Текст книги "Я иду искать. История вторая"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)

«Да они же бегут! – понял Олег внезапно, с удивлением, переходящим в восторг. – Они бегут, они боятся нас!» – и мальчишка заорал во всю силу легких:

– Они боятся нас! ОНИ БОЯТСЯ НАС!

Не воевавшему – не понять, как это прекрасно, какое ощущение переполняет человека, когда он видит сильного и наглого врага – бегущим от него...

– Боятся нас! – звонко закричал Богдан. – Гляньте, бегут! Йа-а-а-а-а!!!

– Ры-ы-ысь! – закричал Гоймир, и шеренги откликнулись разноголосым, но дружным боевым кличем...

Нет, не все бежали, конечно. Кто-то еще стрелял с высоты, и парень, бежавший впереди Олега, вдруг остановился с каким-то нелепым подскоком, повернул к землянину на глазах белеющее лицо и рухнул под ноги Олегу с развороченной грудью. Олег перескочил через него, пробежав в первый ряд и не думая, что стреляют теперь прямо в него.

И понял, что ДОБЕЖАЛИ, только когда увидел у самых своих ног стоящего на коленях стрелка. Протягивая руки, тот выкрикнул:

– Ради бога!.. – и больше ничего не успел крикнуть, потому что Олег с маху ударил его прикладом автомата в висок и перепрыгнул через ткнувшееся во взрытую, бесснежную землю тело.

Олег догнал Гоймира и побежал рядом. Сбоку появился Богдан – беззвучно перекосив рот, он от бедра поливал траншею, в которой визжали и дергались какие-то брызжущие алым комья – и Олег расслышал черную брань, которую выплевывал мальчишка. Навстречу со штыками наперевес как-то неуверенно приближались стрелки, и лицо Гоймира было вдохновенным, как на памятнике героям Великой Отечественной...

Свишш! Удар меча срезал один из штыков, стрелок подался назад с испуганным лицом, и Олег, пнув его в пах, разрубил от правого плеча до позвоночника. Впереди суетилась большая куча, мелькали штыки, мечи и чеканы, видно было, как упал один из горцев... следом вывалялся из драки стрелок с раскинутыми руками, в его спине торчала секира – обычный лесовиковский топор.

– Туда! – выдохнул Гоймир. Олег кивнул, споткнулся, едва не упав... и увидел поднявшегося откуда-то из земли (так показалось) данванского офицера – без шлема, с оторванной правой рукой. Бледное лицо данвана искажала такая ненависть, что было жутко глядеть, левой рукой он поднимал ракетный пистолет.

– Стод... – выдохнул данван, – рагр...

Олег рванулся, занося меч и опаздывая... Пистолет в руке офицера дернулся – и пуля попала в правое плечо Богдана, прыгнувшего наперерез. Даже не вскрикнув, мальчишка начал оседать к ногам окаменевшего на миг Олега... но уже через мгновение меч землянина раскроил голову данвана. Не глядя на убитого, Олег бросился к другу.

– Богдан! – крикнул он, падая на колени и вонзая меч в землю рядом. Автомат больно ударил по спине. Развороченное плечо Богдана дымилось, сразу в нескольких местах лилась кровь. Олег поднял Богдана под спину и, прижав к себе, заглядывал в лицо: – Богдан, ты что?! А ну не смей!

– Вольг... вперед... стяг береги... – глаза Богдана неудержимо закатывались под лоб, и Олег крикнул:

– Не умирай!

Опустив мальчишку наземь, он, помедлив, положил ладони на рану. Олег не знал, так ли он делает, он не знал, можно ли вообще остановить кровь из такой дыры. Ему просто ОЧЕНЬ хотелось, чтобы Богдан жил, и он держал руки, думая только об этом и шепча:

– Погоди... сейчас... сейчас...

– Вольг... больно... – застонал Богдан, и Олег, подняв руки, увидел, что жуткая дыра стала еще более жуткой – почернела, пошла какими-то комьями... но больше не кровоточила! Всхлипнув, Олег отчаянно огляделся. Мимо двое лесовиков тащили третьего, закинув его руки на плечи, и Олег крикнул отчаянно и зло:

– Сюда! Ко мне! Тут раненый! Ко мне, застрелю!

