Текст книги "Орден Казановы"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Глава 29
ПОСТЕЛЬНЫЙ ПРИВЕТ

– Неужели всё было именно так, как вы говорите? – с горечью вопрошал великий князь Александр Михайлович. – И господин Мурав... то есть Морев застрелил этого жалкого Щеглова из ревности к их общей любовнице?

– Именно так всё и было, – самым официальным тоном подтвердил бурский, которого сильно тяготил этот разговор. – И ваше высочество держит в своих руках «Современное слово», где подтверждаются мои слова.

Он, разумеется, не стал упоминать о том, что газетная статья была написана по его собственному заказу не кем иным, как его молодым приятелем Кутайсовым, который охотно согласился посодействовать в затеянной следователем интриге. Как же тяжело и неприятно лгать, даже если делаешь это ради спасения великой державы!

Великий князь выглядел настолько расстроенным, что Макар Александрович поневоле дивился: неужели его собеседник действительно возлагал большие надежды на мерзавца и уголовника Морева или же тот сумел его так сильно загипнотизировать? А ведь в государственных делах Александр Михайлович отличался не просто здравомыслием, но мог смотреть на много лет вперёд! В своё время, узнав об успешном перелёте французского авиатора Блерио через Ла-Манш, великий князь не только сделался поклонником летательных аппаратов тяжелее воздуха, но и раньше кого бы то ни было понял их значение для предстоящей общеевропейской войны. После этого он решительно взялся за дело создания русской военной авиации, для чего организовал совершенно беспрецедентную для самодержавной монархии акцию.

Дело в том, что в руках великого князя находились два миллиона рублей, которые после окончания несчастной для России войны с Японией, лишившей её флота, были собраны по всенародной подписке для постройки минных крейсеров. Александр Михайлович обратился в редакции крупнейших русских газет, чтобы те, в свою очередь, провели опрос среди своих читателей – не станут ли они возражать, если эти два миллиона будут израсходованы не на восстановление флота, а на закупку аэропланов? Вскоре он получил множество откликов, выражавших единодушную поддержку этой затее, после чего заключил торговое соглашение с Блерио и Вуазеном – и работа закипела. Французы прислали аэропланы и своих инструкторов, а великий князь построил под Севастополем аэродром и организовал лётную школу для офицеров-добровольцев. Правда, при этом проявил некоторую нескромность, назвав этот аэродром споим именем – Александро-Михайловский.

И всё же до чего неприятно видеть, как такой человек, идущий в ногу со временем, оказался в полной власти мистической чепухи! Поневоле приходит в голову нелепая мысль, что и аэропланы ему понадобились для того, чтобы со временем непосредственно заглянуть и Царство Божие, приземлившись там на лужайку перед вратами святого Петра.

– Могу я узнать о причине, которая столь огорчает ваше высочество? – учтиво осведомился Гурский, решив хоть чем-то утешить своего собеседника.

– Ах, причина... Да, Макар Александрович, вам я, пожалуй, могу об этом сказать, как старому другу. Видите ли, во время спиритического сеанса дух Казановы пообещал открыть какую-то великую тайну, касающуюся будущего нашей державы, но прибавил, что сделает это только в присутствии её верховного правителя – то есть моего племянника.

– Неужели вы так сильно верите в существование духов, – искренне огорчился следователь, – что готовы были представить его императорскому величеству кровавого убийцу и негодяя? А вы не допускали мысли, что это был всего лишь повод проникнуть к нашему самодержцу, чтобы совершить покушение на его священную жизнь?

– О нет, – со слабой улыбкой на устах покачал головой Александр Михайлович. – Я неплохо разбираюсь в людях, а потому абсолютно точно уверен: господина Морева ни в коей мере не прельщала перспектива оказаться на виселице.

– Но почему же мы так беззаветно поверили вызванному им духу? Да и что такого он мог сообщить важного?

– Эх, Макар Александрович, Макар Александрович, – только и вздохну и великий князь. – Уж вам ли мне рассказывать, в каком безумной ситуации мы сейчас находимся! Стало общим местом сравнение Петербурга, погрязшего в роскоши и разврате, с великим Римом накануне его завоевания варварами. А что творится в деревне? Я недавно читал отчёт губернатора Санкт-Петербургской губернии и пришёл в совершеннейший ужас. Почти поголовное пьянство, беспричинные убийства и нанесения тяжких увечий, драки, грубость, сквернословие, общее падение нравов и озлобленность создают условия, при которых жизнь вне городских поселений становится тяжким подвигом. По общему отзыву, основная масса крестьян почти звереет, являя все признаки того, что нельзя назвать иначе, как разложением и вырождением устоев народной жизни.

