Текст книги "Орден Казановы"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

– В любом случае спасибо!

– За что?

– Вы явились удивительно вовремя, поскольку я бы не смог с ними совладать. А пистолетик, я так понимаю, вы у своего поклонника позаимствовали? – переходя на ироничный тон и разглядывая револьвер системы «смит-и-вессон», продолжал Винокуров. – Вот они, плоды современной эмансипации! Герой падает в обморок, а его невеста с оружием в руках отражает нападение злодеев.

– Издеваетесь над бедным Семёном, да? – засмеялась Ольга. – И как вам только не стыдно, Денис Васильевич!

– Как он там, кстати, очухался?

– А что вы собираетесь делать?

– Поставлю его на ноги, возьму за шкирку и доставлю к следователю, – самым серьёзным тоном пообещал Винокуров, решительными шагами направляясь в спальню.

Глава 27
НОЧНОЙ ШТУРМ

– Значит, вы не нашли его и не пристрелили? – взбеленился Морев, едва узнав от своих подручных о неудачном посещении особняка Рогожиных. – Что за болваны, право слово! Неужели в ваших бараньих мозгах отсутствует чувство опасности? Ведь если Семён будет разгуливать на свободе, то его в любой момент могут схватить, и тогда сюда немедленно явится полиция.

– А что было делать, Георгий Всеволодович? – пробубнил Дмитрий. – Эта его мамзель в нас даже пальнула!

Его напарник Иван выслушивал упрёки молча, зло раздувая впалые щёки и виновато покряхтывая.

– Самому-то не стыдно, что с девкой не смог справиться? – кинул ему Морев, на что тот виновато пожал плечами. – Короче, собирайтесь! Через час мы отсюда уходим.

– А с Богомиловым-то что?– глухо спросил Иван, внимательно взглянув на Морева.

Тот усмехнулся, кивнул на керосиновую лампу и воздел обе руки к потолку. Этот его жест оказался настолько красноречив, что вопросов больше не последовало.

Возможно, что ему бы всё удалось, если бы не счастливая догадка Кутайсова, случайная встреча журналиста и следователя с профессором Слонимом и, самое главное, наличие телефона на профессорской даче. Благодаря этому удачному стечению обстоятельств большой отряд полиции сумел прибыть на место и окружить дачу, прежде чем террористы успели её поджечь и покинуть.

Каким же неприятным сюрпризом стал для них спокойный голос Гурского, разнесённый жестяным рупором по давно уснувшим окрестностям:

– Сдавайтесь, господин Морев, вы и ваши сообщники окружены! Даю вам пять минут на размышление, после чего начинаю штурм. – Макар Александрович немного помешкал и жёстко добавил: – Если с заложником что-то случится, то за ваши проклятые жизни я, старший следователь Гурский, и гроша ломаного не дам!

В этот момент все трое террористов находились в самой просторной комнате первого этажа. Услышав призыв сдаваться, Дмитрий посерел от ужаса да и Иван заметно сник, а в его вопросительном взгляде, устремлённом на Морева, сквозила явная растерянность.

– И не думайте! – воскликнул тот. – Я вам не позволю! На каторгу захотели, чёртовы ублюдки? – после чего подбежал к окну, разбил стекло дулом револьвера и дважды, не целясь, выстрелил в ту сторону, откуда прозвучал голос следователя. – Мы подожжём дом, а пока они будут тушить пожар и спасать Богомилова, сумеем уйти через лес.

– Но ведь окружили нас! – взмолился Дмитрий. – Лучше уж каторга, чем полицейская пуля.

– Пустое говоришь! Я знаю, с какой стороны участка можно незаметно выбраться в лес, так что доверьтесь мне. Вот только биолога просто так оставлять нельзя да и немилосердно сжигать живую душу. Один из вас должен пойти и прикончить его, а я пока взберусь на второй этаж и прослежу, чтоб фараоны не лезли через забор. Ну, кто из вас пойдёт?

