Текст книги "Я иду искать. История вторая"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)

– Пойдем?

– А можно не ходить?

– Там они разом упьются и завалятся спать, – Гоймир широко улыбнулся, но одними губами: – А умные-то тем часом и идут, как дураки спят... Что та весь?

– Хрустальный Родник, – ответил Йерикка, а Олег добавил:

– Поэтичное название.

– Дай срок, выжлоки-то им друг друга стращать станут, – пообещал Гоймир, вставая. Одрин сел, обхватив голову руками: – Далеко ж?

– Верст семь. Добежим по холодку.

Гоймир кивнул и, отвернувшись, оглядел место побоища.

– Заплатят они нам, – почти прошептал он, – да и мы уж платим...

Олег тоже осмотрелся, будто все тут впервые увидел. И понял отчетливо – этого не забыть никогда. И не ради мести, а просто потому, что такое не получится забыть, даже если очень-очень захочешь... Не важно – победим, проиграем: любой итог уже не вернет к жизни никого из погибших ребят. Для них все кончилось здесь – кончилось, больше НИЧЕГО не будет.

* * *

Чета бежала не слишком быстро, но уверенно, не спотыкаясь на осыпях, не попадая ногами в расщелины – только еле слышно шуршали куты на камнях, да слышалось ровное, размеренное дыхание. Наследили хангары здорово, не собьешься...

«По холодку добежим, – вспомнил Олег слова Йерикки. Сейчас они звучали иронично: пот заливал глаза, струился по спине, автомат при каждом прыжке беспощадно всаживал рукоятку затвора под ребра. – Вот тебе холодок!»

Сердце дрожащим комком подкатывало к горлу. Рваный ритм бега выбивал из равновесия, ноги, казалось, отказываются служить, и Олег серьезно опасался, что может просто упасть. Мысли о погибших или предстоящем бое его больше не волновали. Погибли? Отлично, им не надо никуда бежать! Не надо вообще шевелиться... Бой? Да великолепно, ура, лишь бы не надо было так двигать ногами... Да-а, это не стадион...

Но Гоймиром он еще мог восхищаться – и совершенно искренне. Князь-воевода вел себя, как настоявши предводитель: не только бежал, но еще и вертелся вокруг остальных бегущих, следя, чтобы никто не отставал, подбадривал, подгонял. Казалось, он совершенно непрошибаем для усталости. Хотя это, конечно, так не было, просто не могло быть так.

Олегу казалось, что он бежит по раскаленному железу. С ужасом ожидая очередного толчка боли при приземлении, мальчишке клялся себе, что не сможет больше сделать ни шагу, что он просто упадет... но тело снова взвивалось в воздух в очередном прыжке. И еще. Я опять...

...До Хрустального Ручья чета добралась около двух часов ночи, в то самое время, когда становилось уже по-настоящему темно.

Три десятка, аккуратных домиков стояли в форме креста вдоль двух улочек, сходившихся у церкви. Деревню окружал словно светящийся в серой тьме березнячок. О то всей картины веяло бы покоем и миром ночного отдыха... вот только два дома уже догорали, на улицах лежали тут и там длинные темные мешки. Трупы... Возле нескольких домов стояли, привязанные и расседланные кони хангаров.

Все это очень мало интересовало Олега. Он рухнул в начавший уже жухнуть папоротник, растянул ремни кутов и стащил их с пылающих ног, стиснув зубы, с удовольствием поставил ступни на мох. Не сбил нигде – и то хорошо...

Остальные тоже разувались. Гоймир никого не торопил – сидел, прислонившись затылком к камню, закрыв глаза и уронив руки на колени. Он разуваться не стал.

– Мне он что-то не нравится, – еле слышно шепнул Олег Йерикке, который рядом растирал подъем ног. Не поднимая головы, тот усмехнулся:

– Не удивлюсь, если он решил себя в конце концов загнать.

– Мне что, до конца дней своих чувствовать себя виноватым?! – раздраженно спросил Олег. Йерикка головы опять-таки не поднял:

– Не пытайся о нем заботиться, ему от этого только хуже. Трудно оставаться другом тому, кто увел у тебя девчонку, а уж принимать от него заботу... – Йерикка вздохнул.

– До чего хорошо ты умеешь успокаивать...

– Ты хочешь сказать, что нуждаешься в успокоениях? – Йерикка пошевелил пальцами ног и констатировал: – Нормально. Вообще-то бегают в таких местах самоубийцы и, те, кто очень торопится.

