Текст книги "Я иду искать. История вторая"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)

* * *

На сеновале мальчишка отлеживался еще двое суток. На Земле такие ранения уложили бы его в постель на месяц, и это считали бы хорошим сроком. Но тут получалось по-другому.

Баба Стеша оказалась до невероятности криклива и ворчлива, но она отлично кормила Олега и лечила непонятными и действенными методами. Однако и она пришла в легкое изумление, когда утром третьего дня обнаружила мальчишку у дверей сеновала: все еще морщась, он колол дрова.

Баба Стеша вытянула Олега полотенцем по спине и погнала обратно на сеновал, поливая бранью за то, что он вылез наружу. А запихав мальчишку в укрытие, она остановилась в дверях, убрав руки под передник, изумленно покачала головой:

– Ой народ горцы! Из стали откованы... Тебе бы лежать, малый, слышишь?

– Слышу, – отозвался Олег. – Я себя нормально чувствую!

– Про то и говорю... – непонятно ответила старуха. – Ой, народ... Бог-то, кажись, за вас.

– Говорят: бог-то бог, да и сам не будь плох! – откликнулся: сверху Олег. Баба Стеша фыркнула, как молодая, и ушла в дом.

Лежа на пахучем сене с руками, заложенными за голову, Олег лениво размышлял «за жизнь». В щели под стрехой пробивались широкие лучи солнечного света. «Погода – как по заказу, – весело отметил Олег, – ребятам сейчас хорошо. Да и мне будет неплохо их догонять. Завтра и уйду...».

От этого решения настроение стало вообще радужным. Сутки, другие – и он вновь со своими... Но тут по какой-то странной прихоти сознания Олег задумался над происходящим вообще. Чудно как-то все сложилось. Откуда враг узнал столько вещей, которые должны были быть известны партизанам – и больше никому? Место встречи, место лагеря Гоймира, о том, что горцы хотели встретиться в Сосенкином Яру? Вся эта канитель с засадами, окружением, ловушками – ее мог затеять лишь знающий человек, посвященный в дела четы... даже нескольких чет! Сорвалось-то по чистой случайности! «Благодаря мне,» – весьма гордо заметил Олег, шурша сеном и потягиваясь в нем – все еще осторожно, чтобы не вызвать боль. Но рана вроде бы не тревожила... Он снова начал думать о завтрашнем дне – и отвлек его от этих мыслей разговор.

За стеной.

Олег знал, что стена эта выходит в один из переулков, а тот, в свою очередь, выводит к дороге вдоль реки. Он не раз посматривал от нечего делать на этот переулочек, где в подсохшей за последние дни пыли и в зарослях странных красноватых лопухов рылись куры. Люди тут ходили редко – да, и вообще в Сосенкином Яру их жило куда меньше, чем в Стрелково.

Осторожно шурша сеном, Олег подобрался к стрехе. Оседлал балку. Лег на нее животом, свел ноги вместе и приблизил лицо к щели...

...Один из говоривших был офицер – горный стрелок. Он явно нервничал и к своему собеседнику обращался то агрессивно, то заискивающе – первый признак неуверенности в себе. Это было тем более странно, что его собеседник – Олег видел со спины – был подросток, одетый в пятнистый комбинезон, с непокрытой головой, вроде бы без оружия. Но говорил этот парнишка почти командирским тоном:

– А какого черта вы еще от меня хотите? Я один сделал больше, чем все ваши люди вместе взятые. Я глупо и ненужно рисковал. Я занимался не своим делом...

– Ну что тебе это стоило, Тоша? – спросил офицер. – Для тебя это пара пустяков?

– Какие вы говорите глупости! Если вы думаете, что так легко было их выслеживать, а, потом самому себе вывихивать бедро – попробуйте? А тут еще этот рыжий с глазами, как у ожившего детектора, лжи! Если бы он хоть чуточку меня заподозрил и задал парочку вопросов о своем городе... – мальчишка передернул плечами.

– Тоша, ради бога! – офицер даже молитвенно сложил руки. – Ещё раз!

– Нет уж! Я для вас сделал все! Я ЗА вас все сделал, я дал вам сведения, а вы проморгали противника, упустили его из рук да еще и позволили ему начистить вам морду! Работайте сами, а у меня дела! Мне и так устроили разнос за эту экспедицию!