Один из лесовиков потащил «своего» дальше, а другой – здоровенный медведеподобный бородач лет за сорок – повернул на крик.

– Не вопи, – прогудел он спокойно. – Давай его сюда. Ничего, жив будет малец. Донесу, тяжесть-то!

Он легко поднял Богдана со всем оружием на руки. Тот не выпускал из холодных пальцев руку Олега, повторяя:

– Больно... Вольг, больно мне так-то... больно...

– Увидимся! Увидимся еще! – как заведенный, твердил Олег, идя следом. Он прошел так шагов двадцать: – Увидимся дома, после победы увидимся!

Дружный радостный рев заставил его обернуться. На высотке больше не было врагов – только свой. Несколько человек размахивали стягами, и Олег нашел взглядом свой – боевое знамя племени Рыси.

* * *

Неожиданная контратака славян, вернувшая под их контроль подступы к перевалу, разозлила командование врага. Это мешало атаковать с полной эффективностью, и анОрмонд йорд Виардта отдал приказ любой ценой вновь вернуть высоту...

...Мирослав потерял брата в сутолоке. Вместе с отцом Елпидифором и еще каким-то лесовиком он спустился по закатному уклону высоты, где стояли несколько брошенных врагом орудий и лежали ящики с гранатами и бронебойными снарядами.

– Снаряды, – сказал священник, вытирая лицо от снега рукавом надетой поверх полушубка рясы. Тронул маховик одного из орудий, задумчиво произнес – А чего добру пропадать, возьмемся?.. Господи, благослови...

...Первые две атаки защитники отбили легко, почти играючи. На позициях удалось собрать групповое оружие (его не оснащали детекторами, это было слишком сложно), и возросшая огневая мощь отпугнула атакующих. А уж пушка, в самый неподходящий (для данванов) момент открывшая прицельный огонь по врагу, вообще сорвала вторую атаку в самом начале.

– Да кто там?! – спросил Гоймир. Он только что установил вновь стяг, сбитый пулями.

– Батюшка воюет, – ответил Йерикка, опуская бинокль. – Где Вольг, кто видел?

– Я, – подал голос Денек. – Он ружье отыскал – здоровущее! Сидит во-он там, да к нему лучше и не соваться – подстрелит.

– Что так? – удивился Йерикка.

– Так Богдана не то ранили тяжко, не то и убили, ну он и...

– Снова идут! – крикнул Гоймир. – Держись!..

...В пятой атаке стрелки ворвались-таки на позиции, и защитники опять дрались врукопашную. На глазах Йерикки и Олега, оставившего найденное противотанковое ружье, к которому кончились патроны, на штыки подняли Рвана, Олег зарезал одного из убийц камасом, а потом катался по грязной, раскисшей земле, пиная ногами в живот офицера, насевшего на него с кинжалом, зверел от предсмертной тоски, и кто-то очень вовремя зарубил офицера... Хрипя и ревя, люди кололи и рубили врагов в окопах и на насыпях, пока не отбились все-таки – и тут же пришлось отражать уже шестую по счету атаку, стреляя с двадцати-тридцати шагов во врагов, убивая их – и умирая, и не замечая, как это происходит...

...Накатник пушки разбило гранатой. Третий член их расчета – Мирослав так и не узнал, его имени – этим же взрывом оказался убит, отец Елпидифор – ранен. Сейчас, лежа за одной из опор орудия, он отстреливался из маузера, зажав рукавом рясы рану в боку. Мирослав стрелял, через прорезь в небольшом щитке, встав коленом на маховик.

Спешенные хангары находились в десятке сажен от орудия, густо его обстреливали, и пули с визгом рикошетировали от металла, оставляя на нем длинные блестящие царапины.

– Сынок! – крикнул священник. – Держись, сынок, а я кончаюсь! Не бойся!

