Текст книги "Орден Казановы"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Глава 17
ВИЗИТ К «СВЯТОМУ ЧЁРТУ»

После достопамятной встречи с Елизаветой Васильчиковой прошло уже несколько дней, в течение которых Денис Васильевич окончательно перестал что-либо понимать. Елена была грустна, но вела себя достаточно спокойно и ни о чём не расспрашивала мужа, которому, в свою очередь, не давало покоя воспоминание о голубовато-белом кашне, привязанном к фонарю кареты, на которой уехала фрейлина.

Откуда оно могло там взяться?

Тайком от жены Винокуров тщательно обыскал её гардероб, но ничего похожего не нашёл. Следовательно, это было то самое кашне, которое Елена неоднократно одевала и которое так замечательно гармонировало с её белой горностаевой шубкой. Но как было докопаться до истины, не испортив всего неумеренной в данной ситуации откровенностью?

Несколько раз Денис Васильевич пытался как-то разговорить жену, задавая ей настолько туманные вопросы, что и сам толком не понимал – каких ответов он от неё ждёт? Однако Елена неизменно уклонялась от любых объяснений или отговариваясь непониманием или предлагая перенести этот разговор «на потом», которое никак не наступало. В супружеской постели она неизменно притворялась спящей или нездоровой, так что все интимные отношения между ними сами собой прекратились.

Тогда Винокуров решил поговорить с Ольгой, однако и этот разговор не слишком получился, поскольку свояченицу одолевали собственные заботы, в результате которых она стала много времени проводить вне дома. Говорила она с ним рассеянно и неохотно и единственное, чего ему удалось добиться, так это брошенной сквозь зубы фразы:

«По-моему, Ленок подозревает тебя в измене!»

«Даю тебе слово, что этого не было!» – мгновенно вспыхнул Денис Васильевич, на что Ольга лишь равнодушно передёрнула плечами:

«Это ты ей говори».

Кстати, на прямой вопрос о бело-голубом кашне она повторно пожала плечами, заявив, что ей вполне хватает собственного гардероба, чтобы не одалживаться у сестры.

Устав терпеть тяжёлую атмосферу неопределённости и ожидания, Винокуров всерьёз начал подумывать над тем, не пойти ли ему на решительное объяснение с женой. Именно в период таких раздумий ему вновь позвонила фрейлина Васильчикова. Разговор получился очень коротким – Елизавета Николаевна попросила его о помощи и назначила свидание «на том же месте, у Казанского собора».

В назначенный день Денис Васильевич, с трудом подавив душевный трепет, вновь садился в изящную придворную карету. И, разумеется, что перед этим он непроизвольно бросил взгляд на левый фонарь, словно бы ожидая увидеть там знакомое кашне, всё это время не дававшее ему покоя.

– Спасибо, что пришли, едва поздоровавшись, произнесла мадемуазель Васильчикова. При первом же взгляде на её бледное, напряжённое лицо Винокуров невольно подумал о каком-то странном периоде в его жизни, когда ему приходится постоянно иметь дело с грустными, озабоченными или встревоженными молодыми дамами. И лишь когда он входил в аудиторию женских курсов, его охватывала атмосфера неизбывной весёлости и задорного кокетства!

– Я не мог не прийти, Елизавета Николаевна, – мягко заметил он, – вы меня позвали, а я обещал свою помощь. Что у вас случилось?

– Помните, я говорила вам о том, что моя тётка обратилась за помощью к Распутину?

– Конечно, помню.

– И он ей действительно помог… Во всяком случае, она мне так сказала.

– И что дальше?

– По словам тётки, Распутин написал для неё записку к барону Будбергу, в которой попросил его срочно решить её дело, однако в руки ей эту записку не отдал, потребовав, чтобы за ней приехала племянница, то есть я. Пожалуйста, Денис Васильевич, поедемте к нему вместе!

И Елизавета умоляюще взглянула на Винокурова.

