Текст книги "Орден Казановы"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

– Однако вам вряд ли известно, что три года спустя я тоже приехал в Швейцарию, – продолжал Карамазов.

– Зачем? – теперь уже остановился Денис Васильевич. Остановился, чтобы строго и требовательно взглянуть в глаза собеседнику. – Неужели вы по-прежнему хотели убить меня и вернуть себе Оксану?

– Не уверен, но, вероятнее всего, да...

– И что же вам помешало на этот раз?

– То самое событие, о котором я хочу рассказать. Приехав в Швейцарию, я без труда нашёл ваш пансион на берегу Женевского озера и начал за вами следить. Несколько раз я видел, как вы с Оксаной Владимировной ходили на прогулки в горы и при этом выглядели такими весёлыми, умиротворёнными, счастливыми, что у меня сжималось сердце. Я не знал, что делать, не понимал самого себя... Самым простым решением было бы отправиться в какое-нибудь далёкое путешествие, однако в тот момент я не мог заставить себя отказаться от мысли никогда больше не видеть Оксану. Времени у меня было много, поэтому я сошёлся с русскими политэмигрантами, которые жили по соседству с вами. Среди них были Морев и небезызвестный Ульянов, ныне ставший одним из главных вождей большевиков. Принимая участие в их политических дебатах, я хоть немного забывал о своей душевной тоске... Оба они отличались вспыльчивостью и нетерпимостью к чужому мнению, но при этом Морев был заметно сильнее физически – и сейчас вы поймёте, к чему я это говорю.

Однажды пси наша компания отправились на прогулку в горы, и так получилось, что мы трое – Ульянов, Морев и я – отстали от остальных товарищей. Ульянов и Морев шли впереди, ведя яростный спор о статье какого-то Мартынова, которой я не читал, а потому и не мог участвовать и в разговоре. Ульянов всячески над ней издевался, говоря, что «сам Бог послал мне этого дурака, чтобы я смог на его примере высказать свою точку зрения. Я просто предвкушаю удовольствие "скушать” этого болвана»[5]5
  Цитата из письма Ленина к Инессе Арманд. – Прим. автора.


[Закрыть]. Помнится, он так и сказал «скушать».

Морев активно возражал, уверяя, что Мартынов далеко не так глуп, а вот его собеседник нисколько не ценит творческих исканий других людей и не уважает чужих убеждений, поскольку умерен в своей теоретической безгрешности, хотя на самом-то деле понимает марксизм очень однобоко.

Ульянов действительно считал, что только он и согласные с ним товарищи по партии являются истинными марксистами, в то время как все остальные лишь идут на поводу у буржуазии или занимаются ревизионизмом. Естественно, что подобное заявление привело его в бешенство и он обвинил Морева в непонимании основ учения Маркса и даже съязвил: «Вам, товарищ, лучше романы писать, чем вести теоретические диспуты о предмете, которым вы совершенно не владеете».

Как назло, я слегка подвернул ногу, а потому стал прихрамывать и отставать. Однако они были настолько увлечены своей яростной перепалкой, что ушли вперёд, даже не заметив моего отсутствия. Мы двигались по извилистой тропинке, спускаясь с горы вниз, и в какой-то момент я потерял их из виду, зато отчётливо слышал громкие, возбуждённые голоса. И вдруг всё разом стихло. Опасаясь, что произошло нечто непредвиденное, я поспешно заковылял вперёд и, едва обогнув скалу, увидел совершенно дикое зрелище.

Морев держал Ульянова за горло и яростно тряс с такою силой, что тот побагровел и начал задыхаться.

«Откажись от своих слов, мерзавец, или я немедленно сброшу тебя вниз!» – сквозь зубы повторял он, явно не соображая того, что бесполезно требовать от противника каких-либо признаний, сдавливая ему при этом горло.

Я не успел ничего сделать, когда с другой стороны тропинки появилась молодая женщина, которая сразу же обрушилась на Морева, схватила его за руки и закричала: «Оставьте же его, сумасшедший!»

Я был так потрясён, узнав в этой женщине Оксану, что бросился назад и спрятался за скалу. Неистовое волнение в тот момент заставило меня совершенно забыть о судьбе Ульянова. И то, что тогда он остался жив, – целиком заслуга вашей отважной жены, Денис Васильевич.

Винокуров взглянул на собеседника, почувствовав необычную интонацию в его голосе. Ему хотелось задать очень важный вопрос, но он тоже разволновался, как человек накануне открытия тайны, которая в состоянии повлиять на всю его дальнейшую жизнь.

– Я понимаю, о чём вы хотите, но не решаетесь спросить, – после недолгой паузы заявил Карамазов. – Не знаю, Денис Васильевич, наверняка ничего сказать не могу! Да, Морев – человек крайне вспыльчивый и злопамятный. Возможно, что во время ещё одной случайной встречи с Оксаной он внезапно вспыхнул и... В подобные минуты он себя просто не контролирует. У меня есть лишь косвенное свидетельство того, что он мог быть убийцей вашей жены.

– Какое же?

– В тот день, когда весь кантон, охая и качая головами, обсуждал печальную новость о падении молодой женщины со скалы, Морев, напротив, был особенно оживлённым и даже радостным – я сам это видел...

Они дошли до конца Английской набережной, повернули обратно и остановились возле Николаевского моста. Денис Васильевич уныло молчал, да и его собеседник выглядел не лучше Ссутулившись, втянув голову в плечи и глядя себе под ноги, Карамазов и производил впечатление совершенно потерянного человека.

– Вы, случайно, не помните, – вдруг спросил он, – какой поэт написал такие строки:

 
Нам невозможно всё предвидеть,
Вот и не знаешь: как же быть,
Когда разучишься любить
И не начнёшь всех ненавидеть?
 

– Я никогда ничего подобного не читал и не слышал, а память у меня хорошая.

– Удивительно. Неужели это я сам сочинил? Вот уж не подозревал у себя подобных талантов... Но нет же, не может быть… – грустно пробормотал Карамазов – Впрочем, всё это пустое… Вы ничего не хотите сказать мне на прощание?

– А чего, собственно, вы от меня ждёте?

– Но вы хоть не держите на меня зла?

– За что? – И Денис Васильевич криво усмехнулся. – К счастью, вы вовремя увлеклись теософией, но на смену вам пришли новые злодеи!

Глава 25
«РЕКА ДЕЛАВАР»

– Как ваша голова, почтеннейший Макар Александрович? – сочувственно поинтересовался Кутайсов, входя в кабинет следователя. – Кстати, с этой белой повязкой на лбу вы похожи на раненого паладина.

– Какой ещё, к чёрту, паладин! – скривился следователь, указывая посетителю на стул. – Я уже слишком стар, чтобы сносить удары револьвером по макушке.

– Очень болит?

– Ещё бы. А ты с чем пожаловал? – И следователь мельком глянул на свёрток в руках у журналиста. – Опять эта проклятая рукопись?

– Совершенно верно.

– Судя по всему, мы с тобой являемся главными и единственными читателями сочинений этого злодея. Что на этот раз?

– Новое озарение!

– Везёт же тебе на подобные штуки! При этом даже по голове стучать не надо...

– Иронизируете?

– Завидую. Ладно, что ты там опять придумал? – И Макар Александрович с нескрываемым любопытством приготовился слушать.

– А вот что... – И Кутайсов не спеша развернул рукопись. – Но для начала вновь небольшое отступление. Ну, не кривитесь, господин следователь, я же не просто так болтаю! Дело в том, что любой начинающий автор, он же графоман, устроен весьма простым образом, поскольку следует элементарному правилу: «Что вижу или испытываю – о том и пишу».

– Ты же, помнится, признавал его неплохим писателем?

– Да, но в потенции, когда набьёт руку и приобретёт необходимые профессиональные навыки.

– Вот посадим его в острог, а потом оттуда выйдет новый Достоевский, – усмехнулся Макар Александрович. – Ладно, что дальше?

– Я внимательнейшим образом прочитал все описания тех мест, где происходило действие. Большинство из таких описаний сделаны весьма абстрактно – «широкая гладь воды, сверкавшая в лучах заходящего солнца как драгоценный камень», «холмы, одетые богатейшей лесной растительностью» и тому подобное. Однако есть одно место, обрисованное с фотографической точностью и содержащее запоминающуюся примету. Вот, послушайте сами: «Берег имел неправильное очертание, а самое удобное место для причала каноэ находилось в небольшом заливе по соседству с острым и низким мысом, на котором росла кривая и одинокая столетняя сосна». Что вы на это скажете, дорогой Макар Александрович? Эта одинокая сосна, якобы росшая на берегу реки Делавар, вам никакой пейзаж – из наших родных, питерских – не напоминает?

Гурский наморщил было лоб, но тут же скривился от внезапно нахлынувшей боли. Журналист заметил его гримасу и сочувственно улыбнулся.

– Не надо, не напрягайтесь, я вам и так скажу. Не далее, как неделю назад я был на Крестовском острове и видел на берегу залива именно такую сосну!

– Найти это место сможешь?

– Разумеется.

– Тогда вперёд, на поиски! Кстати, как нам туда быстрее добраться – на катере или в автомобиле?

Кутайсов посмотрел на часы.

– Вообще-то на катере было бы удобнее, поскольку эта сосна, как я уже говорил, стоит на берегу Финского залива. Однако в октябре быстро темнеет, ветер холодный и вода ледяная, так что я предпочёл бы закрытый автомобиль.

– Комфорт любите, молодой человек?

– Очень.

– Впрочем, я тоже. Кстати, – вставая с места и начиная собираться, иронично заметил Макар Александрович, – если нам удастся там найти что-нибудь, кроме кривой столетней сосны, то ты получишь от меня прозвище Мудрый Следопыт и пару новеньких мокасин в придачу!

– Рад видеть, что никакие удары судьбы не лишили вас прирождённого остроумия! – не остался в долгу журналист.

– Особенно те, что наносятся тяжёлыми и тупыми предметами, – пробормотал следователь, уже надев пальто и теперь пытаясь нахлобучить шляпу на свою забинтованную голову.

Ехать пришлось довольно долго: сперва они из начала в конец пересекли весь Каменноостровский проспект, затем переехали мост через Малую Невку и вновь пересекли ещё один проспект – на этот раз Морской. Когда автомобиль остановился на дальней оконечности Крестовского острова – там, где кончалось шоссе и начиналась просёлочная дорога, – уже совсем стемнело и стал моросить мелкий, но холодный и противный осенний дождь. Такой же дождь летом, да ещё в солнечную погоду, вызывает совсем иные чувства...

Приказав шофёру подождать, Гурский последовал за журналистом, который уверенно повёл его по хорошо утоптанной тропинке к ближайшему берегу. Они прошли между несколькими рядами огороженных заборами дач – в большинстве домов горели огни и даже играла музыка, – миновали небольшую берёзовую рощу и оказались на открытом месте.

– Дальше идти бесполезно, – заявил Кутайсов, поворачиваясь к следователю, – вон тот самый мысок, на оконечности которого торчит кривая сосна. Вот только никаких каноэ поблизости не наблюдается.

Макар Александрович набрал в грудь побольше свежего воздуха и беззлобно чертыхнулся.

– Если мы собирались полюбоваться на лунный пейзаж, то лучшего места не найти, – сказал он.

И в самом деле, ветер с залива быстро разогнал низкие облака и над миром воссияла яркая, словно бы хорошо промытая луна.

– А чего вы, собственно, хотели? – словно бы оправдываясь, отвечал Кутайсов. – Скорее всего, господин Морев снимает одну из ближайших дач и ходит сюда гулять, но, согласитесь, было бы странно надеяться, что нам повезёт и мы сможем застать его под этой чёртовой сосной!

– Ты прав. Придётся вернуться сюда завтра с отрядом городовых и поочерёдно обыскать все эти дачи, – согласился следователь, после чего они не спеша, той же тропинкой направились к оставленному автомобилю. – Однако твоё награждение званием Мудрый Следопыт и почётными мокасинами пока отменяется.

– Ничего, я подожду, – усмехнулся журналист, – тем более что из ваших рук мне будет приятно получить любую награду. Я о другом жалею – что меня никогда не наградят орденом «За заслуги перед Отечеством» третьей степени!

– Почему именно третьей степени? И почему ты так уверен, что не наградят? Служи Отечеству, как твои славные предки из рода Кутайсовых, и не теряй надежды.

– Нет, Макар Александрович, вы меня не поняли, и ваш патетичный совет в данном случае совершенно неуместен. Я имел в виду, что если бы меня всё-таки наградили, то я бы с презрением отказался.

– Почему?

– Да потому, что не государственной бюрократии, которая во все века была главным злом России, определять заслуги перед Отечеством достойных людей!

– Э, братец, да ты я нижу, не патриот...

– Этого ещё не хватало!

– В каком смысле? – удивился Гурский.

– В смысле литературного стиля. Разве вы, драгоценнейший Макар Александрович, никогда не обращали внимания на то, что люди, обожающие называть себя настоящими патриотами, всегда ужасно косноязычны, зато те, кто досконально постиг все премудрости нашего чудесного языка, почему-то носят иностранные фамилии – вроде Даля или Розенталя?

– Пожалуй, ты прав, – засмеялся следователь.

– Кроме того, смешно и даже как-то неприлично быть патриотом Отечества, где на реке Моче стоят деревеньки Говейново, Дураково или Блудово...

– Да ты, я смотрю, решил заделаться новым Салтыковым-Щедриным?

– Нет, просто я буду настаивать на том, что я – русский, лишь в одном случае: если какая-нибудь прелестная патриотка заявит: «Инородцам не даю!»

Чтобы толком отсмеяться, на этот раз Макару Александровичу потребовалось гораздо больше времени. Они даже успели миновать лесок и оказались на дороге в дачный посёлок. И тут откуда-то раздалось заливистое тявканье, а затем им навстречу выскочила резвая лохматая собака средних размеров с белыми и чёрными подпалинами.

– Не беспокойтесь, господа, – доброжелательно заявил им следовавший за собакой пожилой бородатый господин в тёмном макинтоше, чьё лицо было скрыто большим чёрным зонтом. – Моя Джулька радуется каждому новому знакомству и совершенно безобидна.

– В отличие от вашей собаки, дорогой Анатолий Фёдорович, меня радуют не столько новые, сколько старые знакомые, – приветливо отозвался Гурский.

– Ба, Макар Александрович! – тут же узнал его профессор Слоним. – Вот так встреча! Здесь, в темноте, под дождём... Неужели среди местных дачевладельцев, к которым принадлежит и ваш покорный слуга, завелись криминальные элементы?

– Боюсь, что дело обстоит именно так, – кивнул следователь, пожимая ему руку.

– Кстати, я этому ничуть не удивлён, – продолжал Слоним, – поскольку не далее, как два дня назад, довольно явственно слышал неподалёку отсюда нечто похожее на револьверный выстрел, а потом видел поспешно бегущего человека. Хотел даже вам позвонить, Макар Александрович – у меня на дачу проведён телефон, – но, поскольку ни о каких убийствах местная молва не поведала, не решился понапрасну беспокоить.

– Какое там беспокойство, помилуйте! Кстати, позвольте представить вам моего спутника – Сергей Алексеевич Кутайсов, журналист.

– Я хорошо знаю профессора Слонима, – с поклоном улыбнулся тот.

– Да и я, признаться, о вас наслышан, – довольно сухо отозвался знаменитый юрист. – Кажется, вы любите охотиться на нашу профессорскую братию?

– Это издержки его профессии и молодости, – вступился Гурский, – так что не судите строго.

– Понимаю, понимаю... Однако, господа, почему бы вам не зайти ко мне на чаек? Моё семейство будет очень радо.

– С удовольствием, Анатолий Фёдорович. Однако что вы там говорили о выстреле?

– Секунду. – Профессор наклонился, чтобы взять на поводок изрядно промокшую и ластившуюся к его ногам собаку. – В трёх минутах ходьбы отсюда имеется двухэтажная дача, огороженная тёмно-зелёным забором и стоящая немного в глубине. В тот вечер я, как и сегодня, гулял с Джулькой и услышал нечто очень похожее на выстрел. А спустя пару минут из леска выскочил какой-то долговязый малый и припустился со всех ног по дороге. Вот, собственно, и всё.

– Вы не могли бы показать, где именно находится упомянутая вами дача?

– Да вот же тропинка... – И профессор указал зонтом на ещё одну дорожку, терявшуюся в той самой берёзовой рощице, из которой они только что вышли. – Три минуты ходьбы, и оно выведет вас прямо к калитке.

Макар Александрович переглянулся с Кутайсовым, и тот чуть заметно кивнул.

Если не возражаете, дорогой Анатолий Фёдорович, то мы заглянем к вам на обратном пути, – сказал Гурский.

– Пожалуйста, – пожал плечами профессор. – Мой нумер шестнадцатый.

– Спасибо за приглашение.

– Буду ждать.

Они раскланялись и поспешили в рощу.

– По-моему, нам повезло, – азартно заявил Кутайсов, на ходу поворачиваясь к следователю, – и вам завтра не придётся беспокоить обитателей здешних мест, налетев на них с целой оравой городовых, как какое-нибудь племя команчей.

– Никогда не загадывай раньше времени, сглазишь! – сквозь зубы отвечал Макар Александрович, поправляя шляпу, постоянно сползавшую из-за повязки.

Вскоре за кустами орешника показалась дача. От опушки до калитки было не менее пятнадцати метров открытого пространства, которое благодаря яркой луне прекрасно просматривалось. Впрочем, смотреть было особенно не на что – глухой двухметровый забор закрывал окна первого этажа, а окна второго были темны.

– Слышите? – И журналист вдруг схватил Гурского за рукав. – Кажется, за нами кто-то идёт...

Действительно, со стороны той рощи, откуда они только что вышли, приближались раздражённые мужские голоса.

– Прячься живее, – скомандовал следователь и первым полез в кусты.

– Макар Александрович! – громким шёпотом, с укоризною окликнул его Кутайсов.

– Что ещё?

– Прикройте повязку, она слишком хорошо видна!

Гурский снял шляпу, поспешно сдёрнул повязку и сунул её в карман. Затем согнулся, упёршись руками в колени, и затаил дыхание. По другую сторону тропинки стройный и худощавый Кутайсов укрылся за нешироким стволом ольхи. Голоса слышались всё ближе, причём большинство реплик носили нецензурный характер, отражая сильное озлобление говоривших.

Вскоре по тропинке, шумно разводя влажные ветви кустов и деревьев, прошли двое мужчин, один из которых обладал резким и сильным тембром голоса, а второй немного гнусавил. Они быстро добрались до калитки и постучали, причём, как это отметил про себя следователь, условным стуком – два раза, пауза, ещё два раза, пауза, затем ещё один раз.

Тот, кто отпер им калитку и впустил во двор, на какой-то момент оказался в ярком свете луны, поэтому не узнать его было невозможно. Через минуту, судя по скрипу ступенек и стуку захлопнувшейся двери, все трое вошли в дом.

– Это был Морев! – возбуждённо зашептал Кутайсов, стоило им с Гурским снова сойтись на тропе.

– Я видел, – охая и потирая поясницу, негромко отвечал следователь.

– Говорил я вам, что нам сегодня повезёт!

– Чему ты радуешься, если эти три негодяя пока ещё не в наручниках?

– Так давайте же что-то делать!

– Ты запомнил номер профессора Слонима?

– Номер шестнадцать, а что?

– Он сказал, что у него на даче есть телефон. Беги к нему и вызывай городовых.

– А вы?

– А я здесь покараулю, – доставая револьвер и взводя курок, со вздохом отвечал Макар Александрович, тоскливо думая о том, как отразится ночная сырость на его ревматизме...

Глава 26
ГЕРОЙ-ЛЮБОВНИК

Пока Макар Александрович и Кутайсов искали таинственное место с кривой столетней сосной, на другом конце городе, в особняке сестёр Рогожиных, происходили весьма драматичные события.

– Какой удивительный человек! – воскликнула Елена, когда Денис Васильевич рассказал ей о своей последней встрече с Карамазовым. – Однако я так и не поняла его странного отношения к вашей жене.

– Ну, любовь – вообще странная штука, – задумчиво отвечал Винокуров. – По-моему, некоторые люди не могут любить просто так, отвечая на любовь других, и к их нежной страсти обязательно должны примешиваться какие-то яростные чувства, примерно так же, как острая приправа к пище. Это может быть ревность – и тогда такой человек способен по-настоящему вспыхнуть от страсти лишь тогда, когда за его возлюбленной начнёт ухаживать соперник... Или ненависть и обида, когда он влюбляется по-настоящему лишь после того, как его отвергли, выказав враждебность и причинив страдание.

– Неужели действительно так бывает? – настолько искренне изумилась молодая женщина, что Денис Васильевич невесело рассмеялся.

– Да почему же нет? Более того, на мой взгляд, это справедливо не только в отношениях между мужчиной и женщиной. Чем ещё, как не своеобразным духовным мазохизмом, можно объяснить любовь некоторых поляков к творчеству нашего великого классика – Достоевского? Вспомните хорошенько, ведь в его романах все поляки – это совершеннейшие ничтожества, которых он иначе, как полячишками, и не называет.

– Да, верно! – улыбнулась Елена. – Мы тут с сестрой недавно читали вслух «Братьев Карамазовых», и мне запомнилась сцена, когда Дмитрий приезжает в Мокрое, где Грушенька встретилась со своим бывшим возлюбленным поляком. Как же нещадно Фёдор Михайлович его описывает: «Пан с очень маленьким носиком, под которым виднелись два претоненькие востренькие усика, нафабренные и нахальные». Да ещё в «очень дрянненьком паричке с преглупо зачёсанными вперёд височками»! Ничего себе герой-любовник для такой роковой красотки, как Грушенька!

– Что я вам и говорил!

– Но почему Достоевский так не любил поляков?

– Точно не знаю, возможно, какие-то личные впечатления от встреч на каторге...

Из соседней комнате вдруг донёсся какой-то шум, звук шагов и громкий, сердитый голос Ольги. Дверь резко распахнулась, и старшая сестра ворвалась в гостиную, буквально волоча за собой бледного и казавшегося совершенно потерянным Николишина. Он упорно глядел себе под ноги и поминутно вытирал манжетой рубашки красные, влажные и дрожащие губы.

– Вот, полюбуйтесь на этого персонажа! – закричала Ольга, выталкивая его на середину комнаты и подбочениваясь. – Явился ко мне полчаса назад и забормотал такую жуткую чушь, что я сначала подумала – уж не пьян ли? Помнишь, Ленок, как в той сцене у Достоевского, которую мы с тобой вчера читали? «Одним словом, началось нечто беспорядочное и нелепое, но Митя был как бы в своём родном элементе, и чем нелепее всё становилось, тем больше он оживлялся духом», – залпом процитировала она. – Ещё только Максимова и Калганова здесь не хватает[6]6
  Персонажи «Братьев Карамазовых». – Прим. автора.


[Закрыть], а то бы наш Сенька с восторгом побежал с ними целоваться!

– Да, я помню эту сцену, – растерянно переглянувшись с Денисом Васильевичем, отвечала Елена, – я и сама её только что вспоминала. А в чём дело-то?

– А дело в том, что, по словам Сеньки, у него на квартире якобы сидит полицейская засада и теперь ему, бедненькому, совершенно негде спрятаться, кроме как у меня в будуаре! Я его спрашиваю: за что тебя можно арестовать, кроме безделья и блудодейства? Так он понёс такую околесицу, что я чуть не помешалась! Представляешь, Ленок, якобы это он похитил твоего Филиппа, чтобы по поручению вождя их революционной шайки они смогли выбить из него твоё приданое! Бред какой-то!.. Что ты всё молчишь, чучело? – неожиданно набросилась она на понурого поклонника. – Отвечай же наконец, что здесь правда и зачем ты всё это выдумал?

– Ничего я не выдумал, – не поднимая глаз, пробормотал Николишин, – всё так и есть, как я сказывал...

– Да? А что ты про Сибирь лепетал, будто и там будешь меня любить? Я тебе не Грушенька и ни в какую Сибирь за тобой не поеду! Ты теперь ещё Господу Богу взмолись, как Дмитрий Карамазов: «Боже, оживи поверженного у забора! Пронеси эту страшную чару мимо...» Ой, что это с ним?

Последнее восклицание было вызвано неожиданной реакцией Николишина. Услышав новую цитату из классика, он, и до того бледный, теперь просто помертвел, сделал два лунатических шага и рухнул в кресло.

– Откуда вы про это узнали? – страдальчески прохрипел Семён, когда не на шутку перепуганные сёстры бросились к нему. – Там же никого не было!

– О чём ты опять? – первой вскричала Ольга.

– О поверженном у забора... Я не хотел, клянусь, револьвер случайно выстрелил... Но ведь он же был жив, когда я убегал, матерью клянусь, жив!

– Это ты о Филиппе говоришь? – с какой-то непостижимой интуицией догадалась Елена, тоже начиная бледнеть. – Где он, где ты его оставил, что с ним?

До этого момента Денис Васильевич хранил молчание и лишь теперь, когда взволнованные лица сестёр обратились в его сторону, счёл нужным вмешаться.

– Вы действительно знаете, где сейчас находится Филипп? – требовательно спросил он, с отвращением глядя в умильно-страдальческую физиономию Николишина, обессиленно развалившегося в кресле.

– Знаю, – вяло кивнул тот, – есть одна дача на Крестовском острове...

– В таком случае, мы с вами немедленно отправляемся в полицию, где вы дадите нужные показания.

– Ой, нет! – по-детски испуганно воскликнул Семён. – Не надо в полицию, меня же арестуют! Я вам и так объясню, где она находится.

– А что с Филиппом?

– Ранен... – Тут обе сестры испуганно вскрикнули, и Николишин поспешил добавить: – Нет, не смертельно, в ногу.

– А кем? – грозно поинтересовался Денис Васильевич, но ответа не получил, и это вызвало у него дополнительный приступ раздражения. Всё происходящее уже давно казалось ему пошлым фарсом, которому пора положить конец. Наклонившись к Семёну, Винокуров схватил его за лацканы пиджака и одним рывком поднял с кресла.

– Что вы делаете? – успела воскликнуть Елена, но он лишь нетерпеливо мотнул головой.

– Не мешайте!

Затем вновь обратился к Николишину, который следил за его действиями, не смея протестовать или вырываться:

– Сейчас мы вместе поедем в полицию, к следователю Гурскому... Слышите вы меня или нет? – И для пущей убедительности сильно встряхнул.

Однако, вместо того чтобы приободриться, Семён вдруг закатил глаза, как-то разом обмяк и, запрокинув голову назад, стал валиться прямо на Дениса Васильевича. Ему пришлось вернуть Николишина обратно в кресло.

– У него обморок? – полувопросительно-полуутвердительно произнесла Ольга.

– Если только не притворяется, – сухо заявил Винокуров. – Ну и тип! – И он брезгливо потёр ладони, словно бы отряхивая их от грязной работы.

– Надо перенести его в спальню и уложить на кровать, – предложила Елена.

– Ну, если вы так считаете нужным, – согласился Денис Васильевич, подавляя вздох при мысли о том, что нести «этого бездельника» предстоит ему.

Впрочем, худощавый Николишин весил совсем немного, поэтому процесс по транспортировки в спальню не потребовал много усилий. Однако при виде того, как дружно сёстры принялись хлопотать вокруг Семёна, то подсовывая ему подушки, то натирая писки одеколоном, Денис Васильевич досадливо поморщился и вернулся в гостиную. Его по-прежнему не покидало крайне неприятное ощущение разыгрываемого на глазах фарса, смысла которого он пока не понимал.

Зато ему вспомнилась просьба Гурского немедленно сообщить о появлении Николишина. На правах друга дома Денис Васильевич без церемоний прошёл в кабинет, некогда принадлежавший отцу обеих сестёр – Семёну Семёновичу Рогожину, снял телефонную трубку и попросил соединить его с полицейским управлением. Однако поговорить с Макаром Александровичем не удалось.

– Господин следователь сейчас находится в отъезде, – сообщил подошедший к аппарату чиновник.

Денис Васильевич попробовал позвонить Гурскому домой, но там ему вообще никто не ответил.

Винокуров покинул кабинет и стал задумчиво прогуливаться по длинной анфиладе, дальний конец которой упирался в парадную лестницу центрального входа. Когда оттуда послышались твёрдые мужские шаги, Денис Васильевич на какой-то миг обрадовался, почему-то решив, что это может быть полиция во главе с самим Гурским.

Однако через минуту его глазам предстали два человека, если и имевшие какое-то отношение к полиции, то лишь в качестве разыскиваемых. Первым уверенно вышагивал высокий и смуглый брюнет с густо вьющимися кудрями, вторым семенил неопрятный белобрысый тип, чьи бесцветные глаза встревоженно бегали по сторонам.

Денис Васильевич разом насторожился: «Странно, почему о них никто не доложил?» – затем выступил вперёд и учтиво поинтересовался:

– Что вам угодно, господа?

– А вы кто? – отрывисто спросил брюнет. – Семейный доктор, что ли?

– Что вам угодно? – не отвечая на этот вопрос, заданный самым хамским тоном, повторил Винокуров.

– Нам нужен Сенька Николишин, – быстро заговорил белобрысый, – мы знаем, что он прячется где-то здесь, у старшей из Рогожиных.

– Ни одной из сестёр сейчас нет дома! – твёрдо заявил Денис Васильевич.

– Да врёшь, поди! – с каким-то неприятным прищуром усмехнулся брюнет.

– С какой стати?

– Так что же ты сам здесь торчишь в отсутствие хозяек, ежели семейный доктор?

– А кто вам сказал, что я доктор? – Денис Васильевич начал краснеть от гнева. – Я нахожусь здесь на правах дальнего родственника – только и всего.

– Значит, Сеньки в этом доме, точно, нет? – суетливо обрадовался белобрысый, который, судя по всему, чувствовал себя гораздо менее уверенно, чем его товарищ, и был не прочь поскорее уйти.

– Я вам уже сказал, что нет.

– А вот мы сейчас проверим... – с ленивой угрозой в голосе процедил брюнет.

– Я вам запрещаю!

– Чего там – запрещаю, если нам этот гадёныш нужен позарез. Уйди с дороги, дядя, пока я тебя не зашиб ненароком.

Положение становилось опасным и могло закончиться для Дениса Васильевича весьма печально – брюнет был моложе, выше и, судя по телосложению, намного сильнее. Он легко справился бы с Винокуровым даже без помощи своего белобрысого напарника, однако тут произошло нечто такое, чего никто из них троих не ожидал.

Двери гостиной распахнулись, словно от удара ногой, и на пороге появилась взволнованная Ольга, обеими руками державшая перед собой револьвер.

– Пошли вой, мерзавцы!– пронзительно закричала она и, видя как они поражённо застыли на месте, нетерпеливо топнула ногой, Что стоите, убирайтесь!

– Поосторожнее, барышня, мы уходим, – пролепетал белобрысый, начиная пятиться назад.

Однако его товарищ не тронулся с места. Напротив, он криво усмехнулся, глядя прямо в глаза Ольги, и даже не погрозил, а предостерегающе покачал перед собой пальцем.

– Ах, так! – взбесилась она, восприняв этот невинный жест как личное оскорбление. – Ну, держись, сволочь! – и надавила спусковой крючок.

Выстрел громыхнул с такой силой, что у всех присутствующих на мгновение зазвенело в ушах. Пуля пронизала всю анфиладу и, судя по донёсшемуся издалека звону стекла, вылетела в окно.

Когда Ольга и Денис Васильевич вновь обрели способность слышать, первым звуком оказался топот ног – оба налётчика быстро удалялись, причём белобрысый бежал впереди, а его товарищ прикрывал отход и угрожающе оглядывался.

– Ага, то-то же! – торжествующе закричала девушка и, громко вздохнув, опустила револьвер.

– Напрасно вы их отпустили, – заметил Денис Васильевич, осторожно беря из её рук оружие. – Раз уж вы так удачно взяли на мушку этих субъектов, то надо было их куда-нибудь запереть и вызвать полицию.

– Ой, да я так разволновалась, что ничего не соображала, – с виноватой улыбкой призналась Ольга.