От этого вопроса Дмитрия всего перекосило. Одной рукой он прикрыл рот, словно бы сдерживая тошноту, а второй отчаянно замахал перед собой, отгоняя столь страшное предложение. Под требовательным взглядом Морева Иван несколько мгновений колебался, но затем неуверенно покачал головой и сдавленно пробормотал:

– Не могу... калека ведь безобидный...

– Чёрт с вами, слюнтяи! – резко выдохнул Морев. – Я сам всё сделаю. А вы подымайтесь наверх и открывайте стрельбу, не давая им лезть через забор или ломать калитку. Если они поймут, что мы не сдадимся, то начнут совещаться, как обойтись без лишних жертв, и нам удастся выиграть время. Ну же, вперёд! Как только наступит подходящая минута для отхода, я вас позову.

Иван кивнул и первым поднялся по лестнице. За ним, неуверенно оглядываясь на главаря, словно опасаясь подвоха, последовал Дмитрий. Морев выждал несколько минут, но как только сверху раздались первые выстрелы, начал действовать. Для начала он достал из потайного места над внутренним наличником окна большой ключ с причудливой бороздкой и отпер им старинный сундук, стоявший в глубине комнаты. Не без труда откинув тяжёлую, кованную железом крышку, он поспешно выкинул наружу лежавшее сверху старое барахло и извлёк со дна сундука аккуратно сложенный белый жандармский мундир, синие шаровары, фуражку и форменные сапоги.

Переодеваясь, Морев прислушивался к доносящимся сверху выстрелам и одобрительно улыбался. Городовые открыли ответный огонь из револьверов, и несколько пуль даже влетело в дом, но он отнёсся этому с хладнокровной пренебрежительностью. Облачившись в мундир, Морев спрятал свою одежду обратно в сундук и с грохотом захлопнул крышку. Потом глубоко вздохнул, словно ныряльщик перед затяжным погружением, миновал коридор и с силой толкнул незапертую дверь в комнату своего узника.

Не получив медицинской помощи после ранения в ногу – ему лишь наскоро перевязали рану, чтобы остановить кровь, – Богомилов был совсем плох. Рана загноилась, начался сильный жар, и он перестал узнавать окружающих. Вот и сейчас биолог слабо щурился на вошедшего блестящими от горячки глазами, в которых отсутствовало всякое осмысленное выражение, и блаженно улыбался.

– Извините, Филипп Игоревич, – негромко произнёс Морев, – мне, право, очень жаль, что приходится идти на крайние меры... – И, слегка поморщившись, выстрелил в лоб больному.

Затем, поспешно покинув комнату и прячась в простенках, дважды выстрелил в окна. Взгляд его упал на керосиновую лампу, оставленную на столе в большой комнате. Несколько мгновений он раздумывал, покачивая головой так, словно бы возражая собственным мыслям. Потом поднял револьвер, прицелился и выстрелил, разнеся стеклянный колпак вдребезги. Лампа с грохотом покатилась со стола, разливая вокруг себя керосин, который мгновенно вспыхнул от продолжавшего гореть фитиля и ярко осветил комнату.

А Морев уже бросился в дальний конец дома – туда, где находился чулан и царила полнейшая темнота. Легко ориентируясь и двигаясь кошачьими движениями, он прокрался к узкому, выходившему в торец окну, открыл его и выбрался наружу. Полная луна находилась с другой стороны дома, поэтому здесь на земле лежала густая чёрная тень.

Пригнувшись и вжав голову в плечи, Морев поспешно побежал к забору, отчётливо вдавливая кованые каблуки сапог во влажную почву. В том месте, где рядом с забором росла старая липа, он сунул револьвер в кобуру и принялся лихорадочно обшаривать доски ладонями. Поранив руку о торчащий гвоздь, Морев прикусил губу и полез в карман за носовым платком. Но обмотал им вовсе не палец, а сам гвоздь, после чего поднатужился и вытащил его из доски.

Всё это время со стороны дома раздавались одиночные револьверные выстрелы, звучавшие всё реже и реже. Зато в окнах первого этажа пламя уже полыхало вовсю.

