Текст книги "Семена Распада. Том I (СИ)"

Автор книги: Олег Никольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

– К помощи норинцев прибегают часто и охотно, в их верности не сомневаются, а альхарцы… О Светоносный, нам здесь приходится уговаривать их выполнить свой долг по отношению к императору!

– В-в-верн-ность – эт… энто н-наша г-гордос-сть, – осоловело пробормотал Стеврос, не выдержавший испытания кисленькой ольтрийской чибой. Неуклюже поднявшись с дивана, он неожиданно отчётливо выкрикнул норинский девиз «Ivey – Kaed!», после чего свалился под столик, на котором оставались две пустые и одна наполовину опорожнённая бутылка.

Кейнис только развёл руками, мол, чего возьмёшь с пьяницы. Дий, взглянув на довольно ухмыляющегося писаря, покачал головой, прекрасно зная о способности обберитов подавлять влияние всякого пойла.

Лунц помог ведуну перенести чародея в его спальню, и даже заботливо накрыл норинца одеялом. Вернувшись, он опять что-то коротко записал в серой книжице, и на этот раз Кейнис решил дать волю своему любопытству. Когда Дий, выиграв в ольбу, отправился к себе, а Лунц отлучился в уборную, посланник бесшумно раскрыл ветхий переплёт. Опасаясь быть уличённым, он прочёл лишь последнюю запись. На пожелтевшей от времени странице твёрдой рукой была выведена дата, а под ней…

«Никогда не пить с обберитами!»

После душных дворцовых залов Кейнису хотелось вздохнуть свежего воздуха, поэтому он, одетый в одни лишь штаны, устроился на подоконнике в отведённой ему спальне, с любопытством наблюдая за городом через приоткрытое круглое окно. Если в Деффе с заходом солнца зажигались лишь редкие факелы и масляные лампы фонарей, почти не скрывающие света луны и звёзд, то улицы Атор-Хотэ переливались тысячами зачарованных огней. Ярко светились купольные крыши домов, радуя всеми известными человеческому глазу цветами. В Альхаре ночь вовсе не была временем сна, здесь на крайнем юге Джаареса предпочитали переждать дневной зной, а ночью наслаждаться жизнью. Магия всех шести учений лишь облегчала этот обычай.

Кейнис смотрел на город с восхищением, но без зависти. Его сердце всё равно безраздельно принадлежало тому лесу в марке Кассавэнт, где он родился, вырос, познал ведовство. Умопомрачительная роскошь, которой окружали себя энфиты, даже немного пугала его, как и осознание того, что зиждилась она либо на рабских костях, либо на труде безмолвных киодов. Ему было любопытно, есть ли в Султанате заклинатели жизни, и что думают они об этом. Близки ли их взгляды к миропониманию обберитов или альхарская спесь заменила им души?

Даже норинцы, казавшиеся ему всегда слишком хитрыми и холодными, вызывали меньше вопросов. Северных чародеев он понимал, разделял их желание использовать чары на благо других. А как же иначе? Разве не для того человеку дан разум, чтобы он мог добиться равновесия в своей жизни, исключить из неё страдание? Путь к этому лежит через взаимовыручку, понимание чаяний других людей и мира вокруг. Жизнь обберитских общин строится на основе понимания законов жизни. Близко к этому и общество Норина, где мудрые чародеи правят теми, кто дара лишён, но не требуют с них больше посильного. Но вот в Альхаре…

Впрочем, кое-что в этой южной жестокой стране определённо нравилось. Кейнис не мог не возвращаться мыслями к султанскому Цветнику Магии. Ему, ставшему полузверем после неудачного колдовства, безумно не хватало женской ласки. В душе обберита кипела страсть к непознанному, а потому манящему. Он жаждал узнать главное таинство жизни, приводящее порой к появлению жизни новой.

Ведовство позволяло ему сдерживать порывы тела, успокаивал их и травяной напиток кьёр, но обберит не пил его уже давно, а против очарования наложниц султана не помогли бы никакие чары. Поэтому Кейнис предавался развратным мечтаниям, представляя то одну, то другую красавицу, а то и всех разом.

От грёз его отвлёк тихий звук колокольчика. В альхарских домах неприняты были двери, проход лишь завешивали непрозрачной тканью, дворец султана не был исключением. Колокольчик тренькнул снова. Кейнис подумал, что Лунц или Дий решили заглянуть к нему, поэтому не стал одеваться, оставшись в только в просторных штанах.

– Входите, – крикнул он, устраиваясь так, чтобы полночный гость не заметил возбуждения, вызванного жаркими мыслями.

Когда же нарушитель спокойствия, отбросив шёлковый полог, проскользнул в спальню, у ведуна мелькнула мысль, что распитая со Стевросом чиба всё-таки начала действовать. Другого объяснения попросту быть не могло. На пороге стояла она! Одна из Цветника Магии, крутобёдрая смуглянка, олицетворяющая Тьму.

Кейнис так и оцепенел у маленького круглого окна, с восторгом и непониманием рассматривая прекрасное лицо: плавные черты, чистая, одним видом ласкающая взгляд, кожа, лукаво выгнутые брови, густо подведённые завораживающе-чёрные глаза и алые чувственные губы. Он опустил взгляд ниже и сдавленно сглотнул: на тонкой шее керановое ожерелье, рубиновый кулон лежит в ложбинке меж двух полных грудей, а само ладное тело прикрыто лишь чёрной полупрозрачной рубашкой до колен.

– Зачем ты здесь?.. – ведун задал самый глупый на свете вопрос, даже не подумав, что чудесное видение может не знать джаарийского. Но она знала, и ответила чарующим глубоким голосом:

– Я дар твой, о посланник! Фатэйя моё имя, султан мне повелел твои мечты исполнить.

– Но… – робко промычал Кейнис, сам не зная к чему это «но…», а девушка, качая бёдрами, приблизилась к нему. Чуткие ноздри обберита уловили пряный запах буйноцвета.

– Не нужно слов, – она приложила к его губам палец с длинным коралловым ногтем, – я видела твой взгляд.

Палец соскользнул с губ, ноготок царапнул шею, опустился ниже к груди, где курчавились длинные рыжеватые волосы – следствие всё того же неудачного превращения. Кейниса бросило в дрожь, всё происходящее казалось настолько безумным, что он совершенно утратил волю к сопротивлению. А нежные руки уже вовсю бесстыдно ласкали его: скользили, дразнили остротой ногтей, игрались с завитками волос.

– Закрой глаза, – приказала Фатэйя, обберит повиновался безропотно, за что тотчас был вознаграждён первым в своей жизни поцелуем. Прикосновение жарких влажных губ окончательно выбило из его головы последние мысли, оставив тело во власти древних, как мир, желаний. Язык Фатэйи проскользнул в рот Кейниса, исследуя его с бесстыдным любопытством, игриво задевая острые клыки. Ведун ответил с не меньшей жадностью, упиваясь новым сладостным ощущением. Его руки больше не висели безвольными плетьми, обхватив горячее податливое тело. Обберит принялся неумело, но страстно ласкать альхаринку, царапая похожими на когти ногтями.

Зверь, дремлющий в нём, пробудился, но не с желанием сеять смерть, а жаждущий зачатия жизни. Разорванная рубашка полетела на пол, освобождая прекрасную смуглую плоть, тем временем женщина умело и быстро освободила ведуна от штанов. Теперь обберит, не прекращая поцелуя, мог ласкать не только бёдра, но и грудь соблазнительницы.

Но не только тела их предавались страсти, в крови и ведуна, и колдуньи всколыхнулся Ivey. И эти рвущиеся наружу силы были враждебны друг другу. Едва различимые взглядом цветные искорки крутились в бешеном танце, вкруг слившихся тел. Они сходились, сшибались, взрывались, и чёрно-красный Ivey Фатэйи одерживал верх над жёлто-зелёным – Кейниса.

Алчная ласка затянулась. Тело само подсказало ведуну, что делать дальше. Он попытался повалить женщину на постель, но колдунья, выкрутившись, сама толкнула его на ложе. В мыслях обберита на мгновение мелькнуло удивление, но она исчезло, вновь уступив место похоти, когда альхаринка со стоном опустилась на него сверху. Естество Кейниса оказалось стиснуто в тугих, горячих и влажных объятьях, и это едва не разорвало ему мозг, и без того находящийся на грани.

Соитие разбило последние препятствия на пути потоков Ivey, и они, вырвавшись на свободу, добавили к сладости единения будоражащую остроту боли.

Фатэйя не стесняясь стонала, закатив глаза, но в то же время умудрялась удерживать всё происходящее в своих руках. Она двигалась то мягко и плавно, мучая нетерпеливого обберита медленно накатывающими волнами удовольствия, то быстро и жёстко, и тогда волны уступали место яростным вспышкам.

Колдунья могла всё и дальше делать сама, но Кейнис не пожелал оставаться безучастным. Он приподнялся, обхватив её спину: когти вонзились в нежную кожу, но в пылу страсти женщина лишь застонала от этого. Обберит припал губами к манящим грудям, попеременно захватывая губами соски, облизывая и покусывая их.

Сознание Кейниса как будто разделилось, но зверь и человек действовали заодно, обоими двигало одно и тоже желание. Наслаждение нарастало, а вместе с ним усиливалось и противоборство Ivey, грозя уже совсем не лёгкой болью, но ведун и колдунья не замечали этого, слишком поглощённые друг другом. Обберит почувствовал, что более не может сдерживать пламя, полыхающее там, где соединялись их тела. С гулким звериным рыком, он схватил женщину за бёдра, стиснул, оставив красные следы, и… повалился на взмокшее ложе, с силой зажмурив глаза. В голове яростно ударил колокол, всё тело, словно прошибло молнией, и ещё раз, и ещё!.. Естество взорвалось бурно и горячо, а вместе с ним вспыхнул и Ivey, полоснув на прощание болью, не перебившей, впрочем, наслаждения.

Силы, казалось, в одно мгновение покинули Кейниса, оставив его безвольно лежать. Фатейя поднялась, легла рядом. Женщина не спешила, позволяя юноше до конца прочувствовать в первый раз испытанное ощущение. Сладкая дрожь и онемение постепенно отступали, в голове снова появились мысли, но бессвязные и вялые. Тот звериный напор, с которым он предавался страсти, теперь казался совершенно невозможным. А ещё в самом сердце зародилось нечто необъятное и неизъяснимое, но рвущееся наружу.

– Ir deem eniur! – прошептал он слова любви на Языке Богов.

Фатэйя, рассмеявшись, вновь приложила палец к его губам, и повторила:

– Не нужно слов, я видела твой взгляд.

Когда зазвенел колокольчик, Дий не спал. Он сидел за столом, обуреваемый мрачными думами. Рядом стояла уже остывшая чашечка гави – бодрящего напитка из зёрен одноимённого растения, на взгляд посла, полная дрянь, если сравнивать с кьёром. Услышав радостный перезвон, Дий поднялся, и самолично откинул шёлковую занавесь. На пороге стояла одна из наложниц султана, худенькая длинноволосая милленка в одном лишь абэйле.

– Что ты здесь делаешь? – без удивления спросил у девушки Дий.

– Я дар твой, о посланник! Алима моё имя, султан мне повелел твои мечты исполнить, – тихо произнесла она слова, явно кем-то сочинённые за неё.

Посол вздохнул: от подарков альхарского владыки не отказываются, только вот что теперь с ней делать? И всё же Дий посторонился, пропуская гостью. Милленка впорхнула в спальню: лёгкая, изящная, прекрасная. Шохеец невольно залюбовался ею: молочная кожа, загадочный взгляд серо-голубых глаз, тонкое немного детское личико. А чудеснее всего волосы: тёмно-рыжие, переливающиеся в пламени свечей, бесконечной волной ниспадающие ниже ягодиц. Внутри у посланника что-то кольнуло, но преданность единственной значимой женщине оказалась сильнее искушения.

– Не стоит, – сказал он, заметив, что наложница потянулась белой ручкой к вороту абэйля. – Я благодарен султану, но его милостью не воспользуюсь. Я предпочитаю хранить верность жене.

Колдунья не выглядела ни обиженной, ни растерянной, кратко поклонившись, она проговорила:

– Как будет угодно, почтенный.

– Ты можешь лечь, – он указал на заправленную постель, – я разбужу утром, всё равно бессонница.

Милленка покачала головой. Дию даже было немного жаль её, такую совсем молоденькую, лет шестнадцати не больше.

– Не хочешь? Не беда, выпьем гави?

На этот раз девушка согласно и благодарно кивнула. На роль соблазнительности она не годилась совершенно, впрочем, цель этого жеста султана выяснилась быстро. Не успел посол, наполнить её чашку бурым напитком, как почувствовал нарастающее давление в голове. Юная колдунья пыталась грубо вломиться в его мысли.

– Прости, милая, – Дий обезоруживающе улыбнулся, – моя жена столь ревнива, что оберегает от посторонних даже мой разум.

Теперь на красивом лице наконец отразилась растерянность, милленка, явно, не ожидала отпора. А посла неожиданно посетила тревожная догадка: «Кейнис! Если и его тоже… Так он ведь всё и выложит! Помешать! Скорее…»

– Жди здесь, – приказал Дий, срываясь в коридор. Но уже через пару мгновений он понял, что безнадёжно опоздал, уж слишком красноречивыми были доносившиеся из спальни обберита звуки.

«Что ж, если сравнивать с игрой в ольбу, то у нас ничья, Улладжар».

– Мне кажется, что вы выбрали не самое лучшее место для деловых переговоров, – заметил Дий, по шею погружаясь в обжигающую розоватого цвета жидкость.

– Отнюдь, – ответил архимаг Ахмед, на чьей смуглой безволосой груди красовались несколько безобразных шрамов, – ни что так благотворно не влияет на разум и сознание, как горячие воды источника Рилья.

Наследник и посланник находились в одном из чудесных залов дворца, с многоцветным мозаичным полом и углублением, заполненным целительной розовой водой.

– Кстати, я удивлён, что вы, будучи столь искушены в тонкостях интриг, позволили себе вести весьма опасные разговоры. Вы разве не знаете, что стены тоже слышат? А также запоминают, и доносят Фаизу – главному отцовскому соглядатаю. Хотя, быть может, вы того и добивались?

– И я так понимаю, что на основе подслушанных разговоров вы собираетесь сделать некий многозначительный вывод, я прав?

– Совершенно! Рассуждения этого странного наёмника про Норин и навязывание незаменимости очень глубоко меня озадачили. Тщательно обдумав это, я понял, что он, в сущности, прав: мы в Альхаре слишком долго вертимся вокруг мысли о собственном особом предназначении, в то время как настоящая жизнь проходит мимо. Попытки Хусаинов, сначала к завоеваниям, а позже к обособлению, чуть не привели страну к краху. Но даже теперь в союзе с империей мы продолжаем вести себя так же, как и прежде.

Сын Азиза замолчал, зачерпнул воды и омыл лицо, после чего продолжил:

– Военное Собрание состоялось ещё вчера. Получив призыв, во дворец перенеслись предводители четырнадцати ракс, в том числе из Хезефа и Монд-Хотэ. Я тоже был там. Отец обрисовал положение дел, и спросил мнения присутствующих. Нэкамиры высказались, все отрицали возможность помощи империи, весьма убедительно поясняя причины, по которым их сотни не смогут присоединиться к Священному Походу. Я не стану утомлять вас подробностями, лишь замечу, что отец уже собирался признать их правоту, как в дело вмешался я. Не смея даже пытаться переубедить нэкамиров, я лишь попросил дождаться, когда в столицу пребудет пятнадцатый и последний из них, на которого империя сможет рассчитывать. Удивительно, но отец согласился.

– Кто же этот опоздавший? – полюбопытствовал Дий, слушающий наследника с предельным вниманием.

– Хм… вам что-нибудь говорит имя Зехаб?

– Его прозвали Стервятник. Из всех нэкамиров у него самая дурная слава, последние годы, насколько я помню, он и его ракса «тайно» участвуют в войнах за ольтрийский трон.

– Именно. Он выдвинулся лет десять назад, когда, будучи обычным боевым магом, после гибели нэкамира возглавил отряд и наголову разбил одного из любимцев Песчаного Шаха. Отец закрепил за ним эту раксу, сразу после посвящения в Пятый Риод.

– Почему он не прибыл на собрание?

Ахмед призадумался, решая говорить или нет.

– Вы всё равно не сможете воспользоваться этими сведениями, находясь здесь, так что… в общем три дня назад его ракса вернулась в Хезеф, но без Зехаба. Тот получил особое задание, а именно вызволить из лагеря песчаников сына Стеклянного Шаха, захваченного в плен в битве при Красных Барханах. Альхару нужны хорошие отношения с Новой Ольтрией.

– И всё же, даже если предположить, что у него получиться, что дадут империи эти три сотни?

– Це-це-це, – обиженно зацокал наследник энфит-хаира. – Вы ведь умный человек, Дий, и должны понимать, на что способна альхарская ракса, особенно под предводительством такого удальца, как Стервятник. Тем более его три сотни – это не единственные силы, которые я намереваюсь выбить для вас и вашего императора. Ещё четыре раксы согласились действовать независимо от имперских войск, их мы отправим флотом. Ну и конечно, если Зехаб достигнет успеха, мы сможем рассчитывать на поддержку Стеклянного Шаха.

– Пожалуй, вы меня убедили. Теперь же нам остаётся только ждать.

К ночной вылазке Стервятник приготовился тщательно. Сперва-наперво альхарец сильно укоротил свою чёрную бороду, чтобы та не мешала надевать маску, изъятую у захваченного, допрошенного и посмертно зарытого в песок ольтрийца. Затем Зехаб избавился ото всех магических предметов, оставив лишь браслеты с лазуритом, удобно скрывшимися под рукавами его нового кафтана, снятого с всё того же бедняги-песчаника. Прикрепив к поясу трофейную же саблю и искривлённый метательный нож с маленьким сапфиром в рукояти, Стервятник отправился в лагерь.

Он тенью следовал за войском Песчаного Шаха уже несколько дней. Каждую ночь правитель Старой Ольтрии устраивал привалы с попойками, празднуя первую за много лет значительную победу. Удара в спину он не опасался, так как заранее отправил к своему стеклянному собрату гонца с сообщением, что незамедлительно убьёт наследника в случае нападения. Однако Песчаный Шах никак не мог предположить, что в Новой Ольтрии решатся прибегнуть к помощи Альхара, и что энфит-хаир направит на это задание лучшего из лучших – Зехаба Стервятника.

В биваке царила привычная воинская суета, горели костры, разгоняя ночную тьму, из палаток слышались пьяные задорные песни, а из вырытых вкруг лагеря канав поднимались смрадные испарения. Альхарец шёл ничем не выделяясь среди ольтрийцев, одетых в точно такие же чёрные кафтаны и маски в виде оскаленных звериных морд.

Шатёр, где держали пленника, обнаружился без труда, он стоял обособленно в дальней части лагеря. Зехаб ухмыльнулся про себя его приметности, но улыбка стёрлась с лица энфита, когда он понял, кто охраняет наследника. Те, кого он поначалу принял за обычных воинов, оказались ольтрийскими колдунами – заклинателями Песка и Ветра. Даже на значительном расстоянии Стервятник чувствовал, как бурлит и переливается беспокойный Ivey у них в крови. Сам Зехаб, энфит архимаг, превосходил каждого из них в колдовском искусстве, но вряд ли мог тягаться сразу со всеми четырьмя. Но попробовать стоило!

Стервятник, подойдя к жутко смердящему рву, принялся возиться с тесёмками шальвар, старательно изображая пьяного ратника, которому приспичило по малой нужде. Колдуны не обращали на него внимания.

Зехаб медлил, понимая, что второй возможности не будет. Сердце почти перестало биться, сознание отступило вглубь, оставляя тело в полной власти навыков.

Развернувшись, он резким взмахом руки выбросил нож. Лезвие вонзилось в горло одному из ольтрийцев, а сапфир, вспыхнув пламенем, ослепил трёх других, всего на пару мгновений, но этого хватило. Стервятник на бегу рубанул саблей одного ошеломлённого колдуна, а другому послал заряд молний в область сердца. Последний отступил назад, закричал, вскидывая руки, но успел только вздыбить пыль под ногами архимага, и через мгновение острый клинок рассёк заклинателю шею. Тело повалилось, окрашивая песок в тёмно-красный цвет.

Всё произошло так быстро, что даже если в шумящем лагере и услышали крик, то вряд ли кто-нибудь придал бы ему значение. Но альхарцу нужно было спешить, он обтёр клинок о штанину, и, убрав саблю в ножны, выдернул из трупа нож.

Откинув полог, Зехаб вошёл в шатёр. Сын Стеклянного Шаха спал, лёжа на верблюжьей шкуре: тонкий, длинноволосый, с начавшимися пробиваться усиками. Ему было никак не больше пятнадцати, впрочем, в пустыне взрослеют быстро. Зехаб извлёк из-за пазухи небольшой пузырёчек с мутно-зелёной жидкостью, то был выдержка витальты – сильное снотворное средство. Используя крышку от пузырька в качестве сосуда, он отмерил несколько капель, и влил их в приоткрытый рот юноши. Отсчитав десять ударов сердца, он чиркнул паренька ножом по ладони – для создания Круга Фаанэ в полевых условиях нужна была кровь.

В два подхода он начертил небольшую окружность, и старательно вывел знаки, требуемые чтобы перенестись во дворец Стеклянного Шаха.

Закончив, Стервятник взвалил безвольное тело пленника на плечи, и, войдя в круг, начал отсчёт на Языке Богов, и когда прозвучала последняя цифра – neme, он навсегда исчез из ольтрийского лагеря.

Пропажу бесценного заложника обнаружили только утром.

Через два дня войско Песчаного Шаха было разбито, а сам он убит в сражении.

***

– Ваше Величество! – громогласно приветствовал императора лэйтир. Сегодня Грикул Линн сиял, как начищенное блюдо. – Позвольте известить вас: сегодня я получил письмо от посла Диомериса Тэссара, который, как вы помните, сейчас вместе с помощником находится при султанском дворе. Посланник сообщает, что их задание можно считать выполненным. Альхар предоставит империи пять ракс. Четыре из них обогнут Джаарес морем, чтобы высадиться на востоке Мершвельда, а ещё одна ракса под предводительством Зехаба Стервятника присоединится к санресцам Теогерна. Султан обещал оплатить содержание двухтысячного отряда конных лучников из Новой Ольтрии, по условиям заключённого с Альхаром договора.

– Радостная весть, лэйтир Грикул, радостная. Впрочем, я не сомневался в успехе вашей задумки. Но прежде чем праздновать, всё-таки хочется узнать подробности.

– Конечно, государь, – кивнул Линн и, подчиняясь жесту императора, присел напротив. – Что вы хотите знать, Ваше Величество?

– Ольтрийцы, – ответил Тордэан, после чего кликнув слугу, шёпотом отдал несколько приказаний, и вновь обратился к лэйтиру: – О каком договоре речь? С чего бы Стеклянному Шаху оказывать нам помощь?

– Мой император, – начал Линн рассудительно, – чтобы понять всю эту сложную сеть интриг и тайн, я полагаю, нужно отталкиваться от события, которое весь этот узел, в конце концов, и распутало. Этим событием была битва при Красных Барханах, первое за много лет сражение между ольтрийцами, где победу одержал Шах Песков. Наследник Новой Ольтрии, в силу своей юности, не смог показать себя толковым военачальником и, не смотря на численное преимущество, проиграл битву старому разбойнику. Тот, конечно, был вне себя от радости, ведь захватив в плен сына заклятого врага, он мог бы навязывать Новой Ольтрии собственные условия на правах победителя. Однако упоение торжеством не прибавило ему разума, и в итоге Песчаный Шах потерял бесценного заложника, а вскоре лишился войска и головы. Сейчас альхарцы уже не скрывают, что сына Стеклянного Шаха вызволил из плена именно Зехаб Стервятник, действующий по указке правителя Новой Ольтрии, который заключил союзный договор с Альхаром. Что это означает для нас? Полагаю, в данном случае друг моего друга – мой друг.

В совещательный зал робко прошмыгнул слуга, поставивший на стол плетёную бутыль синего стекла и две маленькие прозрачные рюмки, украшенные солнечным знаком.

– Шохейская лимонная настойка, если я не ошибаюсь, ваша любимая, – улыбнувшись, проговорил Тордэан, наполняя свой сосуд бесцветной жидкостью, источавшей приятный освежающий запах.

– Вы совершенно правы, государь. Благодарю, – Линн склонил голову в поклоне, после чего так же налил себе настойки, и залпом выпил, даже не поморщившись. – Судьба Старой Ольтрии решена, Стеклянный Шах перешёл от внутреннего развития к решительным действиям. Своего врага он покорил хитростью и силой, остальных же, как мне думается, намеревается склонить к себе способами более мирными.

– Лэйтир, – чуть скривил тонкие губы император, в три глоточка опустошая рюмку. – С чего вы это вообще взяли? Если вы знали о притязаниях Шаха, то почему не докладывали мне ранее? А если нет, то ваши слова не более чем предположения, а мне нужны сведения точные, понимаете?

– Да, вы правы, мой государь, прошу прощения. У нас нет оснований предполагать, что степняки вознамерились сделать нечто большее, чем просто присоединить к себе земли соседа. Однако, полагаю, будет разумным отправить ко дворцу Стеклянного Шаха Дия и Кейниса, так хорошо проявивших себя в Альхаре.

– Хорошо, пожалуй, это не будет лишним, – подумав, проговорил Тордэан, грея прозрачный сосуд в руке. – Этот Стеклянный Шах… меня всегда раздражал их обычай заменять имя титулом, каких дураков они надеются обмануть этой игрой в бессмертие?

– Нынешнего до восшествия на престол звали Кирруд.

– Кирруд? Впрочем, это значения не имеет. Важнее другое, лэйтир: Ольтрия станет сильнее. Шах заручился помощью альхарцев, разбил давнего противника. Теперь он наведёт в пустыне порядок, добьёт ышанов-разбойников, склонит к союзу Вольные Оплоты. Если он, конечно, достаточно умён, в чём я сомнений не испытываю. И вы полагаете, лэйтир, что, обретя такую силу, он останется другом нам?

– Империя способна срезать эту птицу ещё на взлёте, – уверенно произнёс Грикул Линн.

– Но нужно ли это нам? – Тордэан в задумчивости огладил бородку. – Я много размышлял в последнее время. О Seliri, о предстоящем Походе. И пришёл к неожиданной мысли. Я всю жизнь посвятил укреплению мира, ибо ненавидел войну, что отняла у меня мать и отца. Но… теперь я начинаю понимать, насколько империи не хватает войны. Вторжение Seliri объединило ненавидящих друг друга энхэтов Амонии, угроза Костров сделала сговорчивым милленского князя, а теперь грядущий Поход приводит под мою руку ни с чем не сравнимую силу. А что мир? Мир – это дрязги, интриги и казнокрадство, это всесилие князей и архэтов и слабость столицы. Взять ту же Ольтрию: я прекрасно знал о делишках, что Одэон Теогерн обделывал с Песчаным Шахом, все эти налёты и грабежи, набивавшие им обоим мошну. Я знал, но терпел ради сохранения мира внутри империи. Но теперь хватит! Если мои вассалы не боятся меня, то пусть трясутся перед угрозой извне. Пусть Ольтрия возрождается, набирает силы, а этот ныне безымянный Кирруд готовится откусить от южного Санреса, тем вернее будет мне Теогерн. Если потребуется, мы раздавим степняков в одночасье, но пусть сначала они поработают на укрепление моей державы. Вот, что я думаю, лэйтир.

Грикул Линн сидел с непроницаемым лицом, но мысленно ликовал. Наконец-то Тордэан, преодолев слабоволие, заговорил, как правитель, и именно о том, что долгие годы внушал ему Линн. Империя не может стоять на месте, ей, словно воздух, нужны новые земли, а Каинен – новые души. И никакая торговля, никакие союзы не принесут их столько же, сколько может дать война.

Лэйтир хотел высказать императору одобрение, но его намерение прервали раскрывшиеся двери. На пороге стояли двое: один светловолосый и высокий, в синем со звёздами нойэше, другой, сухопарый и длинноволосый, кутался в белоснежный жреческий шеэ.

***

Человек сидел, вперив в стену бессмысленный взгляд. Он не знал, где находится и как оказался в этом месте, не помнил даже собственного имени. В его голове не было ни мыслей, ни надежд, ни желаний. Он испытывал лишь лёгкую жажду, и ничего более.

Прошло какое-то время, открылась дверь, о существовании которой он не знал, потому что не смотрел в ту сторону. Вошли двое. Прежде, когда человек ещё помнил собственное имя, он сразу бы узнал в них послушников Ордена Рассвета, сейчас же они были просто тенями, мелькнувшими где-то на краю зрения. Тени, подхватив человека под руки, вывели его из одной неизвестности в новую. Безымянный и беспамятный шёл безропотно по длинному коридору, пересечённому полосами света из высоких стрельчатых окон. И для него не существовало ни света, ни окон, ни самого пути.

Тени остановили человека перед дверью, и неизвестность сменилась снова. Внутри были люди, бессмысленный взгляд скользнул по их лицам, чтобы снова упереться в никуда, но что-то привлекло его. Одно из лиц… В тусклой синеве глаз начало загораться узнавание.

Человек ещё ничего не помнил, но начал осознавать, что связанный стоит в камере пыток, а перед ним: старый палач в кожаном переднике, блюститель Небесной Справедливости, чародей в зелёном нойэше и ещё один – обнажённый по пояс, и с руками, привязанными к столбу – чернобородый южанин, чьё лицо показалось знакомым.

Взгляд человека опустился ниже: на груди южанина змеились выжженные фаанэ. «Saera», – прочитал беспамятный, и в это же мгновение в голове его раздался взрыв, с которым когда-то рухнула стена, доверенной ему заставы. Он вновь увидел исчезающую во тьме призрачную лестницу, почувствовал холод и боль той проклятой ночи. «Меалон!» – вспомнил человек своё имя, и с этим знанием пришёл всепожирающий ужас. Не в силах выдержать навалившегося груза памяти, он отчаянно и дико закричал.

– Прикажите вывести! – сказал блюстителю чародей в зелёном, когда послушники заткнули Меалона кляпом.

Жрец-воин дал отмашку, и сопротивляющегося рыцаря выволокли в коридор. Следом вышел и норинец, он нагнулся над бывшим хранителем ключей, приложив ладонь к его горячему взмокшему лбу. Внезапно леденящий кровь ужас прошёл, вновь уступив место пустоте. Однако на этот раз в тишине звучал голос, тихий и вкрадчивый:

«Мне жаль, что вам пришлось пройти через это, фаир, однако я не мог действовать иначе. То, что постигло вас – не ваша вина. Поверьте, я знаю о чём говорю: я был уже в вашем разуме, видел всё, что произошло тогда. Вы честно исполняли свой долг, вам нечего стыдиться»

«Я… – мучительно начала зарождаться ответная мысль в голове прекратившего кричать Меалона, – …упустил её… лестница… недостоин!»

«Ваш Бог милостив, фаир. Он даст вам возможность сразиться за него вновь. Вы ведь хотите этого?»

«Да!» – Заветный образ снова возник перед его глазами. О, если бы он только мог, то сейчас же и бросил себя в битву!

«Вы сделаете это. А сейчас: Lepa!*» – Чародейский приказ не из тех, которые можно оспорить: сознание рыцаря затянула блаженная пелена забытья. Послушники подхватили осевшее тело, и потащили обратно.

*Усни! (ST)

Норинец вернулся в мучильню. Бэрраар обратился к нему, неодобрительно пронзая взглядом серо-голубых глаз:

– Ну что? Вы закончили с этим трусом, вэттир Циро?

– Я уже говорил вам: фаир Меалон – не трус. Впрочем, да. Он скоро вернётся в ряды живых, но будет вновь искать смерти.

– Пусть! Большего он не заслуживает. Мы можем начать уже? – он нетерпеливо махнул рукой в сторону пленника.

– Конечно! Только, – чародей лукаво подмигнул, – как вы собираетесь выбивать из него правду?

– А проще некуда! Просветитель, – жрец-воин обратился к палачу, – покажи вэттиру свои зелья.

Старик с короткой опрятной бородой вытащил из поясной сумы узкогорлую склянку с прозрачной жидкостью: