Текст книги "Я иду искать. История вторая"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 38 страниц)

Олег Верещагин
Я иду искать. История вторая

– Не отчаивайся. Мальчишкам всегда почему-то казалось, что ничего такого... героического им уже не достанется.

– А потом?

– Что потом?

– Ну... им всегда доставалось?

– Доставалось. Всегда. И ещё как!. .

С. Павлов. «Лунная радуга».

Светлой памяти: Желько Ражнятовича по прозвищу «Оркан»,  Симо Дрляка,  Эрнесто «Че» Гевары,  Петра Машерова,  Генерала де Вета,  Ивана Турчанинова,  лорда Джорджа Ноэля Гордона Байрона и сотен других, считавших, что чужого горя не бывает, а свобода и вера стоят того, чтобы за них драться.

С благодарностью и восхищением посвящает автор эту книгу.

История II
За други своя!

Я бояться отвык голубого клинка,

И стрелы с тетивы – за четыре шага.

Я боюсь одного – умереть до прыжка,

Не услышав, как лопнет хребет у врага...

М.Семёнова. «Волкодав»

Утро выдалось солнечным и безветренным. Было холодно, и над людьми, собравшимися в крепостном дворе, взлетали облачка пара.

Тишина царила здесь. Слезы и просьбы, если и были, остались дома. Даже маленькие дети вели себя тихо и незаметно.

В главных дверях башни стоял, держа в руке зачехленный стяг племени, старый князь Крук. Плечом к плечу с ним замер Гоймир Лискович, его внук, водитель молодежи Рысей. Крук смотрел прямо перед собой, но у тех, кто встречался с ним взглядом, создавалось впечатление, что старик ничего не видит.

Прямо перед башней, в центре двора, застыли квадратом двести парней 13-16 весен – цвет и будущее племени. На каждом – плащ. У каждого – оружие и крошно. Многие в кольчугах и шлемах.

Олег Марычев стоял вместе со всеми...

...ВОТ И ПРИШЕЛ ЧАС – ОПРАВДЫВАТЬ ХЛЕБ-СОЛЬ!

Уже тихо завыла с некрасивым лицом и бросилась опрометью прочь Бранка. Уже с полчаса Олег слонялся по своей комнате-горнице, хватаясь то за одно, то за другое. Уже шумел весь город. А за ним все еще не шли, и только эта мысль билась в мозгу, пульсировала:

ВОТ И ПРИШЕЛ ЧАС – ОПРАВДЫВАТЬ ХЛЕБ-СОЛЬ!

Нельзя сказать, что эта мысль Олега воодушевила и в нем запели боевые трубы. Нельзя сказать, что его охватила гордость, смешанная с желанием бежать в ближайший военкомат (с радостью побежал бы – только дорогу укажите!!!) и записываться в народное ополчение. Скорее уж Олег испытывал сосущий, дурнотный, обреченный ужас. Обреченный – потому что отлично себя знал. И знал, что СДЕЛАЕТ этот шаг. НЕ СМОЖЕТ не сделать, ПРОСТО НЕ СМОЖЕТ. Но в то же время он обладал достаточно развитым воображением, чтобы представить себе возможные последствия этого шага. Сейчас ему больше, чем когда бы то ни было, хотелось домой, где никто не потребует от четырнадцатилетнего подростка пойти и погибнуть на войне. Правда, и здесь пока никто не требует вроде бы – и мысль о том, что его могут списать, как ГОСТЯ вырастала до размеров, превосходивших страх, заставляла хвататься за оружие...

Йерикке, который вошел в горницу, Олег чуть не бросился на шею. Рыжий горец был зол, деловит и быстр.

– Собирайся, – сказал он, поглядывая в окно, – уезжаешь сейчас же. Два надежных человека тебя проводят. Бранку, если уговоришь – бери с собой.

На миг вспыхнула в Олеге сумасшедшая радость – вот все и разрешилось! Само! Можно сделать печальное лицо – и прочь, прочь, прочь от надвигающегося. Мол, так уж приходится, не моя воля... И Бранку...

«Бери с собой», он сказал?!

Значит – все. СОВСЕМ все.

– Автомат только оставь, – Йерикка посмотрел на Олега. – И к нему все. Наган не прошу, и... меч тоже.

Вот сейчас он кивнет. Надо кивнуть, надо...

...А совесть – это просто голоса мертвых...

...А Бранку он просто любит...

