Текст книги "Орден Казановы"

Автор книги: Олег Суворов

Глава 2
ПОСЛЕ БАЛА

История близкого знакомства Макара Александровича Гурского с великим князем Александром Михайловичем брала своё начало в другой, весьма загадочной истории, связанной с похищением научного архива лауреата Нобелевской премии по биологии и медицине, профи сора Чарлза Ферингтона. В прошлом, 1912 году, Макар Александрович познакомился с профессором на проходившем тогда в Петербурге конгрессе «Мозг – Разум – Душа», и они с англичанином так понравились друг другу, что тот пригласил следователя к себе в Лондон. В конце того же года Гурский оказался в британской столице, и во время ужина у Ферингтона профессор рассказал ему о загадочном похищении своего архива, в котором содержались результаты его исследований по созданию методов манипуляции сознанием, радикально меняющих человеческую личность.

Макар Александрович обещал заняться поисками пропавшею архива, тем более что, судя по описанию свидетелей, вероятным похитителем моё оказаться один из видных российских террористов но имени Георгий Всеволодович Морев, незадолго до этого совершивший злодейское убийство на Крестовском острове[15]15
  См. роман «Пропавшее наследство».


[Закрыть] и потому объявленный во всероссийский розыск.

Разумеется, что подобное обещание было скорее данью вежливости, чем реальным намерением, поскольку у старшего следователя петербургской сыскной полиции и без того хватало дел. Однако Гурскому неожиданно повезло: через какое-то время ему попалась в руки статья его молодого приятеля – талантливого журналиста Сергея Кутайсова. В ней рассказывалось об одном из тех многочисленных шарлатанов, которые выдавали себя за людей со сверхъестественными способностями, и говорилось буквально следующее:

«Каждый день, каждый номер газет пестрит объявлениями о предсказателях судьбы, о людях, которые вам доложат не только ваше прошлое и настоящее, но и будущее. Укажут, как надо разбогатеть, как устроить свои сердечные дела, излечиться от неизлечимых болезней, укажут вам все блага жизни, вплоть до возможности попадания в Царствие Небесное. Кто же они, эти современные пророки и благодетели? Профессор чёрной и белой магии и оккультизма г-н Щеглов, который громко публикует о своей плодотворной деятельности, называя себя “любимым учеником” лауреата Нобелевской премии профессора Ферингтона, якобы использующим его методы! Однако каков же научный багаж этого профессора? Оказывается, до того, как заняться оккультизмом, он был старшим дворником в одном из домов по Петербургской стороне. Неудивительно, что г-н маг предсказывает судьбу по отпотевшим слезам на водосточной трубе!»[16]16
  Всё это – немного изменённая цитата из «Петербургской газетки» 1916-го года.


[Закрыть]

Не на шутку заинтересовавшись бывшим дворником, выдающим себя за ученика нобелевского лауреата, Макар Александрович провёл небольшое расследование, в результате которого выяснились удивительнейшие вещи – «профессор» Щеглов пользовался такой популярностью, что среди его клиентов имелось немало представителей высшего петербургского общества! Впрочем, когда при дворе царил развратный и вечно пьяный сибирский мужик, чему было ещё удивляться? Известная пословица весьма точно указывает, с какого места начинается гниение рыбы, намекая, что и не только её...