– А вам не кажется, что господин губернатор несколько сгущает краски? – не выдержал Гурский.

– Отнюдь! – проворно возразил собеседник. – Напротив, он пишет о том, что по отдельности каждый крестьянин выказывает много благородных черт народной души, в том числе и готовность положить свой живот на алтарь отечества...

«Положив свой живот на алтарь отечества, нечего мечтать о бутербродах!» – совсем некстати всплыла в памяти следователя одна из шуток его приятеля Кутайсова.

– ...Поэтому он даже делает вывод, что всё вышеперечисленные признаки – это не ступени к безудержному распаду, а лишь чрезмерное накопление народной энергии, остающейся без разумного применения.

– Вот этого-то я и боюсь больше всего! – признался Макар Александрович. – Когда народы чрезмерно энергичны, войны делаются неизбежны.

– Здесь я с вами согласен, хотя главный вывод губернатора состоит в том, что все эти безобразия свидетельствуют о духовном голоде народа, который следует устранить благоустройством здорового и цивилизованного народного досуга – например, развитием передвижного кинематографа.

Гурский с большим сомнением покачал головой, подумав про себя о том, что если уж духовный голод народа не утолили торжества в честь трёхсотлетия правящей династии, то разгулявшуюся народную энергию вряд ли можно будет утихомирить кинематографом.

– Однако вернёмся к нашему вопросу об оккультных силах, – продолжал великий князь. – Таких здравомыслящих людей, как вы или я, которые правильно оценивают происходящее, ничтожно мало, а их силы крайне ограниченны. На что же в таком отчаянном положении ещё прикажете полагаться?

– Но ваш царственный племянник мог бы...

– О, нет, – поспешно прервал Александр Михайлович, и лицо его заметно исказилось, – только не говорите мне о нём. Государь представляет собой тип человека, который страдает от собственных добродетелей. Он обладает всеми качествами, которые ценны для простого гражданина и среди которых первенствуют семейные ценности и любовь к детям, однако эти качества являются роковыми для монарха, поставленного во главе огромного и сложного государства. Если бы он родился в среде простых смертных, то прожил бы жизнь полную гармонии и оставил о себе память как о симпатичном, простодушном и приятном в общении человеке. И не его вина, что безжалостный рок превращаем его славные человеческие качества в орудие разрушение великой державы! К огромнейшему сожалению, государь никак не может понять, что правитель должен уметь подавлять в себе чисто человеческие чувства.

Макар Александрович внимательно слушал великого князя, но в этом месте ему явилась совершенно «крамольная» для представителя власти мысль – и это была мысль о том, что проблемы российского государства – ничто, по сравнению с теми проблемами, которые российские граждане имеют с собственным государством! К величайшему их сожалению Россия представляет собой невиданный доселе конгломерат европейского по своим этнографическим и культурным особенностям населения с самой азиатской формой правления, доставшейся по наследству от пресловутого о татаромонгольского ига.

Подобного рода государство берёт себе вес, до чего может дотянуться, ничего не предлагая взамен, и противиться этому невозможно, потому что за ним сила! А подлинным сувереном может считаться лишь тот правитель, который волен делать со своими подданными всё, что захочет. Кстати, эту государственную «истину», идущую из глубины веков, полностью разделял и нынешний император, который даже в разгар революции девятьсот пятого года отчаянно противился предложениям хоть как-то ограничить принцип самодержавия и, в буквальном смысле стиснув зубы, подписал знаменитый Манифест 17 октября!

Если в передовых странах государство не только взимает подати со своих граждан, но и старается оберегать их интересы, то в России интересы граждан всегда играли совершенно ничтожную роль по сравнению с интересами государственной бюрократии. Единственная задача, которую удосуживается взять на себя государственная власть – это поддержание полицейского порядка. Однако даже здесь российское государство ухитрилось додуматься до двух видов полиции – один вид охранял собственно государство, а второй – его граждан!

– Кажется, я вас утомил своими рассуждениями? – с невесёлой улыбкой заметил Александр Михайлович.

– О нет, ваше высочество, я просто сожалею о том, что в отличие от вас лишён веры в высшие силы, – грустно откликнулся Гурский.