– Ну, с Богом! – прошептал Морев, без малейшего скрипа отодвигая доску в сторону. Осторожно, стараясь не порвать мундир и не уронить фуражку, он протиснулся в щель. Оказавшись в лесу, по другую сторону забора, террорист аккуратно вернул доску на место и, присев за кустами, прислушался. Где-то поодаль, за деревьями, раздавались негромкие голоса и мелькали белые – такие же, как у него, – жандармские мундиры...

Спустя полчаса после начала стрельбы всё было кончено. Пожар вовремя удалось потушить, чему немало способствовал один из террористов – Иван. Его товарищ, увидев, что нижний этаж дома оказался в пламени, страшно запаниковал. Прекратив стрельбу, Дмитрий выбросил револьвер в окно и, размахивая руками, принялся звать на помощь полицию. Но, так и не дождавшись, пока городовые взломают запертую на амбарный замок калитку, свесился из окна и бросился вниз. И хотя высота была сравнительно небольшой – не более трёх метров, – прыжок оказался крайне неудачным. Дмитрий всем животом напоролся на малозаметный деревянный колышек, когда-то поддерживавший чахлый куст крыжовника, и скончался по дороге в больницу.

Иван же отважно кинулся по лестнице вниз и начал тушить пожар. К тому моменту, когда в дом ворвались жандармы, он уже вовсю боролся с огнём, поэтому даже не сразу дался им в руки, вырываясь и крича во всё горло:

– Здесь раненый, ему помогайте!

Увы, но Филиппу Игоревичу Богомилову никакие земные заботы уже помочь не могли... Увидев широко раскрытые глаза несчастного биолога, во лбу которого чернела дыра от револьверной пули, Макар Александрович едва удержался от того, чтобы лично не пристрелить попавшего ему в руки террориста. Сам же Ивам горячо уверял, что никогда в жизни не пошёл бы на такое злодейство, и замолчал лишь после того, как его основательно избили жандармы.

Когда следователю сообщили, что «главный злодей» бесследно исчез, Гурский сделался чернее тучи. Именно поэтому Макар Александрович и не внял словам вездесущего Кутайсова, который проник в дом вместе с полицией и первым сумел провести поверхностный обыск. На втором этаже доме журналисту удалось найти карту Бородинского уезда Можайской губернии, испещрённую странными пометками, расставленными на местах знаменитой битвы.

– Смотрите, Макар Александрович, похоже, этот бомбист опять что-то замышляет, пытался он заинтересовать следователя, отстав лишь после того, как получил классический совет: «Убираться ко всем чертям!»

А зря! Зная интуицию Кутайсова и его везение на счастливые догадки, Макар Александрович мог бы повнимательнее отнестись к словам журналиста.

Глава 28
ПОСЛЕДНИЙ ДИСПУТ

На последнем, заключительном заседании конгресса «Мозг – Разум – Душа» по предложению его председателя все присутствующие минутой молчания почтили память, как выразился Иван Ильич Сечников, «молодого и талантливого учёного, которому так и не суждено было донести до уважаемых участников конгресса свою многообещающую концепцию продления человеческой жизни».

– А знаете, Макар Александрович, – вполголоса обратился Винокуров к следователю, когда все опустились на свои места и заседание продолжилось, – господин Морев является для меня и моего семейства каким-то злым демоном.

– И не только для вашего семейства! – угрюмо заметил Гурский.

– Согласен, однако же у меня к нему особые счёты. Этот господин убил не только моего троюродного племянника, но, по всей видимости, и мою жену. Помните, во время нашей первой встречи я рассказывал вам об обстоятельствах её гибели?

– Разумеется, помню, – кивнул следователь. – Швейцарская полиция решила, что Ольга Владимировна по неосторожности сорвалась со скалы, хотя, по вашим собственным словам, незадолго до этого она стала свидетельницей ссоры двух российских политэмигрантов.

– Именно так.

– Но почему вы решили, что господин Морев к этому причастен?

– А потому, что три дня назад я снова встречался с Карамазовым, который перед своим отъездом решил сообщить мне некоторые подробности. Оказывается, первым из поссорившихся господ был нынешний вождь большевиков господин Ульянов, а вторым – Морев. Именно он-то и пытался в порыве гнева сбросить господина Ульянова в пропасть...

– И очень жаль, что ему этого не удалось, – машинально пробормотал следователь, а когда Денис Васильевич вскинул на него удивлённые глаза, нехотя пояснил: – Одним экстремистом стало бы меньше. Кстати, а почему вы до сих пор не рассказали мне о встрече с Карамазовым? Куда он направился, где сейчас находится и чем намеревается заняться?

– Сейчас он, вероятно, уже далеко... – И Винокуров пересказал тот памятный разговор, особо упомянув об удивительной духовной эволюции бывшего послушника оптинского старца Зосимы и нынешнего адепта «тайной доктрины» госпожи Блаватской – Алексея Фёдоровича Карамазова.

– Вы думаете, это всё искренне? – равнодушно поинтересовался Гурский.

– О да, уверен!

– Ну, дай-то Бог... Знаете, Денис Васильевич, но если буддизм действительно способен из бомбиста сделать мирного собирателя библиотек, то я готов завтра же направить Священному Синоду послание с предложением о новом крещении Руси!

– Почему крещении? Насколько я знаю, обряд посвящения в буддисты проходит несколько иначе.

– Это не важно. Главное в другом – для борьбы с чумой терроризма ж о средства хороши.

После этого замечания они замолчали и стали прислушиваться к выступлениям учёных. А на подиуме разыгрывался последний и, как обычно, жаркий спор между извечными оппонентами – профессорами Сечниковым и Ферингтоном.

– В своём недавнем интервью журналу «Логос», – с привычной запальчивостью говорил Иван Ильич, – мой уважаемый английский коллега вновь повторил своё утверждение о том, что тайна бессмертия таится в глубинах человеческого «Я». Именно поэтому изучение проблем физического продления жизни тела как носителя «Я» – чем, кстати, и занимался наш злодейски убитый коллега Богомилов! – должно идти рука об руку с исследованием человеческой психики. По мнению профессора Ферингтона, чем более развитым является самосознание, тем более совершенна обладающая им личность. И с этим можно было бы согласиться, если бы на вопрос о способах создания совершенной личности профессор Ферингтон не уклонился бы от ответа, заявив лишь, что такие способы существуют. Надеюсь, что я выражу общее мнение, если от имени всех учёных коллег попрошу его удовлетворить наше любопытство. – И Сечников сошёл с трибуны, уступив её англичанину.

После этого в зале воцарилась выжидательная тишина, которую после первых же слов доктора Ферингтона прервал всеобщий вздох разочарования.

– Увы, господа, – виновато улыбнулся англичанин. – В данный момент я не считаю возможным доводить до публичного сведения известные мне методы создания сверхличности за счёт минимизации сферы бессознательного и максимального развития чувства собственного «Я». Поверьте, коллеги... – Ферингтон был вынужден повысить голос, чтобы заглушить всё усиливающийся ропот недовольства. – Что у меня на это есть более чем веские основания. Однако, чтобы оправдать своё появление на этой трибуне, я предложил бы задаться несколько иным и, на мой взгляд, крайне актуальным вопросом, переводящим теоретические рассуждения в практическую плоскость. Вопрос этот таков: каким образом можно развивать рефлексию, то есть силу и глубину самоосознания человеческой личности? В том, что это крайне необходимо сделать, сомневаться не приходится – человек с высокоразвитой рефлексией, дорожащий собственным «Я», не станет террористом-смертником, не попадёт под власть тоталитарных сект да и вообще окажется неспособным на безумные поступки.

Доктору Ферингтону удалось добиться желаемого внимания – зал снова притих. Удовлетворённо улыбнувшись, англичанин понизил голос и продолжил:

– Первый из известных мне способов можно найти у современного испанского философа Ортеги-и-Гассета, утверждавшего, что наполнение одних и тех же идей разным образно-чувственным содержанием у людей разных эпох неизбежно должно сказаться как на их мышлении, так и на мировоззрении. Возьмём, например, понятие «Земля». Благодаря развитию средств воздухоплавания мы уже значительно расширили его горизонты, а представим себе, что когда-нибудь человечество сумеет добраться до Луны и уже оттуда взглянуть на нашу Землю! Разве вид собственного места обитания со стороны не изменит представления человечества о своём месте во Вселенной и не подвигнет его к саморефлексии?

Второй способ указал немецкий философ Фихте, когда предлагал своим слушателям. «Помыслите эту стену. А теперь помыслите себя, мыслящего эту стену». Иначе говоря, развивать рефлексию можно будет с помощью определённой системы умственных упражнений, заставляющих не просто думать над какой-то проблемой, но одновременно с этим контролировать и корректировать ход собственного мыслительного процесса.

И, наконец, третий способ я осмелюсь предложить от себя лично. Это – ирония, то есть умение критически взглянуть на себя со стороны. Именно ирония является едва ли не самым эффективным способом борьбы с любым окостенением разума, подавляющим свободное «Я» и порождающим фанатизм!

– А вы не задумывались над тем, что люди, больше всего на свете дорожащие собственным «Я», никогда не отважатся ни на какие решительные поступки, и развитие человечества постепенно зайдёт в тупик? – спросил Сечников.

– Напротив, – спокойно возразил Ферингтон, – просто люди станут рисковать жизнью не ради того, чтобы доказать, что их религиозные воззрения или какие-либо иные заблуждения являются наилучшими, а во имя по-настоящему важных вещей – вроде поиска истины и бессмертия!

– Можете упрекать меня в непатриотизме, – наклонясь к Денису Васильевичу, пробормотал Гурский, – но в данном споре я отнюдь не на стороне соотечественника. Хорошо бы познакомиться с господином Ферингтоном поближе.

– У науки нет границ и охраняющих их патриотов, – улыбнулся Винокуров. – Поэтому никаких упрёков вы от меня не дождётесь...

В этот момент диспут был прерван учёным секретарём конгресса – тощим и сутулым господином в очках, который вышел на авансцену и взволнованно заявил:

– Господа, господа, прошу минуту вашего внимания! В оргкомитет нашего конгресса из Стокгольма от Нобелевского комитета поступило экстренное телеграфное сообщение, которое мне поручили довести до вашего сведения. Оба наших уважаемых оппонента – и профессор Ферингтон, и профессор Сечников – выдвинуты на соискание данной премии за этот год в области физиологии и медицины. Поздравим же их, господа, и пожелаем обоим стать лауреатами!

Раздался гром аплодисментов, после чего в зале возникло настолько бурное возбуждение, грозившее перерасти во всеобщий хаос, что Ивану Ильичу Сечникову пришлось скомкать своё заключительное слово и как можно быстрее объявить конгресс закрытым.

Глава 29
ЖАЖДА МЕСТИ

– Нет, что ни говори, а хорошо приготовленная чечевичная похлёбка – это вкусная вещь, за которую не жаль и тридцати сребреников, – довольно заявил Кутайсов, отодвигая от себя тарелку и вытирая губы салфеткой.

– По-моему, вы что-то путаете, – усмехнулся Денис Васильевич. – Насколько мне известно, и то и другое служило платой: похлёбка – за право первородства, а сребреники – за предательство.

– Да? Ну, вам виднее. Я никогда не мог осилить Библию от начала до конца и до сих пор считаю её одной из самых скверно написанных и скверно отредактированных книг в истории мировой литературы. Видимо, это случилось потому, что у неё было слишком много авторов и редакторов...

В данный момент собеседники сидели в одном из лучших трактиров Гостиного двора. Встретились они совершенно случайно – Денис Васильевич прогуливался по Невскому, собираясь с духом перед поездкой к сёстрам Рогожиным, а журналист, как обычно, метался по городу в поисках интересной информации. Сам Кутайсов любил называть сей процесс «волка ноги кормят». Обрадовавшись Винокурову как интересному собеседнику, он затащил его обедать.

– Я тоже не силен и Библии, – признался Денис Васильевич, – хотя там имеется масса любопытного материала для осмысления с точки зрения психиатрии.

– А как вы относитесь к церкви? – спросил Кутайсов и, не дожидаясь ответа, заявил: – Что касается меня, то я настроен весьма антиклерикально. Но, согласитесь сами, дорогой Денис Васильевич, разве может быть иначе, если эти чёртовы церковники свирепствуют похлеще политической цензуры? Представляете, недавно затеяли скандал из-за вполне невинной фразы в одной из моих статей, которая звучала так: «Мир устроен совершенно фантастическим образом, а по сравнению с достижениями современной науки религиозные чудеса выглядят жалкими карточными фокусами». Ну и как можно работать в таких условиях?

– Тяжело нам приходится, сдержанно посочувствовал Винокуров, делая глоток вина, – особенно в православной стране с её рабскими традициями.

– Вот именно! Кстати, именно поэтому меня так заинтересовала теория профессора Ферингтона об абсолютно свободной личности, которая сама для себя является высшим авторитетом. Чертовски неприятно сознавать, что из многомиллионного населения земного шара таких личностей вряд ли наберётся столько, чтобы ими можно было заполнить весь Гостиный двор – от торговых залов до складских помещений. А что касается нашей славной империи, то для размещения подобных личностей вполне хватит и этого трактира.

– Тем более что один столик уже занят.

– Я рад, что вы меня понимаете.

– Кстати, вы собирались показать свою карикатуру, посвящённую закрытию конгресса.

– Конечно, покажу, – и Кутайсов немедленно полез в потрёпанный портфель, когда-то бывший предметом гордости своего владельца, о чём свидетельствовала потускневшая со временем монограмма.

Денис Васильевич с любопытством развернул свежий номер «Сатирикона» и тут же заулыбался. Нет, всё-таки этот журналист – молодец, и в остроумии ему не откажешь!

На карикатуре были изображены профессора Ферингтон и Сечников, которые с закрытыми от взаимного отвращения глазами сближали для поцелуя вытянутые в трубочку губы. И над обоими витал дух Альфреда Нобеля, осенявший их лавровым венком победителя.

– Замечательно, – похвалил Винокуров, продолжая улыбаться и возвращая «Сатирикон».

– Рад, что удалось вас позабавить, – серьёзно глядя на собеседника, заявил Кутайсов, небрежно кинув журнал на стол, – тем более что выглядите вы ужасно невесело.

Позвольте выразить вам своё сочувствие по поводу смерти господина Богомилова. Ведь он был вашим родственником, не так ли?

– Да, так.

– И не сочтите за труд передать мои соболезнования его вдове. – Журналист продолжал сохранять на своей подвижной физиономии серьёзную мину, но в тоне его голоса уже что-то неуловимо изменилось. – Впрочем, Елена Семёновна – настолько чудесная барышня, что во вдовах явно не заневестится.

Дениса Васильевича начинал коробить этот разговор, однако ему не хотелось злиться, поскольку злость отняла бы слишком много душевных сил, которые ему сегодня ещё очень пригодятся. Поэтому он просто молчал, продолжая задумчиво цедить из своего бокала замечательное грузинское «Киндзмараули». Но Кутайсов и не думал униматься.

– Молодые женщины, слишком рано ставшие вдовами, – продолжал разглагольствовать журналист, задумчиво поглядывая по сторонам словно бы в поисках знакомых посетителей, – не могут не ощущать острую потребность в том, кто сумел бы занять опустевшую половину супружеского ложа. И это легко объяснить – надкусив яблоко Евы, захочется съесть его целиком. Недаром же мой любимый автор – герцог Ларошфуко – однажды выдал замечательный афоризм: «На свете немало женщин, у которых не было ни одного любовника, но очень мало таких, у которых был только один». Вот я и подумал не приударить ли мне за этой чудесной молодой вдовушкой? – Договорив до конца, Кутайсов взглянул в лицо собеседники и мгновенно всё понял.

– Если вы не замолчите, то я сам вас приударю! – глухо произнёс Винокуров, стараясь не глядеть на журналиста.

– Эй, что это вы! – спохватился тот. – Ну, не сердитесь, Денис Васильевич, и простите меня грешного. Тем более что я не знаю всех ваших семейных тонкостей... Кстати, старшая из сестёр мне нравится гораздо больше... К тому же она не замужем. Как вы будете смотреть на то, что я попытаюсь отбить её у этого хлыста – как там его – Николишина? По-моему, у этого юного приказчика рано или поздно непременно вылупится один из тех дремучих купцов – «Эфта накось, выкуси, вот такую вот траекторию» – И журналист, сделав фигу, затейливо помахал ею в воздухе. – Вся жизнь которых проходит в мазании лакеев горчицей и разбивании ресторанных зеркал, так что приходится только удивляться: когда же они улучают время заниматься торговлей? Что скажете, если я попытаюсь спасти такую замечательную девушку, как Ольга Семёновна, от участи стать женою подобного персонажа?

– На это мне нечего возразить, – пожал плечами Винокуров. – Делайте, как хотите.

– А моим сватом перед ней выступите?

– В этом нет ни малейшей необходимости.

– Почему так?

– Ольга Семёновна – девушка на редкость самостоятельная и, по-моему, ни с чьим мнением не считается.

– Уж не феминистка ли, часом? – с притворным испугом поинтересовался Кутайсов, раскрыв свой портфель и принимаясь засовывать в него лежавший на столе журнал.

– Не знаю.

– Феминисток не надо, мне их и в редакции хватает... Между прочим, взгляните-ка вот на это. – И журналист показал Денису Васильевичу край одной из папок, коими был напичкан его портфель. – Знаете, что за вещь?

– Нет, разумеется.

– Тот самый роман господина Морева.

– В самом деле? А вам он зачем?

– Так в том-то и штука, что без надобности. Рецензию на него я давно написал – ещё перед небезызвестной вам засадой – и даже денежки за неё получил. А тут на днях заглянул к Субботину, так старик просто взмолился: «Возьми ты у меня этот чёртов роман, а то ещё его автор опять к нам пожалует и всех перестреляет!» Вот и таскаюсь с ним, но выкинуть не решаюсь. A его автор уж наверное, давно в Финляндии, как думаете?

– Возможно, – пожал плечами Винокуров.

В этот момент к их столику приблизился половой и, наклонившись к плечу Кутайсова, доверительным тоном сообщил, что его просят к телефону.

– Кому это я понадобился? – удивился журналист.

– Сказывали, что из издательства, господин Субботин собственной персоной.

– Вот так номер! А откуда старик узнал, что сегодня я обедаю именно здесь? – Кутайсов недоумённо посмотрел на Дениса Васильевича.

– Гораздо интереснее узнать, что случилось, – пожав плечами, заметил Винокуров. – А вдруг заходил тот самый автор?

– Верно! – И Кутайсов, с грохотом отодвинув стул, вскочил на ноги. – Только уж вы, Денис Васильевич, будьте любезны меня дождаться, а то ещё похитят, как и вашего племянника.

– Не беспокойтесь, я подожду.

Журналист убежал, а Винокуров задумчиво повернулся к окну, за которым после двухдневных дождей вновь возродилась чудесная петербургская осень – пожалуй, единственное время года, когда этот величественный город, построенный в столь малопригодном для комфортного обитания месте, целиком оправдывает своё прозвище «северная Венеция», становясь сравнимым по красоте с «южной»...

– Эй, сударь, – вывел его из задумчивости незнакомый голос, – это не ваш портфельчик увели?

– Что? – удивлённо оглянулся Денис Васильевич. – Что вы сейчас сказали?

– Я говорю, портфельчик, который рядом с вами стоял, прихватили, – словоохотливо пояснил какой-то невзрачный субъект, сидевший за соседним столиком. – Я ещё подумал – то ли знакомый ваш, то ли ещё что...

Действительно, портфеля Кутайсова на стуле не было. Денис Васильевич порывисто поднялся и глянул в сторону выхода. Не узнать этого человека, который десять дней назад держал его под дулом револьвера в особняке сестёр Рогожиных, а в данный момент уносил чужой портфель, было невозможно!

Винокуров порывисто бросился за ним, но, на свою беду, тут же наткнулся на полового, с грохотом уронившего пустой поднос. Когда он выскочил на улицу и оглянулся по сторонам, Морев был уже далеко и шёл быстрым шагом. Чтобы догнать его, Денис Васильевич побежал и – странное дело! – хотя Морев ни разу не обернулся, но явно пошёл быстрее. Какое-то время, с разной степенью проворства уворачиваясь от прохожих, они двигались по Невскому, быстро наливавшемуся тяжёлыми осенними сумерками. Затем Морев свернул в переулок, прошёл ещё с десяток метров и скрылся под аркой большого серого дома.

Разгорячившийся Денис Васильевич с разбегу влетел в ту же арку, но тут вдруг почувствовал, как сзади его бесцеремонно схватили за полу разлетевшегося на бегу пиджака. Возмущённый, он резко обернулся, занося кулак для удара, но увидел перед собой только запыхавшегося Кутайсова.

– Стойте! – воскликнул тот и шумно выдохнул. – Не сходите с ума, умоляю.

– Отпустите меня!

– Я всё видел, Денис Васильевич, – заговорил журналист, отпуская его пиджак и даже отряхивая, – и побежал за вами, чтобы остановить. Такие люди, как Морев, не ходят безоружными, поймите вы это! Да и как бы вы с ним справились? Он моложе вас и на полголовы выше!

Винокуров оглянулся на пустой двор и в ярости ударил кулаком правой руки о ладонь левой.

– Чёрт возьми! Завтра же куплю револьвер!

– Только обязательно научитесь с ним обращаться, – усмехнулся Кутайсов. – Ладно вам, успокойтесь. Я даже рад, что господин Морев избавил меня от проблемы, куда девать рукопись его романа...

– Что это вы такой взволнованный? – первым делом спросила Елена, когда час спустя Денис Васильевич появился на пороге её будуара. – Присаживайтесь и рассказывайте, прошу вас. Вы так выглядите, словно убили кого.

– Нет, не убил, хотя подобная мысль была, – буркнул Винокуров, тяжело опускаясь в кресло. – Только что я видел господина Морева и даже гнался за ним... – И он рассказал про случай в Гостином дворе.

– Вы хотели отомстить ему за бедного Филиппа?! – воскликнула молодая женщина, когда он закончил.

– А вам самой бы этого не хотелось?

– О да! – И тут карие глаза Елены озарились каким-то странным, доселе не виданным им чувством. – Но только не так, из обычного револьвера...

– Что вы имеете в виду? – удивился столь странному заявлению Денис Васильевич.

– Мне бы не хотелось, чтобы он погиб моментально, как Филипп: выстрел в лоб – и всё, – продолжала Елена, сверкая глазами. – Пусть лучше всю жизнь промучается на сибирской каторге, ежедневно и ежечасно вспоминая о том, как застрелил беззащитного человека...

Винокуров слушал всё это, широко раскрыв глаза. Однако как же мало он её знал! Впрочем, чему тут удивляться! Веком тургеневских барышень, зачитывавшихся сентиментальными романами, был век девятнадцатый, не провонявший выхлопными газами автомобилей, не пробуждённый пронзительными трелями телефонов, не сотрясаемый грохотом самолётных винтов. Современные молодые женщины мигают не романы, а уголовную хронику, в глубине души восторгаясь похождениями безжалостных и блестящих авантюристок вроде баронессы Ш., которая заставляла влюблённых в неё господ страховать свою жизнь на большие суммы, а потом с помощью новых возлюбленных, избавлялась от старых. И ведь как театрально она всё это делала! Приводила обезумевшего от страсти поклонника на могилу предыдущего и там торжественно клялась его именем: «Я стану вашей, как только вы оформите страховой полис!»