Текст книги "Орден Казановы"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Глава 25
КЛИНИЧЕСКИЙ ЗАГУЛ

На правах хорошего знакомого Кутайсов обычно попадал в квартиру «старца» не через прихожую, в которой благодаря всевозможным посетителям постоянно царило совершенно немыслимое «амбре», представляющее собой смесь абсолютно несочетаемых запахов вроде запаха кислых щей и дорогих духов, прогорклого масла и мокрой овчины, табачного дыма и цветов, а через чёрный ход, выводивший в маленькую кухню, забитую множеством всевозможных ящиков и корзин.

Судя по гомону голосов, грохоту разбиваемой посуды и диким крикам, в квартире Распутина царил тот немыслимый, «клинический», как его называл про себя журналист, загул, становившийся источником множества сплетен, анекдотов и полицейских донесений.

И действительно, встретивший его «старец» был совершенно зверски пьян – тёмно-русые космы всклокочены, усы и борода мокрые от пролитого на них вина, а светло-голубые мутны как затянутое мглой небо. Однако Распутин тут же узнал журналиста и радостно заорал: «Здорово, Серёга!» – стоило Кутайсову показаться на пороге столовой, заполненной множеством народу.

– Здорово, Ефимыч.

– Что нового?

– Да всё то же, – небрежно отвечал Кутайсов, мельком оглядывая помещение.

– А всё-таки?

– Смотря, что тебя интересует... Съезд купеческих приказчиков, очередное столкновение автомобиля с лихачом, метели и снежные заносы по всей России... Или вот недавно был случай – свирепый покупатель, не сторговавшись по поводу молотка, схватил его за рукоятку и так отрихтовал продавца, что тот угодил в больницу.

Пока Распутин раскатисто хохотал, журналист присмотрелся к присутствующим повнимательнее. В столовой находились не менее восьми женщин и всего двое мужчин, первым из которых, был худосочный и невзрачный молодой человек. Без пиджака, в одном жилете, он сидел рядом с беременной женой и держал её за руку, в то время как она не сводила со «старца» преданного взгляда больших голубых глаз. Вторым был Симанович, приветствовавший журналиста дружеским помахиванием руки. Пожалуй, только он и не притрагивался к вину.

Большинство из присутствующих женщин Кутайсов давно и хорошо знал. Первой была небольшая, изящная и вся какая-то деликатная молодая блондинка Мария, или просто Муня некогда пережившая страстную любовь к аристократу. Впав в чёрную меланхолию после его смерти, она случайно познакомилась с Распутиным и возомнила, что именно Бог послал ей этого «утешителя». Второй была разбитная и смешливая шатенка Катя – портниха из этого же дома, к которой периодически заваливался пьяный «старец»; третьей – пышнотелая блондинка Акулина с приятным певучим голосом, бывшая монашка, ныне выполнявшая роль горничной.

С её появлением в свите Распутина была связана целая легенда – он якобы нашёл её в одном из уральских монастырей, где она мучилась от сильных судорог, и после многочасового «бдения» в её келье, сумел изгнать из неё беса. Ещё одной «певуньей» была бывшая прима оперного театра, а ныне вдова полковника. Эта дама неопределённого возраста, постоянно одевалась во всё чёрное и курила тонкие дамские пахитоски. Пятой из присутствующих, была ещё одна Маша – стройная молодая девушка, одетая в гимназическое платье и имевшая весьма отталкивающую внешность: грубое лицо с приплюснутым носом, толстые пунцовые губы, которые она периодические облизывала тонким змеиным языком, и чёрные злые глаза. Откуда она взялась никто не знал, да и не интересовался, тем более что вела себя эта уродина весьма странно – то начинала заговариваться, а то вдруг дёргалась, как марионетка.

Бегло оглядев всю компанию, Кутайсов задержал свой взгляд на двух великосветских дамам – одна в сером элегантном платье, очень красивая, хотя и не первой молодости, с прекрасными тёмными глазами, а вторая молодая и скромная, с напряжённо-строгим выражением бледного лица, в маленькой, украшенной фиалками шляпке.