...А книжка со стихами деда – на столе...

...А кто-то говорит его голосом:

– Нет, Эрик, не уеду я никуда.

– Уедешь, – ровно ответил Йерикка. И Олег, вернувшись сам в себя, весело и зло предложил:

– Связать попробуешь? Давай. Меня свяжут, тебе – лечиться. Долго. Лучше уж вместе пойдем.

Йерикка отшатнулся, глаза ожили удивлением – и Олега хлестнула обида.

УДИВИЛСЯ? ОН МОГ ДУМАТЬ, ЧТО ОЛЕГ ПОСТУПИТ ИНАЧЕ?!

– Уезжай, Олег, – почти прошептал Йерикка. – Хватит играть. Это не книжка. Это не басня. Это – не твоя планета.

Горло перехватило. Но голос – спокойный.

– Еще скажи, что и племя не мое.

Йерикка молчал. Нечего ему было сказать.

– Так, – добил его Олег. – Значит, все-таки мое? Ой, спасибо. И кто я тогда получаюсь, если сам уйду? Нет, ты не молчи, ты скажи, скажи!

– Исторг, – неохотно отвечает Йерикка.

– Или изверг, как у нас говорили, – усмехнулся Олег. – Хорошую ты мне кликуху хочешь навесить.

– Тебе нельзя, – умоляюще сказал Йерикка. – Да пойми же ты – тебе вдвойне нельзя! Мары только и ждут случая, чтоб тебя забрать – с наколкой, да с оружием мертвеца!..

...Ух, кайф! Класс, когда можно поорать вовсю!

– А ПОШЕЛ ТЫ СО СВОИМИ ИГРУШКАМИ !!! – рявкнул Олег так, что Йерикка открыл рот. И, переведя дух, продолжал: – Не пойду никуда. Только с вами, а с вами – хоть на Кощея, – а потом добавил впервые в жизни, без патетики, как должное: – Я русский, Эрик. Русский, а мы своих не бросаем.

Сказал – и слегка удивился этим странным киношным словам, дико прозвучавшим в его исполнении на исходе делового, деловитого XX века.

Или, может, не на исходе века, а в самый разгар Беды? И в этом было все дело?

Олег не знал. Он просто сказал, что сказал. И – совсем успокоился. Йерикка успокоился тоже. Лишь покачал головой и, вздохнув, улыбнулся:

– Что же, по крайней мере, мы все увидим кое-что необычное.

Он не объяснил, что. Но Йерикка с его юмором, на который наложило отпечаток долгое проживание на юге (тут, в горах, не знали такого выражения, а вот на Земле такой юмор назвали бы «черным») вполне мог иметь в виду под «необычным» просто Белую Девку.

Или, по-простому – Смерть.

...Тихо-тихо было вокруг, а старый князь все стоял неподвижно, пока Гоймир, немного повернув к нему голову, не сказал что-то. И тогда сильный, но хриплый голос старого вождя зазвучал над площадью:

– Вот скоро тридцать весен, как стал я над племенем. Вот и те по вас среди, кто вживе помнят, как княжевали меня. Видит вся Верья мое слово – по чести старался я быть праведным князем. Ответьте, люди Рыси – сошло ли то у меня?

Громкое «хвала!» прокатилось по толпе – и снова установилась тишина. Крук чуть склонил голову – он услышал то, на что надеялся.

– Не было от меня обиды никому ни словом, ни делом. Я – князь племени Рыси Крук! – глаза старика сверкнули. – Я – БЫЛ князем племени. Но слово наших законов есть: князь тот, за чьим шлемом на бой идут. И не быть князем тому, кто шлем снимет, родичей на битву услав. То ли наш закон? – на этот раз ответом ему было молчание, и князь подтвердил сам: – То и есть. Так вот оно: всей Верье в сведомцах быть, что отдаю я стяг племенной внуку моему, сыну сына старшего – Гоймиру. А внука своего, кровь свою – вот отдаю племени – и тому тоже да быть Верье в сведомцах!

Повернувшись, старик на вытянутых руках протянул выглаженное до стеклянного блеска, стиснутое бронзовыми и золотыми кольцами древко внуку. Гоймир сорвал плотный льняной чехол и – широко взмахнул стягом, с громом разворачивая сине-алое полотнище, на котором скалилась золотая голова рыси.

Это значило одно – племя выступает в поход. Развернутый боевой стяг в руках князя. Нового князя.

