Текст книги "Орден Казановы"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Глава 12
ШАНТАЖ

Прежде чем направиться в особняк Рогожиных, Денис Васильевич заехал к следователю и пересказал ему только что состоявшийся разговор с Карамазовым. Макар Александрович воспринял его настолько серьёзно – «Тем более что до полиции уже доходили сведения о готовящейся поставке оружия», – что немедленно принялся звонить в управление береговой охраны и требовать катер. Денис Васильевич хотел было поделиться с ним своими впечатлениями о Карамазове, но вовремя понял, что Гурскому сейчас не до него, и ушёл.

Младшая из сестёр Рогожиных приняла его в гостиной, стоя возле окна за мольбертом. На ней было красивое голубое платье, замечательно оттенявшее её каштановые волосы, в которых, когда они попадали в лучи солнца, вспыхивали пленительные золотистые искорки.

– Какие-нибудь новости о Филиппе?! – воскликнула Елена, стоило Денису Васильевичу поздороваться.

– Увы, пока нет, – непонятно почему смущаясь, отвечал он, непрерывно сцепляя и расцепляя свои худые холодные пальцы, лишь бы дать рукам какое-то занятие. – Однако Макар Александрович не оставляет дотошных поисков и совершенно уверен в успехе.

Последняя фраза была явной ложью, поскольку в недавнем разговоре с Гурским имя Богомилова даже не упоминалось. Лгать Винокуров не любил и не умел, поэтому Елена сразу это почувствовала.

– Вы мне правду говорите? – как-то очень по-детски спросила она, вскидывая на Дениса Васильевича свои тёплые карие глаза, оттенённые загнутыми вверх ресницами.

– Можете не сомневаться, – заверил тот, подходя ближе. – Вы позволите взглянуть? – И он указал на мольберт.

– О, это пустяки, наброски... Я люблю рисовать и даже училась этому, но у меня нет никакого таланта. Впрочем, смотрите, если хотите.

– Насчёт таланта не знаю, – заявил Денис Васильевич, внимательно осмотрев акварельный рисунок, – в отличие от поэзии в живописи я совершенный дилетант, однако же вид вполне узнаваемый... Это ведь так называемая арка Нерона в Помпеях, не правда ли?

– Да, верно. Во время нашего свадебного путешествия мы с Филиппом много путешествовали по Европе. А вы тоже бывали в Помпеях?

– Конечно. Когда я жил в Швейцарии, то почти каждый год ездил отдыхать в Италию. Однако, на мой непросвещённый взгляд, вы, Елена Семёновна, ей-богу, неплохо рисуете!

– Да ну что тут рисовать! – с весёлой досадой воскликнула молодая женщина. – Сплошные прямые линии и одна дуга – только и всего! А вот что бы вы, интересно, сказали, если бы увидели свой портрет в моём исполнении?

– Что бы сказал – не знаю, однако портрет хранил бы как драгоценность, – улыбнулся Винокуров.

Елена внимательно взглянула на него, но промолчала. Оставив мольберт, она отошла в глубину комнаты, присела на диван и уже оттуда позвала своего гостя:

– При» вживайтесь, что же вы стоите?

Денис Васильевич неуверенно приблизился, опустился в кресло и немедленно сцепил пальцы, словно бы опасаясь того, что их нервная игра может выдать волнение, охватившее его наедине с этой очаровательной молодой женщиной, которая – и об этом постоянно приходилось напоминать себе! – являлась супругой его троюродного племянника, томившегося в заточении у каких-то злодеев.

Елена была слишком чувствительной натурой, чтобы не понять его состояние, поэтому на какое-то время между ними воцарилось молчание. Винокуров немного помялся, затем вскинул на неё глаза и спросил:

– Ну и что же мы решим насчёт моего портрета?

Однако Елена отрицательно качнула головой.

– Оставим это. Лучше скажите, что вы думаете по поводу фразы, которую я недавно вычитала в каком-то дурацком романе: «Художник должен быть голодным»? По-вашему, это действительно так?

– Мне кажется, в этом есть доля истины, – после некоторого раздумья отвечал Денис Васильевич, – если только иметь в виду разные виды голода.

– Как вас прикажете понимать?

– Ну, в молодости это может быть чисто физиологический голод, в зрелости – страстное желание добиться популярности у современной публики, а в старости – жажда бессмертной славы в потомстве.

– Ох, какой вы умный! – с весёлой иронией воскликнула Елена. – А что вы скажете, если я спрошу вас...

Но она не успела задать следующий вопрос, поскольку в дверях появилась горничная с сообщением: «Елену Семёновну желает видеть какой-то господин».

– Может быть, это ваш следователь? – спросила она, взглянув на Винокурова.

– А он не назвал себя? – пожимая плечами, в свою очередь, спросил он, обращаясь к горничной.

– Нет.

– Ну, тогда это не может быть Гурский.

– Да что мы понапрасну гадаем, – с досадой заявила Елена. – Проводи его к нам, Таня.

Через минуту издалека послышались твёрдые мужские шаги, и в гостиной появился высокий, смуглый, черноволосый мужчина с большим носом и пронзительными глазами. При его появлении Елена и Денис Васильевич встали.

– Оскар Соломонович Штейн, присяжный поверенный, – чётко представился незнакомец, после чего вопросительно глянул на Винокурова. У меня приватное дело к госпоже Богомиловой, так что, я надеюсь, вы меня извините, если я попрошу оставить нас одних.

– Конечно, – Денис Васильевич взглянул на Елену. – Если не возражаете, я подожду в библиотеке.

– Да-да, только не уходите, не простившись со мной, – заторопилась она и обратилась к «присяжному поверенному»: – Присаживайтесь, прошу вас. Вы, наверное, принесли известия о моём муже?

Однако Штейн никак не отреагировал на этот вопрос, пока не дождался ухода Винокурова.

– Если позволите, я прикрою дверь, – сказал он, – наш разговор не для посторонних ушей.

Молодая женщина кивнула, преисполняясь самого тревожного ожидания и оттого пленительно розовея.

– Ну же, говорите, – настойчиво попросила она, когда со всеми приготовлениями было покончено и Штейн вернулся на своё место. – Что с Филиппом?

«Присяжный поверенный» пристально, каким-то странно изучающим взглядом посмотрел на неё.

– Я вижу, что вы очень любите своего мужа, – произнёс он с полувопросительной интонацией в голосе.

– Да, разумеется, я люблю его, – нетерпеливо подтвердила Елена. – Но вы меня пугаете... Он жив?

– Да, жив.

– Ну, слава Богу! А что с ним, где он находится, кто его похитил?

– Этого я вам сказать не могу.

– Как не можете? Что вы! С чем же вы тогда пришли?

«Присяжный поверенный» слегка помедлил, а затем наклонился вперёд и, глядя Елене прямо в глаза, спросил:

– Что бы вы сказали, сударыня, если бы узнали о том, что ваш муж женился на вас ради богатого приданого?

– Это ложь! – мгновенно возмутилась она. Мы с Филиппом очень любим друг друга... Вы просто плохо его знаете! Главное для моего мужа – это его семья и наука. Филипп – настоящий учёный, который, если бы я не следила за его внешним видом, постоянно ходил бы в одном и том же костюме. Да будет вам известно, что все деньги, которые ему отошли в качестве моего приданого, он истратил на свою лабораторию! Впрочем, – вдруг спохватилась молодая женщина, – кто вы такой, чтобы я перед вами оправдывалась?

– Как я вам уже говорил, моя фамилия Штейн, – с ироничным поклоном сообщил собеседник, – однако мне было очень приятно слышать, как горячо вы защищали своего супруга. В таком случае, ничто не мешает нам перейти прямо к делу. Господин Богомилов жив и здоров и находится в известном мне месте... не по своей, разумеется, воле. Он был бы счастлив немедленно вернуться к супружескому очагу, однако для этого имеются определённые препятствия...

– Вы пришли требовать у меня денег за его освобождение? – резко выпрямляясь и заметно краснея, спросила Елена, не отрывая глаз от своего собеседника.

– Вы попали в самую точку, сударыня, – после минутной паузы ответил Штейн.

– Сколько?

– Сто тысяч.

– Но у меня столько нет!

– В таком случае, я... точнее, те лица, от имени которых я выступаю, готовы подождать.

– Нет, чием же... – И Елена, словно приняв решение, порывисто поднялась с места. – У меня много драгоценностей. Эти ваши лица согласны принять их вместо денег?

– Конечно. – Присяжный поверенный» слегка расслабился и даже позволил себе улыбнуться. – С вами приятно иметь дело, сударыня. Смею заметить, что перед лицом искренних чувств любые материальные блага теряют свою значимость, превращаясь всего-навсего в...

– Оставьте свои замечания, сударь, и подождите меня здесь. Драгоценности хранятся у меня в спальне. И не бойтесь, – уже на ходу добавила молодая женщина, – я не собираюсь вызывать полицию.

– Целиком полагаюсь на ваше благоразумие, – заверил «присяжный поверенный».

Стоило ей выйти в соседнюю комнату, как мнимый Штейн (а Морев придумал эту фамилию случайно, уже на подходе к дому) довольно усмехнулся тому, что молодая супруга Богомилова оказалась значительно сговорчивее мужа, и полез в карман пиджака за папиросами.

Он с наслаждением курил, по привычке выпуская из своих упругих губ изящные колечки дыма, когда дверь спальни бесшумно приоткрылась и в гостиной вновь появилась Елена, державшая в руках большую бело-голубую фарфоровую вазу. Закусив нижнюю губу от едва сдерживаемого напряжения, она стала на цыпочках подкрадываться к Мореву, стараясь не шелестеть платьем. Он сидел к ней спиной и, казалось, был целиком поглощён своим занятием, однако в тот момент, когда она уже подняла вазу над его головой, внезапно отпрянул в сторону и вскочил на ноги.

Ваза выскользнула из рук молодой женщины и с грохотом полетела на пол, разбившись на множество осколков.

– Что это вы... – начал было он, однако Елена порывисто метнулась к двери, распахнула её и громко закричала: – Денис Васильевич! Денис Васильевич!

Морев застыл на месте со зловещей улыбкой на устах. Через минуту в гостиную вбежал Винокуров.

– Задержите его, – задыхаясь от волнения, произнесла молодая женщина, – это один из тех, кто похитил моего мужа!

Денис Васильевич молча шагнул вперёд, но тут же остановился, поскольку в руке мнимого присяжного поверенного сверкнул короткоствольный никелированный револьвер.

– Скверно поступаете, сударыня, – покачал головой Морев, в глазах которого полыхнула зловещая молния, – а ещё уверяли, что очень любите своего мужа! Боюсь, что после вашего нынешнего поступка уже никто не сможет поручиться за его безопасность... А ну, прочь с дороги! приказал он Винокурову, и тот нехотя отступил в сторону.

Не говоря больше ни слова, Морев быстрыми шагами покинул гостиную, по пути спрятав револьвер под пиджак. Денис Васильевич и Елена, молча переглядываясь, застыли каждый на своём месте и заговорили лишь после того, как на лестнице затихли шаги шантажиста.

– Чего он от вас хотел? – первым спросил Винокуров.

– Выкуп за Филиппа, – отрывисто отвечала она. – Надо позвонить в полицию!

– Боюсь, что, пока они приедут, он будет уже далеко.

– Но тогда что же делать?

– У вас в доме есть оружие?

– Неужели вы хотите?.. Нет, я вам не позволю...

Денис Васильевич раздосадованно пожал плечами, и тут вновь послышались чьи-то шаги, а с ними и шорох платья. В гостиную вбежала смеющаяся Ольга. Увидев их напряжённые лица, она разом остановилась и спросила:

– Что тут у вас? Неужели поссорились?

Елена и Винокуров вновь переглянулись, словно бы советуясь, стоит ли рассказывать, но Ольга, не дожидаясь ответа, уже продолжала:

– А ко мне тут Сенька мириться приходил. Смешной такой! Хочешь, говорит, я тебе какой угодно подарок куплю? Пойдём вместе и магазин, и ты сама его выберешь. Вот я и пришла посоветоваться: надо ли мне прощать этого обормота и чего бы такого с него потребовать? Да что вы неё молчите, как неживые? Как ты считаешь, Ленок, стоит мне с ним пойти?

– Иди куда хочешь! – сердито воскликнул Елена, не глядя на сестру. – Что будем делать, Денис Васильевич?

По внезапно изменившемуся лицу Винокурова было видно, что ему в голову пришла удачная мысль, поэтому он ответил с весёлым воодушевлением:

– Кажется, Глена Сергеевна, вы собирались нарисовать чей-то портрет, не так ли?

– Вы решили, что...

– Разумеется. И я тут же отнесу ваш рисунок следователю. Уверен, что он найдёт этого господина!

Глава 13
ЭРОТИЧЕСКИЕ СНОВИДЕНИЯ

...После того как весёлый итальянский фотограф, без конца цокавший языком и повторявший «va benissimo», снял их обнявшимися на фоне арки Нерона, они забежали в один из наиболее хорошо сохранившихся домов с изысканным убранством. Потом оказалось, что это был «дом золотых купидонов», названный так в честь этих самых купидонов, выгравированных на золотых дисках, некогда украшавших стены спальни, а теперь хранившихся в музее. Спрятавшись в одной из комнат, выходивших в изящный внутренний дворик с фонтаном посередине, они принялись жадно целоваться, тревожно прислушиваясь к разноязыким голосам бродивших поблизости туристов.

В какой-то момент он настолько потерял голову, что попытался расстегнуть на ней платье, и только её ласковый, смеющийся шёпот: «Что ты делаешь, сумасшедший! Не здесь! Позже...» – заставил его остановиться.

И это «позже» наступило вечером, в гостинице «Вилла Лауры», после сытного ужина, состоявшего из карпаччио[2]2
  Сырое мясо, нарезанное широкими тонкими ломтиками. – Прим. автора.


[Закрыть], спагетти с крабами, выловленными рано утром из Неаполитанского залива, и свежайшей моццареллы. Их горячие тела, закалённые знойным итальянским солнцем, так неистово и задорно содрогались от желания, словно бы впервые познали друг друга. Первая брачная ночь осталась далеко в Петербурге, зато теперь их охватила настолько необычная, не признающая никаких условностей южная страсть, что даже те ласки, которых они прежде избегали из-за стеснения или целомудрия, казались здесь – перед лицом вечности, расстелившей за окном свои живописные руины, – как нельзя более уместными. Лишь столь неистовая, всепоглощающая вспышка сладострастия и могла пронзить века, сделавшись тем стержнем, вокруг которого вращается история поколений...

А после, стоило им в изнеможении расцепить объятия, в комнате повеяло чем-то необычным. Они открыли глаза и увидели, что невероятно яркий лунный свет каким-то немыслимым волшебством преображает всё вокруг. И вот уже нет современной гостиницы с фаянсовым умывальником, тюлевыми занавесками и старинной, видавшей виды кроватью, зато они вновь очутились на той самой вилле «золотых купидонов», только теперь её обшарпанные стены оказались покрыты разноцветными фресками, а полуразвалившиеся ступени, разрушенная крыша и потрескавшаяся мраморная облицовка обрели свой первозданный вид.

Удивлённые, но ничуть не испуганные, они взялись за руки, вышли на улицу и застыли на месте, не понимая, что происходит. Дома стояли абсолютно целыми, каждая колонна поддерживала свой портик, а не утыкалась каменным пальцем в звёздное небо, и все фонтаны в округе плескали свежими струями. Однако людей нет – вместо них мелькали какие-то тени, слышались голоса, смех, цокот копыт по брусчатке мостовой и ржание лошадей.

Вокруг них был целый мир призрачный, невероятный, слегка пугающий, но оттого не менее пленительный. Охваченный чувством восторга, Филипп только теперь понял, что не просто находится в собственном сне, но может действовать совершенно осознанно. Он повернулся к милой своей жене и уже открыл было рот, чтобы предложить ей самую необычную прогулку в их жизни, как вдруг где-то неподалёку громко хлопнула дверь и раздались грубые мужские голоса.

– Опять дрыхнет, чёрт бы его побрал!

– Так разбуди его.

Филиппа грубо растолкали, и он сел на постели, затуманенными глазами глядя на своих мучителей. Это были охранники, Дмитрий и Иван, одетые на удивление одинаково в чёрные, застёгнутые на все пуговицы сюртуки, будто собрались на похороны. На сей раз они выглядели крайне нелюбезно, и это его неприятно удивило – после попытки самоубийства с ним обращались предельно внимательно, если не сказать, предупредительно.

– Что вам опять угодно? – с трудом выговорил он, ужасно досадуя на то, что два этих обормота не дали ему досмотреть такой чудесный сон. А ведь что, как не сны, является главной отрадой заключённого!

Вместо ответа Иван зачем-то проверил его кровать – старую, тяжёлую, с пружинным железным матрасом, – после чего удовлетворённо хмыкнул и приказал:

– Протяни руку.

– Зачем? – удивился Филипп.

Иван нетерпеливо мотнул головой, грубо схватил его за запястье и подтянул повыше. Потом достал из кармана наручник и так неаккуратно его защёлкнул, что больно прищемил кожу. Затем, лязгнув металлом о металл, прицепил второй наручник к никелированному изголовью кровати.

– Вот так вот, – удовлетворённо заметил он, неприязненно глянув на Богомилова. – Посидишь пока прикованным, и не вздумай шуметь!

– Что это значит?

И вновь никто не ответил, зато второй охранник – белобрысый Дмитрий – извлёк из кармана сложенный трубкой журнал и небрежно бросил его на постель рядом с Филиппом.

– А это – чтоб не скучал.

Они ещё не успели выйти, как Богомилов уже жадно схватил журнал – это был «Логос», печатавший отчёты с конгресса «Мозг – Разум – Душа». Филипп уже давно просил Морева предоставить ему возможность следить за ходом конгресса, поэтому мгновенно забыл о грубости своих охранников и, разложив журнал на кровати, принялся свободной рукой листать свежие, пахнувшие типографской краской страницы.

От этого занятия его отвлёк шум отъезжавшего автомобиля. На какой-то миг он вскинул голову: «Кажется, меня впервые оставили одного», – но тут же погрузился в чтение, тем более что журнал печатал интервью с профессором Ферингтоном.

«– Вы не могли бы подробнее рассказать о проблеме создания сверхчеловека, которую вы затронули в своём первом докладе?

— Попытаюсь, только давайте сразу уточним термины. Я имел в виду сверхчеловека отнюдь не в том смысле, какой подразумевается в писаниях господина Ницше. У него это могучая белокурая бестия, не знающая жалости и пощады, а у меня сверхличность или ”супер-Эго”, если хотите.

– Тогда будьте добры пояснить: в чём разница между сверхличностью и сверхчеловеком?

– Сверхчеловек Ницше может существовать только как часть целого, пусть даже этим целым будет некая суперэлита. И сверхчеловек он лишь по своим физическим возможностям, в то время как с точки зрения сознания является стадным существом, то есть довольно примитивной личностью, основным внутренним достоинством которой является ребячески хвастливое осознание своей принадлежности к элите. Что же касается той сверхличности, о которой говорил я, то она представляет собой целое, совершенно не нуждающееся в частях! Её подсознание сведено к минимуму, а потому практически лишено признаков стадности, основанных на так называемых архетипах, повторяющихся из поколения в поколение. Именно поэтому эта самая личность практически не подвержена гипнозу или каким либо другим видам оболванивания, поскольку все они пытаются воздействовать на подсознание, на то стадное, биологическое, инстинктивное, что присуще всем людям как представителям рода гомо сапиенс. Являясь абсолютно уникальной и лишённой почти всех архетипов и стереотипов, такая суперличность будет полностью свободна, неподконтрольна никому, кроме самой себя, и окажется для самой себя высшим авторитетом.

– Извините, ни получается какой-то человекобог или богочеловек...

– Можно сказать и так, хотя я по возможности стараюсь избегать религиозных терминов.

– Но вам действительно удалось найти способы, позволяющие свести подсознание к минимуму, и, таким образом, вступить на путь создания суперличности?

– Позвольте мне не отвечать на этот вопрос. Единственное, что я пока могу утверждать, – такие способы действительно существуют.

– Хорошо, но тогда хоть объясните: каким образом эта сверхличность сможет стать практически бессмертной?

– Ну, господа, здесь вы от меня слишком многого хотите! Да если бы я знал это, то спокойно смотрел бы в собственное будущее! Разумеется, у меня нет рецепта эликсира бессмертия. Я всего лишь говорю о том, что не вижу никаких причин, почему бы этой абсолютно сознательной и свободной суперличности не задаться проблемой пересоздания собственной материальной природы на таких основаниях, которые позволили бы ей обеспечить себе бесконечно долгое земное существование.

– Неужели это возможно?

– Почему же нет? На протяжении всей истории человечество без конца перестраивает свою среду обитания, добившись значительного увеличения продолжительности жизни по сравнению с первобытным периодом именно за счёт комфорта, лекарств, гигиены и прочих достижений цивилизации. Так почему же наше “Я” не сможет пересоздать свою ближайшую, самую непосредственную среду обитания – собственное тело, – познав и вмешавшись в механизмы его функционирования, изначально заложенные природой?

– Вы так верите во всемогущество разума?

– Безусловно. Более того, в той идеальной сфере, где царит наше мышление, не существует никаких принципиальных ограничений вроде законов сохранения или второго начала термодинамики.

– Зато они царят в окружающей нас природе! Разве не очевидно, насколько человечество ничтожно перед грозным ликом Вселенной, – и свидетельством тому стало недавнее падение Тунгусского метеорита! Случись это падение на два часа раньше – и того города, в котором мы сейчас с вами беседуем, уже просто не существовало бы!

– Однако ведь я и не утверждал, что человеческий разум обладает божественным всемогуществом! Суть моей идеи в другом – наше “Я” идеально, а потому выбивается из материального строя непрерывно эволюционирующей Вселенной, познает её законы и пытается овладеть матерней, исходя из своих собственных интересов! И то, насколько ему удаётся, главным критерием прогресса. Кроме того, наше главное достояние – разум – было подарено нам эволюцией в качестве средства выживания, поэтому не стоит недооценивать эту его способность. Да, космическая катастрофа может сделать Землю непригодной для жизни, однако я искренне надеюсь на то, что если это и случится, то лишь тогда, когда человечество уже колонизирует другие планеты Солнечной системы и тем самым застрахует себя от вселенских катаклизмов. Кстати, для успешного выполнения этой задачи человечество просто вынуждено будет стремиться к выходу за родовые рамки продолжительности жизни.

– Бесконечная Вселенная сможет быть заселена бессмертным человечеством?

– Не знаю, но очень хотелось бы в это верить!»

Зачитавшись, Филипп не сразу почувствовал, как затекла и онемела скованная наручником рука. Ему пришлось сменить позу и пошевелить кончиками пальцами, прежде чем прекратилось неприятное покалывание. И только после этого он вдруг осознал, в каком, унизительном положении находится: пока его коллеги выступают на конгрессе, обсуждая захватывающие дух проблемы, он сидит на заброшенной даче, прикованный, как собака, к кровати, и ждёт своей участи.

Слёзы обиды, ярости и унижения уже готовы были брызнуть из его глаз, однако этот бурный поток остановила гораздо более страшная мысль: а что случится, когда его мучители потеряют всякую надежду на выкуп? Ведь он является свидетелем, которого опасно оставлять в живых!