– Ну и где же твоя фрейлина? – с трудом вставая ему навстречу, закричал Распутин.

«О чёрт! – мысленно выругался Кутайсов. – Пьян, как собака, а всё помнит!»

– Зачем тебе ещё одна, – отвечал он, уклоняясь от его зловонных объятий – несмотря на то, что среди его почитательниц чуть ли не шла драка за право постирать грязное бельё «старца», тот каждый день сильно потел, а мылся редко – разве что перед визитом во дворец. – Смотри, какой у тебя цветник султан позавидует.

– Ты мне, брат, зубы то не заговаривай! – неожиданно рассердился Распутин. – Обещал – так привози, а не то я сам к ней поеду! Сам же знаешь – от меня не денешься...

– Да уж знаю, – сквозь зубы процедил Кутайсов, с трудом сдерживая желание одним ударом отправить «старца» в нокаут. Профессия журналиста подразумевала множество передряг, поэтому он неплохо владел приёмами бокса.

А угроза «старца» была весьма существенной! Кутайсову ли было не знать о том, что происходило в тех случаях, когда некоторые женщины осмеливались пожаловаться в полицию на то, что Распутин их обесчестил. Начальник полиции самолично составлял подробнейший протокол и рассылал его в соответствующие учреждения, не забывая одарять копиями и некоторых доверенных лиц. Все эти люди с интересом и завистью читали об очередном беспутстве «старца», но никто, разумеется, и не думал начинать судебное дело против человека, по чьему желанию смещались и назначались министры, настоятели монастырей и даже главы правительства.

– А ты и сам-то смотри-и-и... – пьяно икая и качаясь, продолжал Распутин, держась за плечо журналиста. – Хоть ты мне и друг, Серёга, но я, брат, и суров бываю!

– Да что ты на меня насел! – с досадой отвечал Кутайсов, подводя «старца» к стулу. – И с чего тебе мне угрожать? У неё свой любовник есть – вот с него и требуй.

– Как любовник?

– А вот так.

– Тады давай его сюда! Щас мы с него потребуем... Щас он у нас, голуба, запоёт!

– Петь он умеет, это ты верно угадал. Однако меня он не послушаем я а нот если ты сам позвонишь, то приедет, как миленький.

– Пошли, позвоним, – немедленно согласился Распутин, опрокидывая стул и нетвёрдыми шагами устремляясь в коридор, где на стене висел телефонный аппарат. При его появлении и прихожей мгновенно стих гул голосов, зато разом зашелестели платья вскакивавших со стульев и скамеек женщин. Какой-то офицер зазвенел шпорами, седовласый чиновник поспешно зашуршал доставаемыми из портфеля бумагами, две деревенские бабы упали на колени и принялись креститься, но Распутин не обращал ни на кого внимания. Едва не падая и держась рукой за стену, «старец» проковылял к телефону.

– К-к-как зовут? – повернулся он к следовавшему за ним Кутайсову.

– Кого? Ах, да... Семён... Семён Николишин. Он, кстати, и на гитаре отлично играет – заслушаешься.

– Хор-р-ро-шо, заслушаемся... Номер какой?

– 656-16.

– Але?.. Барышня, соединяй... Але? Семён? Жив-ва бери гитару и приезжай... Распутин говорит, охламон ты этакий. Ну, жив-ва... И полюбовницу с собой бери – кутить будем!.. Слышь, ты, Сенька, беспременно бери. А иначе я к тебе сам приеду и всё у тебя разнесу. Смотри, брат, не серди меня...

Слушая этот разговор, Кутайсов сдержанно улыбался, думая о том, что последует дальше. Вернувшись в столовую, он залпом выпил два стакана вина, чтобы почувствовать себя более свободно в этом кошмарном бардаке. Пока Распутин жадно ел рыбу, после чего, небрежно вытерев руки о скатерть, ласкал лица и груди сидевших рядом с ним женщин, журналом подсел к той милой скромнице в шляпке с фиалками.

– Простите, сударыня, а можно полюбопытствовать: что вы здесь делаете?

– Как это что? Мы вместе с маман, – и она оглянулась на даму в сером платье, – пришли к святому «старцу».

– А зачем, позвольте узнать?

Ответ оказался до неприятности неожиданным:

– Я хочу найти Бога, познать суть греха и тот путь, которым можно обрести вечное спасение! – с неожиданным блеском в глазах заявила собеседница.

Кутайсов сокрушённо покачал головой. Сколько раз он уже слышал подобный бред от приходящих к Распутину эротоманок всех возрастов и сословий!

– И что же он вам на это ответил?

– Что только через смирение сердца мы и приходим к спасению! Всякий человек должен грешить, чтоб ему было в чём раскаиваться. Ежели Господу угодно послать нам искушение, то мы должны безропотно ему предаваться, чтобы потом в полном раскаянии замаливать свои грехи!

Это была та, можно сказать универсальная фраза, которую во множестве вариаций «старец» повторял беспрестанно каждой из своих будущих жертв и которую Кутайсов уже успел выучить наизусть.

«Ещё одна сумасшедшая! – с сожалением подумал он, глядя в её восторженно просветлевшее лицо. – Да и мать, судя по всему, та ещё дура... Нет, чтобы выдать свою дочь замуж за порядочного человека – и пусть бы искала своего Бога в супружеской постели... А ведь на вид такая милая и строгая... Тьфу!»

К его удивлению, Сенька явился достаточно быстро – запыхавшийся, разрумянившийся, с гитарой под мышкой и, разумеется, один.

– А почему без любовницы? – сразу закричал на него Распутин.

– Так нет у меня никого, Григорий Ефимович, – растерянно отвечал Николишин, – я же вам по телефону пытался объяснить. Женат я, однако!

– Жену бы привёз! Как, бишь, её зовут – Лизаветой или Тамарой? Чтой-то не упомню.

– Нет, Ольгой – Семён умоляюще, словно ища заступничества, посмотрел на Кутайсова, который подмигнул ему и слегка покачал головой. – Но она сейчас болеет.

«Молодец», – одобрительно кивнул журналист.

– Эх, ладно, махнул рукой Распутин. – Тогда играй, растудыть твою мать!

– А что играть-то, Григорий Ефимович? – подув на замёрзшие пальцы и проворно скинув полушубок, услужливо осведомился Николишин.

– Мою любимую... « Тройку» знаешь?

– Кто ж её не знает!

И Семён проворно взял первые аккорды.

 
Тройка мчится, тройка скачет,
Вьётся пыль из-под копыт.
Колокольчик звонко плачет,
То зальётся, то звенит...
Эх, еду, еду, еду к ней, еду к любушке своей!
 

На втором куплете Распутин не выдержал и резко сорвался с места.

– Плясать хочу!

Нетвёрдыми шагами он вышел на середину комнаты, но стоило ему пару раз притопнуть и хлопнуть ладонями по голенищам сапог, как вся его массивная фигура на удивление преобразилась. Плясать «старец» умел и делал это с такой мощью и завораживающей дикостью, что присутствующие замерли, не отводя от него глаз.

 
Динь-динь-динь – и тройка встала,
Ямщик спрыгнул с облучка.
Красна девка подбежала
И целует ямщика.
Эх, едет, едет, едет к ней, да едет к любушке своей!» —
 

заливался Николишин.

В какой-то момент Распутин подскочил к сидевшей рядом с Кутайсовым молодой девушке и, схватив за руку, одним рывком поставил её на ноги. Затем обнял за талию и неистово закружил в танце. И она мгновенно покорилась всем его движениям, бледные щёки запылали румянцем, а глаза затянуло безумной поволокой. Теперь в этой пляске, кроме первобытной дикости, присутствовала и похотливая страсть, всё явственнее напоминавшая неистовые вакханалии хлыстов.