Разумеется, ему ничего не оставалось делать, как утвердительно кивнуть, хотя от одной мысли о визите к «святому чёрту», про чьи гнусные похождения ходили легенды по всему Петербургу, Денису Васильевичу стало не по себе.

Жилище Распутина представляло собой настоящий вертеп, кутёж, не прекращался ни днём, ни ночью. Сквозь постоянно зашторенные окна на улицу доносился странный гул, в котором самым причудливым образом сливались застольные речи и молитвенные песнопения, гитарный перезвон и топот пляски, женский визг и пьяное мужское бормотание. У подъезда неизменно стояли дорогие автомобили, роскошные кареты и простые извозчичьи пролётки, причём за самыми богатыми посетителями лакеи обычно несли «дары Григорию Ефимовичу» – ящики с винами и корзины с деликатесами.

Казалось, что смысл жизни человека, избравшего своим ремеслом поучение жизни других и даже бравшегося управлять государственными делами, состоял в выпивке, закуске и ничем не сдерживаемом разврате. И это происходило именно в той стране, где святыми почитались иноки-аскеты, начиная от Сергия Радонежского и кончая Иоанном Кронштадским!

Кто только не побывал у Распутина со своими делами, предложениями и просьбами: министры и биржевые маклеры, адвокаты и купцы, княгини и проститутки, репортёры и авантюристы – и вот теперь этой участи не избежит и скромный профессор психиатрии.

Получив его согласие, обрадованная фрейлина немедленно отдала приказание своему кучеру, и карета двинулась на Английскую набережную. Сначала они оба напряжённо молчали, а затем Елизавета взглянула на своего спутника и с лукавой улыбкой попросила прощения.

– За что? – удивился Денис Васильевич, погруженный в самые неприятные предчувствия.

– За свою прошлую выходку. Ну вы же понимаете, что я имею в виду.

Винокуров вспомнил про столь взволновавший его эпизод, когда Елизавета чуть было не вынудила его поцеловать её ножку, и смущённо пожал плечами.

– Нет, в самом деле, – продолжала фрейлина, внимательно глядя на него, – даже не знаю, что мне тогда взбрело в голову. Наверное, я возомнила себя одной из роковых героинь Достоевского – например, Настасьей Филипповной или Грушенькой из «Братьев Карамазовых», вот и захотелось поиграть с вами в такие же игры.

– Не вижу в вашем поступке ничего дурного, – пробормотал Денис Васильевич, лишь бы что-то сказать Действительно, кому же ещё и играть с мужчинами, как не очаровательным девицам? И кому же ещё мужчины любого возраста охотно позволят ставить над собой самые сумасбродные эксперименты!

– В самом деле? – неожиданно обрадовалась Елизавета. – В таком случае, скажите, кого из героинь Достоевского я вам больше всего напоминаю?

Винокуров призадумался, но ему вдруг пришла в голову совершенно иная мысль. Когда он пребывал в счастливом возрасте своей юной спутницы, то лично присутствовал на похоронах великого писателя, которого в его последний путь провожал весь Петербург. Более того, именно там, в процессии, идущей по Невскому в сторону Александро-Невской лавры, ему и посчастливилось познакомиться со своей первой любовью – Надеждой Симоновой. И вот теперь, спустя тридцать два года, он пытается ухаживать за девушкой, которой в те времена не только не было на свете, но, скорее всего, её родители даже не были ещё знакомы!

– Что же вы молчите? – нетерпеливо поинтересовалась фрейлина. – Или вам не нравятся романы Фёдора Михайловича? А я так просто обожаю «Идиота».

– По-моему, весьма странный роман, – нехотя отвечал Денис Васильевич.

– Странный, вы сказали? Чем же это?

– Тем, что там есть невероятно гениальные сцены и при этом чудовищно много элементарной халтуры. Эпизод с Натальей Филипповной, бросающей в огонь полученные от Рогожина деньги, я считаю самой эффектной сценой всей русской литературы. А уж про абсолютно фантасмагоричный разговор Рогожина и Мышкина у её трупа, я вообще не говорю такое мог создать только болезненный гений Достоевского, и ничего подобного в мировой литературе просто нет. Но при этом вторая и третья части откровенно провальные действия там почти нет, если не считать пустяковых ширю и пустопорожних разговоров, зато много совершенно откровенной графоманщины, вроде многословных статей Ипполита и Келлера...

– Простите, но я вас не понимаю. Разве бывает гениальная халтура?

– Нет, разумеется, халтура не может быть гениальной, но любой гений способен опуститься до халтуры. Да взять того же Россини, который писал так торопливо, что порой ленился сочинять что-то новое и просто переносил целые куски из одних своих опер в другие. Я не могу слушать «Севильского цирюльника», поскольку там помимо прекрасных мелодий есть множество ужасно занудных речитативов, произносимых под жалкое треньканье одного-двух аккордов... Кажется, мы приехали.

Действительно, карета остановилась на набережной. Денис Васильевич помог своей спутнице выйти, после чего Елизавета, заметно волнуясь, взяла его под руку. Они вошли в дом и поднялись в квартиру Распутина.

Винокуров уже заранее бесился от мысли, что при том наплыве посетителей, о котором он был немало наслышан, им предстоит покорно и неизвестно сколь долго дожидаться аудиенции у этого вечно пьяного проходимца с нечёсаной бородой, сальными от постоянного приглаживания грязными руками космами и хитровато-безумными глазами. Однако он ошибся – никаких особо важных посетителей в тот день не было, поэтому их встретила лишь толпа домочадцев «святого чёрта», состоявшая главным образом из женщин в возрасте от двадцати до пятидесяти лет. Это был тот самый гарем истеричек самого разного социального происхождения, который яростно молился не столько самому «старцу», сколько его неистощимой похоти.

Стоило одной из этих женщин по имени Муня узнать о том, что пришла племянница Новосильцевой, как их тут же проводили к Распутину. Тот сидел за самоваром в большой просторной столовой. Угол комнаты занимал массивный буфет, на котором стоял бронзовый подсвечник со стеклянной лампой, а в центре высился огромный стол, беспорядочно заставленный корзинами с цветами, бутылками вина, банками с мармеладом и тарелками с жареной рыбой – последнюю Распутин просто обожал.

Компанию ему составляли три женщины и один немолодой и невзрачный мужчина средних лет и явно семите кой наружности – бывший огранщик бриллиантов Симанович, ныне числившийся в личных секретарях «старца». Несколько лет назад, во время русско-японской войны, он всего за год ухитрился сколотить себе немалое состояние, проделав это весьма нехитрым образом. Досконально изучив приёмы шулерской игры и набив целый чемодан игральными картами, Симанович приехал в Маньчжурию и прямо там, в районе боевых действий, организовал передвижной игорный дом для скучающих офицеров. В дальнейшем он тоже не брезговал тёмными делишками, так что если бы не личное покровительство «старца», публично называвшего его «лучшим из евреев», полиция бы уже давно выслала шулера и ювелира Симановича из Санкт-Петербурга. Два необразованных, но хитрых проходимца явно нашли друг друга.

Своим необычным поведением Распутин поразил Дениса Васильевича в первые же мгновения. Едва заметив Винокурова, он поспешно поставил чайное блюдце на стол и с громким криком: «Изыди, окаянный, и демона за собой оставь!» – размашисто перекрестил пришельца.

Денис Васильевич слишком хорошо помнил о знаменитом прорицании Распутина двухлетней давности – тогда, в Киеве, во время открытия памятника Александру II, «старец» стоял в толпе вдоль пути следования императорского кортежа, и когда мимо него проезжала пролётка со Столыпиным, впал в экстаз и принялся бормотать: «Смерть, смерть за Петром едет!» Спустя два дня глава правительства был убит.

Ну и как, зная всё но, было реагировать на дикий выкрик проклятого провидца? Винокуров поневоле дрогнул и, неуверенно поёжившись, осведомился:

Какого ещё демона?

– А вот Акулина тебе и покажет! немедленно отозвался «старец», толкая кулаком и бок сидевшую рядом дородную молодую женщину в голубом ситцевом платье с покорным выражением миловидного лица. Она послушно вскочила из-за стола, подбежала к Денису Васильевичу и, схватив его за руку, насильно повлекла за собой. Винокуров ещё успел оглянуться и ободряюще кивнуть испуганной Елизавете:

– Я сейчас...

Оказавшись в прихожей, Акулина повлекла его куда-то в дальний конец коридора, бормоча на ходу:

– К иконе приложишься, и демон сгинет! Раз старец сказал, значит, демон у тебя на плечах сидит.

Однако, оказавшись наедине с глупой бабой, Денис Васильевич быстро стряхнул минутное наваждение и забеспокоился об Елизавете.

– Оставь ты меня, чёрт бы тебя подрал, – брезгливо произнёс он, после чего с силой вырвал руку, отпихнул от себя Акулину и оглянулся. Из дверей столовой, которую он только что покинул, непрерывно галдя и хихикая, уже вываливались все участники чаепития.

Винокуров заподозрил неладное и устремился обратно, но это оказалось не так-то просто сделать! Все эти проклятые бабы своими пышными телесами загораживали ему проход, а еврей секретарь столь внушительным тоном заявил: «Нельзя тебе туда, господин хороший...» – что мгновенно привёл Дениса Васильевича в самое настоящее бешенство.

Кое-как прорвавшись сквозь эту отвратительную толпу, хватавшую его за руки и полы пиджака, он с силой рванул на себя дверь и... Оказавшись у опустевшего стола, Денис Васильевич не увидел Распутина, зато услышал жалобный вскрик Елизаветы и метнулся на звук её голоса.

За огромной, пропахшей табаком портьерой находился знаменитый кабинет старца, представлявший собой длинную узкую комнату с одним окном. У стены стояла железная кровать, покрытая пёстрым шёлковым покрывалом, а в изголовье высилась пирамида подушек – от самой маленькой до самой большой. Здесь же имелся умывальник, дамский туалетный столик с зеркалом и дамский же секретер с письменными принадлежностями, на котором постоянно лежал подарок императрицы – золотые часы с царским гербом на крышке. На стенах висели портреты царственной четы, картинки с сюжетами из Священного писания, а над самой кроватью – огромная, украшенная бело-красно-голубыми лентами фотография алтаря Исаакиевского собора.

Разумеется, у Дениса Васильевича не было времени рассматривать всё это нелепое убранство, поскольку на кровати уже происходило нечто непотребное. Первым, что поразило его в самое сердце, был вид красивых женских ног в белых чулках и шнурованных белых сапожках. Одна из этих ног была беззащитно откинута в сторону, вторая болталась на плече Распутина, который, что-то непрерывно бормоча, стягивал с себя бархатные штаны, обнажая тощую волосатую задницу.

Не помня себя от гнева, Винокуров схватил «старца» за шиворот и одним рывком свалил с кровати. В следующее мгновение разъярённый Распутин с такой силой пнул его сапогом, что Денис Васильевич отлетел в сторону, с грохотом опрокинув умывальник, и скорчился на полу, испытывая при этом адскую боль в паху. Однако он всё же попытался встать, когда увидел, как Распутин вновь принялся заваливать кусавшуюся и визжащую Елизавету обратно на кровать.

Спасение пришло неожиданно – в виде звучно насмешливого мужского голоса:

– Что, Ефимыч, опять безобразничаешь?

Да, как всякий пронырливый и оттого по-настоящему талантливый журналист, Сергей Кутайсов всегда умел вовремя оказаться на месте событий! Мгновенно оценив ситуацию, он первым делом оттащил «старца» от изрядно помятой и залитой слезами фрейлины, после чего, как мог, его успокоил, заставив выпить любимой мадеры. И лишь затем, когда Елизавета расправила платье, а Винокуров кое-как поднялся на ноги, журналист вернулся к ним обоим и тихо, но самым серьёзным тоном посоветовал:

– Уходите отсюда немедленно!

– Спасибо вам за...

– Оставьте, сейчас некогда. Эх, Денис Васильевич, в какую же скверную историю вы попали! Очень скверную!

– Всё равно, спасибо, – по-прежнему кривясь от боли, пробормотал тот. – Девушку помогите увести...

Когда Винокуров и Елизавета снова очутились в карете, то были настолько шокированы произошедшим, что далеко не сразу вспомнили о цели своего визита к Распутину.

– Перед тем как на меня наброситься, он сунул мне какую-то записку, – роясь в собственном декольте, потерянно пробормотала фрейлина. – Ах, вот она.

На замусоленном, не первой свежести листке бумаги корявым почерком «старца» было начертано следующее:

«Слушай барон я пришлю к тебе одну бабу бог знает чего она хочет но ты устрой чего говорит тогда всё будет хорошо иначе намну тебе бока и расскажу маме Грегорий».

Глава 18
ОЗОРНАЯ МИСТЕРИЯ

«... Старый граф совершенно искренне полагал, что я не только владею философским камнем, но и постоянно общаюсь с Духами Стихий, а потому могу перевернуть землю и составить счастье или несчастье всей Франции. Все эти дикие идеи внушала и заставляла принимать на веру его воспалённая фантазия, и разубедить его было невозможно. Человека, который столь неистово обманывается сам, просто невозможно обмануть другому – и в этом отношении моя совесть была чиста.

Особенно мне нравилось то, что за величайшего из ордена Розенкрейцеров и могущественнейшего из людей меня почитает столь высокородный вельможа, да к тому же отличавшийся изрядным богатством. Впрочем, к сему примешивалась и изрядная толика досады. С какой стати этот неимоверный глупец владеет таким богатством, и то время как человек с умом и душой вынужден постоянно прибегать к любым видам заработка, нередко ставя на карту своё честное имя, а то и жизнь? И почему богатство постоянно переходит или от одних глупцов другим или от глупцов к мошенникам, их обманывающим, но никогда от глупцов или мошенников – к умному и достойному человеку? Что за странная прихоть судьбы, вынуждающей благородство и талант рядиться в рубище, в то время как глупость и пошлость чванятся своими раззолоченными одеждами?

Я нагнал бы на читателя тоску, если бы вздумал подробно пересказывать очередную нашу беседу с графом, поэтому скажу только самую суть его просьбы ко мне. Как я уже упоминал ранее, его жена умерла много лет назад в молодом возрасте, а дочь самым таинственным образом была похищена вместе со своей кормилицей, когда малютке не исполнилось и трёх лет. И вот теперь старый граф решил любыми средствами разыскать пропавшую дочь, чтобы сделать её своей наследницей, с условием непременного продления их угасающего рода. Само по себе данное желание выглядело совершенно естественным, а бредовым было лишь средство его исполнения.

Твёрдо уверившись в могуществе моих духовных сил, граф умолял меня вызвать призрак его жены, чтобы непосредственно из её уст узнать о судьбе и местонахождении их «драгоценной малютки», которая, по моим подсчётам, уже должны была достичь изрядного возраста. Мне не составило ни малейшего труда внушить ему мысль о том, что для подобного сеанса нам потребуются драгоценности покойной графини: во-первых потому, что каждая вещь имеет свойство в определённые планетарные часы притягивать душу своего бывшего владельца, во-вторых, в качестве платы за то, что мы осмелимся потревожить дух в его вечной обители.

Более того, граф сразу же принёс и показал мне шкатулку, при виде содержимого которой у меня разгорелись глаза. Покойная графиня знала толк в драгоценностях и обладала отменным вкусом! Здесь были изумрудные серьги и ожерелье из семи аквамаринов, увенчанных изумрудом чистейшей воды, а цепочка была из двадцати сверкающих алмазов, в полтора карата каждый. Драгоценный перстень с карбункулом[28]28
  Красный гранат.


[Закрыть] стоил не менее миллиона, и сколько же там было не столь ценных колец с сапфирами, хризолитами, топазами и опалами!

Правда, старик тут же не преминул поинтересоваться: каким именно образом все эти сокровища перейдут во владения духа, который по определению бесплотен, на что я отвечал, что сии сокровища мы принесём в жертву Селене и бессмертному Оромазису, царю саламандр, а уж они передадут их но назначению. Иначе говоря, в назначенную мной лунную ночь мы кинем шкатулку в море, сопроводив сей обряд надлежащими заклинаниями. Старый вельможа был несколько скуповат, однако желание увидать дух своей жены и узнать о судьбе дочери, сделало его щедрым.

Поскольку мне нужна была сообщница, то сразу от графа я направился ужинать к Марколине, в которую с каждым днём всё больше влюблялся. Девица сия была исполнена любострастия и обходительности, а врождённый темперамент делал её поистине ненасытной как в постели, так и за столом она ела, как я, а пила ещё больше.

Марколина с большой охотой выслушала мой план, немедленно согласившись исполнить роль духа покойной графини, особенно когда услышала о заветной шкатулке с фамильными драгоценностями.

– Но что я должна буду говорить?

– Ничего, любовь моя, ровным счётом ничего.

– Как так?

– Настоящие духи не могут владеть человеческой речью, ибо лишены соответствующих природных приспособлений вроде твоих чудных губ, которые я так люблю целовать, или твоего изумительного язычка, способного доводить меня до исступления и возносить на небеса не хуже ангельских крыльев.

– Но как же тогда граф узнает о судьбе своей дочери? Ты ему скажешь?

– О нет, здесь мы поступим самым простым образом, – отвечал я, беря лист белой бумаги и исписывая его римскими квасцами. – Ты просто подойдёшь к столу, на котором уже будет лежать сей лист и тихонько подуешь на него. А потом так же медленно, как и вошла, удалишься. При этом не забывай мелко переступать ногами, чтобы не колыхать подол и создавать ощущение, будто ты плывёшь во тьме и дыму.

– Какой же ты остроумный! – вскричала прелестница, бросаясь мне на шею.

Мы немедленно встали из-за стола и отправились в постель, где предались сладострастию с каким усердием и неистовством, что позабыли про всякую осторожность. Уж восемь лет, как я не наслаждался венецианскими любовными сумасбродствами, а Марколина в этом отношении была само совершенство, поражая меня всё новыми затеями. Я даже начал всерьёз опасаться, что после подобной ночи та, которой надлежало сыграть роль духа матери, действительно ею станет.

На другой день я одел её с головы до ног для предстоящего сеанса перепой мощения. Мы купили белое платье, белые чулки и белые мягкие туфли без каблуков, позволившие передвигаться абсолютно бесшумно, а также длинную, полупрозрачную серебристо-серую шаль. Накрывшись этой шалью с головой, моя чудесница действительно стала походить на привидение, о чём я не замедлил ей сообщить.

Оставив Марколину, я отправился к старому графу. Тот в нетерпении поджидал меня с вопросом, на который благодаря римским квасцам уже был готов ответ.

– Любезный друг, – спросил он, но как же мы узнаем о судьбе моей дочери, если призраки, по вашим собственным словам, не могут отвечать устно?

– Зато у них есть много других, порой даже неведомых нам способов общаться как между собой, так и с людьми, – успокоил я. – Однако же нам надо немедленно написать письмо на Луну, чтобы дух графини заранее знал, о чём мы его спросим, и приготовился к ответу.

Старик воспринял мои слова с достойным сожаления восхищением и лишь неуверенно поинтересовался: каким же путём письмо будет передано адресату? «Ибо вряд ли на земле можно найти почтового голубя, способного преодолеть столь огромное расстояние», – добавил он.

Я заверил, что никакой голубь не понадобится, ибо мы вложим наше письмо в шкатулку с драгоценностями графини и сегодня же ночью кинем её в море, чтобы дух успел получить наше послание вовремя. В час Луны мы вышли на берег и, обратившись с приличествующей молитвой к Селене, швырнули шкатулку в пучину – к величайшей радости старого графа, но ещё большей моей, ибо в преданной морю шкатулке покоились самые дешёвые стеклянные побрякушки, которые я ещё днём приобрёл у знакомого ювелира, заплатив за них не более десяти цехинов. Настоящие же драгоценности в тот момент таились у меня за пазухой, надёжно укрытые от нескромных глаз.

На следующий день всё было готово к сеансу. Около полуночи мы графом заняли свои места в гостиной и погасили все свечи, оставив лишь треножник с жаровней, в угли которого я подмешал некие ароматические вещества, в изобилии доставляемые венецианскими купцами с Востока. Сии травы имели драгоценное свойство погружать, человека в странное состояние полусна-полубодрствования и, что как нельзя лучше соответствовало свиданию с духами.

Ровно за минуту до того, как часы пробили полночь, я негромко, но отчётливо произнёс нужное заклинание. Марколина в образе духа не заставила себя долго ждать, неслышно появившись из потаённой комнаты, куда я заранее провёл её под видом мальчика-рассыльного и где она должна была переодеться в наряд, приличествующий жителю потустороннего мира.

Когда сей бледный призрак, неслышно колыхая царивший в комнате дымок, приблизился к столу, впечатление оказалось настолько сильным, что даже у меня мурашки пробежали по коже. Что касается графа, то он вдруг задышал так тяжело, что я начал всерьёз опасаться, как бы старик не упал в обморок или бы с ним не случилось чего похуже, что могло бы сорвать достойный финал сей озорной мистерии.

К счастью, его сердце выдержало, а Марколина поступила в полном соответствии с полученной от меня инструкцией. Приблизившись к стоявшему посреди гостиной столу, мой милый призрак взял лист бумаги и подул на него, после чего так же медленно и бесшумно исчез. Когда граф пришёл в себя, он робким голосом поинтересовался, всё ли окончено и нельзя ли зажечь свет. Получив утвердительный ответ, он немедленно позвал слугу свечами. Кстати сказать, я ждал от него вопроса о том, правда ли, что сей призрак была именно его жена, но степень потрясения оказалась столь велика, что даже этот очевидный вопрос не пришёл ему на ум.

Как только в комнате стало светло, граф жадно метнулся к столу и дрожащими руками схватил оставленное призраком послание с того света.

– Но здесь ничего нет! – жалобно заявил он, показывая мне этот листок.

– А чему вы удивляетесь, – отвечал я, – ведь духи не пишут гусиными перьями, макая их в чернила. Но погодите расстраиваться, давайте-ка лучше посмотрим, что получится, если мы окропим его святой водой.

Достав из кармана пузырёк с самой обыкновенной водой, я старательно сворачиваю бумагу, бормоча при этом под нос какие-то заклинания, а затем показываю лист графу. Начертанные мною печатными буквами письмена проявились вполне отчётливо, так что он самолично смог прочитать следующий ответ духа графини: «Тайну судьбы нашей дочери я открою только в присутствии его величества короля».

Дальнейшие действия моего подопечного изумили даже меня самого.

– Боже! – громко простонал старый граф. – А ведь я всегда подозревал, что она мне изменяла, – после чего наконец-то лишился чувств.

Пришлось срочно созывать слуг и посылать за доктором. Мне стало искренне жаль старого чудака, и я даже пожалел о своей жестокой шутке, ведь ответ духа графини мог быть и более милосердным. Например, я мог бы услать его дочь на другой конец света, куда не добирался даже Марко Поло! Зато Марколина, которую я, воспользовавшись в всеобщей суматохой, незаметно вывел из дворца и посадил в фиакр, по дороге домой веселилась от души.

– Поделом этому старому остолопу, – говорила она, жадно разглядывая ожерелье из аквамаринов, – неужели он всерьёз мог рассчитывать на верность девушки, которая была моложе его почти на четверть века!

– Вообще-то графиня настолько славилась своей добропорядочностью, что молва не приписала ей ни одного любовника, сухо отвечал я. Мне сделался неприятен этот разговор, поскольку я вдруг на мгновение представил себя в таком же возрасте, что и граф. И что же тогда – покорно смиряться с изменами молодых возлюбленных или всё же пытаться подействовать своей участи? Сейчас, когда я пишу эти строки, мне осталось всего два года до возраста графа, но я уже успел сполна изведать горечь ответа на тот давний вопрос.

Чтобы сменить тему, я взял ожерелье из рук Марколины и сказал:

– При первом же удобном случае я продам его, мои милая, и верну тебе деньги.

– Сколько оно может стоить?

– Не менее тысячи цехинов. Так что можешь радоваться – ты вернёшься в Венецию обладательницей пяти тысяч дукатов звонкой монетой, там сыщешь себе мужа и будешь поживать с ним в своё удовольствие.

– Я отдам тебе все эти пять тысяч, только возьми меня с собой, милый друг! Я буду любить тебя сильней жизни, холить, как родное дитя, и никогда не стану ревновать.

– Мы поговорим об этом позднее, хорошая моя, а сейчас нам следует основательно подкрепиться и отправиться в постель, ибо увидев тебя сегодня в роли призрака, я неистово возжелал твоё земное обличие...

Георгий Всеволодович Морев, он же Григории Васильевич Муравский, отложил перо в сторону и усмехнулся. Сочинением исторических романов он баловался уже давно, а в прошлом году даже издал книгу в духе Фенимора Купера под названием «Приключения на берегах реки Делавар». Остроумная мысль воспользоваться образом великого итальянского соблазнителя, как для своих политических целей, так и в качестве персонажа, возникла у него совершенно случайно.

Сначала ему попалась на глаза статья журналиста Кутайсова об истории с драгоценной брошью, подаренной Казанове Екатериной Великой, затем он увидел у великого князя свежее французское издание мемуаров великого авантюриста, причём Александр Михайлович восторжен но отозвался об этой книге. Тогда же, одновременно с идеей о проведении спиритического сеанса для вызова духа Казановы, Морену пришла мысль засесть за новый роман.

В конце концов, кто же, как не этот удивительный итальянец, сначала сочинивший свою жизнь въяве, а потом блестяще изложивший её на бумаге, мог послужить ему достойным подражании примером! Впрочем, на сегодняшний день на данном поприще у него имелся и достойный презрении конкурент. Эсер Савинков тоже пытался превратить жизнь в авантюрный роман, беря за основы собственных графоманских сочинений эпизоды из истории руководимой им организации боевиков.

Однако главным своим конкурентом Морев считал отнюдь не тщеславного террориста, а малограмотного Распутина, который и не думал сочинять никаких романов. И его зависть к успехам «старца» была очень похожа на ту, которую испытывает начинающий автор, считающий себя гением, к тем авторам, чьи имена уже на слуху у публики. Кстати, подобная зависть замечательно изображена у Чехова в сто «Чайке», это зависть Треплева к Тригорину. Однако если жалкий неврастеник Треплев предпочёл убить себя, а не соперника, то Георгий Всеволодович имел на этот счёт совершенно иные планы.