С тяжёлым сердцем он покидал дворец великого князя. Если уж самые умные и дальновидные люди империи проникнуты столь безысходным пессимизмом, что готовы полагаться лишь на оккультные силы, то какое будущее ждёт Россию в самые ближайшие годы?

– Ого! – радостно воскликнула Зинаида, открывая входную дверь и впуская в прихожую Гурского, нагруженного цветами и шампанским. – Мы, кажется, собираемся праздновать успешное окончание нашего дела?

– Можно сказать и так, – задумчиво согласился следователь, раздеваясь и вешая своё форменное пальто. – Тем более что всё прошло наилучшим образом.

– Тогда почему ты такой грустный?

– Тому есть множество причин.

– Что-нибудь случилось с Щегловым?

– С ним всё в порядке. Он получил свои деньги и уже покинул Петербург, твёрдо пообещав не возвращаться в течение ближайшего полугода.

– Поехал пьянствовать и шаманствовать в свою сибирскую деревню?

– О нет, – невесело усмехнулся Макар Александрович, – судя по его просьбе о заграничном паспорте, господина мага, скорее, можно будет встретить не на сибирских, а на Елисейских полях. Да и чёрт с ним!

Тщательно продуманный и блестяще проведённый в жизнь план Гурского был достаточно прост, хотя и несколько рискован. Зинаида должна была заменить боевые патроны в револьвере своего любовника на холостые, а Щеглов – спровоцировать Морева на стрельбу. После первого же выстрела ему следовало раздавить на груди ампулу с кровью, притвориться мёртвым и дождаться пока санитары не вынесут его из квартиры на носилках. Получив заграничный паспорт на чужое имя и заранее оговорённую сумму денег, плутоватый маг благополучно исчез, и теперь его дальнейшая судьба мало интересовала следователя.

Пройдя в гостиную, он сел в кресло и с самым мрачным видом закурил сигару, Зинаида в этот момент отправилась на кухню за бокалами. Пока она отсутствовала, Макар Александрович вдруг начал испытывать странное чувство – словно бы в комнате ещё кто-то есть и этот кто-то упорно смотрит ему в спину. Неприятно поражённый этим чувством. Продёрнул плечами, а затем резко обернулся.

Оказалось, что позади него висит большая, написанная в аляповато ярких тонах картина, очевидно вышедшая из-под кисти кого-то из современных художнике»! – следователь плохо разбирался в живописи. Однако сюжет чип картины настолько его заинтересовал, что он проворно поднялся с кресла и подошёл поближе.

В отличие от каких-нибудь кубистов, строивших любое изображение из геометрических тел, отчего возникало впечатление чудовищного уродства, данный художник работал во вполне реалистичной манере и его «модернизм» выражался лишь в странной гамме цветов, привлёкших внимание Гурского. За сюжет была взята одна из многочисленных городских легенд недавнего времени – о чёрте, которого видели катящем по Невскому проспекту на извозчике.

На картине был изображён момент проезда этого самого чёрта мимо Казанского собора. Нарисован он был весьма колоритно – огромный, чёрно-мохнатый с круто задранными вверх рогами и темно-красными глазами. Привстав на пролётке и опираясь одной рукой на плечо возницы – обычного питерского лихача в синем кафтане – чёрт с самым комичным видом обратив свою поросячью морду к зрителю, делал свободной рукой непристойный жест в сторону собора, выписанного в каких-то инфернальных тонах. Крыша была чёрной, капитель и колонны тёмно-фиолетовыми, а главный вход полыхал ярко-алым, отчего всё здание походило на преддверие ада. Да при этом ещё и небо, обычное серое петербургское небо, служившее общим фоном картины, было написано в жёлтых тонах!

– Нравится? – спросила Зинаида, входя в комнату с подносом, на котором стояли бокалы и ваза с фруктами.

Макар Александрович замялся с ответом. Картина, безусловно, притягивала взор, однако сказать, что он получил от неё удовольствие, было бы сложно. И тут мелькнуло одно воспоминание, и он сразу понял, что поразило его больше всего. Да ведь это фактический портрет истинного облика господина Морева, которого следователь ещё в прошлом году мысленно прозвал «господином П.Д.» то есть подручным дьявола!

– Что не отвечаешь?

– Странная вещь. Наверное, именно накануне шабаша, возникает мода на ведьм и чертей. Во всяком случае, не хотел бы я, чтобы этот матёрый чертяка приснился мне ночью… Позволь я открою шампанское.