– А мы кто? – осведомился Олег, подтягивая автомат ближе и снимая его с предохранителя.

– Мы самоубийцы, которые очень торопятся, – серьезно ответил Йерикка.

В наступившей тишине прокричала утренняя птица. Уже вновь светало, стояло полное предутреннее безветрие. Деревенька, деревья, скалы, луга – все казалось написанной умелой рукой картиной. Абсолютная неподвижность пейзажа усиливала впечатление.

– А то еще поедим? – предложил Морок.

Его предложение встретило одобрение, и скоро все уже жевали «траву», как называл Олег разные съедобные растения.

– Ненавижу есть холодные консервы пальцами из банки, – непонятно к чему сообщил Йерикка. Олег возразил:

– А я бы поел. Романтично.

Было в этом что-то странное – даже неправильное, вот так есть, пить и разговаривать перед боем, перед тем, как ты начнешь убивать других людей... более того – людей, ничего об этом не подозревающих! Пусть даже заведомо плохих, ОЧЕНЬ плохих... но людей! Это не куклы, не киноперсонажи, и кровь у них не хромолитографически-красная, а чаще всего черная, вишневая... и имеет запах, который не под силу передать никому, если не ощущал его сам...

– Вольг, мы только защищаемся, – услышал он голос Йерикки и спросил:

– Что?

– Я говорю, – терпеливо и спокойно сказал Йерикка, с сочувствием глядя в глаза друга, – что мы защищаем свою землю. В убийстве очень мило приятного. Но мы ЗАЩИЩАЕМ СВОЮ ЗЕМЛЮ.

– Ты читаешь мысли, – убежденно ответил Олег. Йерикка покачал толовой:

– Нетрудно догадаться, о чём думает человек, если он не ест и уставился на вражеский лагерь.

– Психолог, – скрывая смущение, раздраженно фыркнул Олег. – Просто не пойму, какого черта ты воюешь, а не открыл практику у вас на юге...

– Дураков пользовать неохота, – шутливо пояснил Йерикка, – а умный человек, если даст себе труд, может разобраться в себе сам... а кто не хочет давать труд, тому и психолог без надобности. И потом, с чего ты взял, что на войне не нужно быть психологом?

– Железная логика, – насмешливо согласился Олег, чувствуя, как развеивается дурное настроение. – И всё-таки, мы очень мало задумываемся, когда убиваем, тебе не кажется?

– Если над этим задумываться, то в конце концов останется лишь убить самого себя, – уже серьезно ответил Йерикка. – Подумай, скольких ты убил?

Олег призадумался. Странно, недавно он уже размышлял над этим... Мальчишка еще раз убедился, что не помнит – и пожал плечами:

– Не помню, знаешь... Много.

– А про скольких из них ты ТОЧНО знал, что это плохие люди? ТОЧНО? Скольких сумел с полной уверенностью осудить: ты плох, ты заслуживаешь смерти? Мало кого, а?

– Пожалуй, – кивнул Олег. Об этом он не думал.

– Вот так... Да ты не жмись, и я – тоже, и остальные, и наши враги, и это так и должно быть, потому что это – война. А большинство из тех, кого мы убили, виновны лишь в своей глупости, да и то не сами, а благодаря воспитанию... Так что если по уму – всем давно рехнуться пора от количества «невинно убиенных».

Олег огляделся. Кое-кто еще ел, но большинство горцев просто лежали, рассматривая весь кто в бинокли, кто невооруженным глазом.

– Знаешь, – нерешительно начал Олег, – я тебе умную вещь скажу, ты только не обижайся...

– Давай, – согласился Йерикка, – переживу.

– Мне кажется, что тебе очень не нравится воевать.

Очень НЕ нравится, или НЕ ОЧЕНЬ нравится? – помолчав, спросил Йерикка.

– Очень НЕ нравится, – прояснил ситуацию до конца Олег.

Йерикка помолчал снова. Потом, словно бы неохотно, сказал:

– Ну что же... Я отличный пулеметчик. Но воевать мне в самом деле не нравится. Если честно, воин для меня никогда не был идеалом... Я... ну, белая ворона, что ли? Воевать умею, но не люблю, нет.

– Почему? – заинтересованно спросил Олег. – Остальным это по душе...

– Еще как! – согласился Йерикка. – Да и тебе тоже.