И подобная вакханалия действительно началась, когда Распутин вдруг выпустил девушку из объятий и начал торопливо раздеваться. Одним рывком стянув через голову рубаху, он отбросил её в сторону, накрыв с головой одну из женщин, которая жадно прижала её к своему лицу. Затем столь же поспешно сдёрнул бархатные штаны до колен. От вида его огромного, тёмно-багрового члена всех присутствующие женщин словно бы охватил экстаз. А дальше началось такое безумие, что Кутайсов, не успевая подливать вина в стакан, стал пить прямо из бутылки, а потрясённый Сенька, тараща глаза, всё продолжал играть – на этот раз «Цыганочку», – то и дела сбиваясь и повторяя одни и те же такты.

Снять штаны до конца Распутину мешали сапоги, поэтому он просто шлёпнулся голой задницей на пол, задрал ноги и громогласно приказал:

– Сымайте, грешницы!

Ради чести услужить «старцу» между его обезумевшими поклонницами едва не началась драка с визгами, укусами и толкотнёй. Через минуту совершенно голый Распутин растянулся на меховом покрывале, услужливо принесённом заботливой Акулиной из соседней комнаты, и с трудом сел, прислонившись спиной к дивану.

– А теперь сами раздевайтесь! Все раздевайтесь, жив-ва! – последовала новая команда.

«Как в женской бане!» – восхищённо подумал Кутайсов, продолжавший одиноко сидеть за столом в окружении мельтешивших женских рук и летавших повсюду юбок, чулок, сорочек и панталон. Молодой человек с беременной женой незаметно исчез и теперь кроме него и Сеньки за всем этим безобразием продолжал наблюдать лишь Симанович, скромно забившийся в дальний угол с иконами.

После первоначальной суматохи образовалась совершенно невероятная сцена. Красивая дама, избавившись от своего серого платья, сидела на диване, держа между раздвинутых ног косматую голову Распутина. Муня всем телом прижималась к его правой руке, вдавливая свои небольшие груди в плечо «старца». Акулина же играла с его левой рукой, зажав её между своих пышных белых бёдер. Вдова полковника раскинулась перед Распутиным на спине, возложив на себя огромную волосатую ногу «старца» и страстно обхватив её руками и ногами. Портниха же Катя, напротив, всем телом улеглась на его левую ногу.

Но больше всего журналиста потрясла его недавняя собеседница, которая, даже будучи обнажённой, так и осталась в своей шляпке. Встав на колени между широко раздвинутых ног Распутина, она жадно припала к его огромнейшему члену, всосав его почти целиком!

«Нашла-таки своего Бога!» – пьяно восхитился Кутайсов, оборачиваясь и подмигивая Симановичу.

Лишь придурковатой и некрасивой Марии не нашлось места, и теперь она, совершенно голая, жалобно подвывая, бегала на четвереньках вокруг, пытаясь лизнуть хоть какую-то часть тела «старца».

– А, ну-ка, Сенька, давай жалобную, – приказал разнежившийся Распутин. Совершенно обезумевший от всего увиденного Николишин покорно кивнул головой и запел новомодный романс:

 
Дым костров, туман и ночь,
Тишина глухая:
Конский топот мчится прочь,
Сумрак сотрясая.
Кто исчез в степной дали,
За стеной тумана?
Неё исчезнем мы с земли
Поздно или рано...
 

– А ты чего сидишь, как неродной? – Распутин наконец-то обратил внимание на журналиста. – Разоблачайся, Серёга, здеся всем места хватит!

– Нет, Ефимыч, сейчас не могу, – покачал головой тот, чувствуя, что настал момент уносить ноги, иначе последствия могли оказаться самыми непредсказуемыми. Не хватало ему ещё стать героем эротического скандала! – Прости, но мне уже пора… – И он нетвёрдыми шагами направился к двери.

– Куда, постой! – закричал ему вослед «старец». – Эй, девки, кто-нибудь задержите его... – Но все женщины были увлечены своим кумиром, поэтому Кутайсову, напрочь забывшего про несчастного Семёна, удалось уйти без помех. Уже надевая пальто, он вдруг пожалел о том, что у него с собой не оказалось фотографического аппарата. Да за фотографию такой сцены его бы озолотила любая редакция[36]36
  Впрочем, на выходе из дома он всё-таки не удержался и рассказал об увиденном дежурившему в подъезде филёру, которым по странному стечению обстоятельств оказался недавно обиженный им Михаил Крупенин. Тот, в свою очередь, сообщил об этом в ежедневном донесении. Впоследствии это донесение упомянул в своей книге о Распутине тогдашний начальник петербургской полиции С.П. Белецкий, благодаря чему нам и стала известна вышеописанная сцена.