– Так за что мы всё-таки будем пить? – поинтересовалась Зинаида, когда стараниями следователя пробка вылетела в потолок и шампанское, по любимому выражению гусар и поэтов прошлого века, «запенилось в бокалах».

– За самого красивого, элегантного и коварного агента охранного отделения, – чокаясь с молодой женщиной, любезно отвечал Макар Александрович.

– Ну, тогда и за самого хитроумного и обаятельного следователя сыскной полиции! – лукаво улыбаясь, вторила ему молодая женщина.

– Не возражаю.

Они выпили, после чего Гурский отставил бокал и полез во внутренний карман сюртука.

– Прошлый раз ты говорила мне именно про эту брома? – спросил он, доставая небольшой футляр с драгоценностью и открывая его перед глазами обрадованной сообщницы.

– Да, это именно она, – кивнула Зинаида. – Вы нашли её при обыске?

– Совершенно верно.

– И ты хочешь мне её подарить?

– Не уверен, что ты самого этого хочешь.

– Как это понимать?

– Она фальшивая, – коротко отвечал следователь, снова погружаясь в задумчивость.

Макар Александрович прекрасно помнил историю Винокурова о сыри и фамильной драгоценности – ордене Казановы, которая была похищена у его свояченицы на придворном балу. Более того, Гурский нисколько не сомневался в том, что найденная при обыске у Морева брошь и является той самой драгоценностью, но по старой профессиональной привычке обратился за консультацией к одному из лучших петербургских ювелиров – основателю фирмы «Каратов и сыновья».

И результат оказался весьма неожиданным!

«Эта брошь никак не может относиться к восемнадцатому веку, – решительно заявил ювелир, – поскольку не далее как два месяца назад была изготовлена в моей собственной мастерской, и я даже могу назвать вам имя мастера».

«Лучше назовите мне имя заказчика», – тут же попросил следователь и, получив ответ, изумлённо покачал головой. Кажется, в семействе его старого друга Дениса Васильевича Винокурова назревает крупный скандал...

– Ты меня обманываешь, – тем временем обиженно заявила Зинаида, внимательно осмотрев брошь и пару раз приложив её к вороту своего платья, – я всё-таки женщина и разбираюсь в драгоценностях. Эта прелесть сделана из золота и самых настоящих бриллиантов.

– Всё правильно, но поскольку её пытались выдать за точно такую же вещицу восемнадцатого века, я и назвал её фальшивой, – пояснил следователь, отбирая у неё драгоценность и пряча обратно в карман.

– Так ты мне её не подаришь?

В голосе молодой женщины послышалась такие детски обиженные нотки, что Макар Александрович не смог удержаться от снисходительной улыбки.

– Я закажу тебе другую и, если пожелаешь, точно такую же, – пообещал он. – Кроме того, не забывай, что она является вещественной уликой, с помощью которой я надеюсь разоблачить ещё одного злоумышленника.

– В самом деле? – проворковала Зинаида, по-кошачьи ластясь к Гурскому. – А меня ты не хочешь разоблачить?

И тут Макар Александрович, хотя и ожидал чего-то подобного, к своему удивлению, настолько смутился, что всю дальнейшую инициативу предоставил своей сообщнице, которая проворно увлекла его в спальню...

Оказывается, арестовав злодея и заняв его место в постели с этой порочной прелестницей, Макар Александрович получил не только моральное, но и более чем сладострастное удовлетворение, отчего ни какой-то миг даже почувствовал себя в положении древнего триумфатора, которому доставались все женщины побеждённого врага. Зинаида отдавалась излюбленному занятию с таким упоением, что старый следователь ощутил себя помолодевшим лет этак на двадцать. Впрочем, судя по тому любопытствующему взору, который она порой бросала на него из-под полуприкрытых ресниц, в её стонах и вздохах было немало искусной актёрской игры, – но Макар Александрович уже не стал забивать себе голову подобной ерундой.

Когда они изрядно утомились и сделали перерыв на шампанское, разговор вновь зашёл о предыдущем любовнике. Гурскому вдруг снова вспомнился сегодняшний разговор с великим князем, и он невольно пожалел о том, что слишком рано арестовал Морева, лишив его возможности прикончить Распутина. Видя перед собой драку двух скорпионов, разумный человек дождётся того момента, когда один из них пожрёт другого, чтобы затем растоптать победителя.

– Ты передашь ему моё письмо? – вскакивая нагишом с постели и подбегая к секретеру, спросила Зинаида.

– Смотря, что ты написала, – осторожно отвечал следователь, любуясь её стройной белой фигурой, роскошно окутанный рас пущенными и достигавшими гибкой талии золотистыми волосами.

– На вот, посмотри. – Вернувшись на постель, она протянула ему письмо, а сама легла рядом на правый бок, изящно подперев голову рукой.

Макар Александрович не стал кокетничать, заявляя, что порядочные люди не читают чужих писем. В конце концов, после совершенного им служебного подлога, от его былой порядочности осталось не так уж и много. Однако письмо Зинаиды потрясло его своим садистски-издевательским тоном!

Мало того, что она во всех подробностях сообщала своему бывшему любовнику о том, зачем и по чьему поручению его соблазнила, но при этом добавляла множество пикантных подробностей, сравнивая его мужские достоинства с достоинствами других своих «партнёров» и не находя в нём «ничего особенно выдающегося». Читая подобное послание, адресат должен был особенно беситься – и не только от того, что его так ловко обвели вокруг пальца, но и от сильнейшим образом уязвлённого мужского самолюбия.

– Прочитал? – спросила Зинаида. Стоило Гурскому кивнуть, как она тут же выхватила письмо из его пальцев, одним прыжком вернулась к секретеру и взяла в руки перо.

– Что ты делаешь? – не переставая поражаться импульсивности и непредсказуемости своей новой возлюбленной, поинтересовался следователь.

– Хочу сделать последнюю приписку... – не поднимая головы, отвечала она. – Надеюсь, это его окончательно добьёт... Ага, секунду, вот теперь готово.

Отложив перо, Зинаида теперь уже медленно, улыбаясь и нисколько не стесняясь своей восхитительной наготы, вернулась к Гурскому и, опустившись на одно колено, упругим жестом протянула письмо:

– Надеюсь, мой повелитель, вы не сочтёте за дерзость, что ваша покорная раба посмела выступить от вашего прославленного в веках имени!

Постскриптум был таков: «Это письмо я дописываю в обществе твоего преемника – Макара Александровича Гурского, который моими устами передаёт тебе постельный привет!»

«Ох, уж эти женщины!» – только и осталось вздохнуть следователю, после чего Зинаида с разбегу бросилась на постель, и начались уже совсем иные вздохи...

Глава 30
КОНЕЦ СПЕКТАКЛЯ

Не столько по воле автора, сколько благодаря случайному стечению обстоятельств на рождественскую премьеру водевиля «Любовные безумства, или Всё врут календари» собрались почти все наши персонажи. Елена и Николишин исполняли главные роли, а Ольга и Кутайсов были приглашены в самый последний момент – ввиду распространившейся по городу эпидемии гриппа заболело сразу несколько статистов, которые должны были участвовать в финальной сцене спектакля. Разумеется, что Денис Васильевич явился посмотреть на игру жены. С некоторым опозданием он решил отблагодарить следователя за злополучное приглашение на юбилейный бал и позвонил Гурскому. Макар Александрович охотно согласился, и, таким образом, четверо из наших героев оказались на сцене, а ещё двое – в зрительном зале. Был там и ещё один персонаж, который явился позже остальных и, постаравшись оказаться незамеченным, скромно устроился в кресле последнего ряда – но о нём после...

Финал водевиля представлял собой сцену на придворном балу Екатерины II. Мудрая государыня успешно расследует запутанную интригу с подложными письмами, полученными итальянским дворянином Фабио Кавальканти и его русской невестой Натальей и чуть было не расстроившими их свадьбу, после чего строго наказывает русского поклонника Натальи, которого играл Семён Николишин. В оригинале Казановы этого поклонника звали Иваном, однако режиссёр решил не мудрить, оставив актёру его собственное имя. В этой последней сцене Семён должен был подвергнуться домашнему аресту и быть уведённым двумя гвардейцами прямо с бала под «белы руки».

Итак, разгневанная коварством своего подданного императрица приказала схватить молившего о пощаде Сеньку, после чего взяла на себя миссию искупления его вины перед итальянским путешественником для чего решила сделать ему и его невесте свадебный подарок. Стоя у самой рампы, «Екатерина Великая» приказала слуге принести «ту самую драгоценность из моей коллекции». Проворный слуга быстро обернулся, почтительно преподнеся императрице небольшой футляр синего бархата. Императрица передала его Кавальканти, а восхищенный итальянец упал перед ней на колени и восторженно поцеловал милостиво протянутую руку.

Далее, по замыслу режиссёра Трапезникова, следовал такой эпизод: Кавальканти вставал, подходил к невесте и, достав из футляра драгоценность, показывал её всем присутствующим – причём не только на сцене, но и в зрительном зале. При этом основной свет рампы на минуту угасал, зато драгоценность в руках итальянца освещалась ярким лучом специально направленного на неё прожектора, вызывая всеобщий вздох восхищения, за которым должны были последовать аплодисменты.

Однако случилось нечто такое, что вызвало замешательство даже у видавшего виды суфлёра. Когда Кавальканти приблизился к Наталье-Елене, чтобы порадовать её видом подарка, футляр оказался совершенно пуст! Игравший эту роль итальянский коммерсант был явно не готов к сценическим интригам русского любительского театра, а потому явил собой преглупую фигуру – с открытым ртом, выпученными от изумления глазами и бессмысленно воздетой вверх рукой, в которой находился бархатный футляр, пустота которого оказалась особенно наглядна в свете одинокого луча прожектора. После минуты всеобщего оцепенения, первым опомнились зрители – и по залу прокатились лёгкие смешки, которые, постепенно набирая силу, грозили превратиться в гомерический хохот.

Но именно в этот момент всеобщее внимание переключилось на Николишина, который повёл себя весьма агрессивно. Он принялся вырываться из рук державших его «гвардейцев» и, отчаянно кивая головой в сторону Кутайсова, одетого в роскошный камзол красного сукна, завопил:

– Брошь, у него, это он украл, обыщите!

Подобной сцены не было ни у автора пьесы, ни на генеральной репетиции, однако итальянский коммерсант отреагировал на удивление проворно. Бросив футляр, он подскочил к Кутайсову и, прежде чем тот успел что-либо сделать, запустил обе руки в накладные карманы его камзола.

– Ты что делаешь, кретин? – униженно прошипел журналист, он же «гость на балу», отталкивая от себя итальянца.

В это самое время стоявший за кулисами Трапезников, окончательно перестав понимать происходящую на сцене отсебятину, в отчаянии принялся рвать на себе и без того редкие волосы, приговаривая:

– Провал, позор, что они себе позволяют!

Получив сильный тычок от Кутайсова и отлетев в сторону, итальянец тем не менее торжественно воздел правую руку вверх и, от волнения перейдя на родной язык, возопил:

– Eccola![38]38
  Вот она! – (итал.).


[Закрыть]

Денис Васильевич, сидевший рядом с Гурским на первом ряду, охнул от неожиданности:

– Это же та самая брошь, Макар Александрович, о которой я вам рассказывал!

– Вы уверены? – коротко осведомился следователь, но получить ответа так и не успел, поскольку на сцене стало твориться нечто совсем уж невообразимое.

Разозлённым, покрасневший, униженный на глазах у Ольги Кутайсов по-видимому что-то понял, поскольку вдруг бросился через всю сцену навстречу Николишину, едва не сбив при этом стоявшую у него на пути «императрицу», которая совсем не по-царски ойкнула и оступилась.

– Мерзавец, это ты мне её подложил! – закричал он, отвешивая Семёну звонкую оплеуху, от которой тот не смог защититься, поскольку обе его руки прочно держали «гвардейцы». После второй пощёчины Николишин проявил недюжинную силу и сноровку – резко нырнув вниз, он сумел разом вырваться из объятий стражников и так стремительно бросился на соперника, что оба тут же покатились по сцене под треск сценических костюмов и разлетающихся во все стороны париков.

И только теперь опомнившийся режиссёр, разом оттеснив служителя сцены, столь судорожно рванул верёвку, что обрушил занавес чуть ли не на головы зазевавшимся артистам. Тем из них, кто находился ближе к рампе, а потому оказался снаружи упавшего занавеса, пришлось вытерпеть дополнительное унижение, покидая сцену и прячась за кулисами под сочувственно-насмешливыми взглядами, а то и свистом развеселившейся от неожиданно разразившегося скандала публики.

– Занятная получилась концовка, – покачал головой Гурский, прислушиваясь к доносившимся из-за занавеса воплям и ругани. – Ну-с, пойдём за кулисы разбираться.

