что Денис Васильевич не раз потом поражался удивительному умению Судьбы закручивать интригу столь неожиданным образом, что придумать подобный поворот было бы не под силу никакому сочинителю, обладай он даже талантом Пушкина. Благодаря этому происшествию Винокурову так и не удалось увидеть на сцене Евгения Павловича Радомского и услышать в его исполнении знаменитую арию «Любви все возрасты покорны».

Стоило оркестру заиграть первые такты знаменитой арии Ленского «Куда, куда вы удалились...», как исполнитель партии «юного поэта» закашлялся и схватился за горло. Дирижёр выдержал паузу, кивнул музыкантам, и вступление прозвучало снова. Однако и на этот раз несчастный певец не смог выдавить из себя ни единого звука, но лишь беззвучно шевелил губами и, словно бы извиняясь перед публикой, разводил руками.

Было очевидно, что он то ли охрип, то ли внезапно потерял голос, и на какое-то время в зале воцарилась напряжённая атмосфера всеобщей растерянности. Дирижёр повернулся к публике и виновато улыбнулся. Кто-то свистнул, кто-то захлопал, но удивительнее всех повёл себя Николишин. Как подброшенный вскочив со своего места, он метнулся в проход, обогнул оркестровую яму и с разбегу вскочил на сцену.

Теперь именно к нему было приковано внимание всего зала, тем более что незадачливый Ленский зачем-то принялся сталкивать со сцены невесть откуда взявшегося конкурента, что вызвало весёлые смешки зрителей, один из которых даже посоветовал:

– Двинь ему в ухо!

– Играйте! – оттолкнув Ленского так, что тот вылетел за кулисы, крикнул Николишин дирижёру и, видя, что тот мешкает, повторил: – Играйте же, прошу вас!

Дирижёр пожал плечами, словно бы говоря «Ладно, посмотрим, что из этого получится», – после чего вновь взмахнул палочкой. При первых же словах арии, едва зазвучал ясный и чистый голос Николишина, по залу прокатился вздох облегчения, и воцарилась полнейшая тишина.

– «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?..»

Чувствуя всеобщее одобрение, новоявленный певец заливался соловьём, не сводя при этом глаз с четвёртого ряда партера.

– Какой молодец! – взволнованно прошептала Елена, находя и пожимая руку Дениса Васильевича.

Он кивнул и бросил взгляд на старшую из сестёр, которая сидела как заворожённая. Ольга внимала своему поклоннику с такими сияющими глазами, что Винокуров невольно подавил вздох, подумав: «Теперь у этого молодчика и без моей помощи всё получится в наилучшем виде».

– «Но ты, ты Ольга... Скажи, придёшь ли, дева красоты, слезу пролить над ранней урной?» – продолжал петь Николишин, беря всё более высокие ноты и подходя всё ближе к краю сцены.

Стоило ему закончить арию отчаянным призывом «Приди, я твой супруг!», как раздался гром аплодисментов, а кое-кто из зрителей даже вскочил на ноги от восторга. Особенно усердствовали две курсистки, активно посылавшие Николишину воздушные поцелуи. Семён принялся неумело, но очень усердно раскланиваться, как вдруг у него из-под пиджака выпал какой-то предмет. Никто не услышал глухого стука, который он произвёл при падении, зато некоторые зрители, сидевшие в первых рядах партера, – в том числе и Денис Васильевич, – смогли увидеть, что этим предметом оказался небольшой браунинг.

Исходя из модернистских замашек режиссёра, кое-кто из публики вполне мог решить, что всё было подстроено и что этот самый браунинг предназначался как раз для сцены дуэли!

Однако сам Николишин, увидев свою потерю, на какой-то миг буквально оцепенел от страха. Затем он проворно нагнулся, подобран пистолет и бросился за кулисы, вызвав этим испуганный нм и массовки.

– Что это было? И почему он убежал? – спросила Елена, обращаясь одновременно к сестре и Винокурову. И оба, не сговариваясь, пожали плечами.

К большому неудовольствию публики, увлечённой столь романтичной развязкой неожиданно зародившегося скандала, спектакль был прерван. Потеряв голос, первый Ленский продолжать был не в состоянии, а его неожиданно объявившийся дублёр скрылся в неизвестном направлении.

Покинув здание Пассажа, Денис Васильевич нанял пролётку и проводил сестёр до дома. В дороге они оживлённо обменивались впечатлениями, а он сумрачно молчал и в глубине души завидовал Николишину. Мало того, что судьба наградила этого болвана замечательным голосом, она же и позаботилась о том, чтобы он смог так блестяще проявить себя!

И даже подозрения на его счёт, вызванные странным разговором в антракте и подкреплённые выпавшим браунингом, не могли лишить Дениса Васильевича смутного и отнюдь не радостного предчувствия того, что Николишин вскоре объявится в качестве счастливого жениха Ольги. А если он ещё при этом выполнит своё обещание и сумеет поспособствовать освобождению Филиппа, то в доме сестёр Рогожиных воцарится атмосфера уютного семейного счастья, в которой он, Винокуров, будет явно лишним...