– О, с анОрмондом йорд Виардтой я договорюсь! Тоша, мы, в конце концов, одно лаем!

– Хорошо, ладно, – буркнул парнишка. – Я прогуляюсь на речку, а вы идите, наладьте связь – встретимся потом здесь и все обсудим.

– Тоша, ты меня спасаешь! – офицер затряс руку мальчишки, тот почти вырвал ее и, что-то буркнув неприязненно, повернулся.

Олег ожидал этого. Он узнал парня по голосу, как раз когда офицер назвал его «Тошей». Но передать чувство гнева, гадливости, стыда, непонятной тоски – передать все это было почти невозможно. Мальчишка, которого они спасли, к которому отнеслись по-человечески-доверчиво, оказался врагом. Человеком, хладнокровно и рассчитанно сдавшим врагу людей, которые о нем искренне позаботились. И лишь чудо спасло шесть десятков бойцов...

Нет, Олег понимал, что на войне возможно все, чтобы нанести врагу урон, идут в дело самые нечистые методы – особенно на войне партизанской «украдной». Но вот так... глядя в глаза людям... слушая их утешающие слова... не выдав себя ничем – готовить им смерть?! Все равно что пожать человеку руку, сказать ему: «Будь здоров?» – а, когда он повернется, ударить ножом в спину.

«И сейчас, – Олег ощутил, как в голове тяжелыми толчками пульсирует, разрастаясь, злость, – он готовится сделать то же самое. Интересно, как он подкатится на этот раз? Выйдет навстречу с «найденной коровой»? Или просто «случайно попадется на пути»? И будет смеяться, хлопать наших по рукам, есть с ними, смотреть им в глаза... А потом уйдет. Чтобы привести тех, кто для него в самом деле «наши». Ну уж нет!»

Вытянув босую ногу, Олег подцепил пальцами ремень автомата и, высунув ствол под стреху, поймал в придел светло-русый затылок. Антон отошел шагов на тридцать, не больше...

– Стоп, – тихо сказал Олег вслух. И посмотрел в другую сторону.

Офицер ушел еще недалеко. Можно снять и его, проблем нет. Но на выстрелы прибегут солдаты, они где-то рядом. Даже если он, Олег, уйдет, бабе Стеше несдобровать. А приносить смерть в ее дом мальчик не хотел.

Он плюхнулся в сено. Отложил автомат и быстро оделся – одежда была застирана от крови и аккуратно починена. Потом достал и положил на ладонь камас.

И вот тут его пробрало! Не страхом, а отвращением к тому, что предстоит сделать. Сцепив зубы, Олег закрыл глаза и переждал наплыв дурноты, похожий на мутную, шумную волну-цунами – он так и представлял эту волну, кадры виденной хроники...

...Война оставалась войной. И даже убитый хобайн, которого Олег заколол в самом начале похода, укладывался в ее схему. Он был боец и грозил Олегу тем, что получил сам – смертью. Даже девчонка, застреленная в лесу, все еще оставалась «в рамках войны».

Не оставался в них Антон: с одной стороны – безжалостный вражеский разведчик, с другой – мальчишка младше Олега с открытой улыбкой.

«А если рвануть сейчас к нашим? – мелькнула спасительная, казалось, мысль. – Я его опережу, и он явится прямо в наши руки... Да, – добавил Олег, – и убьет его уже кто-то другой, а не ты. Марычев. Оч-чень просто, а главное – спокойно, ты сможешь даже в сторонку отойти и ушки зажать, и глазки зажмурить... Твоя совесть останется чистой-чистой, как носовой платочек в кармашке. Это же так офигительно важно – иметь чистую совесть! Кто-то – но не ты... И правильно, береги себя, Олежка – у тебя это здорово получается! Вместо того, чтобы извозиться в грязи самому, ты обольешь ею кого-то другого. Но значит ли это – остаться чистым?!»

Олег услышал чей-то хриплый и злой голос, произносящий матерные ругательства – и не сразу узнал свой собственный.

Замолчав, он сжал в руке, лезвие камаса, чувствуя, как оно нехотя, словно с недоумением, ранит хозяйскую ладонь. Это была физическая боль, и терпеть ее оказалось легче, чем мысль о том, что предстояло сделать. Но переложить это еще на кого-то Олег не мог.

...Больше всего Олег боялся, что офицер заявится первым. Ему не хотелось возиться еще и с ним. Но Антон не разочаровал Олега. Тот лежал на скате крыши, обращенном во двор, наблюдал из-за конька за приближающимся неспешно хобайном и вел философский спор с товарищем Достоевским.

«Ну и как же мне поступить? – интересовался Олег у классика. – Вот сейчас слезинки ребенка будут капать градом. Потоком. Так может, пусть идет?»

Антон, наверное, выкупался – во всяком случае, волосы его сейчас темными от воды и блестели мокро. Он чему-то улыбался и ловко срезал прутом головки цветков у дороги. Очень ловко, точными, молниеносными, совсем не мальчишескими движениями, и Олег мельком подумал еще, что не хотел бы увидеть в этой руке клинок.

«А потом погибнут наши ребята – с их слезами как быть? И даже не с их, они не заплачут и на костре – но сколько женщин и девчонок страшно завоют в Рысьем Логове? Ведь он слышал это, Олег, слышал – когда женщина воет уже не по-человечески... Или они не в счет, или как у кочевников – что вижу, о том пою?.. Интересно, что он себе представляет, ссекая цветы? Думает ли он, что можно умереть здесь, на тихой и теплой летней улице? ДУМАЕТ ЛИ ОН, ЧТО ВООБЩЕ МОЖНО УМЕРЕТЬ?!»

Пропустив Антона, Олег съехал к краю крыши. Подумал напоследок: «Сука вы, Фёдор Михайлович, и фарисей!» – и мягко спрыгнул в пыльную траву. Бесшумно, но Антон почти сразу обернулся – и рука его скользнула в карман на бедре.

Вообще-то Олег такого ждал. Небольшой пистолет упал под стенку, и Олег, оттолкнув Антона к стене, выпрямился. Перекосив лицо, Антон придерживал вывихнутое запястье, вжимаясь в стену.

– Здравствуй, Тоша, – тихо сказал Олег. – Узнал? Значит, церковь-то недалеко?

Антон побледнел. Олег достал из ножен камас – и Антон перевел глаза на него. И вдруг попросил:

– Не надо, – голос его дрогнул. – Пожалуйста, не надо. Я не хочу... умирать.

– Неужели ты думаешь, что кто-то хочет? – Олег приближался к нему неспешно, покачивая камасом. Он не хотел пугать. Скорей медлил, потому что не хотел убивать...

Антон все понял. Он опустил опухающее запястье и еще сильнее притиснулся к бревнам. Он больше ни о чем не просил, ничего не говорил, а просто смотрел на камас, беспомощно следя за всеми его движениями в руке Олега.

– Я бы дорого дал, – чтобы вас не слышать, – Олег внезапно охрип. – Сколько тебе лет, Антон?

Сухие губы дрогнули. Глаза Антона внезапно ожили, глянули в лицо Олегу с какой-то сумасшедшей надеждой.

– Дв-в-венад-дцать... – он не сразу справился с губами.

«За что мне это?» – подумал Олег. И услышал свой голос:

– Тут просто нет другого выхода, Антон. Если бы я был один... я бы скорее умер. Но нас восемнадцать человек. И у всех кто-нибудь есть... кто ждет. И у меня. Это будет не очень больно. Я... обещаю.

– Не надо, – глаза Антона сделались вновь стеклянными, обреченными, но губы еще жили, одни – во всем существе, и шептали какие-то глупости: – Я никому не скажу... честное слово – я убегу...

До Антона оставалось два шага.

– Закрой глаза, – попросил Олег.

...Камас, войдя точно в горло, сел в бревна – Олег бил уже поставленным на взрослого ударом... Он смотрел только в лицо Антона, но через оружие ощутил, как судорога сотрясла умирающее тело. На лезвие почти ничего не вытекло – камас рассек не артерии, а гортань и позвоночник. Олег одержал свое слово. Едва ли убитый успел осознать что-то из того, что почувствовали его нервы. Глаза подернулись пылью, рот открылся уже сам собой, и из него выплыл маслянистый, густой кровавый пузырь. Лопнул с еле слышным «пок», и струйки крови потекли на подбородок, закапали на комбинезон и лезвие...

Олег качнул камас и вырвал его. Антон уютно и неспешно сел в траву у стены. Уткнулся подбородком в грудь, и волосы мокрыми прядями упали на лоб. Кровь больше не капала.

«Он спит, – сказал себе Олег, вытирая клинок. – Все нормально, он спит. А мне пора идти. Надо уходить сейчас. Все нормально.»

