Текст книги "Орден Казановы"

Автор книги: Олег Суворов

Глава 27
СЛУЖЕБНЫЙ ПОДЛОГ

– Как вы меня нашли? – изумился Морев, открывая входную дверь и подозрительно уставившись на стоявшего перед ним «профессора чёрной и белой магии».

– Да уж пришлось постараться, – избегая его взгляда, отвечал Щеглов. – Позвольте войтить, у меня к вам важнецкий разговорец имеется.

– Какие у нас с вами могут быть разговоры?

– А вот по поводу того самого архива, который вы мне продать соизволили-с.

Морев заколебался, но поскольку Зинаиды в этот момент в квартире не было, всё-таки впустил мага и тщательно запер за ним дверь, не забыв заложить дверную цепочку.

– Куда пройти прикажете? – проворно избавившись от соболиной шубы и не менее роскошной шапки, поинтересовался Щеглов.

– В гостиную, – холодно кивнул хозяин. Следуя за гостем, он сунул руку в карман и больше её уже не вынимал на протяжении всего разговора.

– Сесть позволите? – указывая на стул, снова спросил Щеглов.

– Садитесь. – Сам Морев отошёл к окну и встал к нему спиной. – Так что там с архивом? Прочитать не смогли? А ведь я вас предупреждал, что...

– Нет-с, дело не в этом, – суетливо поелозив на стуле, отвечал гость.

– А в чём же ?

– Краденым оказался! Ко мне потом полиция нагрянула, архив ваш изъяла и оченно вами интересовалась. Сам от фараонов еле откупился, так что затраты оказались несоразмерны доходам-с, так-то вот!

– Ну и что дальше? – холодно спросил Морев, не сводя пристального взгляда с нагло-смущённой физиономии Щеглова, который явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Из-за вас я ещё и богатого клиента лишился... Сами понимаете, о ком говорю-с.

– Так вы денег хотите?

– Не то слово – хочу-с, – разом оживился маг, снова принимаясь елозить, словно бы под ним был не стул, а горячая сковородка. – Требую-с!

– И сколько же?

– Пять тысяч.

– А если не заплачу?

– Да как не заплатите, ежели мне в полиции строгий наказ даден – как только снова объявитесь, сразу же им сообщить-с! – И Щеглов с победным видом посмотрел на собеседника.

Морев молча покачал головой и, оторвавшись от подоконника, несколько раз прошёлся по комнате. Посетитель выжидательно следил за перемещениями хозяина, не просто переводя взгляд, а каждый раз поворачиваясь в его сторону всем телом.

– Как же вы меня всё-таки нашли? – вдруг спросил тот, резко останавливаясь напротив Щеглова и повелительно глядя на него сверху вниз.

– Через Зиночку-с, – мерзко осклабился маг. – Хороша дамочка, жаль только, что ветрена чрезмерно-с и партнёров своих чересчур часто меняет.

– Что ты врёшь, насекомое! – неожиданно взорвался Морев, повышая голос.

– Ну вот-с, уже и оскорбления начались, – дрогнул Щеглов. – На меня-то что сердиться, не я ж её такой сделал! Так как насчёт отступных-с?

– Тебя кто-то прислал?

– Что-с? Что вы-с! Мне денежки самому нужны-с!

– Пошёл вон или я за себя не ручаюсь! – загремел хозяин и сделал столь угрожающий жест в сторону гостя, что тот мгновенно сорвался со стула и забежал по другую сторону стола.

– Вы не очень-то грозите, а то я вам тоже погрожу! дрожащим от злобы и страха голосом, заявил он и, неловко скрючившись, полез в карман сюртука.

Морев выпрямился во весь рост, с презрительной усмешкой следя за действиями Щеглова. Но стоило ему увидеть, что его гость извлекает наружу браунинг, как он стремительным движением вырвал из кармана руку с револьвером. Выстрел прозвучал довольно громко – словно бы на каменный пол со всего размаха бросили бронзовую вазу. Щеглов схватился за белую манишку, которая под его рукой мгновенно окрасилась кровью, и как-то неуверенно, тараща выпученные глаза на своего убийцу, сначала осел, а потом и распростёрся на полу.

В тот же момент послышался шум со стороны входной двери. Кто-то открыл её ключами, но, наткнувшись на цепочку, навалился плечом и просто высадил. Пока сорванная цепочка болталась и ударялась о косяк, производя неприятное позвякивание, в квартиру ворвалось множество людей.

Морев даже не пытался бежать – он просто положил револьвер перед собой на стол и, скрестив руки на груди, обернулся к вошедшим.

Первым с револьвером наизготовку появился Гурский, за ним двое жандармов в башлыках и с шашками. За их спинами виднелась любопытная физиономия Кутайсова, а замыкали процессию филёр Крупенин, дворник этого дома и Денис Васильевич Винокуров.

– Вот мы и снова встретились, господин Морев, – возбуждённо-вкрадчивым голосом начал Макар Александрович. – И как всегда, я застаю вас на месте преступления. Извольте полюбоваться, господа, вот труп, а вот убийца!

– Я защищался, господин Гурский, – холодно отвечал тот. – Этот человек пришёл ко мне с оружием и стал угрожать, требуя денег.

– Отлично, отлично, это мы всё выясним, а пока соблаговолите протянуть руки. – Следователь кивнул жандармам, которые ловко надели на Морева наручники и, встав по бокам, прочно взяли под локти. Тем временем Гурский обошёл вокруг стола, заглянул в лицо лежавшего на полу Щеглова и, сорвав со стола скатерть, прикрыл его с головой. – Господа понятые, прошу вас внимательно осмотреть место происшествия, чтобы потом засвидетельствовать свои показания в протоколе.

Денис Васильевич, Кутайсов и дворник вышли вперёд и немного потоптались по комнате, после чего вопросительно уставились на следователя.

– Как же это вы так быстро здесь оказались, господин Гурский? – с усмешкой поинтересовался Морев. – Неужто за дверью подслушивали?

– О нет, господин Морев, – ответно усмехнулся Макар Александрович, – вы меня недооцениваете. Ну что ж, господа, приступим к составлению протокола. Да, кстати, кто-нибудь вызовите карету «скорой помощи», хотя этому бедняге на полу она уже вряд ли понадобится.

– Ну что, я надеюсь, всё получилось именно так, как вы хотели? – спросил Кутайсов, когда после выполнения всех формальностей, выноса тела и опечатывания квартиры убийцы, они с Гурским вернулись в его собственную квартиру, которая находилась по соседству. Денис Васильевич торопился на лекцию, поэтому сразу после подписания протокола вскочил на извозчика и укатил.

Морев отчасти угадал – только не под дверью, а через вентиляционный люк, соединявший обе квартиры, журналист и следователь подслушали всё, что творилось в гостиной, в то время как жандармы ожидали в подъезде.

– Что за страна! – вместо ответа, с горечью воскликнул Гурский. – Я не могу арестовать убийцу прежде, чем сумею убедить его высокопоставленных покровителей – заметь, не судью и не присяжных, а покровителей! – в том, что он действительно убийца. И для этого вынужден позориться на старости лет, идя на служебный подлог и разыгрывая спектакль, за режиссуру которого мне самому стыдно!

– Ладно вам переживать-то, Макар Александрович! И спектакль получился неплохой, и режиссура умелой.

– Да как же не переживать! – окрысился Гурский и внезапно, словно бы продолжая пребывать в приступе раздражения, начал цитировать:

 
Прекрасно сказано! Прелестно!
Лень – мать пороков... Молодец!
Но тут спросить весьма уместно:
Кто их отец?
 

– Я рад, что вам нравится наш Вильгельм Тёткин, – засмеялся Кутайсов, узнав стишок одного из авторов «Сатирикона». – Теперь более, что порой и сам пописываю под этим дурацким псевдонимом. В конце то концов, вы же добились того, о чём два года мечтали, – этот чёртов Морев наконец за решёткой!

– Да, но какой ценой!

– Ну, разве вы виноваты в том, что наша благословенная империя всё больше начинает напоминать датское королевство, в котором, по словам его принца, было что-то неладно, – философски заметил журналист. – Да и как может быть иначе, если большинству наших соотечественников хватает гражданского мужества лишь на то, чтобы вступать в гражданские браки.

Глава 28
ДВА НЕИСТОВСТВА

– Бедный Денис Васильевич! Так вот, значит, почему он меня вчера так явно сторонился, – задумчиво произнёс Кутайсов день спустя, любовно глядя на сидевшую напротив него фрейлину. – Ай-яй-яй! Однако всё это некрасиво получилось...

– Как вас прикажете понимать, Сергей Алексеевич? – удивилась мадемуазель Васильчикова. – О чём же вы раньше думали?

– То есть?

– Кто на том самом катке целовал мне руки и говорил, что я прелестна, как Снегурочка? Кто пылко утверждал, что от моей свежей прелести у него кружится голова? Кто горько сожалел, что владеет всего лишь пером, а не кистью, поэтому может запечатлеть мой образ для потомства только с помощью фотографического аппарата?

– Гм! – Журналист был весьма польщён тем, что его флиртующая болтовня так хорошо запомнилась собеседнице. В значительной мере это означало, что он ей весьма небезразличен да и горячие упрёки свидетельствовали о том же самом.

– И что же теперь, – продолжала фрейлина, глядя на него сердитыми, но от этого чертовски очаровательными глазами, – вы сожалеете, что я отвергла женатого человека, который к тому же намного меня старше?

– О нет, нисколько не сожалею, что отвергли, но мне немного жаль отвергнутого.

– Вот как? А я уж подумала, что вы посоветуете позвонить господину Винокурову и назначить ему новую встречу.

– Ни за ню и жизни я не дам вам такого совета! Давайте лучше выпьем за нашу собственную встречу! – И Кутайсов поднял бокал с шампанским. Они сидели за столиком в общем зале одного из самых шикарных ресторанов города «Вилле Родэ», залитом ярким светом хрустальных люстр, где публику развлекали румынские скрипачи в красных фраках, наигрывавшие томные и страстные цыганские мелодии.

Если Кутайсов был одет в элегантный серый костюм тройку, то на его спутнице было не менее элегантное голубое платье с небольшим декольте, дополненным голубой ленточкой на шее. Вдвоём они составляли красивую пару, и, хотя никто из них не говорил об этом вслух, оба мысленно сознавали это и втайне радовались.

– А я вчера видела последний номер «Сатирикона» с вашей карикатурой, – отпив шампанского и немного успокоившись, заявила Елизавета.

– И как она вам показалась?

– Очень забавно.

– Рад слышать, – благодарно улыбнулся журналист, которому и самому нравилась его последняя шутка. В своей карикатуре он спародировал бесчисленные рождественские открытки, которые сейчас, в канун Нового года, огромными тиражами печатали все российские издательства. На его собственной открытке, под неизменными виньетками, еловыми лапами и ангелочками, была изображена компания пьяных мужиков, чья профессия не оставляла сомнений, поскольку каждый из них в одной руке держал бокал, а в другой – сапог или сапожную колодку Помимо надписи: «Новогодние поздравления обществу трезвости», имелась и подпись – «Артель сапожников».

В этот момент всеобщее внимание привлёк длинный и худой поэт-декадент в чёрном фраке с увядшей белой розой в петлице. Он встал из-за стола и принялся на потеху публике громко декламировать своё стихотворение с претенциозным названием «Властелин мира». Поскольку смолк даже оркестр, какое-то время поневоле пришлось внимать этим виршам, исполняемым в обычной для поэтов данного направления манере – с завыванием и размахиванием руками:

 
Когда все сбудутся надежды
И все исполнятся желанья,
Тела истлеют и одежды,
Под чёрным камнем состраданья.
Левиафаном мир зловонный
Плывёт, в пучине звёздной пучась;
И я, мгновенно непокорный,
Свою предвосхищаю участь.
Не овладев ничьей любовью,
Не став тщеславия павлином,
Я не возвышусь над толпой,
Но так и сгину властелином.
Гигантским шаром раскалённым
Мозг катит к будущему тленью;
Пусть я родился обречённым,
Зачем мне жизнь без вожделенья?
Рогами чёрта мир проколот.
Скучны все вечные основы,
И только я, как юный овод,
Болванов жалю, старых, новых.
Мне вечной сказки этой, право,
Так бред наскучил стоязычный,
Что я сменил бы на октавы
Содом галактики столичной.
Ослам нужны метаморфозы,
Ослы без этого потеют,
Идей мне жалко грандиозных —
Они потом осиротеют.
Всем монументам – постаменты,
Миров мне жалко и невронов;
Какая малость – континенты!
Что для бессмертия короны?
Но оптимизм, как юный парий,
Всех соблазняя ножкой женской,
Мочился на могильный камень,
Где спит поэт Владимир Ленский.
Я потому устал от брани,
Что рано желчью изувечен;
Ведь только истин рдеют грани,
А бред, ей-богу, бесконечен!
 

Закончив чтение под общие аплодисменты, поэт небрежно поклонился, опустился на своё место и словно бы от избытка чувств уронил голову на скрещённые на столе руки.

– Что за бестактный болван... – начал было Кутай сов, но вновь отвлёкся, поскольку теперь зашумела гулявшая за соседним столиком компания, глава которой – крупный и солидный господин с ухоженной купеческой бородой, – громко провозгласил тост «За здравия царствующей династии»!

– Знаете, кто это? – подмигивая собеседнице, спросил журналист.

– Нет. А вы что – всех тут знаете?

– Не всех разумеется, но этот верноподданный господин – один из богатейших людей России, чья фамилия Парамонов. В самом начале года полиция провела обыск в его петербургском особняке и обнаружила документы, свидетельствовавшие о том, что он давал деньги на печатание и распространение революционной литературы. Весной его судили и приговорили к двум годам тюремного заключения, однако приговор был отменен вскоре после того, как господин Парамонов пожертвовал огромную сумму на сооружение храма-памятника в честь трёхсотлетия династии Романовых. Этот самый памятник, как вам, наверняка, известно, был недавно открыт и освящён на Полипе кой улице. Но знаете ли вы, что он ответил на вопрос, почему жертвует деньги и большевикам, и царской династии? «Я достаточно богат, чтобы поддерживать обе стороны!»

– В самом деле? Нет, я ничего этого не знала... – рассеянно отозвалась Елизавета, с любопытством поглядывая по сторонам, словно в ожидании новых сцен.

Кутайсов вовремя понял, что подобные политические анекдоты не слишком интересны его очаровательной собеседнице, поэтому, едва дождавшись, когда оркестр заиграет входившее в большую моду танго, тут же пригласил фрейлину танцевать, и она охотно согласилась.

Однако стоило им подняться с места, как в зал с шумом ввалилась пьяная компания, увидев которую, Кутайсов глухо чертыхнулся и мысленно стал готовиться к самому худшему. И как же он это упустил из виду, что «Вилле Родэ» является одним из любимых ресторанов Распутина!

Одетый в голубую шёлковую рубаху и тёмно-бордовые штаны, заправленные и мягкие сапоги гармошкой, Григорий Ефимович шёл первым, за ним семенил долговязый Семён, чем-то похожий на адъютанта, а замыкали процессию две безвкусно одетые пышнотелые женщины, которых поддерживал под локотки невысокий и упитанный мужичок в щегольском фраке, одетом поверх белой косоворотки. Первую из этих дам с красивым еврейским лицом, Кутайсов хорошо знал. Это была одна из любимых проституток Распутина по фамилии Трегубова, которую подвыпивший журналист неоднократно пытался учить русскому языку. Дело в том, что Трегубова упорно называла своих верных клиентов «постоянниками», а Кутайсов пытался доказывать ей, что поскольку уже имеется слово «изменщик» – «Ты вспомни, изменщик коварный, как я доверялась тебе», то непременно должен быть и «постоянщик».

Едва появившись в ресторане, «старец» мгновенно стал центром всеобщего внимания, так что на какое-то мгновение воцарилась тишина, и даже румынские музыканты опустили свои смычки. Распутин был изрядно пьян, и это внимание ему явно польстило, тем более что к его компании тут же подскочил седовласый метрдотель.

– Не сюда изволили пожаловать, Григорий Ефимович! – торопливо произнёс он. Ваш кабинет ожидает-с, там уже всё готово-с.

Как правило, Распутин предупреждал о своём приезде телефонным звонком, и хозяева «Виллы Родэ» отводили ему боковое крыло линия, куда можно было войти незамеченным, но откуда было видно всех посетителей ресторана. Там «старец» мог бузить в своё удовольствие, не доставляя особых хлопот остальным клиентам.

– К чёрту кабинет! – пьяно махнул рукой Распутин. – Сегодня я желаю с народом пообщаться. – И он мутным взором обвёл весь зал, повсюду встречая то напряжённо-ненавидящие, то льстиво-приветливые взгляды Кое-кто даже поторопился поднять бокал, делая вид, что пьёт за его здоровье!

Кутайсов поспешно отвернулся, но этого не сделала Елизавета, и Распутин тут же её узнал.

– Вот так сюрприз! – радостно воскликнул он и махнул рукой музыкантам. – Валяй мою любимую, – после чего нетвёрдыми шагами направился к испуганно замершей фрейлине.

«Ну, держись, брат!» – мысленно подбодрил себя Кутайсов, отчётливо сознавая, что теперь уже скандал неизбежен. Он нехотя встал, повернулся и выступил вперёд, заслонив собой мадемуазель Васильчикову.

– Серёга! – тут же изумился «старец». – И ты здесь. Какими судьба... – тут он перевёл мутный взгляд на фрейлину и сразу всё понял. – Да ты, брат, никак обмануть меня решил?

– Успокойся, Ефимыч, я тебе потом всё объясню, – негромко произнёс Кутайсов, подходя вплотную к Распутину и крепко беря его за руку.

– Чё ты мне объяснишь? – пьяно икнул тот, а потом вдруг рванул руку. – Не замай!

– Мы с ней как раз говорили о тебе, – тихо, чтобы было слышно только собеседнику, сказал журналист, пристально глядя в хитрые глаза «старца».

К сожалению, тот был не настолько пьян, чтобы поддаваться внушению или забывать о первоначальных намерениях. Напротив, Распутин пребывал как раз на той стадии опьянения, когда возникает неодолимое желание буянить, драться, выяснять отношения – короче, создавать тот ужасный бедлам, который и являлся его родной стихией.

– К чёрту тебя! – резко, одновременно с жутким за пахом перегара выдохнул «старец», отталкивая от себя Кутайсова и протягивая руку к попятившейся назад фрейлине. – Пойдём, моя драгоценная, спляшем!

– Ефимыч, – вновь становясь у него на пути и твёрдо перехватив его руку, произнёс журналист вибрирующим от напряжения голосом, – я тебя прошу, успокойся и не трогай девушку.

– Да что ты меня всё просишь! – возвышая голос, загремел Распутин, снова отталкивая его, и на этот раз с такой силой, что Кутайсов едва не опрокинул ближайший столик.

Чувствуя, что назревает крупный скандал, метрдотель приказал звонить в полицию, а сам остался стоять в дверях. Остальные посетители давно перестали пить и есть и теперь неотрывно смотрели на живописную сцену – буянивший Распутин, увещевавший его журналист и изящная бледная фрейлина, плохо понимавшая, что происходит. Сопровождавший «старца» мужичок давно уже плюхнулся за ближайший столик и теперь с явным наслаждением, продолжая обнимать обеих дам за обнажённые плечи, следил за действиями своего патрона. Что касается Семёна, то он тенью следовал за Распутиным, с плохо скрываемой ненавистью и злорадством поглядывая на взволнованного, начинавшего краснеть Кутайсова.

Тем временем вошедший в раж «старец» продолжал преследовать убегавшую от него по залу фрейлину, делая огромные нетвёрдые шаги и непрестанно взывая:

– Ну куда же ты, любушка?! Подойди же ко мне, драгоценная, не обижу!

Кровь бросилась Кутайсову в голову, и потому дальнейшие свои поступки он осознавал с большим трудом. Бросившись вслед за безобразившим «старцем», он догнал его, схватил за тонкий кожаный ремешок, перепоясывавший рубашку, и с силой дёрнул к себе. Распутин удивлённо обернулся, и тогда журналист притянул его ещё ближе и, пристально глядя глаза в глаза, со всей распиравшей его ненавистью прошипел:

– Не трогай её, гад, тебе сказано! Застрелю как собаку, ты меня знаешь!

И Распутин как-то сразу поверил этой угрозе, после чего в его глазах наконец-то мелькнуло нечто похожее на понимание, а мгновение спустя – и страх. Несколько томительно долгих секунд он молчал, не отводя взора, а потом шумно вздохнул и пошевелил плечами, после чего журналист тут же его отпустил.

– Да ладно тебе, Серёга, – произнёс Распутин с притворным добродушием, – ваше дело молодое, что я не понимаю? – Обернувшись назад, он поискал глазами Николишина и поманил его своим заскорузлым пальцам. Когда тот послушно подскочил ближе, «старец» отвернулся от Кутайсова, обнял Семёна за плечи и доверительным тоном, как ближайшему другу, громко сказал: – Обидели меня, Сенька, кровно обидели! И кто это сделал... – Он злобно глянул на журналиста. – Лучшие друзья это сделали! Но да Господь прощать велел, а потому и я прощаю. Пойдём-ка теперь, выпьем с тобой как следует...

Насколько тяжело Кутайсову далась эта сцена, он понял уже после того, как проводил взглядом уходившего и что-то бурчавшего себе под нос «старца», после чего наконец-то опустил руку вдоль бедра, перестав ощупывать вспотевшей ладонью лежавший в кармане миниатюрный браунинг[37]37
  Ещё бы немного – и наш герой вошёл бы в историю вместо господ Юсупова и Пуришкевича, застреливших Распутина ровно три года спустя. Кстати, по поводу дремучего антисемитизма того же Пуришкевича сам Кутайсов не раз прохаживался таким, например, образом: «Имя Пуришкевича не погибнет для потомства. Оно будет занесено на страницы истории... Естественной, разумеется».


[Закрыть].

Зато какой же восхищённо-благодарным взгляд ему подарила мадемуазель Васильчикова! Это был не просто взгляд, а самое откровенное обожание и самое недвусмысленное обещание или, как любили говорить в эпоху бурного развития первого российского капитализма, любовный кредит, который оставалось только обналичить.

Тем же вечером Ольга весьма равнодушно выслушала рассказ о скандале в «Вилле Родэ», которым её поторопился обрадовать изрядно пьяный супруг. Более того, она выставила Семёна из спальни, едва он начал заплетающимся языком нести несусветную чушь, вроде:

– Вот ей-то, дура ты эдакая, он и подарит ту самую брошь, что украл у тебя на балу!

Оставшись одна, Ольга вернулась в постель и вновь взяла с ночного столика лежавшее там письмо, присланное в конверте, украшенном золочёным императорским гербом.

«Божественная и наипрекраснейшая Ольга Семёновна! – писал ей старший сын великого князя Александра Михайловича. – Извините за высокопарный тон, но ваша поразительная красота подействовала на меня столь сильным образом, что с момента нашего знакомства я ни о чём не могу думать, кроме вас и нашей будущей встречи. Никогда в жизни я ещё никого не любил, поэтому прошу вас отнестись к моему выспренному признанию снисходительно...»

Да, намечавшаяся интрига с юным членом императорской фамилии обещала быть гораздо интереснее, чем самый заурядный адюльтер с каким-то там журналистом!