– Мне?! – искренне поразился Олег, а Йерикка покивал:

– Нравится-нравится, я вижу... Сколько угодно можешь философствовать, а все равно ты тут, как рыба в воде, и быть тебе, если выживешь и вернешься на Землю, военным, как твоему деду... да и отцу, наверное.

– И отцу, – подтвердил Олег. – Но я не собираюсь становиться солдатом.

Йерикка не стал возражать, только пожал плечами, как человек, заведомо знающий, что собеседник неправ, и не желающий продолжать спор. В Олеге шевельнулось легкое раздражение – казалось, Йерикка знает о нем больше, чем Олег – сам о себе.

– Обувку на ноги, – послышался голос Гоймира, – до боя!

– Так, пошли, – Йерикка поспешно и ловко обулся. Олег – тоже. Кругом все поднимались, негромко позвякивал металл, зловеще шуршали в ножнах клинки. Никто ничего не произнес, только Гоймир потом сказал – еле шевеля враз побелевшими губами:

– Брать не станем.

Интерлюдия: «Триполье»

 
Я скоро погибну в развале ночей.
И рухну, чернея от злости, и белый,
слюнявый, объест меня червь,
оставив лишь череп да кости.
 
 
Я под ноги милой моей попаду
омытою костью нагою, – 
она не узнает меня на ходу
и череп отбросит ногою.
 
 
Я песни певал – молодой, холостой,
до жизни особенно жаден...
Теперь же я в землю гляжу пустотой
глазных отшлифованных впадин.
 
 
Зачем, же рубился я, сталью звеня,
зачем полюбил тебя, банда?
Одна мне утеха, что после меня
останется череп... И – амба!!! [31]31
   Стихи Б.Корнилова.


[Закрыть]
 

* * *

Их заметили, когда уже они пересекали огороды и подходили к задворкам – черные силуэты, прорезанные в серо-белом, отчетливом полотне северного утра. От догорающих домов нестерпимо несло паленым мясом, и в борозде лежал, подняв окровавленную бороду к небу, мужик, накрест порубленный саблями, с топором в руке, а подальше жуткой кучей высились тела истерзанной женщины и нескольких маленьких ребятишек с разбитыми головами.

Именно к этой куче и вышел мальчишка-хангар – шатающийся со сна и с перепою, в одних засаленных штанах. Распустив ремешок, начал мочиться на трупы... и вдруг, увидев горцев в каком-то десятке шагов, перекосил, трезвея, рот, повернулся и побежал, поддерживая штаны и истошно визжа:

– Айхе, айхе-е, бардын, бара хырр!

Очередь, ударив его в спину, распустилась, пройдя насквозь, алыми пятнами на стене сарая, подтолкнула бегущего, с маху вмазала его в бревна, и он пополз наземь, цепляясь скрюченными пальцами за щели, выдирая из них седые клочья мха...

Разбитым зеркалом рухнула сонная тишина.

– Рысь! – заорал Гоймир, переходя на бег, брызжа по улице тугой, гремучей струей свинца из своего ППШ. – Рысь! Бей!

– Рысь!

– Кр-руши!

– Круши грабежников!

– Бей нечисть!

Олег закричал нечленораздельно. Увидел распятого на жердях двери в хлев голого мальчишку с черной маской вместо лица, почувствовал, как взрывается в нем тугой комок ярости – снова, снова, сильней с каждым разом как пары бензина в двигателе! – и заорал, давая выход оглушающее, давая выход ненависти, грозившей разорвать его:

– Рысь! Рысь, в бога душу мать, бей подлюк, бе-е-ей!!! – и голос его утонул в стрельбе, реве, криках, но стало легче, возникло чувство полного единства с чем-то могучим, слитным...

Хангары выпрыгивали в окна, сшибая рамы, срывали запоры и петли с дверей, хватали кто оружие, кто одежду... Кто-то истошным голосом отдавал бессмысленные, невыполнимые команды, кто мчался к коням, а они уже неслись навстречу – незаседланные, перепуганные, рвущиеся из рук...

В одной из изб оказались хобайны – и они не растерялась. С треском распахнулись на. все четыре ветра могучие ставни, и черные рыла пулеметов мрачно нюхнули холодный утренний воздух, зашлись унылым воем. Но и это была лишь агония – летели в окна ручные гранаты, разрывались внутри клубками плотного огня, вынося двери и окна, проламывая крышу, дробя и размазывая по стенам живую плоть и вещи...

Смерть. Кровь. Страх.

Местные в домах, похватав топоры, вилы и косы, били в спины тех, кто пытался отстреливаться, тех, кто еще не проснулся. На улице, в холодной утренней пыли, кувыркались полуголые хангары, брызгало на землю алое. И кто-то ещё бежал в нелепой надежде укрыться, и его настигал удар меча, а кто-то прыгал через жерди ограды, и пули срезали его в воздухе, и кто-то молил о пощаде и падал с чеканом в голове...

...Пулемёт зачастил из окна высокой, на полуподвальном фундаменте-клети, хат. Олег, упруго выпрямившись, покатился за груду сложенных березовых дров, чертыхнулся, глядя, как в черном проеме окна отрывисто, словно отплевываясь огнем, дергается ствол.

– Горец! – позвали его из хлева. Он повернулся – мальчишка на пару лет помладше его самого смотрел испуганно и азартно. – Ты гранату кинь, никого в доме нету, они всех повыгоняли!

– Уйди, придурок! – крикнул Олег. Мальчишка спрятался вовремя – пули раскололи угловые венцы хлева у самой земли.

Подполз Святомир – его лицо походило на лицо мальчишки. Олег спросил быстро:

– Противотанковая есть?

Снимая с пояса РКГЗ, Святомир спросил:

– Да что ж не из подствольника?!

– Близко, – пояснил Олег, – граната не взведется... – повозил ладонью по рукояти, примерился. – Ну-к...

Святомир понял с полуслова – просунул ствол между двумя полешками и полоснул, по окну одной длинной очередью. Олег вскочил, резко замахиваясь и, пустив тяжеленную гранату в окно, рухнул наземь.

Мягко удавила взрывная волна. Треть стены вместе с окном вывалило наружу, какие-то кровавые лохмотья дымились на зубастых отщепах бревен. Из дыры выскочил человек без лица и рук, остановился и рухнул ничком.

– Так?! – торжествующе рявкнул Святомир. И вдруг: – Утекут, Вольг!!!

Двое хангаров, перемахнув плетень, мчались в сторону сеновала. Святомир выстрелил, но промахнулся, а потом его ППШ умолк – кончился магазин. Бегавшие сложились почти вдвое, их спины еле мелькали среди зелени, и Олег, плюнув, вскочил и бросился следом.

Он был наготове и успел отбить удар сабли прикладом – оружие вылетело из руки хангара, он попятился, почему-то прыгнул на одной ноге, упал спиной в сено, сполз наземь, поднимая левую ногу, и Олег понял – хангар ее подвернул.

Испуганное юношеское лицо со следами слез и пота, в грязных подтеках. Из рваной раны слева на смуглом лбу текла кровь, хангар смаргивал, не осмеливаясь стереть ее. Он вжимался спиной в сено, все дальше и дальше, шевелил губами, не отрывая взгляда от лица Олега который стоял рядом с автоматом наперевес. Хангару, наверное, казалось, что он кричит в голос, умоляя не убивать его, пощадить, сжалиться... Он старался объяснить мальчишке с беспощадными светлыми глазами, что это был его первый поход, что он не убил ни одного человека в своей короткой жизни, что в далеком айале у него мать, отец и сестры, что ему страшно – и не мог сказать ни слова.

А Олег смотрел на него, продолжая говорить с Йериккой. Вот он, занесенный волей случая на ТУ сторону. Такой простой, обычный... Но невиновен ли он? Даже если никого он еще не убил – разве не на таких, как он, не на их желаниях и «мечтах» поднялась власть данванов? Чего он хотел от жизни? Жить «спокойно», «иметь» бабу, жрать, пить и развлекаться в нешироком диапазоне своей фантазии. И больше ничего не хотеть. И сделать так, чтобы никто не хотел большего, потому что неприятно ощущать, что сосед умнее, видеть, что он ищет что-то такое, чего ты и пожелать не можешь в силу своей ограниченности. Что ему за дело до звезд, до книг, картин и открытий? Нет, он сам не убивал. Не будь войны, он бы так, может, и прожил в своем степном захолустье всю жизнь, никому не причинив вреда, и наплодил бы детей. И научил бы их быть такими, как он.

И этим-то он и страшен – своей тупой, почти добродушной ограниченностью, своим нежеланием знать хоть что-то, выходящее за пределы своего мирка. Страшнее тех, кто открыто называет себя твоим врагом и знает, почему сражается против тебя. Только благодаря таким – и не обязательно хангарской крови – и сидят на шее у Мира данваны.

И слава богам, что идет война, и можно убить этого невинного, виновного больше иных виноватых!

Послышался короткий возглас и свистящий удар. Олег прыгнул в сторону, пропуская падающее тело второго хангара – голова падала отдельно, и Святомир поддел ее ногой в полете:

– Добро ты бегаешь, а вот обок и вовсе не смотришь, – он несколько раз вонзил меч в землю, – а до тебя там всякая нечисть скребется-добирается, – горец протер лезвие полой плаща и полюбовался его серым мерцанием.

– Благодарю, о мой спаситель, – не без шутовства отозвался Олег, поворачиваясь к стогу. – Э! – изумлённо выдохнул он. – А где эта жертва медицинского эксперимента?!

Несколько секунд он в недоумении смотрел на стог, пока Святомир, заржав дико, не объяснил ему:

– Так он же в сено зарылся, кровь Перунова!

В самом деле, стог заметно подрагивал. Мальчишки переглянулись:

– По-моему, там мышь, – задумчиво сказал Олег, извлекая меч и несколько раз наугад вонзая его в сено. – Кш-ш-ш-ш!

Святомир наугад прошил стог очередью, насмешливо спросил:

– Й-ой, кривоногий, ты там разом не окочурился?

Стог больше не шевелился. Олег еще пару раз ткнул мечом, предложил:

– Давай-ка его подпалим? – и достал из кармана зажигалку.

– А что?! – загорелся горец. – Тем часом он нам и споет, а мы послушаем... Й-ой, выжлок, затягивай привыванье ваше!

– Пусть лучше споет «мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем»! – непонятно для Святомира пошутил Олег, нагибаясь и поднося огонек к сену. Сыроватое, оно не очень охотно горело, но зато щедро дымило, мальчишки отошли, но так, чтобы видеть весь стог. Аж жёлтый, какой-то вещественный, дым смерчем поднимался вверх, как из вулкана, наводя на мысли о некоей вселенской катастрофе. Кончилось тем, что из веси примчался Йерикка – мокрый и, против обыкновения, злой до истерики. Ещё «на подходе» он завопил что-то ругательное, а, подойдя ближе, продолжил уже понятнее, но с ничуть не меньшим темпераментом:

– Вы что, ублюдки, ополоумели, разрази вас Перун?! Этот дым, наверное, с Невзгляда видно! Последние мозги по горам растрясли?!

– Да вот, – пояснил Олег, апеллируя к бессмертному авторитету «Белого солнца пустыни» – один друг забрался, а вылезать не хочет... Ты чего мокрый такой?

– Дура одна ведром с водой запустила, перепутала, – пояснил Йерикка. – Погодите, кто-кто там у вас?!

– Да выжлок, – пояснил Святомир. – В мышку-норушку из припевки играется...

– А если он твердокаменный? – Йерикка, кажется, заинтересовался.

– Не похож, – усомнился Олег, а Святомир добавил:

– Соплив...

Как бы в подтверждение этих слов в боку стога словно бы открылась пышущая удушливым дымом топка, и оттуда кубарем выкатился отчаянно кашляющий и плачущий хангар. От него тоже валил дым. Святомир без церемоний врезал ему кулаком в ухо и придавил к земле, наступив на горло:

– Приехали, прр, – довольно сказал он. – Одно поднимешься, не то помочь?

– Зачем ему вставать? – удивленно спросил Йерикка, и Святко отозвался:

– А чтоб я глянул, как он упадет.

– Да как он встанет, если его ноги не держат, – добавил Олег.

– Так скрутим его, да и кинем в обрат, – Святомир с наслаждением повозил ногой на горле хангара, который закрыл глаза; веки у него трепетали.

– Верёвка пропадёт, – оспорил Йерикка, и Святомир внес новое предложение:

– Так часом руки-ноги ему порубить, оно и вязать не потребуется!

Йерикке предложение понравилось, но Олег возмутился:

– Дикость какая-то, чесслово!

– У тебя есть своё предложение? – заинтересовался Йерикка.

– Угу, – Олег воткнул хангару в грудь конец меча и несколько раз повернул оружие, вызывая с каждым поворотом новый фонтан крови изо рта. – Вот и все, – он наступил на грудь убитого и вырвал клинок. Хангар захрипел негромко и застыл.

– Скучно и неинтересно,– разочаровался Йерикка и процитировал смутно знакомое:

 
– ...вы деретесь ради драки,
Ради смеха льете кровь.
И когда предсмертный крик
Затрепещет, словно птица – 
Ваша совесть ни на миг не пробудится!..
 

– Ладно, пошли в весь.

Они неспешно двинулись огородами, на ходу сшибая кончиками ножен верхушки сорняков. Было ясно, что все уже закончено – горели еще два дома, лежали новые трупы, горцы и лесовики рыскали в поисках попрятавшихся врагов, но наружу выводили немногих, чаще убивали на месте. Кое-где смеялись, где-то плакали.

– Здесь кто-то поработал пулеметом «дегтярев» от Тульского Оружейного Завода, – рекламным голосом заметил Олег.

– Я, кто же еще, – ответил Йерикка, ловко перескакивая через очередной труп.

Гоймир разговаривал в центре веси с войтом – стоял, вытянув левую руку, и Гостимир быстро и ловко зашивал длинный порез, шедший наискось от локтя к запястью.

– Приглашают остаться, – сипло пролаял Гоймир. Подошедший Морок поспешно поднес к губам князя баклажку, тот побулькал водой и добавил уже нормальным голосом: – Обещают все лучшее отдать.

– Да им самим уходить пора, – ответил Йерикка и, повернувшись к войту, заговорил: – Отец, вам надо уходить. Тут скоро будут враги, спрячьте, что можно, и сами уходите в леса.

– Дома бросать, скотину? – войт перекрестился: – Господи, спаси и помилуй нас, грешных... Может, обойдется, сынок?

– Отец, – терпеливо сказал Йерикка, – мы тут перебили не меньше сотни этой сволочи. Чего тут «обойдется»? Сам думай...

Войт сгорбился. Устало глянул на горцев – уверенных мальчишек, небрежно державших оружие, и понял – бесполезно им объяснять, что такое в чужом пиру похмелье...

– Хорошо, – негромко сказал он. – Мы уйдем. К вечеру уйдем. Если вам что нужно – вы берите сами...

Потом повернулся и медленно побрел по улице.

– Кончал бы, – покосился Гоймир на Гостимира.

– Часом, – тот перекусил нить и полюбовался на свою работу: – Вот и ладно.

– Угу, – кивнул Гоймир, влезая в рубашку. – Глянем, кого там побрали.

Живых пленных оказалось всего двое – хангарский офицер-кудун, избитый до неузнаваемости бабами, взявшимися обрабатывать его чем попадя – и молодой хобайн с равнодушным лицом механизма, раненый в плечо.

При виде хангара народ, собравшийся у церкви, зашумел, бабы опять заголосили:

– Он это!..

– Мальчишечки, отдайте его нам ради Христа!..

– Он приказал рубить, кто из домов не выйдет!..

– Маленького моего, как дома подожгли, он на копье да прямо в, пекло... гос-поди-и-и!..

– Убийца!..

– Нам его, а уж мы...

Горцы поглядывали на князя. Гоймир хмурился, потом смерил хангара взглядом и... подняв ногу, пинком вбросил его в толпу.

Радостный рев людей заглушил поросячий визг хангара, который, впрочем, тут же оборвался – люди яростно и сосредоточенно топтали что-то, лежащее на земле.

Гоймир повернулся к пленному хобайну. Тот бесстрастно смотрел в глаза князю – ни единая жилка на молодом лице не дрогнула. Потом хобайн дернул плечами, скривился от боли в ране и бросил:

– Убивай, чего ждешь.

– Наших-то убивал? – Гоймир неспешно достал камас.

– Убивал, – пожал плечами хобайн, – на то и война.

– А тут-то, в веске-то – одно война? – с опасной мягкостью спросил Гоймир.

– А тут мы никого не трогали. Мы солдаты, а не мясники.

Наметанным глазом Олег определил – сейчас Гоймир ударит в живот. Уже напряглись – нет, не рука напряглась, а – мускулы на спине, свидетельство готовности бить. Но тут уже немолодая, хотя еще красивая женщина тронула, выйдя из толпы, Гоймира за плащ:

– Паренек...– Гоймир обернулся: – Правду он говорит. Не трогали они никого. А он так с хангарами подрался, дочку мою у них отбил... Ну а что ваших он убивал – так простите его, ведь и правда война... Сына моего в горах убили, – она перевела дыхание. – Так пусть он ко мне пока идет, я его приму, полечу... Разреши, паренек...

– Что лопочешь, – прервал ее Резан, – кто тебе паренек?! То князь-воевода!..

– Постой, – Гоймир с интересом посмотрел на хобайна, – погоди, Резан... Ты, – обратился он к хобайну, – клятвой клянись, что не станешь против нас заново!

– Спасибо тебе, – не обращая внимания на Гоймира, хобайн слегка наклонил голову в сторону женщины. И только потом повернулся к горцу: – Не дам я слова. Не жди.

Гоймир моргнул и... захохотал. Так, что волосы заходили ходуном, и хохот дико, кощунственно звучал среди трупов и дыма пожаров, не остывших от боя людей и запаха крови. Потом засмеялся Йерикка. Следом – Олег. И захохотали все горцы.

– Дажьбог Сварожич! – выдохнул наконец Гоймир. – Да чтоб вам всем такими-то быть -праздником война стала!

– Отпусти его, князь, – попросил Йерикка, – пусть никто не скажет, что ты убил. отважного человека безоружным.

– Убирайся, – Гоймир все еще улыбался. – То правда – нет у меня желания быть несправедливым.

– Я не собака, чтобы меня гнать, – хобайн повернулся и зашагал прочь рядом с женщиной, просившей за него.

Гоймир какое-то время смотрел ему вслед, но, судя по всему, думал уже о другом. Потом повернулся к стоявшему среди людей войту:

– Вы до вечера уйдете? – войт кивнул. – Добро. Йерикка, Резан, Вольг, идите со мной. Остальные – тут ждите.

Четверо ребят отошли на обочину. Гоймир почти минуту делал вид, что занят исключительно ремнем. Остальные ждали. Наконец князь удовлетворенно хмыкнул, щелкнул по пряжке ногтем и поднял голову:

– А часом остаться нам тут, да и скрасть тех, кого Кощей принесет смотреть, про что тут дела?

– Ты уже решил или предлагаешь нам высказаться последними словами? – спросил Йерикка.

– Кладем – предлагаю, – прищурился Гоймир.

– Может получиться еще одна удачная и интересная операция. А может – и гроб всем, – оценил Йерикка. – Так что надо подумать.

– Под лежачий-то камень... – начал Гоймир, но Йерикка закончил за него:

– ...торопиться не стоит, – Олег захихикал, Резан закашлялся, а Йерикка совершенно невозмутимо добавил: – Все там будем, раньше или позже, не стоит, говорю, спешить.

– Не долго сказать – ты поперек, – подвел черту Гоймир, но Йерикка преспокойно пожал плечами:

– Я сказал, что надо подумать.

– Чтоб тебя... – Гоймир нахмурился. – Ты попросту «да» сказать-то можешь?

– Нет.

Теперь захохотали все четверо. Но Гоймир быстро подавил смех и сердито бросил:

– Матерь Лада, да у тебя что – мочи нет, хоть часом языком не мести??

– Надо же кому-то это делать, если тебе удалили остроумие.

Махнув рукой, Гоймир повернулся к Резану:

– Ты?

– Я «за», – почти тут же ответил Резан.

– Хорошо, когда не надо мотивировать, – как бы про себя заметил Йерикка. Резан вскинулся молниеносно:

– Ты на что то намеки мечешь?!

– Да ни на что! – с обезоруживающе-простодушной улыбкой откликнулся Йерикка. Резан какое-то время мерил рыжего горца взглядом, потом отпустил рукоять меча, за которую было схватился.

– Ты? – спросил, словно уличая Олега в педерастии, надругательстве над флагом и расхищении собственности племени, спросил Гоймир.

– За, – шваркнул Олег на судейский стол пачку оправдательных документов

– Вы погодите, – подал голос Йерикка – все еще улыбаясь, но уже с легким беспокойством, – вы послушайте. Если нас не заметят с воздуха, то все отлично. Ну а если они поймут, что в веси – засада? Это, – он повел рукой вокруг, – классическая ловушка. До тупости, до смеха классическая. Смотрите. Они займут все высоты вокруг и за полчаса превратят нас в ничто кассетными снарядам и плазмой. В конце концов, Вийдан погиб почти так же...

– А весь станет пуста, – возразил Гоймир,– с кого перепуга им на высоты садиться? Они тут сядут, трупы собрать да дома спалить, как положено. Им и в голову не вскочит, что мы тут придержались. Да и часом решат еще, что лесовики хангаров побили – а им-то боги велели после такого бегом бежать...

* * *

Ждать – утомительное занятие. Сидя в четырех больших домах, контролирующих центр веси, ребята в сотый раз перечищали оружие, проверяли секторы обстрела, да несли всякую чушь, лишь бы не молчать.

Олег, лежа на лавке с закинутыми под голову руками, лениво думал, глядя в беленый потолок, что как-то так получилось – он стал одним из помощников Гоймира, хоть и не стремился к этому. А началось все с той охоты на севере – когда они стали друзьями... От этих мыслей отвлекли разговоры ребят, и Олег, не меняя позы, затянул, внося свою лепту; затянул на мотив какого-то дикого вальса:

 
– Вечер был, сверкали звёзды,
На дворе мороз крепчал – 
Митрофан Полупортянцев
Из вокзальных оборванцев
На скамейке замерзал...
 

Песня вперлась в память из ещё земного и очень давнего прошлого, но горцы открыто заинтересовались и прислушались. А Олег как назло напрочь забыл следующую строчку, но не смутился и продолжал:

 
– Пам-па-ра-ра, рам-та-та...
Проходя на свой кордон,
Это с ужасом увидел
Красный воин Гершензон...
 

– И чего-й то там такое... – Олег задумался снова, потом решительно продолжал:

 
– И шинель свою накинул
Он на плечи паренька...
 

– Кажется, так. Потом, кажется, он сдает Митрофана в детский до-о-ом...

– То что? – спросил Яромир, сидевший у окна. Олег не реагировал, погрузившись во вспоминание следующего куплета, и Яромир апеллировал к Богдану: – Богданко, то что – детский дом?

– Не знаю, – озадаченно признался Богдан. – Стать, дом, где много детей?

– То как у нас в прошлом временя Дома Молодых? – вспомнил Яромир рассказы прадедов, еще заставших те дни, когда неженатая молодежь с определенного возраста жила отдельными общинами.

– В точку поцелил, – важно ответил Богдан, словно он давно это знал и ждал только, когда Яромир сам догадается. Но Олег пояснил, оторвавшись от раздумий:

– Да нет. Это место, куда сдают на воспитание сирот.

– Зачем? – удивился Ревок, отвлекаясь от своего пулемета, который полировал тряпочкой.

– Ну, когда нет ни отца, ни матери...

– Одно другие родичи? – допытывался Ревок.

– Их тоже нет, – уже с легким раздражением сказал Олег. Ревок переварил информацию и спросил:

– Так зачем в детский дом? Отдать дальней родне. Не то их копят, да потом скопом раздают?

Олег хлопал глазами, не зная, как объяснить дитю природы процессы, идущие в современном обществе. На помощь пришёл Яромир:

– Й-ой, нет! Припамятовал я, мы разом на полдень-то тогда ходили, так там я слышал слух... Их почасту не берёт никто, детей-от. Не нужны никому.

– Вовсе?! – с ужасом спросил Ревок.

– Ага.

– Ну, – Ревок отмахнулся, – то придумка... Как так – вовсе? Союзные племена на что, побратимство?! Придумают пугалку... Так как следом, Вольг?

 
– Вечер был спустя три года.
Во дворе ручей журчал.
Митрофан Полупортянцев
При поддержке двух засранцев
Гершензона обличал...
 

– Дальше я опять не помню-ю...

 
Террорист-волюнтарист,
Буржуазный прихлебатель
И потомственный троцкист,
 

– забавляясь реакцией слушателей, распевал Олег:

 
– Вечер был, сверкали звезды,
Дождик мелкий поливал.
Гершензон, седой и пьяный,
Сидя рядом с Митрофаном,
Дни былые вспоминал.
 
 
«Как в атаку шли мы строем,
Как одна нас ела вошь!
Рази ж видела такое
Ента сволочь-молодежь?!»
 

– Й-ой, видите ли?! – заорали через площадь из дома наискось.

– Нет! – Олег соскочил с лавки, бросился к окну: – Где!?

– Выслепило, что ль?! Вон?

И тут Олег увидел. Два боевых вельбота, висели вдали над верхушками деревьев – страшные силуэты в бледном небе. До них было ещё далеко, вельботы принюхивались.