– Вы думаете, что уже всё? – спросил Винокуров, с сожалением расправляя огромный букет цветов, который он намеревался вручить жене во время последнего поклона. Второй букет лежал на соседнем кресле и предназначался Ольге.

– Полагаю, да, – коротко кивнул Макар Александрович и оказался прав. Ни спектакль доигрывать не стали, ни на поклон никто не вышел...

В небольшой мужской гримёрной собралось так много народу, что помещение мгновенно заполнилось запахом пота и духов, гулом возбуждённых голосов и шорохом одежды. Гурскому пришлось приложить немало усилий, прежде чем воцарился хоть малейший порядок и он смог приступить к допросу.

– Откуда взялась эта брошь? – требовательно спросил он, после того как Денис Васильевич, Елена и Ольга удостоверили её подлинность.

– По всей видимости, этот гад мне её подложил, – тут же взорвался Кутайсов, с трудом шевеля разбитыми в кровь губами и с ненавистью кивая на Семёна, которому, судя по двум синяками и огромной царапине на лбу, тоже немало досталось. В рваных камзолах и с разбитыми физиономиями, оба бойца смотрелись весьма живописно.

– Да иди ты к чёрту! – злобно огрызнулся Николишин, отворачиваясь к стене и избегая встречаться глазами с кем бы то ни было из присутствующих.

– А кто ещё мог знать, что эта дурацкая брошь находится в кармане именно моего камзола? – продолжал распаляться журналист. – Сам-то я и понятия не имел, что она настоящая, думал – бутафория, – и он похлопал себя по бокам, после чего добавил: – В пьесе у меня вообще роль без слов!

– Ну-с, а вы что скажете, господин Николишин? – И следователь сурово уставился на Семёна. – Но сначала извольте повернуться в мою сторону.

– Ничего я не знаю, огрызнулся тот, нехотя поворачивая голову, но не глядя в глаза Гурского. – Говорю же вам – журналюга украл, его и пытайте!

– Что должно было находиться в футляре? – на этот раз вопрос был адресован режиссёру, который тут же разразился подробным ответом, слушая который Семён морщился всё сильнее и болезненнее.

– В футляре должна была лежать бутафорская брошь, которую господин Николишин, по моей просьбе, заказал сделать в виде точной копии вот этой самой броши, – объяснил Трапезников, кивая на драгоценность, которую в течение всего допроса держал в руках Гурский.

– Уж не эту ли бутафорскую брошь вы имеете в виду? – И тут следователь на глазах у присутствующих жестом опытного фокусника достал из кармана форменного сюртука ещё одну брошь – ту самую, что была изъята во время ареста Морева.

– Да, похоже, что это она, хотя я и не настолько хорошо разбираюсь в драгоценностях, – не слишком уверенно подтвердил режиссёр.

– Она это, она, – нехотя кивнул Николишин.

– Какая это – она?

– Ну, в смысле, что бутафория...

– Однако, господа, дело всё больше запутывается, – растерянно пожав плечами, вынужден был признать Макар Александрович.

Помощь пришла неожиданно – стоявшему у самой двери Трапезникову пришлось потесниться, чтобы впустить в помещение красивого темноволосого юношу, одетого в щёгольский мундир лейб-гвардии гусарского полка. Денис Васильевич и Ольга сразу узнали князя Андрея – старшего сына великого князя Александра Михайловича, с которым они познакомились на генеральной репетиции.

– Извините, господа, что вторгся без приглашения, – смущённо пробормотал юноша, бросив быстрый взгляд в сторону Ольги, – однако же я слышал причину ваших затруднений и подумал, что могу вам кое-что пояснить... С вашего, разумеется, позволения, Макар Александрович... – И он изящно поклонился вставшему со своего места следователю.

– Сделайте одолжение, Андрей Александрович, – охотно согласился тот.

– Дело в том, что эту самую брошь...

– Которую именно?

– Вот эту... – И юный князь без колебаний указал на драгоценность, которая в предыдущем разговоре фигурировала как «бутафорская». – Эту драгоценность, вы, сударыня. – Он поклонился Ольге. – Изволили потерять на придворном балу, а я подобрал. Но поскольку в тот момент мы с вами ещё не были представлены друг другу, – тут юноша слегка порозовел, – то я не осмелился вручить её вам лично и обратился к отцу, которому вы оказали честь, протанцевав с ним мазурку. Он взял у меня эту брошь, сказав, что непременно передаст её вам. Вот, собственно, и всё, что мне известно.