Текст книги "Орден Казановы"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Орден Казановы

ПРОПАВШЕЕ НАСЛЕДСТВО

Они участвовали в терроре с радостным

сознанием большой и светлой жертвы.

Б. Савинков

«Воспоминания террориста»

Пролог

В Высочайшем Присутствии 1 Сентября сего 1411 года в Городском театре состоится торжественный спектакль.

Киевский Городской Голова И.Н. Дьяков, свидетельствуя своё совершенное почтение, имеет честь покорнейше просить пожаловать в Городской театр на означенный спектакль.

Прилагаемые билеты в театр – именные и пикону перевиваемы быть не могут. В случае невозможности воспользоваться билетами таковые должны быть возвращены в Киевскую Городскую Управу не позднее августа.

Форма одежды: для дам белые или светло-серые вырезные туалеты, без шляп; для кавалеров – белый форменный сюртук при орденах или фрак.

О часе и порядке съезда в театр будет опубликовано своевременно.

Во втором антракте, когда время близилось к полудню, государь покинул ложу, и большая часть публики потянулась к выходу, в зале Киевского оперного театра появился высокий и сутулый молодой человек в очках, во фраке и с зачёсанными назад редкими, абсолютно седыми волосами.

Держа в руке театральную программку, он быстро пошёл по центральному проходу, направляясь к группе расположившихся пред рампою сановных господ в белых форменных сюртуках, щедро украшенных орденами.

Оставшиеся в зале зрители оживлённо беседовали между собою, поэтому на молодого человека никто не обратил внимания, что позволило ему беспрепятственно достать из кармана браунинг и тут же прикрыть его программкой.

Удивительно, что председатель Совета министров, который стоял лицом к залу и спиной к оркестру, не заметил приближавшегося к нему убийцу, – да ещё столь странного вида! То ли Пётр Аркадьевич Столыпин был слишком увлечён беседой с военным министром Сухомлиновым и обер-прокурором Синода Саблером, то ли в жизни каждого человека существуют такие минуты, когда его судьба уже предопределена с неотвратимостью катящейся лавины.

Не доходя три шага до Столыпина, убийца сбросил программку, и как-то так получилось, что по изменившемуся выражению лица премьера Сухомлинов и Саблер поняли, что происходит нечто ужасное, и разом обернулись. Увидев в руке молодого человека браунинг, они шарахнулись в разные стороны, причём Саблер, наткнувшись на ближайшее к нему кресло, едва не упал в проход.

Столыпин остался стоять наедине со своей судьбой, которая в данный момент смотрела на него в три глаза, два из которых были тусклые, злобные, полуприкрытые набухшими веками, а третий – маленький, чёрный, воронёный...

Короткий миг оцепенения – как моментальная фотография для истории. Статный, красивый премьер с открытым лбом, ухоженной бородой и щегольски подкрученными усами – и его убийца, молодой старик, седой, сутулый, лобастый, с большими отвисшими губами, занимавшими большую часть нижней половины лица.

Если бы Столыпин смотрел прямо в глаза убийце, у того могла бы дрогнуть рука, но премьер вдруг ощутил ту самую парализующую нерешительность, что и князь Андрей на Бородинском поле, глядя на дымящуюся и вертящуюся перед ним гранату.

«Вот и настал последний день, когда замыслы моих убийц наконец-то сбудутся...» «Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят».

Это противостояние продолжалось доли секунды, а затем грянуло два выстрела подряд. Столыпин отшатнулся, побледнел, но попытался улыбнуться и даже сделал успокаивающий жест. Видя, как его белый сюртук быстро краснеет от крови, к нему подскочили граф Потоцкий и барон Фредерикс.

Одновременно с этим послышался крик из оркестровой ямы – одна из пуль, пробив кисть левой руки премьера, полетела дальше и задела скрипача. Вторая, оказавшаяся роковой, раздробив крест святого Владимира, миновала сердце, прошла сквозь живот и застряла в пояснице.

Убийца бросил браунинг, повернулся и какой-то неестественной, лунатической походкой медленно пошёл обратно. И лишь услышав за своей спиной возглас старого министра двора Фредерикса: «Держите его!» – бросился бежать.

Далеко уйти ему не дали – тут же свалили в проходе и стали ожесточённо бить.

А Столыпин, с которого уже успели снять сюртук, вдруг сделал судорожное движение рукой в сторону царской ложи и упал в кресло. Позднее этот его жест будет истолкован по-разному. Современники увидели в нём благословение государя, однако сам Николай II, которому тут же рассказали о случившемся, по всей видимости, воспринял его иначе. Недаром же, стоя через несколько дней у гроба своего премьер-министра, царь обронил только одно слово «Прости...»

Крики ужаса, лихорадочно-бессмысленная беготня, обмороки нервных дам, а тут ещё оркестр, заметив возвращение государя в свою ложу, грянул «Боже, царя храни!».

Пока в проходе набивали убийцу, неподалёку разыгралась ещё одна схватка. Молодой человек в мешковато сидящем фраке рванулся было к раненому премьер-министру, но был схвачен двумя гвардейскими офицерами. Приняв его за сообщника террориста и мечтая отличиться на главах у всего двора, они принялись выкручивать ему руки, стараясь сделать это как можно грубее.

– Что вы, пустите! – морщась от боли, закричал он. – Я врач, я хочу помочь!

– Без тебя разберутся! – зловеще шевеля усами, отвечали его мучители.

Яростно топчась на месте, они и не заметили, как кто-то из них троих наступил на оброненную убийцей программку: Н.А. Римский-Корсаков «Сказка о царе Салтане».

Глава 1
НОВАЯ ВСТРЕЧА

Председатель международного научного конгресса «Мозг – Разум – Душа», выдающийся русский физиолог Иван Ильич Сечников был известен своей повышенной нервозностью, порождавшей склонность впадать в депрессию и даже покушаться на самоубийство.

Рассказывали, что после смерти своей первой жены, с которой он прожил менее четырёх лет, Иван Ильич пришёл в полное отчаяние. Душевные мучения, вызванные утратой любимого существа, усугублялись обострившейся болезнью глаз, грозившей полной потерей зрения, а с нею – и невозможностью заниматься научной работой.

Поздно ночью накануне похорон жены Иван Ильич кишел из дома и направился к реке, задумав броситься вниз головой с высокого моста. Возле уличного фонаря, освещавшего вход на мост, он остановился, чтобы собраться с духом. И тут его внимание случайно привлекли кружившие у фонаря подёнки – всем известные ночные бабочки, которые вылупляются из кокона, чтобы отложить яйца, прожить всего несколько часов и умереть от истощения. Они рождаются без пищеварительной системы, а потому чем-то напоминают часы, которые останавливаются, когда кончается завод.

Рассеянно наблюдая за их непрерывным кружением, Иван Ильич поневоле задумался над интереснейшим вопросом: каким образом факт существования этих короткоживущих созданий согласуется с теорией эволюции Дарвина? Ведь за столь малый срок они просто не успевают подвергнуться воздействию естественного отбора, да и борьба за существование между ними отсутствует!

Размышляя над этой проблемой, Иван Ильич машинально миновал мост, даже не вспомнив о цели своего прихода сюда, и отправился дальше, пытаясь найти приемлемый ответ. Возможно, некоторые живые существа ухитрились сойти со столбовой дороги эволюции и остановились в своём развитии, но в таком случае придётся признать, что теория Дарвина не является универсальной. Сечников был убеждённым дарвинистом, поэтому подобный вывод его никак не устраивал.

Всю ночь он бродил по улицам, а поутру почувствовал себя гораздо лучше и оставил всякую мысль о самоубийстве. Вот так и получилось, что скромные бабочки-подёнки тогда спасли жизнь будущего лауреата Нобелевской премии по биологии!

Внешность Сечникова полностью соответствовала общепринятым представлениям об одержимых своей наукой учёных, не желающих тратить время ни на что другое: высокий ясный лоб, внимательные глаза под очками в тонкой оправе, бледное лицо, густая, изрядно поседевшая борода и тёмные, небрежно размётанные волосы с красивыми седыми прядями. Белые руки не могли долго находиться в покое, поэтому худые пальцы то и дело сцеплялись и расцеплялись.

В служебном кабинете старшего следователя по особо важным делам Петербургской сыскной полиции Иван Ильич вёл себя крайне нервно. Порой он даже вскакивал с места и лекторским шагом прохаживался перед невозмутимым следователем, представлявшим собой прекрасно сохранившегося господина немногим старше шестидесяти лет от роду. Макар Александрович Гурский был по-прежнему красив и румян, а его темно-каштановая шевелюра, хоть и украсилась многочисленными седыми прядями, почти не поредела, как не померк и блеск проницательных серо-голубых глаз, замечательно оттенённых густыми чёрными бровями и ресницами.

Когда-то Макар Александрович носил замечательные усы, весьма нравившиеся дамам, но, заметив, что с возрастом они всё больше придают ему вид потасканного ловеласа, не без сожалений расстался с ними. Зато сохранил давнюю привычку в минуту задумчивости выпячивать вперёд нижнюю губу.

Изложив суть дела в первую же минуту своего прихода к следователю: «Пропал мой молодой коллега!» – всё последующее время Иван Ильич потратил на эмоции, то и дело восклицая:

– Неслыханно! В цивилизованном мире! Средь бела дня! Кому потребовалось похищать учёного?

Макар Александрович искренне уважал учёных, поэтому вёл себя предельно спокойно и доброжелательно, предоставляя собеседнику возможность «выпустить пар» и успокоиться. Однако последнее восклицание заставило его насторожиться.

– Похищен? – тут же переспросил он. – Вы действительно так полагаете?

– Ещё бы! возмущённо воскликнул Сечников, глянув на следователя с таким выражением, словно бы тот задал совершенно бестактный вопрос.

– И вы видели это своими глазами?

– Нет, не видел. Однако что бы вы сами подумали, милостивый государь, если бы ваш собеседник, с которым вы только что пообедали в ресторане, вышел из зала поговорить по телефону, оставив в пепельнице недокуренную сигару, и больше не вернулся?

– Ну, если он не обладает рассеянностью Жака Паганеля, то я бы решил, что его вызвали по срочному делу.

– Совершенно верно. Однако с тех пор прошло уже целых два дня, а господин Богомилов так и не появлялся дома!

– Ага! Макар Александрович взял в руки перо, приготовившись записывать подробности. – В таком случае, начнём по порядку. Где вы изволили обедать?

– Ресторан «Флоренция», на Литейном.

– В котором часу это было?

– Около трёх пополудни.

– И что дальше?

– Стило нам закурить сигары, как подошёл официант и сказал, что Филиппа Игоревича Богомилова – так зовут моего молодого коллегу – просят подойти к телефону. Он извинился, встал и покинул зал. Я прождал двадцать минут – за это время его сигара полностью истлела, а потом направился в вестибюль. Швейцар заявил, что сразу же после телефонного разговора мой коллега надел пальто и поспешно ушёл. При этом он выглядел крайне взволнованным. Вот, собственно, и всё, что мне известно.

– Господин Богомилов женат?

– О да! Это произошло совсем недавно, и я даже был посажёным отцом на их свадьбе. Кстати, его молодая супруга настолько разволновалась, что даже слегка занемогла и лишь поэтому не смогла прийти к вам вместе со мной.

– Как зовут эту юную даму и где проживал господин Богомилов?

Макар Александрович не успел получить ответ на свой вопрос, поскольку начали бить часы, висевшие в углу его кабинета. Сечников дёрнулся, как ужаленный, схватился было за жилетный карман, чтобы достать собственный брегет, но вместо этого хлопнул себя ладонью по лбу и порывисто вскочил с места.

– О, Господи, как же это я о нём забыл! Ведь он ждёт уже целых полчаса! Извините, господин следователь, но я вынужден вас покинуть, поскольку мне необходимо быть в оргкомитете конгресса. О главном я рассказал, а подробности семейной жизни моего пропавшего коллеги вы сможете узнать у его дальнего родственника, который всё это время дожидается в коридоре. Кстати, он рекомендовался вашим старым знакомым.

– И кто же это? – полюбопытствовал Гурский.

– Минуту терпения, поскольку он хотел сделать вам сюрприз. Моё почтение, Макар Александрович! Уж извините за столь сумбурный рассказ и поспешное бегство. – Сечников торопливо поклонился и направился к двери. – Весьма надеюсь на ваше профессиональное мастерство, о котором мне немало рассказывали. Вы позволите пригласить его в ваш кабинет?

– Разумеется, – кивнул не на шутку заинтригованный следователь.

– По-моему, мы подумали об одном и том же, – невесело усмехнулся пятидесятилетний врач-психиатр Денис Васильевич Винокуров, после того как старые знакомые вдоволь насмотрелись друг на друга. В отличие от шевелюры следователя его светло-русые волосы начали заметно редеть, а в тёмно-синих глазах затаилась какая-то застарелая грусть.

– Насколько мы оба изменились? О нет, эта мысль достойна лишь престарелых курсисток, – проворно возразил Гурский. – И, глядя на вас, я подумал совершенно о другом.

– О чём же?

– Последний раз мы с вами виделись пятнадцать лет назад – на Николаевском вокзале зимой девяносто шестого года. Влюблённый и счастливый, вы уезжали в Швейцарию с молодой женой – насколько я помню, её звали Оксана Владимировна Кириллова, – подальше от русских террористов, к которым она имела самое непосредственное отношение...

– У вас прекрасная память, – грустно улыбнулся Денис Васильевич, который и сам отчётливо помнил эту сцену, ознаменованную сразу двумя весьма запоминающимися происшествиями.

– Да, но что же я вижу сейчас, спустя столько лет? – продолжал следователь. – Почему предо мною не известный врач и счастливый отец семейства, а мрачный господин, в котором легко заподозрить мизантропа? Признаться, я даже опасаюсь интересоваться здоровьем вашей любимой супруги.

– Справедливо опасаетесь, Макар Александрович, – тяжело вздохнул собеседник, – ибо моя любовь и счастье остались в прошлом иске. Из тех пятнадцати лет, что мы с вами не виделись, двенадцать я хожу вдовцом.

– Боже! Что же случилось с вашей юной женой?

– Не знаю, – понурил голову Винокуров, – её загадочная смерть оказалась не по силам швейцарской полиции, списавшей всё на несчастный случай.

– А вы не...

– Разумеется, расскажу. Оксана любила совершать горные прогулки, а поскольку я нередко выезжал к пациентам, привыкла гулять одна. Однажды, где-то высоко, на Монблане, она стала свидетельницей поразившей её сцены. Два господина – судя по её описанию, это были революционные эмигранты из России – повздорили по какому-то партийному поводу, и тот, что был сильнее и моложе, в порыве неконтролируемой ярости попытался сбросить в пропасть своего оппонента. По словам Оксаны, она отчаянно закричала и даже схватила за руки потенциального убийцу, заставив его отпустить свою жертву. А спустя два месяца её саму нашли сорвавшейся со скалы! – Денис Васильевич глубоко вздохнул, и в его глазах блеснули слёзы.

– Сочувствую, – пробормотал Гурский. – От подобных господ всего можно ожидать. Но разве вы не сообщили в полицию об этом эпизоде?

– Сообщил, но... Я же не видел этих господ лично, а описание жены оказалось весьма скудным. Тот, кого пытались скинуть в пропасть, был приземистым, лысым, с рыжеватой бородкой, а тот, кто намеревался сделать это, был высокий, смуглый, черноволосый. Вот и всё, что она запомнила.

– Н-да-с... – Следователь выдержал небольшую паузу, более похожую на «минуту молчания», после чего спросил: – А какое отношение вы имеете к Филиппу Игоревичу Богомилову? Это ваш родственник или родственник вашей жены?

Макар Александрович не стал добавлять слова «покойной», чтобы лишний раз не травмировать собеседника.

– Филипп – мой троюродный племянник, – спокойно ответил Денис Васильевич. – Когда я уезжал из России, он был ещё совсем юнцом, зато после моего возвращения мы сблизились и стали большими друзьями.

– Насколько мне известно, господин Богомилов занимался наукой?

– О да, Филиппа считают одним из самых многообещающих российских биологов! Недаром же его пригласили выступить на открывшемся завтра конгрессе одним из первых.

– И каков, так сказать, круг его научных интересов?

– Филипп мечтал создать эликсир бессмертия.

Ответ оказался настолько необычным, что следователь покачал головой.

– О, не удивляйтесь, – слабо улыбнулся Денис Васильевич, вскидывая глаза на Гурского, – подобное выражение не стоит понимать слишком буквально. Филипп исходил из следующей идеи – надо не продлевать жизнь стареющего организма, а на определённом этапе прервать его жизненный цикл таким образом, чтобы он вернулся к своему предыдущему состоянию и вновь прожил данный отрезок своей жизни. Вам станет понятнее, если провести аналогию с граммофонной пластинкой – будучи повреждена в одном месте, она вновь и вновь станет проигрывать один и тот же мотив.

– Очень интересно! – оживился Макар Александрович, неоднократно издыхавший по тем славным временам, юн да он имел большой успех у петербургских дам. Как было бы замечательно без конца проживать свою жизнь именно и момент её наивысшего расцвета! Да и кому интересно бессмертие старческого возраста… – Прошу вас, продолжайте.

– По мысли Филиппа, чтобы остановить старение и заставить организм зациклиться, надо включить обратную связь с помощью особых веществ, называемых ингибиторами, которые бы снижали бы концентрацию метаболитов, стимулирующих развитие нормального жизненного цикла. Я понятно объяснил?

– Более или менее. И каковы же были его успехи?

– Пока ему удалось создать только некий эликсир или стимулирующее средство, которое он назвал «витафор», от выражения «vitale forza» жизненная сила. Кстати сказать, в день покушения на Столыпина Филиппа задержала киевская полиция, поскольку он тоже находился в театре и порывался помочь раненому. Несчастный Пётр Аркадьевич потерял много крови, и вполне возможно, что мощный стимулятор, активизирующий жизненные силы организма, мог бы спасти его жизнь. Увы, но, пока моего племянника допрашивали в участке, подозревая в соучастии, наш несчастный премьер скончался.

После такого заявления разговор прервался на повторную «минуту молчания».

– Расскажите поподробнее о семейных делах вашего пропавшего родственника, – попросил Гурский. – Господин Богомилов был женат?

– Да, в этом отношении Филиппу повезло, поскольку он женился весной этого года по страстной любви. Кстати, вы должны знать его жену – это младшая из дочерей Семёна Семёновича Рогожина.

– Вы имеете в виду того самого потомственного купца первой гильдии, который в своё время прославился своими ухаживаниями за графиней Венцель? – тут же переспросил следователь.

– Его самого.

Макар Александрович изумлённо покачал головой. Дело о пропаже молодого учёного начинало принимать весьма неожиданный оборот. Скончавшийся в прошлом году купец оставил своим дочерям Елене и Ольге многомиллионное состояние, поэтому счастливчик, получивший руку одной из них, тут же становился богатейшим человеком!

Глава 2
ПРОГУЛКА ПО НЕВСКОМУ

В конце сентября, когда северная природа последний раз демонстрирует самые чудесные и яркие из своих декораций, чтобы потом надолго убрать их в зимние запасники, по залитому солнцем Невскому проспекту двигался элегантно одетый господин средних лет в сером пальто и серой шляпе.

Он был черноволос, смугл и высок, причём держался прямо и не сутулился (что обычно бывает с не уверенными и себе людьми выше среднего роста, стремящимися стать как можно менее заметными), поэтому заметно возвышался над окружающими. У него были лицо овальной формы, твёрдо очерченные, упругие губы и крупный нос с чрезмерно большой, почти треугольной переносицей, из-за чего пронзительные карие глаза казались меньше, чем они есть на самом деле.

В руке господин держал довольно необычный букет из красной розы, белой гвоздики и синей лобелии. Миновав дом Энгельгардта, он свернул налево и подошёл к костёлу святой Екатерины, сдвинутому немного вглубь проспекта.

Сняв шляпу и довольно небрежно перекрестившись на каменные фигуры возвышавшихся на фасаде четырёх евангелистов, господин мельком оглянулся назад и вступил под своды костёла, из которого неслись мощные звуки органа. Он не присел на скамью, как другие верующие, а немного постоял возле одной из колонн, ещё раз оглянулся на вход и уверенно направился вглубь храма. Найдя окружённое металлической решёткой надгробие «Jean Victor Mareu (176З—1813)», господин положил на него свой букет и почтительно склонил голову.

Затем ещё раз перекрестился, вышел из костёла и не спеша двинулся в сторону Николаевского вокзала. Однако прогулка продолжалась недолго: перейдя через мост, господин свернул направо и тут же остановился возле углового дома с вывеской «Издательство А.С. Субботина», сделанной выпукло-золочёными буквами. Оглядев многоэтажное здание с таким видом, словно прицениваясь, он толкнул дверь, поднялся на третий этаж и, звякнув колокольчиком, оказался в просторном помещении редакции. Внимательно оглядевшись, господин подошёл к конторке секретаря и учтиво осведомился:

– Могу ли я поговорить с господином Субботиным?

– А по какому вопросу? – тут же спросил этот немолодой и желчный человек, очевидно, измождённый борьбой с непрошеными авторами.

– Хотел бы предложить рукопись.

– Какого рода?

– Приключенческий роман, действие которого происходит в начале прошлого века в Северной Америке.

– Оставляйте, посмотрим. – И секретарь равнодушно кивнул на груду папок, которые уже не умещались в находившемся за его спиной шкафу, а потому были сложены на приставленном сбоку стуле.

– С вашего позволения, я бы хотел поговорить с господином Субботиным.

– А позвольте узнать, зачем?

– Затем, что я хочу лично вручить ему свой роман, – холодно заявил господин, доставая из кармана пальто свёрнутую в трубку голубую папку, в которой лежала рукопись. Он показал её секретарю, приподняв вверх вроде факела, но в руки не дал.

Тот пожал плечами, словно бы досадуя на столь неуместную настойчивость, однако солидный вид и безапелляционный тон посетителя подействовали на него должным образом. Покинув свою конторку, секретарь зашёл к издателю и вскоре вернулся, сделав довольно небрежный приглашающий жест.

– Алексей Сергеевич ждёт вас.

– Благодарю, – кивнул господин и проследовал в кабинет, опустив руку с зажатой в ней папкой.

– С кем имею честь? – не слишком любезно осведомился седой старик в золотом пенсне на бугристом носу, сидевший за большим письменным столом. Кабинет находился в самом углу здания, потому из его окон одновременно открывалось два вида – на набережную и Невский проспект.

– Георгий Всеволодович Морев, – представился посетитель. – Простите, что решил настаивать на встрече, однако понадеялся на то, что приличном знакомстве вы отнесётесь к моей рукописи с должным вниманием...

– Что у вас? – нисколько не заинтересовавшись «личным знакомством», сухо перебил Субботин.

– Историко-приключенческий роман из жизни дивизионного генерала Жана Виктора Моро.

– Моро? Уж не того ли самого, который...

– Совершенно верно, – подхватил посетитель, – который в молодости не слишком удачно воевал против Александра Васильевича Суворова и Италии, зато в тысяча восьмисотом году разбил австрийцев в битве при Гогенлингене. В возрасте пятидесяти лет генерал Моро погиб в битве под Лейпцигом и по решению союзников был похоронен и костёле святой Екатерины – как раз на другом конце Невского проспекта от своего победителя. Александр Васильевич, как известно, погребён в Александро-Невской лавре…

– Это-то мне известно, саркастически заметил издатель, делая приглашающий знак собеседнику. – Однако чем, позвольте узнать, вас интересовал жизненный путь этого предателя? Ведь генерал Моро погиб в битве против своих соотечественников!

– О, его никак нельзя назвать предателем, – живо возразил автор, кладя рукопись на стол Субботина и опускаясь в кресло напротив, – поскольку генерал сражался не против Франции, а за неё – против Наполеона, чьим самым опытным и талантливым конкурентом он являлся, не считая разве что его ровесника Бернадота. Однако именно генерала Моро консул Бонапарт арестовал по обвинению в заговоре и отправил в изгнание! Потом генерал вернулся в Европу, чтобы сражаться в войсках антинаполеоновской коалиции и погиб героем. Но мой роман посвящён тем десяти малоизвестным годам его жизни, которые он провёл в Северной Америке, на берегах реки Делавар.

– Дикая природа, нападения индейцев и прочая экзотика в духе Фенимора Купера?

– Именно так.

– Как вы сказали, ваша фамилия – Морев? – неожиданно заинтересовался издатель. – Вы намеренно взяли сходный но звучанию псевдоним?

– Не совсем так. Дело в том, что я являюсь прямым потомком генерала Моро.

– Неужели?

– Моя русская прабабка некоторое время была его возлюбленной...

– Вот это уже интересно!

– ...Но я бы не хотел вдаваться в подробности, – жёстко пресекая возглас собеседника, заявил Морев.

– Воля ваша. Ну что ж... – И Субботин потянул к себе голубую папку. – Можете зайти через пару недель, и я сообщу вам своё решение. Кстати, чем вы изволите заниматься?

– Литератор.

– Где-нибудь уже издавались?

– Пока нет. Я – начинающий литератор.

Издатель испытующе посмотрел на Морева, для чего даже поправил пенсне, однако счёл нужным воздержаться от тех бесцеремонных замечаний, которые позволял себе в разговоре с менее солидными «литераторами».

– Итак, – сухо заявил он, отводя взор, – встретимся через две недели.

– Благодарю вас.

Господин Морев встал и откланялся. Покинув издательство, он вновь оказался на Невском, где взял извозчика и отправился на Крестовский остров. Ехать пришлось довольно долго – через всю центральную часть города, – однако благодаря замечательной погоде, всеобщему оживлению и фланирующей публике седок нисколько не скучал, с большим удовольствием приглядываясь к юным петербургским барышням, являющимся гораздо более драгоценным украшением столицы России, чем все её имперски-бюрократическое великолепие.

Минут через пятьдесят господин Морев оказался на дальней оконечности острова, живописно выдававшейся в сторону Финского залива. Расплатившись с извозчиком и оставив пролётку там, где заканчивалась дорога и начиналась берёзовая рощица, он в который уж раз за этот день огляделся вокруг, явно повинуясь многолетней привычке, после чего быстро двинулся по лесной тропинке.

Вскоре впереди показалась двухэтажная деревянная дача, огороженная глухим двухметровым забором, выкрашенным в тёмно-зелёный цвет. Дача стояла в глубине леса, поодаль от остальных, расположенных по обе стороны основной дороги, и казалась необитаемой. Однако «начинающий литератор» внезапно насторожился и даже сошёл с тропы, укрывшись за ближайшей берёзой.

Секунду спустя калитка в заборе негромко скрипнула и осторожно приоткрылась. Оттуда появился худощавый, бледный, небритый молодой человек с всклокоченными тёмно-русыми волосами. Одет он был в строгий чёрный костюм, серебристый галстук и белую манишку, но при этом имел тот помятый вид, который бывает у людей, проведших ночь не у себя дома.

Близоруко прищурившись и кое-как убедившись, что поблизости никого нет, он поспешно прикрыл за собою калитку и обрадованно побежал прочь. Однако стоило ему поравняться с той самой берёзой, за которой укрывался Моров, как тот выступил из-за ствола и преградил путь.

– Прекрасная погода для прогулок, не так ли? – издевательски осведомился он. – Тем не менее, господин Богомилов, я настоятельно советую вам вернуться обратно в дом, – и показал ошарашенному беглецу короткоствольный никелированный револьвер.