– То наш князь – по крови и закону Рода! – и старый Крук встал на колено перед внуком. Постоял несколько мгновений и, неожиданно легко поднявшись, вновь повернулся к людям: – Все уж прознали, на какое дело собрались мы тут. Наши боги не востребуют смерти за себя, не в радость им кровь младших братьев. Но каждый человек про себя может решить жизнь отдать за богов. За дома. За родичей. За всю Верью, за всех, бывших прежде – и всех, кто вослед грядет! Коли сошлись вы – так стало, решили умереть за племя. Умереть – неладное слово на бой для воина. Но и лжа до боя ни к чему. Будет вас малая сила против великой. Кому Среча объятья откроет, кому Несреча – не ведаю. Ведаю лишь – то сами вы избрали. Пусть так. Одно – помыслите напоследок. И коль кто сойдет на сторону – так пусть и станет. Не будет ему поношения – не под всякие плечи грузно, что вас дожидается. А что будет без срама думы переменившему – в том клянусь. Вот слово.

– Вот слово, – эхом повторил Гоймир.

Олег почувствовал, как ноги его напряглись... и остался стоять. Потому что поступить по-другому значило нагадить в доме, где тебя приняли, как своего, да еще и уйти, гордо задрав нос.

Слева от Олега раздался жуткий СЕРЫЙ шорох и, скосив глаза, мальчишка увидел, как Йерикка тянет из ножен меч, по лезвию которого текут, текут густые, тяжелые блики...

...Двести мечей, со свистом черкнув холодный воздух, мерцающей щетиной встали над головами ребят, замерших в строю молча, с суровыми лицами.

– Так, – кивнул Крук. Похоже, не ждал он ничего другого... – Да, малая вас сила. Но за вас – эти горы. За вас – это небо. За вас – вереск и сосны, камни и воды. И то сила великая! Ввек не собрать такую врагам! А за вами – братья и сестры, матери и деды. И на вас смотрят боги и навьи. Малая вас сила – да сразитесь вы за многое. А у врагов за душой стали одно дары Чернобожьи: ненависть со злобой. Горько мне за вас – и гордо вами, дети мои. Миг настал кромешный – в долг у родной земли взятое с лихвой вернуть. Ране, чем должно, настал, и беда то. Но мыслю я – вернете вы долине хуже, чем отцы и старшие братья ваши вернули зимним сроком... Не думайте о врагах поперед вас. Думайте о том, что позади. А уж мы... ждать встанем... – голос старого Крука задрожал, он наклонил голову и отшагнул в сторону.

Вперед шагнул Гоймир, твердо сжимавший в руках древко. Глаза водителя, ставшего князем, были обметаны темным и сухо поблескивали. И Олег не мог не признать, что выглядел Гоймир сейчас и впрямь как князь. Уперев древко в носок ноги, он заговорил в свой черед:

– Драться в горы пойдем. Станется – умирать. Вот и забудет пусть всякий, КОГО кидает здесь. Пусть всякий помнит, ЧТО кидает. Окоем гляньте! – резким жестом свободной руки очертил он полукруг: – Вот место, до которого лишь с победой придем! Или не быть нам. здесь! Матери наши! Вернись кто из нас до победы – ...прокляните того! Братья младшие? Сыщись кто из нас трусом – не найдите для него слова «брат»! Сестры наши! Кто из нас бросит бой – одно пусть презренье будет от вас тому! Душу труса – Кощею без возврата! – он помолчал и уже негромко, но как-то очень слышно продолжал: – Братья мои. Часом вот каждый из вас глянет окоем еще. И самое дорогое ему лицо приметит – все ведь сошлись. Глянет в то лицо. Может, последний раз. И забудет, чтоб память бою не мешала. И НЕ СМЕЕТ ЗАБЫВАТЬ! – крикнул Гоймир. – То – чтоб не забыть, за что сразишься! Что Моранины объятья – миг. Любовь, память и честь вечны в Верье нашей. Гляньте окоем на тех, кто дорог...

Обернулись все. Сейчас каждый искал в толпе ОДНО лицо. И видел только его. Встречались взгляды – и люди замирали...

 
Прощай.
Ты вернешься?
Да. (Нет – прости!)
Прощай. Я люблю.
Я люблю!
Тебя не могут убить, я не верю!
Да. (Могут – прости!)
Я буду помнить! Я буду ждать! Возвращайся!
(Прощай навсегда – прости...)
 