Он лгал себе. Ничего не было нормально. Ничего уже не могло теперь быть нормальным... Ничего.

* * *

Странно, но чету Олег нашёл не на Темном. Он прошел какие-то две версты, никуда не сворачивая и почти ничего не видя, – лишь затем, чтобы попасть в объятья Холода и Святомира – Гоймир послал их посмотреть, кто там прется, как кабан через заросли.

Олег даже не удивился. Кажется, он отвечал на приветствия, хлопки и поздравления. Кажется, даже смеялся. Он не спросил, почему чета здесь. И хоть как-то живо отреагировал лишь на вопрос Гоймира:

– Одно Антона не повстречал? Ну так, того...

– Да я помню, – сказал Олег, – что я, дурак, что ли? Видел, – Гоймир и Йерикка переглянулись, а Олег поспешил сказать: – Все нормально. Я его убил. Без проблем.

Потом он снова куда-то пошел, и, когда Йерикка, нагнав его, схватил за плечо, Олег его ударил, и Йерикка не увернулся, а лишь перехватил друга за руки, удерживая от падения в черный колодец, который называется обмороком...

...Все давно уже спали в наспех разбитом лагере, кроме часовых, костерка да Олега и Йерикки. Собственно, Олег рад был бы уснуть, но Йерикка, сидя рядом, костерил себя и просил прощения, хотя Олег не понимал – за что?..

– ...дубина! Кровь Перунова, ну он же мне сразу показался подозрительным, так кто мне мешал его «пощупать»! Нет, поверил! Он же нас просто на дурачков взял – в каком мало-мальски крупном городе на юге нет улицы Невзгляда и Старого Квартала?! Ну и дурак же я! Надо было мне догадаться и самому его прикончить....

– Эрик, – тихо позвал Олег.

– Что? – сразу откликнулся тот, нагнувшись.

– Не говори ничего больше, я спать хочу, хватит, – попросил Олег.

– Конечно, – поспешно согласился Йерикка.

– Эрик, – снова позвал Олег, и рыжий горец почувствовал, как ладонь друга – холодная и мокрая от пота – коснулась его руки.

– Что? – снова отозвался тот.

– Пожалуйста, – голос Олега сорвался, – не уходи. Мне страшно. Мне ОЧЕНЬ страшно.

– Я буду здесь, – Йерикка твердо повторил: – Я буду здесь, ты спи.

– Ты не уйдешь? Ты будешь скотиной, если уедешь, Эрик, я умру от страха...

– Я всегда буду с тобой... – Йерикка помедлил и закончил: – Друг.

– Хорошо, – удовлетворенно вздохнул Олег.– Хорошо.

* * *

– Никогда не думал, что папоротник может быть таким вкусным, – заметил Олег, копаясь палочкой в золе.

– На безрыбье и рак – рыбу... то есть, рыба, – Йерикка, растянувшись на охапке вереска, покрытой плащом, ловко поправлял разболтавшуюся накладку на пистолете. Ветер свистел над оврагом; день был холодный и солнечный. Но тут, в затишье, оказалось тепло и спокойно. Горцы лежали или сипели – кто лениво переговаривался, кто спал, кто чистил оружие, кто пек в небольших бездымных костерках корни орляка, кто перебивал голод черникой. Поохотиться не успели, трофейные сухие пайки Гоймир открывать не разрешил.

– Самое прикольное лето в моей жизни, – со вздохом признался Олег, добыв наконец-то корешок и вытирая его о плащ. Йерикка искоса посмотрел на него, словно оценивая сказанное, и с интересом спросил:

– Слушай, а ты понимаешь, что тебя могут убить? Мы же играем в «кто хитрее» и вовсе не обязательно останемся самыми хитрыми.

– Если постоянно думать о том, что тебя могут убить, то сдвинешься раньше, чем это случится, – возразил Олег. Йерикка подумал и согласился:

– И то верно.

Он хотел еще что-то добавить, но сверху бесшумно спрыгнул Резан.

– Гоймир, – не садясь, мотнул он головой, – выжлоки по-за полверсты.

Все разговоры разом угасли. На Резана смотрели семнадцать пар глаз. Гоймир чуть-чуть выдвинул из ножен зловеще замерцавший клинок меча:

– Числом? – задумчиво спросил он.

– Полста, – ответил Резан. – По ручейку стоят. Но близким еще стрелки, так что...

– Так что без огня возьмём, – заключил Морок. – Так ли, князь? В мечи их!

– Й-ой-а, – лениво начал Гоймир, – я-то разом молчу одно...

– Да будет! – возбужденно перебил Гостимир. – Промнемся, Гоймирко, а? – он вскочил, выхватывая меч – и сверкающий нимб засиял вокруг замершего на расставленных ногах мальчика. Горцы вскакивали один за другим, возбужденно обнажая мечи:

– Рысь!

– Рысь да победа!

– Скукой скучаем!

– Кровь-от им пустить!

– Да и свою погреть!

– До боя!

– Князь, твое слово!

– Всей докуки – плюнуть и растереть!

Гоймир еще колебался, хотя отчётливо было видно, что его самого дико тянет в бой. Хор голосов совершенно определенно уговаривал его атаковать. Конечно, Гоймир был князь-воеводой, но он оставался мальчишкой по возрасту и горцем по рождению – а значит, ему хотелось подраться!

– Тишком! – слегка повысил он голос. Тишком, слово мое! Морок, угомонись! Твердиславко, не горлань, твердь треснет! Добро! Довольно, за-ради Сварожичей! Мирослав, смолкни концом! Кому-от ножнами по хребту?! – установилась относительная тишина, все ждали, опустив мечи. – Добро, возьмем их в мечи. Да тихо! – он снова повысил голос, видя, что все вокруг готовы опять завопить, теперь уже – ликующе. – Йерикка, сам-восемь поведешь ручьём. Глубоко ли, Резан?

– Вершков десяток, за голенище не плеснешь, – ответил тот.

– Добро... Я с остатними сзади зайду. Как ворон трижды каркнет – то на место вышли. Как лис-то – тявкнет – разом до боя. Йерикка, до лошадей выжлоков не пустишь. Пошли!

...Олег еще раз проверил, как ходит в ножнах меч. Йерикка, стоявший на колене впереди него, неотрывно смотрел через ветви кустов на вражеский лагерь. Остальные горцы расположились справа и слева – большинство тоже рассматривали врага, некоторые, как и Олег, проверяли клинки.

Хангары выбрали удачное место для водопоя, но очень неудачное – для лагеря. Кусты подходили слишком близко к берегам. Некоторые поили или купали лошадей, кое-кто вроде бы стоял на часах, но большинство сидели на седлах, валялись на плащах, спали, разговаривали или правили клинки. При несхожести персонажей Олег удивился тому, как хангарский лагерь похож на лагерь горцев в овраге – и подумал с холодком, что Йерикка был прав: напасть могли и на них. Кто ловчее...

У хангаров запели – протяжно, под занудливый аккомпанемент какого-то инструмента. Несколько голосов подхватили. «Один палка, два струна – я хозяин вся страна,» – подумал Олег. И услышал троекратное карканье с той стороны. Йерикка, поднеся ладони ко рту, тоже каркнул три раза. Вокруг, зловеще шипя, поползла из ножен сталь. Олег обнажил свой меч и устроил его клинком на плече.

Хангары весело перекликались. Кое-кто ловил рыбу в ручье, над большим костром кипела вода в закопченном котле.

«Йа, йа, йа-п-п, йа-п-п!» – затявкала лисица в кустарнике на том берегу. И тут же Олег был оглушен – таким диким, тошнотворным воплем рвануло вокруг:

– Р-р-рысь! Ай-йа!

– Рысь!

– Дажьбог!

– В мечи! Руби выжлоков!

– Ай-йа!

С визгом и воплями горцы перелетали через кусты – волосы и плащи по воздуху, орущие рты, убийственные высверки стали. В туче брызг, не переставая улюлюкать и выть, они мчались через ручей.

На берегу все замерло на миг. Потом послышался непонятный рыдающий крик – в нем отчетливо звучал ужас.

Все смешалось. Кто-то бросился к лошадям, кто-то, оцепенев, замер на месте, кто-то рванулся к кустам, кто-то – к оружию.

Олег поотстал – от неожиданности – и видел, как горцы рубят поводья и схватываются с хангарами. Глухой лязг стали, крики и призывы смешались в воздухе. Несколько кочевников с саблями наголо рванулись через ручей. Но на их пути встали Данок и Холод; хангаров было аж семеро, мальчишки пятились, отбиваясь обеими руками.

Все сомнения и вообще мысли исчезли. Олег завопил:

– Иду, ребята, держись! – и бросился к сражающимся по воде.

Очень вовремя. Левая рука Данока повисла, его ранил быстрый, как ртутный шарик, хангар, ловко орудовавший клинком, украшенным драгоценными камнями. Холод отбивался, как мог, но с двумя руками сражаться за три было трудно: Олег увидел белое лицо горца с несколькими капельками пота над закушенной верхней губой, прищуренные глаза...

Навстречу Олегу бросились двое. Они бежали так, словно тот был каким-то неодушевленным препятствием на пути к жизни – с безумными лицами, ощерив зубы.

«Нападут сразу с двух сторон – хана,» – отметил Олег и, буквально в шаге от левого, когда тот уже заносил саблю, отпрыгнул в сторону, одновременно нанеся удар мечом, за который держался обеими руками, по животу врага, не успевшего отреагировать на исчезновение противника. Рубящий удар с оттягом – клинок на себя.

Послышался легкий треск. Хангара подбросило, он переломился в поясе, расставив руки – глаза расширились и сделались изумленными. Второй, вильнув, проскочил мимо Олега, не останавливаясь – бросил товарища.

Пинком повалив все еще державшегося на ногах раненого, Олег ринулся за бегущим, видя обтянутую мокрым халатом спину и ощущая омерзительный запах никогда не мытого тела. Олег бежал намного быстрее, занося меч. Очевидно поняв, что уйти не удастся, хангар на бегу повернулся, вскинув в отчаянной попытке защититься саблю. Если бы он не потерял головы, он мог бы ранить Олега в живот или пах – мальчишка не остановился сам и не остановил рубящего мясницкого удара сверху вниз. Брызнул сноп искр; лезвие сабли переломилось с деревянным треском. По лицу хангара из рассеченного лба потекла кровь, он вскинул руки, крича по-славянски:

– Не руби! Нет, нет!

Меч взлетел без задержки – ни мольба, ни вытянутые руки его не остановили. Хангар прижал ладони к лицу – тяжелое лезвие отсекло ему левую кисть, срубило три пальца с куском правой ладони и раскроило череп, завязнув в нижней челюсти. Ощущая тяжелый судорожный позыв на рвоту, Олег, словно топор из полена, вырвал меч из черепа, разбрызгивая мозг – убитый повалился на спину.

– Вольг! Помощь! – резанул уши вопль Холода. Чтоб горец звал на помощь?!

Но было отчего. Один хангар лежал ничком в воде, из-под него плыли бурые струи, но оставшиеся четверо наседали на Холода, крутившего в левой руке – камас выронил – кистень. Данок за его спиной стоял, навалившись на меч – его рвало кровью.

– Иду! – выстрелил Олег. Он пробежал мимо первого хангара, сваленного им – тот был еще жив и, опершись на локоть, широко зевал. Подбегая, Олег, сам не зная, почему, крикнул хангарам: – Обернитесь, сражайтесь, сволочи!

К нему развернулся тот быстрый, что ранил Данока. Олег чуть не погиб сразу – извернувшись, едва отбил саблю над самым плечом, отскочил, пригибаясь, перехватил меч обеими руками, кляня себя за то, что так и не научился толком владеть камасом.

Хангар наступал, рубя легко и быстро, но несколько однообразно – справа вверху, слева внизу, слева вверху, справа внизу. Но в этой монотонности крылась ловушка – совершенно неожиданно вместо нижнего левого удара хангар выбросил саблю в грудь Олегу в фехтовальном выпаде. Славянина он бы убил, но Олег, ахнув, на автопилоте взял третью круговую защиту, отшвырнув саблю врага вправо. Хангар тут же попытался рубануть Олега по внутренней стороне бедра – тут бы и конец, но спасла такая же автоматическая вторая защита.

Хангар поменял тактику. Он опять гипнотизировал парными ударами – по ногам, сверху, по ногам, сверху... Кажется, что руки у него были сделаны из стали – да и сабля легче меча. Впору было самому звать на помощь; Олег спокойно понял, что его, скорее всего, убьют. Блин, если бы у меча был острый конец!!!

Лицо хангара вдруг окаменело, он грудью подался вперед и, сделав два шага на прямых ногах, махнул саблей нелепо и повалился в воду. Приподнялся, пытаясь достать еще Олега саблей по ногам, с искаженного лица капала вода – и ткнулся в ручей уже окончательно, бессильно вытянув руки. В спине у него торчал рукояткой вбок чекан; Данок, все еще опираясь на меч, тяжело сплевывал. Олег вскинул кулак с мечом – Данок болезненно осклабился...

Основную опасность представлял именно этот. Оставшихся троих Холод теснил, как детишек с палками. Один встал на колено, зажимая рану в правом бедре, и Холод, не глядя, смахнул ему голову.

– Иду! – повторил Олег, перехватывая саблю одного из уцелевших мечом. Холод бросил на него короткий, полный благодарности взгляд. Выдохнул в три приема:

– Бла.. го... тебе...

– Ага, – ответил Олег. Его новый противник – совсем молодой, безусый – еле отмахивался саблей, в глазах стыла обреченность. Но он не пытался бежать или просить пошады, поэтому Олег убил его одним ударом в шею.

Последний хангар пятился. Олег и Холод нацелили на него мечи, Данок подошел тоже.

– Бросай саблю, – сказал Олег, не заботясь, чтобы его поняли. Хангар очевидно понял – вскинул саблю оборонительным жестом. Олег выбросил меч ему в пах, и тут же Холод полоснул хангара поперек груди. Из распахнувшейся грудной клетки выплеснулась волна крови, хангар рухнул в воду.

– На берег, – Данок вновь склюнул кровь. Холод поддержал его:

– Тебе одно на берег! Под кустами сядь, а то...

– То драться будут,а я часом сидеть?! – воспротивился было Данок. Холод бросил:

– Так ино – все сидеть станут, а ты – лежать. Иди-то! – проводив взглядов Данока, озабоченно сказал: – Плечо что, сапогом ему в грудину достали... – и уже на берегу спросил: – Что кричал? Что оглянуться звал?

– Не хотел бить в спину, – ответил Олег. Холод хлопнул его по плечу:

– Добро!..

...Драка уже фактически закончилась. Большинство хангаров так и не успело добраться до оружия – лежали тут и там вповалку, и кровь пятнала песок, и в ручье тоже плыла кровь... Покачивались вонзившиеся в берег сабли – как невиданная стальная трава, взошедшая у воды. Трое из четверых последних, прижатые к опушке, бросили оружие и упали на колени. Самый последний, тяжело дыша, привалился к дереву, обвел горцев тоскливым и затравленным взглядом, процедил:

– Белий сабак! – и слепо прыгнул вперед, прямо на мечи, тут же отбросившие его к дереву...

... – Пленные нам ни на чем, – спокойно сказал Гоймир. Скользнул взглядом по лицам тех, кто подошел. Задержал глаза на Олеге, но ладонь Йерикки коснулась плеча, и Гоймир мотнул головой: – Кто сведет?

Яромир сделал шаг вперед. На его мече длинными подтеками стыла кровь. Отставив вооруженную руку, он несколько раз пошевелил кистью, выбирая себе жертву.

Олегу всегда было противно смотреть на такие вещи. Шевельнув плечом, он выбрался из толпы и, встав к ней спиной, начал методичными движениями чистить меч.

За спиной раздался свист, окончившийся влажным чавканьем. Горцы коротко прокричали; Олег сосредоточился на том месте меча, где переломившаяся сабля хангара оставила неглубокую, но все-таки зазубрину. Но отключиться до конца, конечно, не получилось – звук повторился снова, и снова – восторженный крик... А потом – умоляющий высокий голос:

– Нет, нет, не рубить... нет... ради богов... я плохо не делал, не дела-ал!!!

Олег обернулся против своей воли. Просил, стоя на коленях, мальчишка-хангар. Яромир, расставив ноги в забрызганных кровью кутах, замер над ним, движениями руки намечая место для удара. Лицо у Яромира было жутким, словно суровый лик Права. Двоих других он обезглавил точными, сильными ударами. Яромир, у которого недавно погиб брат...

«Не делал, – молча ответил Олег на слова хангара. – Может, ты и не делал ничего плохого. Мы тебя сегодня впервые увидели, как и ты нас. Никаких счетов нет между нами и не может быть. Но мы влезли в это на разных сторонах, и это был наш выбор – мой, твой, Яромира, твоих друзей, моих друзей. Никто ни в чем не виноват, но за свой выбор надо отвечать, прости.»

Казалось, хангар услышал, услышал то, что не говорил вслух Олег, потому что он умолк и хотел закрыть лицо руками... но не успел. Япомиг взмахнул мечом – и хангар боком свалился наземь. Яромир носком оттолкнул отрубленную голову.

Олег отвернулся. Широко шагая, пошел к тому, которого ранил в живот – ему показалось, что хангар шевелится.

Да, тот был жив, хотя и лежал уже неподвижно, отчетливо следя за приближающимся Олегом. Без страха, скорей – с усталой болью. Глядя бесстрастными глазами в лицо мальчику, он сказал без малейшего акцента:

– Добей меня. Вы хорошо убиваете.

– Я бы хотел этого не уметь, – ответил Олег. Он хотел ещё добавить, что не горцы начали эту войну... но какой смысл был спорить с умирающим о правде – своей у каждого?..

Меч, пройдя сквозь позвоночник, скрипнул о гальку на дне ручья.

Выдернув оружие, Олег долго смотрел, как вода смывает с меча кровь, и та уплывает бледнеющими, истончающимися струями... Больше всего в эти минуты ему хотелось проснуться у себя в комнате, сощурить глаза на солнечный луч, танцующий на подоконнике, дотянуться до отложенной вечером фантастической книжки, в которой все правильно и ясно, со страниц если и льется кровь, то яркая и не страшная, как краска...

Но за свой выбор надо отвечать, и отвечают не только мертвые – те, кто побеждает и остается жить, отвечают тоже.

Он досуга вытер меч о рукав рубашки и убрал оружие в ножны – лезвие скользнуло туда с легким, удовлетворенным шипением, словно насытившись боем и кровью. А на берегу почему-то стало очень тихо и, когда Олег обернулся, то увидел, что все стоят неподвижно – лишь четверо ребят, медленно шагая, несут кого-то на плаще. Разжатая рука расслабленно чертила по песку вялыми пальцами.

– Кто?! – спросил Олег, подбегая. Ему что-то ответили, но он не услышал: не было нужды. На плаще несли Воибора. Кто-то положил меч ему поперёк ног и закрыл лицо повязкой. Рубящий удар сабли пришелся слева по ребрам – наверное, в момент замаха – прорубил их и достал сердце...

– Так то, – виновато сказал Твердислав. – Мы-то и поделать ничего не поспели, Гоймир, Родом клянусь! Он по горячке гнал одного, замахнулся... а выжлок и рубани на повороте. Его-то мы срубили, – добавил он так, словно это могло что-то исправить,

Опустив плащ на песок, мальчишки молча закинули его краями труп и угрюмо шагнули в стороны...

Интерлюдия: «Поговори со мной, трава!»

 
Поговори со мной, трава!
Скажи, откуда взять мне силы?
Меня ведь тоже так косили,
Что отлетала голова...
 
 
Скажи, подружка, как дела?
Какие снятся сердцу дали?
Меня ведь тоже поджигали,
И я, как ты, сгорал дотла...
 
 
Откуда силы-то взялись?
Казалось – нет нас, только пепел...
Но мы из этих смертных петель
Как птица Феникс, вознеслись!
 
 
Шепни мне нежные слова...
Нас ждут и праздники, и будни...
Я снова молод, весел, буен!
Поговори со мной, трава! [9]9
   Солдатская песня.


[Закрыть]
 

* * *

Смерть Воибора обрушилась на отряд, как удар сверхзвуковой ракеты. Никто ничего не ждет и даже не слышит – и вдруг взрыв, падают люди, оставшиеся в живых в ужасе, непонимающе озираются... а через секунду слышат гул летящей ракет, и до них постепенно доходит, что произошло.

Если честно, Олег даже не ожидал, что это так подействует на горцев. Он сам ощущал что-то вроде тупой боли, какая бывает в заживающей ране... или при виде чужой беды, когда понимаешь, как все страшно и дико, но понимаешь умом, а душа вообще-то молчит... Почему-то, когда убили Тверда, он забылся быстро. Может быть – потому что никто НЕ ВИДЕЛ, как он умер, и можно было уверить себя, что он не погиб в бою, а просто... ну, как люди умирают, и не так уж редко, горько, но естественно. А Воибор погиб на их глазах. Погиб в бою, от вражеской сабли, и друзья видели, как он упал...