– Почему вы такой мрачный? – прощаясь, спросила его Елена. Денис Васильевич вынужден был сослаться на головную боль, объяснив причину своего настроения лишь самому себе, причём в стихотворной форме.

Тем же вечером, едва ли не впервые за последние пятнадцать лет, на него нахлынуло вдохновение. Он немедленно сел за письменный стол и, записав неожиданно явившееся стихотворение, остался весьма доволен. Оказывается, поэт в его душе не умер, а всё это время лишь крепко спал!

 
Любовь лишь в юности прекрасна,
Когда она безумством дышит,
И, как лесной пожар, опасна,
И трезвых доводов не слышит.
Любовь не может быть искусством
Игры изящными словами,
Не мы испытываем чувство,
А это чувство движет нами.
Но исчезает натиск дивный.
Когда давно уже за двадцать;
Все чувства кажутся наивны,
И лишь с любовью жаль расстаться.
Так осень оголяет кроны,
Невозмутимость кровь остудит,
«Любви все возрасты покорны...»
Но той любви уже не будет!
 

Глава 19
ДОПРОС С БЕЗУЧАСТИЕМ

Макар Александрович Гурский любил допрашивать женщин уже просто потому, что ему как любителю и ценителю прекрасного пола было гораздо приятнее общаться с ними, чем с мужчинами. Более того, если бы он когда-нибудь решил последовать примеру своего старинного приятеля профессора Слонима заняться преподаванием, то сделал бы это при одном условии: чтобы ему приходилось входить не в пропахшие потом, табаком и пивом мужские аудитории, а исключительно надушенные и шелестящие юбками женские. Впрочем, путь в юристы Российской империи женщинам был заказан, поэтому о подобном условии не приходилось и мечтать.

Надо признать, что подобные допросы давались старому следователю весьма непросто. В отличие от допросов мужчин, когда можно было не стесняться в выражениях, грозить и повышать голос, с представительницами слабого пола приходилось постоянно хитрить, сдерживаться и стараться избегать ситуаций, способных спровоцировать истерику и – упаси Бог слёзы. И хотя с годами Макар Александрович изрядно очерствел душой (если раньше вид плачущей хорошенькой женщины приводил его в состояние, близкое к панике, то теперь он научился воспринимать что внешне спокойно), подобные ситуации сильно действовали ему на нервы.

К счастью, мадемуазель Мальцева плакать явно не собиралась – напротив, она избрала наступательную тактику. Усевшись напротив следователя и выпрямив спину, она откинула назад красивую головку и, презрительно сощурив глаза, громко спросила:

– Ну что, папаша, ты так и будешь держать меня здесь из-за ошибки той дурищи, которую я и знать-то не знаю?

– Потрудитесь обращаться ко мне на «вы» и называть «господин следователь», – сухо отвечал Макар Александрович, который любил в женщинах почти всё, кроме дурного запаха и вульгарности. – Кроме того, не стоит оскорблять отсутствующих.

– Да ладно вам!

– Вы утверждаете, что незнакомы с той дамой, которая опознала вас на суде в качестве участницы вооружённого ограбления галантерейного магазина братьев Доменик?

– Какой магазин, что вы! – делано всплеснула руками Мария. – Я женщина бедная, и ходить в такие дорогие заведения мне не по средствам.

– Однако же именно там была куплена ваша шляпка! – сурово напомнил Гурский. – И я своими глазами видел, как вы входили в этот самый магазин, незадолго до этого распавшись с неким господином Николишиным.

– Ну, было дело... – слегка сбившись, отвечала Мальцева, по всей видимости, только теперь вспомнив тот случай. – И что теперь? Обвинять меня в каких-то ограблениях? Мало ли кто покупал там шляпки!

– Интересно, – вдруг усмехнулся следователь, – а кто научил вас так ловко уходить от слежки? Сменили шляпку, опустили вуаль и взяли под руку другую даму... Честно признаюсь, сударыня, но в тот момент вы меня действительно одурачили. Вопрос только: зачем?

– А просто так! – ответно усмехнулась молодая женщина. – Дай, думаю, повожу за нос старого чёр... то есть, простите, вас, господин следователь, – закончила она с преувеличенной любезностью.

– Ладно, допустим. А что вы можете сказать о своём знакомстве с Николишиным?

– С Сенькой-то? А чего тут говорить – кобель ещё тот. Да что он, разве только со мной знаком? В своё время специально по Лиговке шастал да к барышням приставал. Его даже в участок за это забирали. Балабол он, хотя поёт – заслушаешься! – на удивление охотно рассказывала Мария, пока её излияния не пресёк жёсткий вопрос Гурского:

– Зачем же вы ему руку-то прострелили?

– Что?

Макар Александрович грозно молчал, многозначительно глядя в глаза собеседницы. Нет, ошибиться было невозможно – на какой-то миг эти красивые глаза дрогнули и заюлили от страха. Эх, чёрт, как жаль, что самого Николишина и след простыл! Устроить бы им очную ставку, ни один бы не устоял!

Однако, увы! Сегодня утром Макар Александрович имел приватный разговор с Винокуровым, который рассказал ему о вчерашнем происшествии в Пассаже. Гурский немедленно послал своих сотрудников на квартиру Николишина, но оказалось, что тот не ночевал дома. И хотя один из филёров на случай остался караулить хозяина, надежды на его скорую поимку было мало.

– Что-то вы опять не то говорите, господин следователь, с напряжённой интонацией в голосе заявила Мария. – И зачем вам понадобилось запугивать бедную девушку?

– А зачем бедной девушке потребовалось запугивать почтенного профессора? – резко сменил тему Гурский.

– Ах, вот вы теперь о чём...

– Кто надоумил вас подать в суд на Ивана Ильича Сечникова, а? Только не врите, что сами такое придумали!

– Не буду! – с непонятной весёлостью откликнулась Мальцева и, уловим вопросительный взгляд следователя, пояснила: – Да Сенька Николишин и надоумил!

– Зачем?

– Деньги были нужны! – даже удивилась собеседница. – А Сенька и говорит: «Ты с ним наедине оставалась? Оставалась. Кто-нибудь видел, чем вы занимались? Нет. Ну так наплети, будто он тебя гипнотизировал и раздевать пытался. Скандала испугается, хрыч старый, и сам тебе отступного предложит!»

– А Сеньке-то что за выгода?

– Как – что? Да если б дело выгорело, я бы нашла, чем его отблагодарить.

– Ага! Значит, налицо имеется преступный сговор с целью мошенничества?

– Ой, нет! – спохватилась Мария. – Что вы! Это же мы просто так, шутки ради. Да вы поймите, господин следователь, этот старичок учёный мне даже симпатичен, просто деньги тогда были нужны позарез... Да и не хотела я на него в суд... так просто, чтоб попугать...

Чем дольше продолжался допрос, тем более безучастным становилось лицо Гурского. Строго говоря, задерживать мадемуазель Мальцеву у него не было особых оснований, поскольку одних показаний Ольги Рогожиной для этого было явно недостаточно. Да, благодаря болтливости этой разбитной особы ему почти удалось выудить у неё признание в мошенничестве, однако при отсутствии сообщника Мальцева всегда сможет отпереться от своих словно ведь и отпускать её тоже было никак нельзя!

Пытаясь решить эту дилемму, Макар Александрович набрёл на совсем уже необычную мысль. Что, если пригласить Сечникова, попросить его вновь провести сеанс гипноза и уже в этом состоянии вновь задать Марии все интересующие его вопросы? Однако учёный сейчас председательствует на конгрессе, заседания которого возобновились сегодня утром.

Нелёгкие размышления следователя прервал резкий телефонный звонок. Знаком приказав Мальцевой замолчать, он снял трубку.

– Гурский слушает.

– Здравствуйте, Макар Александрович, это Кутайсов, – послышался взволнованный голос журналиста.

– Добрый день, Сергей Алексеевич.

– У меня для вас экстренное сообщение.

– Слушаю.

– Только что мне в редакцию позвонил неизвестный мужчина, который предъявил ультиматум. Или полиция немедленно освободит мадемуазель Мальцеву, или один из бомбистов, находящийся сейчас в Мраморном дворце, приведёт в действие адское устройство и взорвёт всех участников конгресса.

– Что-о-о?

– Мне повторить?

– Нет, – спохватился Гурский, – я всё понял. Однако каким образом?

– Что «каким образом»? Взорвёт дворец?

– Нет, чёрт подери, каким образом я должен освободить Мальцеву, чтоб этот чёртов бомбист узнал об этом и отказался от своего замысла?

Лишь задав этот вопрос, Макар Александрович с опозданием спохватился и, глянув на разом насторожившуюся женщину, погрозил ей пальцем.

– О, на этот счёт у звонившего разработан целый план, – продолжал журналист. – Вы только послушайте, что они придумали! Как только Мальцева будет отпущена, пересядет в подъехавшую карету и беспрепятственно скроется, мне позвонят снова и скажут пароль в виде условной фразы, которую должен будет произнести председатель конгресса. После этого находящийся в зале бомбист поймёт, что операция прошла успешно, и откажется от взрыва.

– Что и говорить, замысел блестящий...

– Кроме того, звонивший предупредил, что их товарищ готов на самопожертвование и бомба у него с собой, так что ни в коем случае нельзя устраивать обыск среди участников конгресса, поскольку он тут же приведёт её в действие.

– Вот дьяволы!