– А то – бояться! – повернувшись, отозвался Мирослав. Но отец Елпидифор уже не слышал – он обмяк на опоре, мокрые волосы шевелил ветер, бессильно свесилась так и не выпустившая маузер рука.

Мирослав понял, что остался один.

Но он сказал правду. Он не боялся.

– Сыдавайса! – послышался требовательно-злой крик. – Висе равыно пырыкончим!

– На! – он ответил длинной очередью. И ощутил резкий удар сзади в правый бок.

Повернувшись, срезал-таки мелькнувшую фигуру, попытался удержаться на ногах, но не смог – повалился вниз, больно ударившись затылком о пустой ящик. Но нашел в себе силы подняться на ноги, чувствуя, как, толкаясь болью, течет из бока кровь... Закрутился на месте, стреляя вокруг очередями. Автомат замолк, добив последний магазин, и Мирослав опустил его наземь, оперся левой рукой о разбитый накатник. С усилием поднял голову, повёл вокруг взглядом. Хангары бежали со всех сторон,что-то крича, их слова тонули в заполнившем голову протяжном нарастающем гуле.

– Ближе, ближе, – попросил Мирослав и сплюнул кровь. Он боялся, что упадет и потеряет сознание. Только не падать. Только не упасть. После дням усилием вскинув голову, Мирослав глянул – в упор – в глаза подбегавшего первым хангара и, бросив себе под ноги «лимонку», успел выкрикнуть:

– Рысь!.. – прежде, чем медное пламя смело и его, и троих хангаров, подбежавших ближе остальных...

* * *

Мокрый снег валил не хлопьями – грудами. Казалось, природа хотела каким-нибудь способом разнять обезумевших людей, сцепившихся у Перуновой Кузни на перевалах.

Защитники Горной Страны сражались так, как сражаются на пороге своего дома – уже ни о чем не думая и ничего не желая, только бы убить побольше врагов да удержаться подольше на ногах...

...Этим утром Гоймир с полусотней бойцов внезапным ударом выбил врага с пологой гряды холмов в двухстах саженях от высоты. Пространство между высокой и холмами было завалено трупами и заставлено подожженной техникой. Лежали остатки двух вельботов.

– Я вчера вон тот вельбот по рации слушал,– парень из «Славяна» указал Олегу на ближнюю машину. – Его наши подбили, а пилот спрашивает – тоже по-нашему – какая, мол, внизу площадка? Ему отвечают: «Если сесть хочешь, то не выйдет.» А он смеется: «А я у вас не садиться, а падать собираюсь!» Смелый был, сволочь...

Олег хотел уже было засмеяться, но сзади кто-то пробежал, крича:

– Наших с холмов выбивают! На помощь!

Защитники высоты практически все бросились через пустошь. Очевидно, данванам удалось где-то прорваться на гряду, и теперь они старались оттеснить или истребить Гоймира с его людьми, бежать на помощь следовало как можно быстрее...

...Олег увидел, как бежавший левее и впереди него воин рухнул на колени и ткнулся лицом в камни, навалившись на карабин. Бежавший еще подальше начал прыгать с камня на камень и стрелять длинными очередями куда-то вперед... и Олег понял – куда, пулемет врага стрелял из-за валунов шагах в тридцати от Олега. Мальчишка сорвал на бегу с ремня РГД и, вырвав кольцо, швырнуя гранату почти в лицо пулеметчику – она разорвалась за валунами, пулемет осекся.

К убитому врагу Олег и его сосед – из Вепрей – подбежали одновременно.

– Глянь, они идут, – лицо горца было возбужденным он, стоя на колене, указал вперед, где двигались от дороги к холмам цепочки стрелков. С дороги их прикрывали легкие бронемашины. – Да много!

– Вон наши, – возбужденный не меньше горца, указал Олег туда, где среди камней карабкались фигуры и поднимались дымки выстрелов. Снег внезапно перестал. Двое парней неподалеку устанавливали скорострелку – ЗСУ-23-2, Олег знал эту модель, наверное, притащили на конной тяге...

Раз, два – мины разорвались совсем рядом. Олег и горец упали ничком, спасаясь от осколков. Олег, слегка приподнявшись, увидел согнутую над казенником скорострелки спину воина. ЗСУ закричала железным голосом, окутываясь сизым дымом и подскакивая на камнях, гильзы кувыркались и раскатывались вокруг, прожигая дыры в остатках снега. Второй горец волоком подтаскивал ящик со снаряженной лентой. Одна из машин на дороге вспыхнула буквально костром, потом загорелась другая, в ней начали рваться боеприпасы...

– Лежи! – крикнул сосед. Ошалелое хлопанье падающих мин... фонтаны щебня над склоном... Стрелявший из ЗСУ резко выпрямился и из его спины выскочила, словно страшная розовая пружина, переломленная кость позвоночника. Он рухнул с небольшого сиденья на камни. Заряжающий поднял руки к лицу и упал тоже, меж пальцев, бурля, текла кровь. Снизу пытались ползти вверх по склону бойцы Гоймира, но усилившийся огонь с дороги укладывал их за камни. Для них все было кончено...

– Я – туда! – резко крикнул Олег, бросаясь к ЗСУ. Горец помчался за ним – тут же, без раздумий, на бегу крикнул:

– Умеешь ли?!

– Умею! – закричал Олег, делая гигантские прыжки. Их не заметили – сверху враги никого особо не ждали. Олег рухнул на окровавленное сиденье, нащупал ногой педаль... – Подноси! – и раскрутил длинные стволы, ловя в простенькие прицелы машины на дороге. Борт... Что-то бессмысленно промычав, Олег затопил педаль.

Ранг-ранг-ранг-гррааа! Машина ВЗОРВАЛАСЬ. Не переставая бить, Олег повел стволами по дороге, поджигая, взрывая, раскраивая броню, калеча и убивая...

...Олегу показалось – горец ударил его в бок, желая привлечь к чему-то внимание. Но Вепрь оседал на ящики, из рук его падала тяжеленная лента – непостижимым образом СТРУЯСЬ. Осколок перерезал воину горло, как хороший клинок, упруго била кровь.

«Ну и кто меня стукнул? – подумал Олег. И, поглядев в сторону, увидел, что кровь течет и из его левого бока, пропитывая куртку и заливая жилет, который не удержал осколок. А из бедра кровь била прямо сквозь джинсу – живой веселой струйкой. И левая рука сама собой скользнула вниз, Олег перестал ее чувствовать, а она перестала подчиняться – висела вдоль тела, и по пальцам, забрызгивая камни, сбегала та же кровь.

Одной рукой нельзя было наводить сразу по высоте и горизонту, и Олег налег плечом на маховик. Стрелять. Только стрелять. Что мы будем стоить, если все начнем умирать... А если даже ты и умер – значит, в этом фильме тебе выпала роль статиста, а главную сыграет кто-то другой. Например – Гоймир. В его роли – специально приглашенный Чарли Шин... Хотя – зачем тут Шин? Это жизнь, Гоймира сыграет сам Гоймир... Еще одна машина загорелась. Большой красивый фантастический боевик – про любовь, ненависть, войну и дружбу. К чёрту. Я, оказывается, умираю, вот что это значит, все эти слабость, головокружение... Я всего лишь умираю...

Как много крови. Стрелять не было больше сил. В каком-то сумасшедшем калейдоскопе заплясали обрывки реальности, книг, фильмов, снов и фантазий...

Не выпуская из правой руки маховик горизонтальной наводки, Олег начал падать наземь.

Как он упал – не помнил...

...От раскачиванья тошнило. Олег не понимал, что с ним. Ему до смешного стало обидно, что и после смерти его не могут оставить в покое, и мальчик, протяжно застонав, начал открывать глаза.

Это было очень трудно. Высокое, светлое, холодное небо качалось над ним. Словно он летел в этом небе, только вот полет не был плавным, и Олег услышал шарканье шагов, дыхание и голоса. Превозмогая тошноту, головокружение, слабость и противную зевоту, коверкавшую рот, Олег повернул голову

Его несли на носилках из плащей. В одном из носильщиков Олег узнал Ревка. Йерикка рысил сзади, то и дело оборачиваясь, головной повязки не было, а волосы слиплись от крови из рваной раны над левым ухом – она запеклась черным.

– Очнулся, – сказал кто-то совсем рядом. – Покоем лежи. Ты храбро бился.

– Вольг! – всплыло в небесной голубизне, как-то вновь оказавшейся перед глазами, лицо Гоймира, разрубленное то ли осколком, то ли саблей, в сохнущей крови. – Живой, Вольг, хвала богам! Как я тебя подобрал-то...

– За... чем? – выдохнул Олег. – Я... бы... умер... Бранка – тебе...

– Что ты?! – испугался Гоймир. – Да она и взгляд не кинула бы, кто своего на смертном поле оставит! Будь проклят тот день, как ты появился! Знать тебе, как я ненавижу!

– Смолкни, Гоймир! – прорычал кто-то. – Не то...

– Не... надо... – Олег чувствовал себя все хуже и хуже, и это была не боль. Но то, что он хотел сказать, было важно, очень важно, потому что он все-таки умирал. Тело не ощущалось, и сам голос казался чужим. – Гоймир... со мной – все... Ты не... бросай... ей... Мы... – Олег хотел приподняться, но небо вдруг опрокинулось, раскололось, и из черных трещин полезла клубящаяся мгла, от которой он перестал видеть.

– Не умирай! – крикнул Гоймир где-то очень далеко. – Ей-то без тебя не жить, возьми то в разум! Что я ей буду?! Скорее несите, скорее!!!

– Кончается, – прозвучал еще чей-то голос, и темнота повторила гулко, колокольно: «Кончается... кончается...»

– Руку мою держи! – Олег ощутил, как его ладони что-то коснулось. И, проваливаясь дальше и дальше, он еще расслышал:– Когда умрешь – не знаю, как и стану, друг!

Это был голос Гоймира.

* * *

– Сюда! Сюда! Наш! Наш!

Омерзительные хари, кривляющиеся и гримасничающие, похожие на оживших горгулий с карнизов Собора Парижской Богоматери, на движущиеся иллюстрации к повестям Гоголя, на картины средневековых художников об Аде. Когтистые лапы – со всех сторон, вцепляются, тянут, рвут. Красные глаза – как фары, их все больше и больше; визг, хрип, сопение, стараются повалить.

– Прочь.

Женский голос? Да, женский. И – тихо. Очень тихо, так, что ломит в ушах.

Олег стоял на тропинке, вытоптанной до твердости камня. Кругом – с боков и над головой – слоями неподвижно лежал туман, не серый, а какой-то голубоватый, но в то же время безрадостный, унылый. Может быть, именно от этой неподвижности, какой не бывает у тумана? Справа что-то мерцало – не поймёшь, но вроде бы полукруглый вход в пещеру.

Руки? Ноги? Мальчишка осмотрел себя. Он был голый, но не ощущал никакого холода. Да и не похоже, что вокруг – поздняя осень, совсем не похоже.

И еще не похоже, что это – вообще Мир.

Олег обернулся, ощутив чье-то присутствие – и попятился по тропинке. За его спиной стояла женщина.

Меньше всего мальчишку обеспокоило, что он – без одежды. Высокая светлокожая красавица с точеным лицом и безупречной фигурой была одета так, как одеваются славянки-горянки. Только не было ни головной повязки, ни вышивки на одежде цвета снега.

– Белая Девка, – выдохнул Олег. – Морана Смерть.

– Да, я, – наклонила она свою гордую голову.

– Значит, все, – Олег облизнул губы. – Да?

– Пойдем, – Морана протянула к нему руку, и Олег шарахнулся. – Не сходи с тропинки, – мягко попросила. Смерть. – И не бойся. Я провожу тебя... Да и подумай – куда тебе бежать?

– Да, – согласился Олег. И вздрогнул: – А... кто это был? Мары? Твои слуги?

– Эта мерзость? – Морана улыбнулась. – Нет у меня такой в слугах. За тобой из ада крещатого прибегали, – красивая рука в белом рукаве указала на красное пламя, – оттуда. Не то не для тебя.

– Не для меня? – Олег покосился в ту сторону и понял, что они с Мораной уже идут по тропе. – Но я ведь... я крещеный.

– А это не важно, – безразлично ответила Смерть. – Если сын Дажьбога не раб в душе, он пойдет этим путем. Обязательно пойдет со мной. На боевого коня не надеть ярмо. Сокол – не щегол. А славянин – не овца из стада паственного. Ну а кто раб – тот хоть ежеутренне Дажьбогу молись, заберут его те хари себе на потребу.

– А злые люди? – Олегу внезапно стало интересно, и он удивился тому, что может испытывать человеческие чувства. – Храбрые, но злые? С ними как?

– Для них свое испытание – впереди, – ответила Морана.

– А ты совсем не злая, – вырвалось у Олега.

– Зачем мне быть злой? – вроде бы удивилась Белая Девка. – На кого? Я не злая и не добрая. Я НИКАКАЯ, мальчик... Вот мы и пришли. Дальше сам.

Олег взглянул вперед – и у него захватило дух. Неподалеку, прорезая туман, прямо вверх полого уходило радужное семицветье, живо напомнившее Дорогу. Только это была настоящая радуга – радужный мост в небо.

– Значит, это правда... – прошептал Олег неверяше. – Мост... и вир-рай за ним. Правда... Морана, куда я вернусь?! В племя Рысей – или как-то на Землю? Скажи?!

– Не знаю, – покачала головой Смерть. – Это не моя власть. Мое дело – сюда довести... и поцеловать. Но и целовать тебя я не стану.

– Почему? – растерянно и даже обиженно спросил Олег.

– У волхвов свои дороги, – ответила Морана и, повернувшись, пошла в туман. Небыстро – но Олег не успел и глазом моргнуть, как ее уже скрыла неподвижная голубизна.

Молча стоял Олег у радуги. Он пытался представить себе, что будет ТАМ, дальше, но не получалось. Может быть, родится ребенок ОТ НЕГО у Бранки? Или... или второй сын – у мамы на Земле? Он, наверное, потеряет себя, и только, может быть, где-нибудь во сне ТОМУ мальчишке привидится ЕГО, Олега, жизнь... Жаль немного, конечно. Интересно, чьи сны видел иногда Олег? Не деда, ведь дед был еще жив, когда он, Олег, родился...

Мост звал и манил. Но Олегу было не по себе. А что, если... если сейчас радуга подломится под ним – и к Кощею? Вот оно – испытание для отважных, но злых и жестоких. А он, Олег, он – какой? Он убивал и безоружных, и беззащитных... И не оправдаться ЗДЕСЬ ЗЕМНЫМИ словами. Остается одно – идти, и пусть будет, как будет.

Холодный мокрый нос ткнулся в ногу, и мальчишка, вздрогнув, увидел большого черного пса с умными глазами и вывешенным веселым языком. Пёс потерся лохматым боком о бедро (ну и здоров!!!) и подставил спину. Снова посмотрел и, мотая хвостом, подался вперед: не робей, хозяин!

Олег положил руку на теплую шерсть, набрал воздуху в грудь и сделал первый шаг, теперь уже уверенный – перейдет. Сварожичи принимают его, как своего, вот знак – Собака, верный помощник тех, кто, сражаясь со злом, невольно замарал и себя тоже...

...Исчезла теплая шерсть. Исчез и мост-радуга. Олег стоял вновь на утоптанной тропинке, а перед ним высились два великана.

Олег узнал их – величественно-хмурых, могучих и суровых. И, как полагается славянину, выпрямился в рост, готовый держать ответ, глядя в глаза старшим братьям, а не в затоптанный пол.

– Ты клялся брату моему в моей кузне? – голосом гулким, как гром, спросил серебряноволосый, золотобородый великан, опиравшийся на украшенный перуникой тупик. Глаза великана были неистовой синевы.

– Я, Перун Сварожич, – твердо ответил Олег.

– Ты Дорогу братьям нашим нашел? – спросил второй – золотоволосый витязь-воин – в броне, с закинутым за спину круглым щитом.

– Я Дажьбог Сварожич, – кивнул Олег.

– Берем его, брат, – пророкотал Перун, – да и пускай обратно идет. Такими земля не скудеть, а полниться должна!

– Погоди, брат, – витязь поднял руку, сверкнувшую кольчужные пленением. – Видится мне – не время его брать. Недаром мост загудел, недаром Морана его целовать остереглась. А скажи, брат, – Олег понял, что это назвали его, и выпрямился еще больше, – много ли дел недоделанных ТАМ оставил?

– Много, – согласился Олег. – Очень много.

– И не в одном мире, – улыбнулся Дажьбог. – Вот и девицу вижу, и друга, с которым разлаялся, да и не помирился, и родителей, что ждать не устали еще... Нет, Вольг Марыч, рано тебе в вир-рай идти. Да и человек ты теперь не простой. Такие ТАМ нужнее.

– Ну и добро, – согласился Перун и тоже усмехнулся:– А хорош! Хорош воин! Молод только... Так как, брат?

– Ступай, – сказал Дажьбог – и что-то нестерпимо полыхнуло у Олега перед глазами...

* * *

Все кончилось утром. Самое нелепое, что утро было обычней обычного – снова падал снег, дул ветер... и обнаружилось, что врагов нет. Просто – нет, и на том все. Кончено. Только вдали чернели на свежих вырубках заносимые снегом кучи лагерного хлама.

Данаваны переломились. Никто не знал, на сколько – до следующего лета, или на много лет. Но переломились. Ушли.

Защитники долго не верили, что это произошло. Нет, все ЖДАЛИ этого, все ЗНАЛИ, что это ДОЛЖНО служиться. Но вот произошло – и трудно было поверить.

А когда поверили – не очень удивились.

И не очень обрадовались.

Редко в каком племени уцелел один из трех дружинников или ополченцев. Всё больше – один из пяти. Гоймир собрал едва три десятка своих. Ну раненых, что подальше отправили – еще десяток. Ну, может ещё кто объявится, позже... Все равно – получалось, что все та же пятая часть уцелела из Рысей. Да из тридцати с хвостиком бойров – одиннадцать.

Рыси собрались в овражке, среди кустов. Снег перестал, выглянуло совсем зимнее небо. Никто не разговаривал. И никто не верил, что победа пришла.

А она пришла. Трехсоттысячная армия данванов, поддержанная техникой, была побита тридцатью тысячами горцев, лесовиков и добровольцев. И как бы дальше не сложилась жизнь, ЭТОГО уже никто не мог у них отнять.

Четыре десятка оборванных, замерзших, израненных и СМЕРТЕЛЬНО УСТАЛЫХ людей, стариков и мальчишек, сидели в овраге у потрескивавшего на расчищенной от снега площадке костерка. Сидели с оружием, по-прежнему готовые к бою. Сидели плечом к плечу. А рядом с ними – наверно – сидели их друзья. Те, кто пал в боях на горных тропах и перевалах, в лесах и на берегах речек и озер. Те, кто лег в могилу... или на траву, снег, камень, в холодную воду. Мёртвые сели рядом с живыми, чтобы подтвердить единство братства по оружии и право называться победителями, перед которыми Смерть – только слово.

И каждый ощущал их – погибших – рядом яснее, чем в недалекую уже ночь под Корочун.

Йерикка, поднявшись, отошёл от костра и, проседая в снег, поднялся на край оврага. Свежий снег искрился голубоватый сиянием – на мороз. «Будет ли все это там, куда нам придется уйти?» – подумал рыжий горец и сморгнул слезу, сделав вид, что вытирает глаза от ветра. Он лучше остальных понимал, что победа – временная, и им все равно придется уходить. Всем. Чтобы просто выжить.