[Закрыть]!

Глава 26
СУПРУЖЕСКАЯ ВЕРНОСТЬ

Денис Васильевич окончательно перестал понимать собственную душу. Как человек, не чуждый поэзии, он хорошо знал, что подобное состояние многократно описано поэтами разных стран и веков под видом «неясных томлений», а как профессиональный психиатр неплохо разбирался в подоплёке подобных состояний, однако все эти знания не избавляли от мучительной неудовлетворённости собой, жизнью, обстоятельствами и даже погодой.

Стоило ли удивляться тому, что однажды днём, после окончания лекций на женских курсах, он обнаружил себя на Дворцовой площади, прогуливающимся под окнами Зимнего дворца. Впрочем, куда же ему было идти, если за всё время их недолгого знакомства мадемуазель Васильчикова так и не оставила своего адреса или номера телефона?

Сердясь на собственную глупость и безволие, проклиная всё на свете – в том числе и Гурского, уступившею ему свой билет на бал, с которого всё и началось, – Денис Васильевич страстно хотел увидеть фрейлину, но не обращаться же было к Макару Александровичу, с просьбой помочь в её поисках! Да и вряд ли бы следователь стал потворствовать его любовным безумствам, поскольку с большой нежностью относился к Елене. И уж тем более он не мог спросить адрес фрейлины у своего «заклятого» друга – Кутайсова!

При этом Денис Васильевич совершенно не представлял, что бы он ей сказал во время встречи. Признался бы в любви – и что дальше? Ему совершенно не хочется разводиться с женой, более того – и в мыслях не было доставить ей подобного огорчения. Но тогда чего же он хочет и зачем бродит как неприкаянный под этим серым небом, «цвета мировой безнадёжности», то и дело ловя на себе подозрительные взгляды городовых?

И тут сама судьба, словно бы утомившись его бестолковой нерешительностью, прислала ему собственное решение в виде дворцового лакея с запиской в руке.

– Господин Винокуров?

– Да, это я.

– Вам просили передать.

– Кто?

Но лакей, поспешно сунув ему в руку записку, побежал назад, торопясь вернуться в тёплые дворцовые покои.

Взяв трость под мышку, Денис Васильевич поспешно развернул листок, содержавший всего одну фразу: «Не надо вам было оставлять нас одних на катке. Прощайте!» – и тут же почувствовал, как злая рука ревности и зависти схватила его за горло. Всё было кончено, однако совсем не так, как ему того хотелось... Проклятье!

А что если вызвать Кутайсова на дуэль или просто избить? О чёрт, и что за глупости сразу полезли в голову – совсем в духе пошлых анекдотов «Сатирикона»:

«Обвиняемый, вы раньше привлекались к суду?»

«Да, ваша честь».

«По какому поводу?»

«По литературному делу».

«Как это следует понимать?»

«Набил морду одному нахальному журналисту».

Денис Васильевич вышел на набережную и остановился у парапета, глядя на противоположную сторону Невы: Петропавловский шпиль, ростральные колонны на стрелке Васильевского острова, корпуса Кунсткамеры и императорского университета.

Сейчас ему пятьдесят три года... Большая часть отмеренного срока уже позади, но жизнь проходит как-то странно, порождая даже больше вопросов, чем это было в молодости, когда каждый юноша увлечённо решает проблему смысла человеческого бытия вообще и его личной жизни в частности. Казалось бы, его нынешнее существование катится накатанной колеёй, всё выглядит правильно, достойно, разумно и нечего больше желать, как вдруг судьба посылает ему столь раздражающий фактор, как юная фрейлина, словно для того, чтобы он пересмотрел всё достигнутое, чем ранее так гордился – и немалой известностью в мировых психиатрических кругах, и молодой очаровательной супругой. Но если существует нечто такое – пусть даже это вид женской ножки или мимолётный поцелуй, – что способно лишить нас душевного спокойствия, значит не всё так просто и внутри спелого яблока благополучия уже завелась червоточинка сомнений и искушений.

Унылый, раздражённый и изрядно замёрзший Денис Васильевич вернулся домой и, первым делом, выпил рюмку коньяку. Затем выкурил сигару, устало бросился в кресло и повернулся к окну, за которым быстро темнело. Минут через десять в дверь кабинета постучали.

– Кто там ещё? – не поворачивая головы, вяло спросил он и через мгновение услышал за спиной лёгкий шелест женского платья и нежный голос жены:

– Привет, к тебе можно?

– Конечно, милая, заходи. – И он вместе с креслом обратился навстречу Елене.

Подойдя ближе, она поцеловала его в голову, обдав тонким и каким-то очень родным запахом своих любимых духов Gabilla, после чего слегка отстранилась и внимательно посмотрела в лицо мужа.

– Ты чем-то опечален?

– Да нет... Просто устал.

– Я пришла сказать, что пока ты отсутствовал, тебе звонил Макар Александрович Гурский.

– И что ему было надо?

– Он просил передать, что нуждается в твоих услугах. Если ты согласен ему помочь, то завтра в два часа дня тебе надо быть на набережной Волковки – вот, я записала номер дома и квартиры, – и она подала ему вырванный из блокнота листок.

– А какого рода услуга от меня требуется, он не говорил? – на всякий случай поинтересовался Денис Васильевич, лениво просматривая записку жены и удивляясь тому, как быстро бумага сумела впитать аромат её духов.

– Нет, но зато он сказал, что, кажется, ему удалось выйти на след похищенной у Ольги броши.

– В самом деле? Ай да Макар Александрович! Завтра обязательно туда съезжу.

– А сегодня почему ты такой грустный?

Денис Васильевич покачал головой и со слабой улыбкой посмотрел в озабоченное лицо жены.

– Может у человека начаться зимняя депрессия? Особенно в такую погоду, когда всё кругом то серое, то чёрное.

– О, это конечно, – проворно сказала она, подходя к его письменному столу и начиная сосредоточенно переставлять находившиеся там предметы – письменный прибор, пепельницу, книги, ручки, её собственный портрет в рамке, – причём делая это с таким видом и стуком, словно сама с собой играла в шахматы. – Но ты же сам мне говорил, что нельзя поддаваться такой депрессии, с ней обязательно надо бороться. Помнишь?

– Конечно. И всё это правильно.

– Так не хочешь куда-нибудь сходить?

– Куда, например?

– Ну, допустим, на каток...

Произнеся эту фразу, Елена замерла и подняла голову. Несколько секунд они внимательно смотрели друг на друга.

– Ты всё это время за мной следила? – тихо спросил Денис Васильевич.

Ответом были стремительный, почти судорожный кивок головы и потупленный взор.

– Но зачем ты привязала своё кашне к фонарю кареты? – неожиданно вспомнил он.

– Надеялась, что ты вспомнишь обо мне и одумаешься, – опуская голову, пролепетала Елена.

– Милая ты моя! – с горячей нежностью воскликнул Денис Васильевич, привлекая её к себе. – Так что же ты молчала, если тебе всё известно?

– Мне ничего не известно. Я даже не знаю, кто эта девушка и как ты с ней познакомился, – разумеется, Елена лукавила, но ей чисто по-женски хотелось вызвать мужа на полную откровенность, чтобы возникшее при этом чувство вины удержало его в будущем от повторения подобных приключений.

Именно поэтому она даже не стала рассказывать о том, что её кашне к фонарю кареты мадемуазель Васильчиковой привязал не кто иной, как Макар Александрович Гурский. Всё началось тем вечером, когда они вернулись из театра, и ей удалось подслушать у двери кабинета телефонный разговор мужа с фрейлиной. Уже на следующий день Елена позвонила следователю и попросила его выяснить, с кем встречается Денис Васильевич. Гурский не только добросовестно выполнил это поручение, но и поведал ей о происшествии на балу.

«В сущности, это я во всём виноват, – покаялся он, – и за это уже наказан! Если бы я не отдал ему свой билет, а отправился на бал лично, тогда именно мне, а не вашему супругу достался бы тот загадочный поцелуй! А ведь я – старый холостяк и воспринял бы сей подарок судьбы совсем иначе...»

– Так что это за девушка? – повторила она.

– О, это было дело странного случая! – Винокуров вдруг почувствовал такое облегчение, что немедленно пересказал жене ту памятную сцену на балу. – То есть она приняла меня за Гурского – только и всего, – закончил он.

– Вот и отпускай тебя после этого куда-нибудь одного! – с весёлой, приятно удивившей его досадой воскликнула Елена, делая очаровательную гримасу.

– Ты совсем не ревнуешь?

– А что – у вас с ней были ещё какие-то встречи, помимо той, что в карете и на катке?

– Да, однажды я сопровождал её к Распутину... – Денису Васильевичу не слишком-то хотелось рассказывать эту историю, но, раз начав откровенничать, он уже не мог остановиться.

– О, ну теперь я уже ничего не опасаюсь! – воскликнула Елена, внимательно выслушав всё до конца. – Какая же молодец эта фрейлина!

– Чем это?

– Тем, что вернула мне моего мужа, а Семёну его жену. Надеюсь, Ольга не будет слишком переживать, когда я, с твоего позволения, перескажу ей эту историю?

– По-моему, не будет.

– И всё-таки я бы хотела узнать ответ на главный вопрос, – усаживаясь к мужу на колени и обвивая тёплыми руками за шею, сказала Елена.

– Какой именно?

– Чем же я тебя не устраиваю, что тебе так хотелось мне изменить?

– Вовсе нет, не выдержав этого ласкового упрёка, горячо запротестовал Денис Васильевич. – Дело совеем не в этом, и ты у меня – дивное совершенство! Вероятно, эта случайная встреча на балу совпала с тоской по давно ушедшей молодости, когда я был так падок на подобного рода приключения.

– О, мой бедный, постаревший авантюрист – тебе бы надо сыграть у нас роль Казановы вместо этого напыщенного итальянского павлина.

– А он не пытался за тобой ухаживать?

– Разумеется, пытался.

– И что? – насторожился Денис Васильевич.

– Завтра у нас с ним встреча возле Казанского собора, – с таким многозначительно-комическим видом заявила Елена, что он сразу всё понял и засмеялся. – Кстати, как я играла?

– Замечательно. Просто глаз нельзя было отвести! И платье восемнадцатого века тебе очень идёт.

– Правда? – Елена принялась покрывать тёплыми, душистыми, лёгкими поцелуями его лоб, глаза, щёки – и так продолжалось до тех пор, пока он не воспылал до такой степени, что положил руку ей на затылок и твёрдо прижался губами к её губам. Через минуту, она освободилась и тут же шепнула: – Пойдём в спальню, хорошо?

Денис Васильевич понял, что жена давно готовилась к этому предложению, стоило ей снять платье и остаться в модном, никогда не виденном им ранее, лёгком кружевном белье. Но ещё больше открытий ждало его в процессе долгожданных любовных объятий! Оказалось, что Елена может быть на удивление упоительной возлюбленной, умело сочетающей чарующую нежность и чертовски возбуждающую непристойность!

– Да уж не Ольга ли тебя этому научила? – шутливо спросил он немного погодя.

– Во всяком случае, не итальянский любовник, – в тон ему отвечала Елена, – так что можешь быть спокоен.

– Но я вовсе не хочу успокаиваться! – пылко заверил муж. – К чёрту всякое успокоение!

«Придётся смириться с тем, что в моей жизни были лини, три чудесные молодые женщины – Надежда Симонина, Оксана Кирилова и Елена Рогожина, – уже глубокий ночью думал про себя счастливый и вдохновлённый Денис Васильевич, – а четвёртой, уж видно, не бывать... – Он повернулся к сладко спавшей Елене и нежно привлёк её к себе: – Ну и слава богу!»