...Представьте себе на секунду, каково это – знать, что можешь не идти – и идти все равно. Любить – и отказаться от любви. Неистово, до слез, хотеть жить – и добровольно жертвовать жизнью. В тринадцать. В пятнадцать. Когда ты еще даже не начинал жить. Понимаете – даже не начинал! Когда тебе и вспомнить-то свою жизнь НЕЧЕМ!

А тебе говорят – отдай ее. Ради слов – отдай. Просто – ради слов.

Можете себе это представить? А понять?

Те, кто сейчас готовился высаживаться на побережье Ан-Марья на закат от гор – едва ли могли. Поэтому в конечном счете они были обречены на бесславную гибель. Но их было много, очень много – и это значило, что ребята, стоящие на площади, погибнут тоже.

3а слова, без которых они не мыслили своей жизни.

ЛЮБОВЬ. ПАМЯТЬ. ЧЕСТЬ.

Интерлюдия: «Дон Кихот»

 
В тумане теплится восход...
Копьем, мечом и кулаками
С баранами и ветряками
Сражаться едет Дон-Кихот.
 
 
Он едет тихо мимо стен
И кровель, слабо освещенных...
Как много есть неотомщенных,
А отомщенных... нет СОВСЕМ!
 
 
И в миг, когда сверкнет над ним
Латунный таз огнем холодным,
Смешное будет благородным,
А благородное – смешным.
 
 
В тумане теплится восход....
Сражаться – глупо и опасно...
Смириться может Санчо Панса.
А Дон-Кихот? А Дон-Кихот... [1]1
   Стихи В.Миляева.


[Закрыть]
 

...В шаге от Бранки Олег почти столкнулся с Гостимиром, но тот лишь весело улыбнулся, махнул рукой и поспешил куда-то в сторону. А Бранка с улыбкой протянула руку навстречу мальчишке, который тоже улыбнулся и принял ее ладонь обеими своими руками.

– Ты пришла проводить меня.

– Да... – кивнула Бранка.

– Правда?! – окончательно просиял Олег. Девушка покачала головой:

– Одно не веришь еще – твоя я? – и она крепко поцеловала Олега в губы.

– Я видел тебя...но не поверил, что ты – ко мне, – Олег вздохнул: – Вот, видишь...Я ухожу, но не туда, куда мы думали. И все равно – может быть совсем.

– Может статься, – спокойно ответила Бранка: – Так я стану ждать тебя, Вольг.

– А если я...– Олег помедлил и все-таки не сказал этого слова: – Если я не вернусь?

– Может статься, – повторила Бранка: – Будет так – убью я себя. Тем часом, как уверюсь, что потухла твоя звездочка.

– Не говори так, – Олег коснулся ладонью губ девушки. – Я вернусь с победой.

– Й-ой! – вдруг оживилась притихшая было Бранка. – Без памяти стою! То тебе! – и она развернула на пальцах сине-алую головную повязку с вышитой золотом мордой рыси: – Волосы твои коротки, да все одно бери.

– Конечно, – Олег сложил повязку и опустил ее в карман ковбойки – левый.

– Я ее здесь носить буду... ну а успею обрасти, она на свое законное место перекочует!

Бранка протянула руки, взялась пальцами за локти Олега. Тихо прошептала:

– О чем речь ведем... об этом ли надо...

– Я не знаю, о чем, – беспомощно ответил Олег.

– Так помолчим.

– Помолчим.

Они застыли, глядя друг другу в глаза так, словно на всю жизнь хотели запомнить друг друга. И таких пар много было вокруг...

...Шум и голоса, донесшиеся от ворот крепости, заставили обернуться всех разом. Горцы с изумлением уставились на людей, входящих на площадь.

Тут было человек триста, шедших в подобии строя – мужчин и юношей в возрасте от 15-16 до 50-55 лет. Разно, но удобно одетые, они шли с топорами, заткнутыми за пояса, рогатинами на плечах, охотничьими ножами, самострелами, виднелись несколько ружей... Над головой строя колыхался черный флаг с золотым прямым крестом.

Эта полутолпа-полустрой, до отказа забив свободное пространство у башни, замерла. Стоявший рядом со знаменосцем Степаньшин – на плече у него было ружье, у пояса – топор и нож – выступил вперед, обвел горцев взглядом, всем земно поклонился и начал:

– Вот оно что... Знаем мы все дела. Трое суток еще назад приходили к нам по вескам послы с юга. Собрали мужиков и начали говорить... Порешили мы их, – жестко оборвал сам. себя лесовик: – Стали судить промежь собой – не по-божески получается, – остальные дружно загудели, подтверждая его слова. – Уж сколько лет бок о бок живем, и зла мы от вас не видели. Вот мы тут собрались... Ну и пришли, значит. Потому и в Писании сказано: «Больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя!» Принимайте и нас в свое войско! – и он снова поклонился, а за ним – весь отряд.

Горцы замерли в изумлении. Отважные, гордые – и высокомерные от этой гордой отваги, они всегда смотрели на лесовиков свысока, не считая их способными на сознательную активность. Но вот стояли люди с оружием в руках, которые шли всю ночь и весь день до нее – на смерть «за други своя».. и многим из горцев стало СТЫДНО...

Потом поднялся радостный и дружный крик. Горцы смешались с лесовиками. Гоймир резким, коротким жестом указал Степаньшину место рядом с собой. Тот надел шапку, принял знамя и легко взбежал на приступки башни...

* * *

Светлым северным вечером вокруг Рысьего Логова горели костры. Завтра с рассветом надо было выступать, но никто не спал и нигде не было слышно причитаний. Воина не провожают слезами. Зато много слышалось песен – самых разных: под гусли, волынки, резкие рожки-кувиклы. И много было танцев.

Олег с Бранкой не расставались. Переходили от костра к костру, нигде не задерживаясь надолго. И только в одном месте остановились – где вокруг большого пламени кольцом стояли, положив ладони друг другу на плечи, три десятка парней. Они смотрели в огонь молча, но Бранка шепнула:

– Часом будут коло плясать...

Олег кивнул. Он уже видел этот танец, но каждый раз зрелище будило в нем напряженное волнение.

– По рану дружина уходила в бой... – негромко пропел непонятно кто. Ему откликнулись хором:

 
– По рану дружина уходила, в бой...
 

Круг двинулся – неспешно, нога за ногу. Сцепленные руки разом взметнулись, ноги ударили в землю:

 
– Й-ой, друже – слышишь, слышишь?
Уходила в бой....
Й-ой, друже, слышишь, друже – 
Уходила в бой!
 

Круг убыстрял движение. Снова, раз за разом, вскидывались руки – словно раскрывался невиданный цветок – и гулкое «умп!» издавала земля под перетянутыми ремнями походными чунями...

 
– Мечи воздеваете – за славой идем!
Мечи воздевайте – за славой идем!
Й-ой, друже – слышишь, слышишь?
За славой идем!
Й-ой, друже, слышишь, друже – 
За славой идем!
 

Быстрее, быстрее несся круг, металось пламя, кидаясь в стороны за летящими над землей людьми, словно добрый Огонь хотел коснуться каждого, защитить прикосновением от бед и зол...

 
– Может, стать успеху, может – сгинем все!
Может, стать успеху, может – сгинем все!
Й-ой, друже – слышишь, слышишь?
Может, сгинем все!
Й-ой, друже, слышишь, друже – 
Может, сгинем все!
 

– Уйдем, – попросила Бранка, – нет желанья и думать про то...

– А? Погоди...– Олег с трудом оторвался от гипнотизирующего зрелища, расслабил напрягшиеся мышцы. Но всё же пару раз оглянулся на скачущее за подвижным частоколом ног пламя...

В другом месте под быстрый перебор гусельных струн Олег услышал знакомое:

 
– Чтоб ворон
Да не по нас каркал – 
По чарке, по чарке!
 

– и подумал, как был бы удивлен Розенбаум, узнав, где поют его песни и на чем аккомпанируют. А дальше заливался девчоночий голос – довольно-таки беззастенчиво:

 
– Ой, калина-малина,
Одно слово – новина!
Не лежалось так нигде – 
Одно с ним по лебеде!
 
 
Ой, калина-малина,
Доглядите – то дела!
Завистуйте – так лежим
С воеводой молодым...
 

– Пойдем до тебя, – негромко сказала Бранка. – Одна ночь, да наша...

– Пошли, – легко согласился Олег.

Наверное, не они одни в эту белую, ночь стремились остаться хоть ненадолго и оставались вдвоем. И в этот раз – второй в их жизни – все получилось еще лучше, а главное – без ощущения вины перед кем бы то ни было. Потому что третьего раза могло и не быть. На топчане в комнате Олега на постоялом дворе лежали не два подростка, нет. Подростки не ходят на смерть. И не клянутся убить себя, если любимый не вернется – так, что в истинности клятвы не остается сомнений..

Уже под утро они уснули, обнявшись – коротким, глубоким сном. И Олег проснулся первым – ему почудилось, что Бранка плачет. Но ее лицо – в ладони от лица Олега было спящим и спокойным во сне, на скулах лежало полукружье теней от длинных густых ресниц. А всхлипывали где-то сзади, и Олег осторожно повернул голову.

Небольшое существо – комок меха с крупного кота размером – сидело на небрежно брошенной, а теперь аккуратно сложенной одежды Олега. Существо перебирало вещи лохматыми то ли лапками, то ли ручками, перекладывало их удобнее, аккуратнее аккуратного – и совсем по-человечески всхлипывало.

Домовой плакал...

...Рыжего конька Гоймир привел на обрыв над водопадом в тот момент, когда солнце, неподвижно повисев над краем мира. вновь поползло в небо. Юный князь поставил смирное животное на каменной площадке недалеко от Грохочущего водопада и, протянув к разгорающемуся диску топор-чекан со скругленным книзу полотном, заговорил:

– Хвала тебе, Дажьбог, отец огня небесного, Солнце пресветлое! Вот он я – стою под взглядом у тебя, родич старший. Гоймир, князь племени Рыси с недавна. Пришел со спросом. Правдой ответь. Недобро увидишь – одно ответь правдой, без лжи. Что ответишь – при мне и будет, не поманю братьев своих поперед победы надеждой, не уроню духа им поперед гибели отчаяньем. Мне ответь, Дажьбог! Князю! Вот – то тебе – ответь!!!

И с этими словами Гоймир, повернувшись на пятках, обрушил чудовищный, молниеносный удар чекана на широкий лоб рыжего коня.

Коротко хрустнула кость. Брызнула в стороны кровь из-под умело вырванного лезвия, залила лицо князю. Но, не обращая на это внимания и не поднимая руки, чтобы вытереться, молча смотрел Гоймир, на какую сторону упал конь.

Больше этого не видел никто. Только князь – и Дажьбог, давший свой ответ.

* * *

Оказалось, что и без того невеликому ополчению предстоит разбиться на еще более мелкие группы, которые дойдут вместе только до предполагаемой зоны боевых действий. Олег только теперь сообразил, что не будет массового ополчения и больших битв с врагом, какие он представлял себе. Такая тактика со стороны гораздо менее многочисленных дружин и ополчения всех выступающих племен – а они едва ли превышали по численности 25 тысяч воинов – и куда хуже вооруженных горцев была бы губительной. Данваны и их рабы не раз разбивали и более многочисленные армия лесовиков, горожан, горцев, анласов и добровольцев с Земли. Ставка делалась на партизанские боевые действия – как тут говорили, «украдную войну» – по всей территории на западе Горной Страны, примерно в шестистах километрах по земным меркам от Вересковой долины. Опыт предыдущих войн подсказывал князю Гоймиру – такому же мальчишке, как и его бойцы – что оптимальными будут отряды по два десятка человек, бьющиеся самостоятельно и объединяющиеся на время для проведения особо крупных операций. Конечно такими словами Гоймир не мыслил, потому что не знал их, но общая концепция имела такую суть. Люди Степаньшина должны были развернуть войну в их родных лесах на границе Горной Страны и задержать те отряды врага, которые попытаются нанести удар горцам «в подбрюшье» – а что такая попытка будет, никто не сомневался. Пожилые воины, кроме того, брали под охрану Сохатый перевал.

Горцев никого специально не делил на эти группы – четы. Они потерялись по два десятки человек в результате хаотичного движения, основанного на личных симпатиях и антипатиях, близких и дальних родственных связях и дружеских протекциях. Такая система комплектования делала их внутренне несокрушимыми: не было случая, чтобы горец бросил товарища, предал или струсил. Командиров чет – воевод – тоже выбирали сами. Именно поэтому Олег с утра пораньше отыскал Йерикку.

– Слушай, мне бы хотелось пойти в одной ком... ну, чете с тобой – это возможно? – с ходу взял быка за рога Олег.

– Да, конечно...– Йерикка замялся, с некоторой неуверенностью глядя на друга. – Но понимаешь, я иду в чете Гоймира...

– Блин! – изумился Олег. – Ты что, не воевода?!

– Да я и не стремился, – в свою очередь удивился рыжий горец. – Я пулеметчик, а не командир, – и он пристукнул оземь прикладом своего «дегтяря».

– Ну...– Олег махнул рукой:– А, да все равно, лишь бы Гоймир не закозлился.

– Он-то согласится, – по-прежнему не очень уверенно покачал головой Йерикка, – только вот будет ли это по уму...

– Без паники,– посоветовал Олег, – у нас по уму ни фига не делается, а то не стоило бы и затевать эту мясорубку. Надо было просто бежать на восток этаким Большим Спринтом со стайерской скоростью. Это было бы по уму.

– Пожалуй, – признал Йерикка его правоту и хлопнул Олега по плечу, мерзко осклабившись: – Ты будешь почетным членом нашей компании. По нечетным можешь приводить девок.

– Слушай, из чисто академического интереса, – осторожно начал Олег, – как считаешь, кто-нибудь из нас типа живым вернется?

– Это зависит от времени, – спокойно разъяснил Йерикка. – Чем дольше мы там пробудем, тем меньше нас будет оставаться и тем больше у оставшихся окажется шансов выжить в связи с приобретаемым опытом. Хорошо сказал, а? Так что главное – выжить в первую пару недель. Зато Кощей подохнет от тоски – погибшие в бою к нему не попадают. А в вир-рае, говорят, во-от такая земляника.

– Кто говорит? – поинтересовался Олег. Йерикка ответил туманно, но без запинки:

– Люди.

– А-а...Я уж думал, у тебя связь по пейджеру. Знаешь, что такое пейджер?

Йерикка если и знал, то под другим названием, а Олег объяснять не стал, они просто вместе посмеялись, и Олег задумчиво сказал:

– Вот и идем воевать... А знаешь, дома мальчишек моего возраста вывозят из зоны боевых действий.

– Нас бы тоже никто не пустил, сражаться, будь живы наши мужчины, – Йерикка повел плечами и процитировал – Олег – узнал Киплинга:

 
– И если уж рано иль поздно ляжем и я и ты – 
Так почему б не сегодня, без, споров и суеты?
 

...Но я в целом не тороплюсь под камни... – внезапным движением, ловким и быстрым, он вдруг выхватил меч. Олег подскочил, спасая ноги от подсекающего удара, взял третью защиту от удара в шею мечом в ножнах, обнажил клинок, и сталь высекла искры о сталь.

– Здорово! – крикнул, отскакивая, Йерикка. – А ты кое-чему научился!.. А если так... так... и так?!

Меч выпрыгнул из руки Олега, как живой. Мальчишка досадливо сплюнул:

– Никогда не научусь!

– Не думаю, что ты хочешь умереть, – заметил Йерикка, убирая меч, – а значит, научишься... Пошли?

...При подборе своей четы Гоймир позволил себе единственную привилегию – забрал приобретенный на ярмарке автоматический гранатомет ТКБ, который ему очень понравился: легкий и стрелять можно буквально с ходу, без долгой подготовки. Олег такие гранатометы вообще-то презирал (конечно, личного знакомства с ними он на Земле не водил, но доверял словам Игоря Степановича, который говорил, что любой профессионал предпочтет АГС крупнокалиберный пулемет. Впрочем, такой пулемет у Гоймира тоже был – НСВ на треногом лафете, но вообще-то новый князь имел право на свое мнение.)

У сборного пункта четы – дома Гоймира – толпился народ, лежало снаряжение и оружие, подобранное еще вчера, перед построением, слышались смех и выкрики, то и дело затевались схватки. Все это немного напоминало сцену отбора богатырей в дружину из былины – не хватало только чары зелена вина в полтора ведра, которую надо поднять одной рукой и осушить единым духом. Сходство усугублялось тем, что сам Гоймир стоял на всходе крыльца, положив меч на перильца и возвышаясь над остальными. Он был возбужден, зубы блестели, но это выглядело не улыбкой, а оскалом – волк-вожак готовился вести стаю на добычу.

– Йерикка! – увидев друга через головы, Гоймир поднял руку в перчатке – краге с широким раструбом. – А ему что здесь положено? – глаза князя из возбужденных превратились в отчужденные...

– Хочу идти в твоей чете, князь-воевода, – миролюбиво и почтительно, но как с почти незнакомым заговорил Олег. Глаза Гоймира расширились, словно между век вставили спички. Казалось, наглость землянина лишила его дара речи. Но еще больше его ошеломил тон, каким было высказано пожелание: – Ты же знаешь, что я хороший стрелок...

– То нож в свежую рану, – отчетливо сказал кто-то. Гоймир метнул в ту сторону свирепый взгляд.

Может быть, эта реплика и решила судьбу просьбы. Горцу непереносима оказалась мысль, что его могут посчитать человеком, неспособным сладить со своими чувствами

– Добро, – кивнул он. – Семьнадесятый – Вольг Марыч.

...Четы уходили верхами. Коней отпустят потом, и они доберутся домой. Они уходили рядами и выстраивались в квадрат уже за воротами Рысьего Логова, чтобы проститься – теперь уже по-настоящему – с домом. Надолго. А кое-кто – навсегда.

На стены высыпали те, кто оставался. Смотрели вниз и молчали... Олег тоже сидел верхом в строю. Его пальцы зачем-то ощупывали шероховатую кожаную поверхность жилета – того самого, что был на Бранке в свое время, с прокладкой из непроницаемого и легкого данванского металла. Бранка сама одела на него этот жилет у ворот – и крепко обняла свесившегося с седла мальчишку. Сейчас Олег искал ее взглядом на стене... и так увлекся этим занятием, что вздрогнул, когда Гоймир, выехавший впереди строя, вскинул руку:

– Хвала! – выкрикнул он. И продолжал. глядя в сторону родного города: – Мы, бессмертные духом, дети Дажьбога, внуки Сварога – клянемся!

– Клянемся! – поддержал строй: – Клянемся землю любить горячо, жизней своих от вражьего оружия не таить, не страшиться силы врага – заради закона Рода, племени и родичей наших! Клянемся!

Гоймир первым повернул от стен, уже не оборачиваясь – и, подгоняя коня, громко, торжественно запел – песню, как и клятву, подхватили остальные:

 
– Хвала тебе, Дажьбог Сварожич,
Солнце Пресветлое!
И тебе хвала, Перун Сварожич,
Гром Небесный!
 
 
Хвала племени Сварогову:
И вам, навьи-предки,
И вам, люди-потомки,
И всей Верье славянской – 
Хвала ныне и ввеки...
 

Четы вытягивались походной колонной – уходили дальше и дальше по дороге через торфяники. А те, кто оставался, молча стояли на стенах, до боли в глазах вглядываясь в уходящих, стараясь не потерять фигуру СВОЕГО, единственного – сына, брата, любимого... Но все равно наступал момент, когда люди становились неотличимы один от другого... а потом исчезали совсем. И этот момент был горше, чем расставание у родных порогов. И все-таки песня звучала.

 
– Славы преданья веками стояли!
Славная память славным героям,
Павшим за Верью, за веру славянства – 
Славная память и ввеки, как часом!
Труд их и подвиг, вера, преданья.
 
 
И нашему братству – одно окреп и защита!
Станем же смело, как встарь вставали
Предки, нам жизнь охранившие!
Станем же смело, не устрашившись
Зависти, злобы, ков вражьих!
 
 
Бури проходят – одно сияет
Щит Дажьбожий, солнце славянства!
Братья, знамя наше
Пусть разовьется над нами – 
Жив дух славянский!
 

Мальчишки не оглядывались. Оглядываться нельзя, нельзя показывать свое лицо марам, что летят за уходящим отрядам. Да и жестоко молодое сердце. Воспитанные среди воинов, с мыслями о боях и подвигах, они стремились в долгожданное дело, достойное мужчин – и это было главным. Мало нашлось бы среди них тех, кто мучил себя мыслями о смерти и поражении – почти всем светила над видящимися курганами изрубленных врагов Победа, заслуженная и великая. И не с них ли начнется дело освобождения всего Мира от поганой власти данванов? Почему не с них?! Это другим не повезло! Нам – повезет!

Они были бессмертны, эти идущие в бой. И знали: если сильно хотеть, если очень желать – сбудется то, о чем мечтаешь.

Не оглядывался и Олег. Хотя его и тянуло. А вот Бранка смотрела ему вслед то тех пор, пока идущий конный строй не слился в однородную туманную массу. Тогда она закрыла глаза и зашептала еле слышно; так, что стоявший рядом мальчишка, с восторгом смотревший вслед уходившим, расслышал лишь отдельные слова: