Текст книги "Семена Распада. Том I (СИ)"

Автор книги: Олег Никольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Глава 19. Слёзы памяти

Одинокий горный пик, продуваемый ветрами, один из многих в Эн`Итель, ничем будто бы не примечательный. Но только не для Эжена, для него это место связано с особыми воспоминаниями, именно здесь навсегда завершилась одна из самых ярких и трагичных глав его жизни.

Снег хрустит под ногами. Холодно. На Вьюрке алый эдеш, утеплённый и отороченный соболиным мехом – подарок императора, но даже сквозь него явственно ощущаются морозные прикосновения милленского ветра.

Вершина пика чуть скошена на подобии площадки, но всё равно очень узка: достаточно пары шагов, чтобы оказаться у края пропасти. Там внизу виднеется всё ещё зелёная долина, пересечённая извилистой линией реки Ормэ. Родные земли. Здесь прошли детство и юность Эжена, лучшие его беззаботные годы, не омрачённые высокими стремлениями и интригами властолюбивых противников.

Вьюрок остановился.

Здесь… это произошло здесь!

Вот она надпись, вырезанная кинжалом на камне.

Дуновение ветра принесло с собой воспоминания давно прошедших дней, де Итель вновь ощутил на губах горький вкус слёз, и увидел пепел, уносимый вихрем.

«Так давно… полжизни назад… тогда я был совсем другим!» – подумал он со смесью сожаления и грусти и, закрыв глаза, позволил потоку памяти унести себя:

Тревожное время. Когда Эжен был мальчишкой, во главе страны стоял Этьен де Онир, за глаза прозываемый Кровавым Драконом. Это был жестокий сумасбродный правитель, не в меру подозрительный и злопамятный, обладающий извращённым богатым на пытки воображением. Дни его власти по праву могли считаться самыми чёрными страницами в истории Миллена. Этьен видел врагов повсюду и расправлялся с ними незамедлительно, так же, как и с верными слугами, имевшими неосторожность совершить ошибку. Неугодных де Ониру вешали, четвертовали, сжигали заживо и варили в кипящем масле. А уж пытки… у князя было три любимых палача: один немой чернобородый альхарец, использовавший Ivey vo Sele для истязания жертв, другой – болотник-йхора из Швена со своим любимым шилом, откликавшийся на прозвище Шершавое Лицо, а третьим и самым страшным мучителем была юная девушка Софи из знатного рода де Мири. За её невинным личиком скрывалась чёрная душа, не было для которой большей радости, чем причинение мук невинным.

Долгим и страшным выдалось правление Этьена де Онира. А ведь когда-то он пришёл во власть как сильный игрок, способный прекратить междоусобицы. Прежняя династия клонилась к закату, князья-колдуны де Нуары долго властвовали над Милленом, но ничто не может быть вечным. Гибель драконов в войне с Мершвельдом поставила страну перед тяжёлым выбором – необходимостью искать покровителя. Братство Искр раскололось: одни колдуны отстаивали старые обычаи, они считали, что и без драконов, но с памятью о них Миллен сможет жить и процветать, другие хотели отдать страну под руку чтимого ими Tere – Нэксана, Бога Разума. Князь поддержал вторых.

Междоусобица закончилась гибелью последнего де Нуара и поражением сторонников нового Бога. Однако и ревнителям традиций было рано праздновать победу. Взбунтовались эниры, почувствовавшие ослабление хватки Братства, они потребовали, чтобы трон получила не старшая дочь опорочившего себя князя, а один из них, женатый на его младшей дочери. Этим эниром и был Этьен.

В ранние годы своей власти он, казалось, смог примирить абэ и кзари, но мир оказался обманом. Ставленник знати ждал лишь возможности расправиться c прежней династией и Братством Искр. Сначала он собственноручно замучил жену, обвиняя её в предательстве, а потом приказал истребить и весь её род. Так пали де Нуары. Затем истреблению подверглись кзари, а после и все колдуны княжества. Эниры и князь, пользуясь безнаказанностью, стали вовсю неволить и обирать народ, нарушая заповеди Драконьего Пути.

Подобный произвол должен был рано или поздно вызвать взрыв гнева свободолюбивых марбэйн. И вот наконец в пятый день второй декады месяца Храбрости триста двадцать шестого года от Кровавого Рассвета Лазурный Князь был убит. Оружием возмездия судьба избрала шута по имени Белый Пьер, он был одним из тех немногих, кому ещё доверял почти лишившийся рассудка правитель. Расправа произошла быстро и жестоко – один взмах тесака, пронесённого под дутой шутовской курткой, и голова мирно дремавшего Этьена скатилась с плеч. Однако подвиг этот положил начало событиям ещё более безумным и кровавым, вошедшим в историю Миллена как Скомороший Бунт.

Белый Пьер призвал народ к восстанию против знати, возлагая вину за беды государства не столько на покойника де Онира, сколько на попустительствующих ему абэ. На зов шута откликнулись, и под его увенчанными бубенцами знамёнами взбешённая толпа дошла до Высокого Дома.

Держатели престола ответили беспощадно, гвардейцам было приказано убивать каждого, кто выступит против законной власти. За одну ночь столица превратилась в склеп. Увенчанную шутовским колпаком голову вдохновителя бунта насадили на пику. Однако это не остановило народного гнева, повсюду продолжали вспыхивать очаги восстаний: саабэ-землепашцы поднимали вилы против хозяев, слуги бросали яд им в вино, конюхи седлали господских лошадей и пускались в вольный разбой на большую дорогу…

Совет Высокого Дома в спешном порядке короновал нового Лазурного Князя, которым стал Жерар де Онир, приходившийся родным дядей покойному Этьену. Новый правитель уже тогда был стар и слаб здоровьем, но обладал достаточной решительностью. За короткий срок ему удалось установить в государстве относительный порядок, жесточайшими мерами, но добиться мира. На этот раз настоящего.

Скомороший Бунт захлебнулся кровью, но многострадальный Миллен столкнулся с новой бедой – повальным беженством. Люди тысячами срывались с насиженных мест, боясь попасть под карающую десницу владетельного гнева. Одни находили приют в необжитых диких краях на северных и западных окраинах страны, другие бежали в Шохей, Норин и Амонию, надеясь на милость соседей.

Некоторые из окраинных эниров привечали беженцев на своей земле, среди таких бескорыстных благодетелей особенно выделялся Симон де Итель, отец Вьюрка.

В окружённой острыми клыками скал долине Эн`Итель нашли приют несколько сотен отверженных и несчастных, и каждому милосердный Симон стремился найти работу сообразно умениям и талантам.

Сильные и выносливые мужчины в большинстве становились лесорубами, охотниками, каменщиками и плотниками, некоторые шли в кузнецы или молотобойцы, попадались умельцы стрельники, стекольщики и многие другие. Многие женщины трудились с ними наравне, но кроме того некоторые становились доярками в селениях, повитухами, швеями и прачками.

Симон чтил Драконий Путь, а потому считал, что к каждому человеку нужно относиться с уважением, однако некоторым он оказывал всё же большую милость, чем другим. Будучи большим любителем искусства, он с огромным удовольствием привечал представителей сословия цейсэ: художников, певцов, резчиков по дереву, акробатов и многих других. Все они становились гостями в родовом особняке де Ителя, получая щедрую плату за плоды своего труда.

Отец часто брал Эжена на смотры беженцев, уча сына собственным примером. Шестнадцатилетний Вьюрок относился к нему с большим почтением, не смея допустить даже мысли о непослушании. Более того, он полностью разделял отцовские взгляды, и с большим любопытством беседовал с приходившими к ним в поисках защиты людьми.

Один из дней запомнился Эжену на всю жизнь. Тогда лил сильный дождь, и де Ители принимали просителей не во дворе, как обычно, а в малом пиршественном зале. Отец сидел во главе стола на простом деревянном стуле, сын стоял рядом, держась за резную спинку, у дверей замерли стражники в округлых шлемах, впускавшие беженцев строго по одному.

Первым вошёл согбенный косноязычный старик, с трясущимися руками в пятнах въевшейся краски. На просьбу рассказать о себе он прошамкал, что его зовут Жак, и он родом из деревни Седые Козлы, что во владении Эн`Карим, а ремеслом его является изготовление деревянных игрушек.

«Мы будем рады приветствовать тебя в Эн`Итель, Жак! Надеюсь, ты не сочтёшь трудным изготовить парочку кукол для моей дочери?» – как всегда вежливо и мягко улыбаясь, спросил Симон.

«Конечно, владетель!» – проговорил тот и, согнувшись в поклоне, попятился к выходу.

За ним потянулись другие: безземельный вайлэ-калека, потерявший ногу во время подавления бунта, двое братьев здоровяков, оба охотники, толстая недавно овдовевшая женщина с двумя орущими детьми на руках, беглый конюх, четыре побитых жизнью землепашца и пьяный музыкант.

Утомившись, Симон попросил Эжена самому принять оставшихся посетителей, Вьюрок безропотно согласившись, занял отцовское место. Он уже без особого восторга распределил нескольких беженцев, стараясь не выказывать усталости или раздражения.

Последним в малый зал вошёл невысокий и худой юноша. Несмотря на истощённость, бледное лицо беженца казалось миловидным, а волосы отливали благородной рыжиной.

«Кто он такой?» – удивлённо подумал Эжен, а мальчишка между тем приблизился на расстояние достаточное, чтобы можно было разглядеть его мечтательные карие глаза.

Беженец замер в неуверенности, чувствовалось, что он не знает, как обратиться к сидящему перед ним абэ.

– Как твоё имя? – спросил Эжен, решив не мучить необычного гостя ожиданием.

– Поль, – ответил тот, голос у него оказался под стать внешности, мягкий, но с деланной хрипотцой, будто его обладатель хотел казаться старше и мужественнее, чем есть на самом деле.

– Поль, значит… Сколько тебе? – продолжил расспрашивать Эжен, скрестив пальцы на груди. Со стороны де Итель казался как никогда похожим на своего отца.

– Семнадцать, – юноша чуть замялся, будто решая сказать правду или соврать.

– Ты выглядишь моложе, Поль. Откуда ты?

– Из Зёрен, владетель, это деревенька в Эн`Марни, – ответил беженец, назвав соседнее владение.

– Я не владетель, эти земли принадлежат моему отцу, – заметил Вьюрок, вставая со стула. – Я знаю твоё имя и будет несправедливо, если не скажу тебе своего. Позволь представиться: я Эжен де Итель!

Он протянул свою длань для рукопожатия, но юноша воззрился на руку Вьюрка чуть ли не с ужасом.

– Пожалуйста… не надо… у меня… болезнь кожи… не прикасайтесь! – проговорил Поль отстраняясь, сын энира удивлённо заморгал.

– Я никогда не слышал о такой болезни, она заразна?

– Нет. Это просто… прикосновения для меня болезненны… простите…

– Ничего, Поль, успокойся! – попросил смущённо Эжен, возвращаясь обратно за стол, и спросил, желая унять неловкость. – Чем ты занимаешься? Знаешь какое-нибудь ремесло?

– Я художник, – ответил юноша.

– Даже так? И что же рисуешь?

– Свои видения… – неуверенно пробормотал он.

– Видения? – Вьюрку показалось, что он ослышался. – Как это?

– Я… не вижу снов, точнее вижу, но не запоминаю, это сложно разъяснить… но порой видения приходят ко мне наяву, мне не нужно даже закрывать глаза, я просто представляю… и… рисую то, что вижу, – голос Поля дрожал и срывался, видно было, что ему очень трудно даются объяснения.

– Да уж, удивил! Ты можешь показать мне свои рисунки, Поль?

– Конечно, только их забрал стражник.

– Не беспокойся, я прикажу вернуть их!

Эжен окликнул гвардейца, тот, быстро смекнув чего от него хотят, притащил потёртую походную сумку на длинном ремне. Поль, приняв ношу из рук стража, поспешил удостовериться, что всё на месте, после чего впервые за всё это время улыбнулся.

«Какая милая улыбка, словно девичья…», – пронеслась в голове Эжена странная мысль, но он, встряхнувшись, отбросил её.

– Показывай!

– Вот… – юноша протянул холст, свёрнутый в трубку и обмотанный для надёжности верёвкой. Эжен осторожно с благоговением развязал её.

На картине была запечатлена черноволосая девушка, совершенно обнажённая она лежала на белом снегу, и кровь из перерезанных вен на руках стекала алыми ручьями. Ошарашенный Вьюрок не сразу заметил, что карминовые потоки складываются в надпись на Serch Terea: Meal – aet eni! Eni – aet cion !*

*Жизнь – это любовь! Любовь – это смерть!

– Это… это очень сильно, Поль, – пробормотал он задумчиво.

– Наверное, мне не стоило вам его показывать…

– Нет, что ты! Я хочу увидеть остальные!

Вторая картина оказалась гораздо содержательней первой, на ней был изображён объятый пламенем город под пологом ночного неба, перечёркнутого падающей звездой.

Третья же, по всей видимости, являлась историческим полотном, изображающим знаменитое противостояние на руинах Эзера аниумского императора Альзара и бессмертного Артеана Ольтрийского.

– Бесподобно! Я никогда в жизни не видел столь совершенных картин, ты будто сам побывал там, Поль! Горящий дворец, храм с обваленной крышей…

– Нет, я не бывал в Эзере. Это моё видение…

– Та девушка тоже? С первой картины. Кто она?

– Не знаю…

– Я просто обязан показать их отцу! Пойдём, Поль! – взволнованный Эжен ухватил беженца за руку и тут же отдёрнул её, почувствовав, как вздрогнул юноша.

– Ой, прости меня! Твоя болезнь…

– Ничего.

«Какая нежная кожа… даже мои пальцы грубее…», – думал Вьюрок ошарашено, пока они шли по освещённым факелами коридорам особняка.

Отец читал при неровном свете свечей, седовласый благообразный Симон походил скорее на отшельника, чем на энира.

– Здравствуй, Эжен, как я вижу, ты закончил. А кто твоя спутница? – вежливо полюбопытствовал он.

– Это Поль из Зёрен, он художник, – смущённо объяснил Вьюрок.

– Прошу прощения, однако вы и впрямь слишком миловидны для юноши, – заметил глава рода де Итель, закрывая книгу и поворачиваясь на стуле. – Художник, значит, я весьма ценю подобные таланты, сам даже когда-то пробовал рисовать, а что пишете вы?

– Свои вид…

– Исторические полотна, отец! – перебил юношу Эжен, не желая усугублять и без того достаточно странное положение.

– О, занятно-занятно! Позволите? – Симон протянул руку к свёрнутому холсту, но Эжен вовремя успел подсунуть ему другой.

Расстелив картину на столе, владетель прижал один её край книгой, а на противоположный поставил цетинновый подсвечник.

Энир долго рассматривал полотно, а закончив, повернулся и окинул Поля долгим недоверчивым взглядом.

– События, изображённые здесь, имели место более четверти века назад, подробность же картины поражает! Я не знаю, как вам удалось создать это, но искренне восхищаюсь! Надеюсь, что вы не пренебрежёте моим гостеприимством и останетесь в Эн`Итель на правах почётного гостя и личного художника.

– Это честь для меня, энир, – склонив голову, ответил Поль.

– Хорошо. Огюст! – крикнул он, из прилегающей к кабинету каморки тотчас выглянул слуга. – Отведи гостя в одну из свободных комнат в восточном крыле.

– Как будет угодно, владетель, – кивнул тот, и поманил художника за собой.

На некоторое время в кабинете воцарилось молчание, отец и сын вслушивались в удаляющиеся шаги, и когда те стихли, Эжен спросил:

– Что-нибудь скажете, отец?

Симон задумчиво подпёр голову рукой, провёл ладонью над пламенем свечи, и наконец ответил тихо-тихо:

– Береги эту девушку, Эжен, её послало к нам само провидение!

Эжен не знал о ней ровным счётом ничего. Как зовут её на самом деле? Из какого она сословия? Зачем она переоделась юношей? Откуда она пришла и чего искала, лгала или говорила правду о своих видениях? Не знал, что скрывается в глубине её глаз, но точно был уверен, что нет на свете вежд прекрасней!

Поль, Поль, Поль… это имя, как сладкая песнь, как весёлый плеск воды. Кто она эта таинственная маленькая художница, внезапно появившаяся в его жизни?

Эжен не находил смелости заговорить с ней, ибо всякий раз, когда Вьюрку случалось заглянуть в покои беженки, он неизменно видел её рисующей что-то на девственно чистом холсте. И каждый раз уходил, всё больше и больше влюбляясь.

Но не только его влекло к Поль, Симона де Ителя не редко видели в обществе юной художницы. Он расспрашивал её о видениях, о картинах прошлого, а она отвечала голосом нежным, хоть чуть глуховатым, более не пытающимся изобразить хрипотцу.

– Что ты видишь? – спрашивал он каждый раз вместо приветствия, и она отвечала всегда по-разному.

– Я вижу старика в короне, у него дурное лицо и глаза закрыты. Он спит. Нет, он умирает! Или… скоро умрёт. Вижу человека в колпаке с колокольчиками, у него нож и руки в крови. Он убил старика, и стал из белого красным!

– Этьен и Пьер, – мрачно подводил итоги владетель и продолжал расспрос. – Почему его не схватили?

– Не знаю… хотя… вижу руку и монеты… вижу чёрного змея, обвившего шею дракона… вижу…

– Ты нарисуешь?

– Да, – отвечала она, и тотчас же макала кисть в баночку с краской. Писать полотна для неё казалось привычным так же, как и дышать.

Поль рисовала подобные картины каждый день, а Симон часами просиживал за старыми летописями, силясь разгадать их смысл.

– Горящий город – это Дэвалэ в Эн`Марни, разрушенный красными драконами во время последней войны с Мершвельдом, – задумчиво наклонив голову, рассказывал он Эжену. – Девушка с первой картины не кто иная, как Мэрил де Вигель, дочь энира. Она должна была выйти замуж за владетеля Эн`Маагрэ, но по дороге к жениху её похитил известный разбойник по прозвищу Князь Воров. Самое удивительное в этой истории, что девушка влюбилась в похитителя, и не смогла жить, когда тот был пойман и казнён. Она перерезала вены на руках и, умирая, написала кровью на снегу те самые слова…

– Отец… кто она? Кто такая Поль? – спросил однажды Вьюрок.

– Провидица, чей дар не имеет никакого отношения к колдовству.

– Тогда, что же это?

– Благо. Проклятие. Жизнь. Смерть. Всё это и ничего из этого, нам вряд ли дано постичь… Хотя… у меня есть подозрение, что она может иметь отношение к де Нуарам…

– Что?! Но ведь они все мертвы!

– Я, увы, плохо был знаком с последними из рода. Мне помнится, что у владетельницы и впрямь была дочь с таким именем. Возраст подходит, да и выглядит она как абэ. Однако… как девушка могла спастись от карателей Этьена? Мне страшно представить, что она пережила, чтобы обрести свой безумный дар. В любом случае, Эжен, об этом никто не должен знать. Род де Нуаров мёртв, иначе быть не может.

В один из дней отец отправился столицу, взяв с собой последние картины, написанные провидицей. Все они касались Скоморошьего Бунта и, по мнению Симона, могли раскрыть его истинные причины и грядущие ещё последствия.

В отсутствие владетеля управление долиной ложилась на плечи поселенских старост, которые обязаны были держать строгий отчёт перед Эженом, оставшемся за главного в особняке де Ителей. Сам же Вьюрок подошёл к выпавшей на его долю задаче со всей возможной ответственностью, надеясь забыться в работе и хоть какое-то время не вспоминать о Поль. И ему это удалось. Два дня прошли в хозяйственных заботах, встречах с просителями и разборе отчётов старост.

На третий день она пришла к нему сама. Эжен сидел на террасе в плетёном кресле, давая отдых загруженной голове. Он не заметил, как она подошла, и вздрогнул, услышав голос:

– Я написала картину, но никто не подошёл, не спросил, не заметил…

– Поль?! – Вьюрок обернулся, ещё не веря, что она могла вот так запросто к нему обратиться. – Отец уехал, а я… у меня было много дел… конечно, я посмотрю на твою работу, если хочешь!

– Хочу, – чуть улыбнулась она, и поманила де Ителя за собой. Поднявшись на тяжёлых, будто ватных ногах, он поплёлся следом.

В комнате пророчицы не было ничего, кроме маленькой кроватки и великого множества художественных принадлежностей: связки холстовой бумаги, кисти и краски, какие-то заострённые палочки…

Новая картина, написанная уже после отъезда Симона, ещё не была снята с подставки. И одного взгляда на неё хватило Эжену, чтобы в страхе отшатнуться.

Ночь. Длинная улица в одном из селений долины. Будто испуганные детишки жмутся друг к другу дома. И есть чего бояться, ведь смерть прошла здесь, обильный собрав урожай. Мёртвые тела, исхудавшие, обнажённые, покрытые страшными пурпурно-чёрными язвами. Мужчины, женщины, дети и старцы – все с одинаковым выражением бесконечной муки на лицах, сквозь которое пробивается едва ли не радостное предвкушение смерти, несущей долгожданное избавление. Но страшнее всего не это, а те трое, что стоят в самом дальнем конце мёртвой улицы. Рыжеволосый юноша с факелом в руках, до дрожи в коленях похожий на Эжена. Он жив и кожа его чиста, не запятнана грязной жестокой болезнью. А рядом… отец, Симон де Итель, торжественный бледный в мрачном предсмертном абэйле, держит он за руку девушку, которая есть не кто иная, как сама Поль.

– Что это?! – лишь смог выговорить Вьюрок, глядя широко раскрытыми от ужаса глазами.

– Видение, – ответила она, так будто речь шла о чём-то совершенно незначительном. – Мор лиловой цейды. Многие умрут. Я, ваш отец, но не вы… Вас минует эта напасть, чему я рада, благодетель.

– Как это?! Откуда?!

– Не знаю, – призналась она, и внезапно рассмеялась, ещё больше повергнув де Ителя в изумление. – Как чудно, я знаю, как умру, конец сомнениям!

– Поль… с чего ты… разве ты видела будущее раньше?! – нашёл в себе силы задать он самый важный вопрос.

– Нет, но разве мне просто так оно явилось? Это не сон, я знаю, что свершится, всему печальный будет дан исход! – она засмеялась опять, и в голову Вьюрка закралась странная мысль: уж, не над ним ли она потешается?! Быть может, всё то злая шутка и картина лишь для того и нарисована?

– Почему ты смеёшься? – спросил он, не узнавая своего голоса, так глухо он звучал.

– Потому что я жива! Ха-ха! Живу, рисую и нужды не знаю, не каждому дано такое счастье и даже в Пепелище сведёт меня под руку мой добрый светлый благодетель!

«Безумна! Она безумна!» – с внезапной ясностью понял Эжен и отчего-то тоже улыбнулся. Не будет этого, не будет покинутых домов и заживо гниющих мертвецов, не будет явления смерти, и рыжеволосый паренёк не кинет факел на погребальный костёр своего родителя.

– Поль, – негромко проговорил Вьюрок, и остановил кружащуюся девушку, крепко, но осторожно взяв её за плечи. Сквозь тонкую ткань чувствовалось худенькое тельце, одни кожа да кости, художница вздрогнула от прикосновения, но не попыталась отвести рук де Ителя. – Посмотри мне в глаза.

Их взгляды встретились. Карие глаза Поль и янтарные Эжена. Они долго всматривались друг в друга, даже не моргая, будто пытаясь увидеть там, в глубине, нечто сокровенно важное.

– Давай сожжём эту картину, – неожиданно даже для самого себя предложил ей Вьюрок, девушка ответила ему чуть удивлённым выражением лица. – Это не видение, просто глупый сон, ты не умрёшь от лиловой цейды, обещаю!

Она молчала, долго-долго, но потом ответила еле слышно, произнеся лишь одно слово: «Верю».

Эжен де Итель не смог сдержать своего обещания.

С началом зимы в долину пришёл мор, принесённый, скорее всего, беженцами, которым давал приют человеколюбивый Симон. Жуткая хворь не сразу проявила себя, и когда же это наконец произошло, было уже слишком поздно пытаться отыскать источник заразы. На борьбу с разгорающимся мором бросили все силы, но простому лечению лиловая цейда не поддавалась, здесь требовались светлые чары, недоступные жителям долины. Более того во всём Миллене могло и не сыскаться колдуна, готового помочь, ведь ещё не так давно по приказу Кровавого Дракона носителей Ivey изыскивали повсюду, чтобы предать лютой смерти. Этьен де Онир объявил любую волшбу вне закона, в очередном приступе бреда вообразив, что милленские колдуны вознамерились захватить его трон.

Болезнь поражала быстро, но убивала медленно. Всё начиналось со страшного зуда, заставляющего заражённого сдирать с себя кожу. После этого на месте расчёсов появлялись лиловые пятна, постепенно становящиеся язвами, неторопливо, но неуклонно расширяющимися. Их не брал ни нож, ни огонь. Относительную надежду на спасение могло дать только отсечение заражённой конечности.

Вспомнив давно написанную и почти сразу сожжённую провидицей картину, Эжен обо всём рассказал отцу. Но тот, не смотря на все уговоры и мольбы Вьюрка, не стал прятаться от цейды, дав хвори бой.

Больные со всей долины были собраны в деревне Рог. Симон, ежедневно рискуя, навещал заражённых, подбадривая их, даря надежду. Со всего Миллена в Эн`Итель съезжались опытные целители, травники и искусники эсэдо. Джайхэт Норина обещал безвозмездно прислать нескольких чародеев, заклинателей Жизни и Света. Но прежде чем те прибыли владетель успел заразиться, коварная болезнь, будто затаившись, внезапно раскрылась, когда её уже никто не ожидал.

Все усилия врачевателей оказались напрасны, не помогли травы и составы эсэдиров. Норинцы смогли спасти тех, кого лиловая цейда коснулась совсем не давно, остальным не могло помочь даже самое сильное чародейство.

Умирающие молили о смерти, просили даровать им милость, а потом сжечь тела. Симон, оказавшийся сам в их числе, понимал, что иначе нельзя. Если нет возможности спасти тех, кто болен, то остаётся ценою жертвы победить саму болезнь.

Он и другие добровольно приняли яд Тихий Сон, и наконец обрели умиротворение. Деревня Рог была сожжена.

Смерть отца глубоко потрясла Эжена, но он утешал себя мыслью, что вопреки судьбе смог сохранить жизнь хотя бы Поль. Пророчицу держали взаперти, не позволяя покидать особняка де Ителей, хотя она и просила дать ей возможность принять неизбежную участь.

Лиловая цейда была побеждена, но художницу это не спасло. С того самого дня, как умер Симон в ней будто что-то сломалось. Не болезнь, а великое горе пожирало её изнутри. Неисполненное пророчество неподъёмной ношей давило на Поль, заставив потерять смысл существования. Эжен старался, как мог утешить и приободрить, но тщетно. Она умирала, каждый день становясь всё бледнее, худее, слабее…

Чародеи только разводили руками.

Поль уже давно не писала картин. Жизнь покинула её, и в ещё живом теле тлели, постепенно угасая, остатки разума.

– Поль…

Эжен с тоской смотрел на посеревшее личико художницы. Девушка лежала на пышной подушке, безучастно устремив взгляд в никуда. Карие глаза, будто ослепшие, смотрели сквозь предметы. Уже несколько дней она ничего не ела и не пила, и была уже не в силах встать.

Каждый день де Итель пытался накормить художницу, принося самые лакомые кушанья, но все его попытки оказывались напрасны. Он часами просиживал у её кровати, сдерживая бессильные слёзы, и давя порывы взять девушку за руку.

– Поль… прости… Не оставляй меня…

Он не ждал ответа. Но однажды её совсем исхудавшее тельце дёрнулось, и художница посмотрела на Вьюрка лихорадочно горящими глазами. Едва слышно Поль прошептала:

– Мой светлый благодетель… прошу, дайте мне кусок холста… и уголёк…

Не веря своим ушам, Эжен стремглав бросился к её вещям, и быстро нашёл нужное.

– Вот. Что ты просила.

Девушка попыталась подняться, но сил совсем не было, де Итель протянул руки:

– Позволь помочь.

Художница кивнула. Осторожно приподняв её, Эжен подложил ещё одну подушку, помогая сесть. Положив кусок холста на колени, девушка неуверенно взяла в левую руку уголёк. Пальцы жутко тряслись, оставляя на белой поверхности едва заметные следы. Эжен с надеждой и страхом смотрел на дрожащие ладони.

Но тщетно. После недолгих попыток, на холсте остались лишь неровные линии, полустёртые ребром маленькой ладошки. Опустив голову, девушка протянула ткань Вьюрку, и больше ничего не сказала.

В один из последующих дней она просто не открыла глаз.

До крови прикусив губу, и с мокрыми от слёз глазами, Эжен сам вознёс Поль на погребальный костёр. И в первый и последний раз поцеловал таинственную пророчицу, прежде чем бросить пылающий факел.

Позже он, поднявшись на самый высокий из скальных пиков, окружавших долину, развеял её прах. И оставил на холодном камне вырезанную кинжалом погребальную надпись: «Ты пришла из ниоткуда и ушла в никуда, но навеки осталась в моём сердце».

Эжен стоял на продуваемой ветрами каменной площадке, и плакал. Слёзы, не прекращаясь, текли по его лицу. Во рту горчили воспоминания. Он с болью в сердце вспоминал несдержанное обещание, и предсмертные слова отца, наказывающие беречь пророчицу.

Простите, отец… я не смог… но, я знаю, вы смотрите на меня из Пепелища, и гордитесь мной… Теперь я Лазурный Князь, отец! Никто из де Ителей не поднимался так высоко! И ты прости меня, Поль! Я всегда любил тебя, проникся любовью с того самого первого дня, но так и не смог сказать тебе об этом… я ведь даже не узнал твоего настоящего имени, не раскрыл тайны твоего дара… Воистину насмешка судьбы!

Вьюрок ещё долго говорил, и хлещущий ветер заглушал его слова. Ему было безразлично, сердце требовало отдать последний долг, прежде чем принять корону из клыка лазурного дракона.