Воспользовавшись жалобой одной старой княгини, которую Щеглов брался вылечить от падучей, а, в итоге, едва не свёл в могилу, Макар Александрович арестовал этого псевдомага и провёл обыск на его роскошной квартире. Велико же было изумление старого следователя, когда ему удалось найти пропавший архив Ферингтона! Сам Щеглов, представлявший собою невысокого, пронырливого мужичка с некрасивой морщинистой физиономией и невероятно плутоватыми глазами, объяснил происхождение архива следующим образом – к нему якобы обратился некий таинственный господин, только что вернувшийся из-за границы и срочно нуждавшийся в деньгах. Он предложил Щеглову купить у него «магический способ воздействия на человеческое сознание, благодаря которому пациент оказывался в полной зависимости от своего врачевателя». Прельстившись подобной рекламой, бывший дворник приобрёл архив за весьма приличную сумму, не смутившись даже тем обстоятельством, что изложение «магического способа воздействия» было дано на английском языке. Более того, он тут же нанял переводчика, однако, по его собственному признанию, сделанному в кабинете следователя, «так-таки ни хрена и не уразумел!». Зато благодаря подробному описанию таинственного продавца архива (который, разумеется, был немедленно отослан его владельцу в Лондон), Макар Александрович сделал для себя важнейший вывод – убийца и террорист Морев снова находится в Петербурге.

А дальше начались удивительные вещи! Пока Гурский размышлял над тем, по какой статье «Уложения о наказаниях» можно привлечь к суду этого типичного прохиндея с малороссийским акцентом, ему позвонили от имени великого князя Александра Михайловича и пригласили во дворец. Макар Александрович, естественно, явился по приглашению и имел длительную беседу с одним из виднейших членов императорской фамилии, оставившую у него двойственное впечатление. С одной стороны, родной дядя царя представлял собой очень образованного, обаятельного и остроумного человека, беседовать с которым было одно удовольствие; с другой стороны, – в его речах встречались весьма странные пассажи о «внушаемых ему свыше идеях» вроде той, что «Россия избавится от всех бед исключительно оккультным путём».

Сам Гурский, всю свою жизнь боровшийся с преступностью при помощи формальной логики и револьвера, видел спасение России совсем в другом, однако спорить не стал. Более того, он согласился отпустить Щеглова и не подвергать его дальнейшим преследованиям. Благодаря этой любезности, они расстались, очарованные друг другом, и с тех пор между ними завязались дружеские отношения, доказательством чему явился пригласительный билет на придворный бал, посланный великим князем старому следователю. Как известно, Макар Александрович передал этот билет своему другу Винокурову, хотя и не совсем по той причине, которую тот себе возомнил.

Добившись своей безупречной, более чем тридцатилетней службой в полиции славы одного из лучших сыщиков Российской империи, Гурский отнюдь не горел желанием выступать членом «паноптикума» для царской фамилии Романовых, пусть даже в столь знаменательным для неё год!

– Ну и как вам прошедший бал? – поинтересовался он, когда в его кабинете появился Денис Васильевич Винокуров.

– Великолепно, – задумчиво ответил тот, пожимая руку следователю и опускаясь в предложенное кресло. – Хотя и не могу отнести себя к любителям подобных мероприятий.

– А как здоровье очаровательной Елены Семёновны?

– Спасибо, она уже поправляется.

– Тогда что случилось и почему вы, дорогой друг, так странно выглядите?

Денис Васильевич быстро взглянул на следователя. Всю дорогу к нему он мучительно размышлял над тем, стоит ли рассказывать про загадочный эпизод с фрейлиной? Поскольку она искала знакомства именно с Гурским, то Макару Александровичу следовало бы об этом знать. Однако делиться с ним этой тайной прямо сейчас – значит, лишиться чего-то такого, неуловимого и трепетного, что заставляло его с волнением подходить к телефону или вскрывать приходившие письма.

– Моя золовка – Ольга Семёновна – потеряла драгоценную брошь, – со вздохом заявил он, – причём это не просто драгоценность, а историческая реликвия. В семье Рогожиных её даже называют орденом Казановы.

– А почему, позвольте полюбопытствовать?

– В пятидесятых годах восемнадцатого века этот знаменитый итальянец какое-то время жил в России и неоднократно встречался с Екатериной Великой. Эту брошь императрица подарила ему в качестве гонорара за водевиль, сочинённый им для её придворного театра. Правда, вскоре драгоценность была украдена при загадочных обстоятельствах, а потому осталась в России и какими-то неисповедимыми путями оказалась у одного из прадедов моей жены. Кстати, сам Казанова упоминает эту брошь в своих мемуарах, так что это не просто легенда.

– Всё это весьма любопытно, – кивнул Гурский, – однако где была потеряна данная вещица – прямо на балу?

– Не знаю, – пожал пленами Денис Васильевич, – Ольга Семёновна в тот вечер пребывала в столь возбуждённом актинии, что не заметила момента её пропажи. Она могла потерять её во дворце, в карете – да где угодно!

– Ага! И чего же вы от меня хотите? Чтобы я нашёл вашу семейную реликвию, даже не зная места её исчезновения?

Денис Васильевич почувствовал иронию, поэтому с улыбкой взглянул на Гурского и слегка пожал плечами.

– Ну, дорогой Макар Александрович, вы хоть через меня пообещайте моим дамам, что попытаетесь её найти.

– Чтобы обещать это, нужно быть шарлатаном, – сухо ответил следователь, – чтобы исполнить – волшебником.

Глава 3
«МОЯ ВСТРЕЧА С ИМПЕРАТРИЦЕЙ»
(ИЗ МЕМУАРОВ ДЖАКОМО КАЗАНОВЫ «ИСТОРИЯ МОЕЙ ЖИЗНИ»)

«Я надумал покинуть Россию с наступлением осени, однако все знакомые наперебой уверяли меня, что я не вправе отправляться в путь, не переговорив хотя бы раз с императрицею. Чтобы уловить счастливый случай, меня надоумили гулять спозаранку в Летнем саду, куда она частенько хаживала.

Прогуливаясь по аллее, я осматривал обрамлявшие её статуи, пресквернейшим образом сделанные из дурного камня, однако донельзя забавные благодаря выбитым внизу надписям. Так, длиннобородый старик назывался Сапфо, а старуха с отвисшей грудью – Авиценна. Тут увидал я в середине аллеи приближающуюся ко мне государыню, впереди которой шёл граф Григорий Орлов, а позади две дамы. Я вдвинулся в живую изгородь, чтобы пропустить всю процессию, однако, поравнявшись со мной, императрица, милостиво улыбаясь, спросила, понравились ли мне её садовые статуи. Пойдя следом, мне пришлось отвечать, что поставили их тут, вероятно, то ли для того, чтобы одурачивать глупцов, то ли для того, чтобы смешить тех, кто немного знает историю.

– Смею надеяться, что всё прочее, вами у нас увиденное, не показалось вам столь смехотворным, – заявила государыня. Росту она была невысокого, но прекрасно сложена и обладала поистине царской осанкой, хотя и не царским высокомерием. Кроме того, своим умом, лаской и обходительностью она умела очаровывать всех, кто имел счастье с ней знаться. – Расскажите же мне о том, что стало для вас примечательным в моей стране?

Я погрешил бы против истины и вежества, если бы не принялся с жаром доказывать, что в России смешного ничтожно мало по сравнению с тем, что восхищения достойно. Но немного погодя, завоевав её милостивое расположение, я рискнул упомянуть и то, что мне не слишком понравилось.

– В России уважительно относятся только к тем, кого нарочно пригласили, – сказал я, – зато тех, кто прибыл по своей охоте, ни в грош не ставят. Возможно, вы и правы, хотя иностранцам это кажется обидным. Кроме того, я обратил внимание, что образованные русские знают, читают и славят одного только Вольтера и, прочтя всё сочинённое им, полагают, что стали столь же учёными, как их апостол. Я же, напротив, убеждал их, что надо читать книги, из коих сам Вольтер черпал премудрость, и мёда, возможно, они узнают больше него. «Не приведи Господь, – сказал мне в Риме один мудрец, – оспаривать человека, который прочёл только одну книгу». И это тем более верно, что даже великие допускают непростительные промахи, примером чему является Жан Жак Руссо, заявивший, что русский язык есть испорченный греческий.

– А что вы скажете о русских нравах? – поинтересовалась государыня.

– О, россияне очень гостеприимны. В их душах нет такой скверны, которая бы понуждала заявлять нежданным гостям: «Мы уже пообедали, а вы припозднились». Зато в большинстве своём они суеверней всех других христиан. Между обеими сектами – я имею в виду Римскую и Греческую церковь, – имеются целые нагромождения лжи и лицемерия, а различия совершенно пустые. Так, мы в Римской церкви крестимся слева направо потому, что произносим spiritus sancti[17]17
  Дух святой – лат.


[Закрыть] а вы, полагая, что нельзя произнести имя Божье, не предварив его хвалебным эпитетом, говорите «агиос пнеума»[18]18
  Святой дух – греч.


[Закрыть] и креститесь в обратном порядке. Палку у вас настолько почитают, что верят, будто она способна творить чудеса, а без битья ни слуга не будет вам служить, ни жена любить. Простота нравов позволяет всем вместе мыться в бане, однако та же простота порой проявляется в откровенном зверстве. Мне, например, очень запомнился такой случай: на Крещенье детей крестили прямо в Неве, окуная их в прорубь. Случилось в тот день, что поп, совершавший обряд, выпустил ребёнка из рук и тот мгновенно ушёл под воду. И что же последовало дальше? «Давайте другого», – совершенно невозмутимо сказал он, в то время как мать и отец выражали свою радость по поводу того, что их младенец немедленно отправится в рай, и только что не благодарили священника, равнодушно утопившего их дитя. Чего же стесняться вида обнажённого тела, коли так равнодушен к его жизни!

От себя замечу – уже тогда я знал, что сама государыня этим равнодушием не отличалась и даже приказала учредить приюты для незаконнорождённых детей, которых, в противном случае, ждала жестокая смерть. Видимо, поэтому моё последнее замечание пришлось ей по вкусу и, ободрённый её ласковым вниманием, я решился заметить следующее:

– Не было бы деянием, достойным Вашего Величества, принять григорианский календарь? Даже протестанты уже с тем примирились, и при таком всеобщем согласии Европа дивится, что старый стиль ещё существует в стране, где государь есть явный глава Церкви и имеется Академии наук. Многие полагают, Ваше Величество, что бессмертный Пётр, повелевший считать год с первого января, повелел бы заодно отменить и старый стиль, если б не счёл необходимым сообразовываться с англичанами, способствовавшими процветанию торговли в вашей обширной империи. Однако Англия четырнадцать лет назад отбросила одиннадцать последних дней февраля и выгадала на том несколько миллионов.

– Но на всех письмах, – возразила мне императрица, – что отправляем в чужие страны, и на всех законах, могущих для истории интерес представлять, мы, подписываясь, ставим две даты одну под другой, и все знают, что та, что на одиннадцать дней больше, по новому стилю даётся.

– Однако что касается Рождества...

– Только в этом Рим и прав, ибо мы, вы верно хотите сказать, не празднуем его в дни зимнего солнцеворота, как должно. Позвольте вам заметить, что это сущая безделица. Лучше допустить сию небольшую оплошность, чем нанести подданным моим великую обиду, убавив на одиннадцать дней календарь и этим лишив дней рождения или именин два или три миллиона душ. В голос, конечно, никто сетовать не будет, сие здесь не в чести, но на ухо друг другу станут твердить, что я в Бога не верую и по своему неслыханному тиранству убавила всем жизнь на одиннадцать дней. Столь глупая, смехотворная хула отнюдь меня не рассмешит, ибо у меня найдутся и более приятные поводы для веселья.

– И всё-таки смею заметить, что такие оплошности могут служить основой как для серьёзных затруднений, так и для самых водевильных недоразумений.

– Так воспользуйтесь этим, любезный господин Казанова, и сочините подобный водевиль для моего придворного театра. Нам так не хватает хороших пьес, что порой мне приходится самой браться за перо.

– Вы, Ваше Величество, действительно хотите, чтобы я написал для вас пьесу?

– Да, и очень надеюсь, что она будет презабавной.

Государыня насладилась моим удивлением и оставила меня пребывать в нём. Немало озадаченный подобным заказом, я вернулся домой к своей милой Заире и в ответ на её ласкательства заявил, что сегодня всю ночь буду занят. Моя прелестница мгновенно уподобилась тигрице, решив, что я вновь буду играть в карты или искать общества продажных девок, и успокоить её удалось лишь клятвенным заверением, что я не собираюсь покидать стены дома.

Проведя всю ночь и весь следующий день за сочинением пьесы, озаглавленной мной «Любовные безумства, или Всё врут календари», я решился просить графа Панина представить её на суд государыни, дабы не обременять её лишний раз своим обществом и, прогуливаясь в очередной раз в Летнем саду, не показаться навязчивым. Велико же было моё изумление, когда спустя всего день посыльный от графа доставил мне личную записку императрицы, извещавшую об её полном восторге и намерении немедленно отдать мою пьесу в репетицию. К записке была приложена драгоценная брошь удивительной работы, вся усыпанная бриллиантами.

К несчастию, мне не довелось увидеть свою пьесу на сцене театра Её Величества, а что касается драгоценной броши, то она была похищена у меня при неясных обстоятельствах, поэтому так и осталась в России. Сильно подозреваю, что украл её не кто иной, как великорослый брат моей Заиры во время одного из наших с ней посещений её родителей в Екатерингофе. Этот детина, которого все родные дразнили Рогожкою, был зело хитёр и плутоват, а посему от него и не того можно было ожидать. Мне осталось лишь пожалеть о том, что драгоценный подарок государыни не достался его чудной сестре, о которой я навсегда сохранил самые приятные воспоминания. Бела она была как снег, а чёрные волосы ещё пущий блеск придавали этой белизне. Если б не проклятая её неотступная ревность да не слепая вера в гадание на картах, кои она всяким день раскладывала, я бы никогда с ней не расстался...»

Глава 4
ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЙ ПРОВОКАТОР

Лет восемь назад к главе московского политического сыска явилась очень высокая, худощавая и симпатичная молодая дама с пышными золотыми волосами и холодны ми зелёными глазами. На кончике носа у неё сидели очки в золотистой оправе, отчего общее выражение лица имело одновременно забавный и милый вид, чем-то напоминавший учёного енота.

Дама представилась выпускницей Смольного института Зинаидой Аристарховной Водопьяновой и – к немалому удивлению полицейского! – решительно заявила, что хочет бороться с врагами государя в качестве тайного агента охранного отделения. Так в охранном отделении появился один из лучших агентов, позднее получивший прозвище «Азеф в юбке», а после отхода от дел личным распоряжением царя удостоенный поистине княжеской пенсии – 3600 рублей в год.

По своему характеру Зинаида Аристарховна была спокойной и весёлой, деловитой и рассудительной, крайне скромной и беспредельно авантюрной! Обожая таинственность и риск, она была крайне холодна душой, хотя блестяще умела демонстрировать мнимую сердечней и. и теплоту. Безмерно развратная – она меняла любовников, именовавшихся «партнёрами», чаще, чем постельное бельё, – Зинаида Аристарховна при этом действительно обладала некими принципами и в беседах со своими коллегами заявляла буквально следующее: «Я не предатель, а обычный и честный сотрудник департамента полиции в его борьбе с революционным движением».

Возможно, в желании стать тайным агентом помимо любви к авантюризму и возможности беспрепятственно менять «партнёров» сказалась и её страсть к Николаю II, которого она полющий ещё в нежном подростковом возрасте, когда он был цесаревичем. Своего сына, родившегося у неё от брака со студентом, готовившим покушение на царя, но благодаря этому самому браку вовремя арестованным и отправленным на виселицу, она назвала именно Николаем.

Поначалу карьера Зинаиды Аристарховны проходила в Московском охранном отделении и складывалась более чем успешно! Она ухитрилась стать секретарём Московского областного комитета партии эсеров и выдала полиции всю боевую дружину. При этом у неё имелась бесценная для тайного агента способность всегда бросать тень на других членов организации, которых и обвиняли в провале той или иной операции, после чего некоторые стрелялись сами, а других – хватали и казнили.

Например, благодаря Зинаиде Аристарховне сорвалось покушение Фрумы Фрумкиной на московского губернатора и Сергея Пулихова – на губернатора минского. Первую вовремя схватили прямо в театре, второго Зинаида снабдила неисправной бомбой. Оба покушавшихся были успешно повешены, однако на неё не пало даже тени подозрения. Особенно блестяще она проявила себя во время Московского восстания 1905 года, когда лично вербовала революционно настроенных студентов и рабочих и тут же их выдавала полиции. После разгрома восстания Зинаиду Аристарховну перевели в столицу, где стали поручать максимально ответственные или деликатные задания.

Последнее по счёту дело оказалось именно таковым. Охранному отделению было давно известно, что великий князь Александр Михайлович на почве своего увлечения мистикой и оккультизмом периодически общается с весьма подозрительными личностями – в частности, с неким «профессором чёрной и белой магии» Щегловым. Этот проходимец арестовывался по чисто уголовному делу старшим следователем сыскной полиции Гурским, но благодаря ходатайству великого князя был отпущен.

Вскоре после этого «профессора магии» вызвали на Фонтанку, шестнадцать[19]19
  Здесь располагалась штаб-квартира Особого отделения.


[Закрыть], где с ним тщательно побеседовали. Щеглов не стал скрывать, что пару месяцев назад к нему приходил загадочный господин, по его собственным словам, недавно прибывший из-за границы. Он представился Григорием Васильевичем Муравским, однако сам Щеглов ни секунды не сомневался в том, что посетителя зовут как угодно иначе, но только не Муравским. Данный господин обратился к магу с весьма необычной просьбой – свести его с великим князем Александром Михайловичем. Поначалу Щеглов наотрез отказался, однако прельщённый солидным вознаграждением за подобного рода услугу, не выдержал. На его несчастье, господин Муравский заплатил только половину обещанной суммы, попросив принять в качестве залога будущей выплаты научный архив профессора Чарлза Ферингтона. Более того, он даже разрешил Щеглову воспользоваться этим архивом в целях «усиления его магических способностей». Однако «профессор магии» ничего не понял из предлагаемых английским профессором методов, почему и посчитал себя обманутым.

После этого Зинаиде Аристарховне поступило важное задание – познакомиться с господином Муравским и выяснить, кто он такой и с какой целью свёл знакомство с родным дядей императора. Один из слуг великого князя, являвшийся, как и она, тайным агентом охранки, доложил, что господин Муравский обычно посещал Александра Михайловича скрытным образом, попадая во дворец с чёрного хода. Этот же слуга должен был сообщить Зинаиде Аристарховне, когда данный господин появится в следующий раз.

Как только такое сообщение поступило – а это произошло в середине холодного, но малоснежного ноября, в самый разгар буднего дня, – она немедленно села в полицейский автомобиль, предоставленный вместе с агентом-водителем в её полное распоряжение, приехала ко дворцу великого князя на Фонтанке и стала ждать. А чтобы время проходило незаметно раскрыла прихваченный с собой томик стихов модного петербургского поэта. Да-да, циничная и развратная Зинаида Аристарховна отличалась ещё и чрезмерной сентиментальностью, обожая любовную поэзию и слащавые дамские романы! как же ей было не восхищаться очередным творением новоявленного «поэтического гения», озаглавленным «Что есть любовь?»:

 
Свобода радости и свобода печали,
Свобода мысли иных измерений,
Неистовость близости, горечи дали
И трепет невысказанных прикосновений.
Свобода скромности и свобода рвения,
Свобода надеяться и заблуждаться,
Свобода веры и свобода неверия,
Возможность уйти, невозможность расстаться.
Свобода страха и выбор ретивости,
Свобода дрожи и цепенения,
Свобода принятия необходимости
И неизбежности своего пленения.
 

Как только из заднего подъезда дворца вышел высокий и смуглый господин в котелке и чёрном пальто с бобровым воротником, Зинаида Аристарховна решительно захлопнула томик, мгновенно забыв о своих лирических причудах и приготовившись к самым решительным действиям.

– Езжай за ним! – приказала она шофёру, внимательно наблюдая за Муравским.

А тот быстро вышел на Вознесенский проспект и взял извозчика. Погоня продолжалась совсем недолго – всего только до Бронницкой улицы. Там Муравский отпустил извозчика перед невзрачным домом, на первом этаже которого находилась булочная, после чего принялся прогуливаться по тротуару, имея при этом самый равнодушный вид кого-то или чего-то ожидающего человека. Вот только при этом он излишне часто заглядывал в витрину, словно проверяя, нет ли за ним слежки.

И тут Зинаиду Аристарховну осенило! Она были урождённой петербурженкой и достаточно хорошо знала этот район, тем более что появилась на свет неподалёку отсюда – в доме напротив Новоконюшенного моста.

– Езжай на Серпуховскую! – скомандовала она шофёру, который, ни слова не говоря, послушно доехал до конца улицы и повернул налево. – А теперь стой и жди! – последовала новая команда, едва автомобиль поравнялся с обратным фасадом того же самого дома.

Зинаида Аристарховна впилась жадным взглядом в окно, уже прихваченное по краям первыми морозными узорами. Когда из парадного появилась высокая фигура Муравского, она негромко вскрикнула от радости. Не меньшую радость ей доставили дальнейшие действия преследуемого, который вновь взял извозчика и приказал ехать в обратную сторону. В принципе, этот фокус с двумя улицами, соединёнными между собой проходным парадным, был едва ли не фирменным трюком большинства петербургских террористов, однако собственная предусмотрительность, позволившая ей перехитрить столь видного господина, приятно польстила самолюбию молодой женщины.

После повторного пересечения трамвайных путей Московского проспекта пролётка какое-то время двигалась вдоль Обводного канала, а затем свернула на Дровяную улицу и остановилась у многоэтажного здания, имевшего вид доходного дома. Здесь Муравский окончательно отпустил извозчика и вошёл в парадное.

– Сходи за ним и выясни – здесь ли он живёт? – обратилась Зинаида Аристарховна к своему шофёру, после чего преспокойно поправила очки, взяла с сиденья томик стихов и открыла его на заложенном месте. Но на этот раз долго читать не пришлось, поскольку её напарник вернулся спустя всего пять минут.

– В этом доме находятся меблированные комнаты госпожи Садиковой, – сообщил он, – а только что вошедший господин живёт на третьем этаже, в семнадцатом ну мере.

– Ага! – И Зинаида Аристарховна надолго задумалась. В принципе, сегодня она уже сделала главное – выяснила, где обитает Муравский, – и теперь можно было спокойно решить, каким образом войти с ним в контакт. Однако её неугомонная натура не позволяла ей останавливаться на полпути, более того она любила действовать экспромтом, особенно если на неё находило «авантюрное» настроение, как нельзя более соответствующее ситуации. Вот и сейчас очаровательная провокаторша решила ничего не откладывать, а немедленно произвести «разведку боем». – Когда я войду в дом, ты выйдешь из машины и будешь прохаживаться напротив, на другой стороне улицы, – сказала она своему напарнику. – Потом подождёшь меня полчаса и, если я не появлюсь, можешь считать себя свободным.

Покинув автомобиль, она зашла в парадное и стала подниматься на третий этаж. Последние три пролёта Зинаида проделала бегом, чтобы запыхаться и тем самым показаться взволнованной. Найдя нужную дверь, она намеренно разметала по лицу пряди своих замечательных золотистых волос, прекрасно зная, какое очарование ей придают румянец и лёгкая взлохмаченность. Стук в дверь получился именно таким, как требовалось, – торопливым, неуверенным и прерывистым, словно у стучавшего дрожала рука.

Сначала в квартире было тихо, и она уже хотела постучать снова, как вдруг мужской голос прямо из-за двери – словно бы человек подкрался к ней на цыпочках! – негромко спросил:

– Что угодно?

– Откройте, сударь, пожалуйста, откройте, – пролепетала Зинаида, старательно учащённо дыша.

Муравский не заставил просить себя дважды и, лязгнув замком, одним рывком распахнул дверь. Теперь она впервые увидела его вблизи и с любопытством отметила про себя властные губы, пронзительные карие глаза и крупный прямой нос стоявшего перед ней мужчины, чья переносица была исчерчена то ли морщинами, то ли тонкими шрамами. Одной рукой он придерживал дверь, а другую держал за спиной – о, этот жест был ей хорошо знаком! Муравский вооружён, однако сознание опасности всегда только возбуждало и никогда не останавливало Зинаиду. Она решительно вступила в комнату, заставив мужчину попятиться назад.

– В чём дело?

– Тсс! – прошептала она, прикладывая палец к губам и захлопывая за собой дверь. – Пойдёмте, взглянете сами! – И потащила его к окну, с забывчивой непринуждённостью схватив за свободную руку. – Видите вон того человека, на другой стороне улицы?

– И что?

– А то, милостивый государь... – И Зинаида смело глянула во встревоженно-мрачные глаза Муравского. – Что за вами следят! Я случайно была внизу, когда услышала, как этот филёр спрашивал у консьержки, в каком нумере вы остановились. Теперь, я надеюсь, понимаете?

Он молчал, продолжая буравить её взглядом, тем более что они были практически одного роста. Однако Зинаида недаром всегда гордилась своими актёрскими способностями и умением владеть собой, поэтому сердито прищурилась и громко топнула ногой.

– Что же вы стоите? Или ждёте, пока прибудет наряд полиции? И какого дьявола на меня так смотреть? Неужели вы думаете, что я для нас опаснее, чем городовые с их шашками и револьверами? Ну, тогда наставьте на меня свой собственный, который вы держите за спиной, если это вас хоть немного успокоит!

– Но кто вы такая?

– Потом, всё потом... У нас будет достаточно времени для знакомства, когда мы улизнём отсюда и сядем на извозчика. Решайтесь же скорее, иначе я ухожу!

Когда Муравский наконец-то кивнул и, опустив руку с наганом, спрятал его за пояс, Зинаида – теперь уже по-настоящему! – взволновалась от радости. Он ей поверил и отныне уже не вырвется из её сетей, а, напротив, начнёт запутываться в них всё сильнее и сильнее.

– Быстрее же, сударь, прошу вас!

Муравский раскрыл стоивший на кровати саквояж и, небрежно бросив туда несколько вещей, громко щёлкнул застёжками. Затем подошёл к вешалке и надел пальто. Взяв в руки котелок и саквояж, он вопросительно оглянулся на Зинаиду.

– Что дальше?

– Идёмте же, идёмте! – проворно беря его под руку, в очередной раз поторопила она. – Вы, разумеется, знаете, где находится чёрный ход?

– Конечно.

– Тогда ведите меня туда!

Пока они спускались по лестнице и шли по улице, Зинаида сосредоточенно кусала губы, мелко дрожала и нервно оглядывалась. Впрочем, когда её уже полностью захватил азарт рыбака, поймавшего крупную рыбу и теперь больше всего на свете озабоченного тем, чтобы она не сорвалась с крючка, изображать волнение было совсем несложно. Даже оказавшись в карете и назвав извозчику адрес: «набережная Волковки», она продолжала действовать с прежней напористостью, чтобы не позволить Муравскому перехватить инициативу.