Из-под этого солнца. Из-под этого неба. От этого снега и морозного воздуха. Они найдут себе планету по душе, и уже их дети станут ЕЁ звать Родиною... но как быть ему, рожденному под этим небом?!

– А что ты таишься?– услышал он и, повернувшись, увидел рядом Гоймира. Он смотрел мимо Йерикки глазами, в которых не было слез, похожими на светлые льдинки. – Не таись, что ты,– голос князя звучал странно-тепло. – Я бы сам заплакал, да вот, – он неловко покривился, – не выходит. Больно...

– Мы победили, и мы живы, – сказал ему Йерикка. – Но я не знаю, рад ли этому.

Они шли сюда умирать, они готовы была умереть... а предстояло жить. Делать самую трудную вещь на свете – жить, снова и снова принимая решения, опять и опять сражаясь за себя и за тех, кого уже больше не будет.

Легко быть мертвецом... А жизнь вовсе не добра к людям, и бывает время, когда все кажется бессмысленным, а победа не приносит радости – лишь опустошение, и ты можешь только смотреть вокруг и удивляться, что солнце по-прежнему сияет, и небо синеет, и ветер дует, и день сменяет ночь, когда внутри у тебя ровным серым слоем лежит неподвижный пепел.

А солнце будет сиять по-прежнему, и небо будет синеть, и ветер дуть и день – сменять ночь. Пепел растает, и ты снова научишься улыбаться, и научишься спокойно спать, и в памяти сотрется тоска и ужас...

И все-таки капля горечи останется на дне души.

И ты не сможешь предать своих друзей – живых или мертвых. Даже если вдруг очень захочешь, даже если устанешь, даже если испугаешься – не сможешь.

Мертвых не предают. Это вдвойне подло.

Ведь они беззащитны...

Интерлюдия: «О тех, кто вернулся»

 
А их не видно в этой суете...
Их, как и всех, мотает. Вертит. Кружит.
Но, говорят, глаза у них не те...
Но, говорят, глаза – у них не те!
 
 
А души?.. Души?! Души?.!
Но вот приходят мальчики с войны...
Какие ж это мальчики? Мужчины.
Не рождены – войной СОТВОРЕНЫ.
 
 
Где штык-ножом стал ножик перочинный...
Где каждый смерти заглянул в глаза
И видел очень много. Даже – слишком.
Где знали, что не все придут назад
И гнали прочь проклятую мыслишку!
 
 
И так случается обычно на войне – 
(Ну что поделать – вновь случилось, братцы!)
Один из них седой пришел совсем...
Другому будет вечно восемнадцать...
 
 
А небо там не то, и снег не снег!
А в эту жизнь – как в сказку... или – в омут.
Но продолжают воевать во сне,
Во сне спасают друга боевого...
 
 
А их не видно в этой суете...
Их, как и всех, мотает... вертит... кружит,
Но говорят – глаза у них не те.
А души?.. А души?.. [41]41
   Стихи 0.Сорокина.


[Закрыть]
 

* * *

С разлапистых еловых веток медленно падал искристый сухой снег. Сечень-февраль напоследок выдал минус тридцать, и Большей Сполох горел в небе уже не только длинными морозными ночами, но и в короткие ясные дни. Правда, дни вот уже полтора месяца как понемногу отращивали хвосты, и старики говорили извечное: «Солнышко на лето, зима на мороз», – и оказывались правы...

На пятнадцатилетие Олег подарил себе и Бранке прогулку по лесу. Несколько часов, не чувствуя холода, они ходко и весело бежали на широких здешних лыжах (напоминавших охотничьи лыжи Земли) по замершему, онемевшему от холода и красивому зимнему лесу.

Бранка ходила на лыжах в сто раз лучше Олега и уже не раз над ним посмеялась. Он отшучивался, с удовольствием следя, как девчонка ловко кружит вокруг, а сам в который уже раз вспоминал визит Йерикки – тогда, полтора месяца назад, когда он, Олег, только начинал ходить по комнате, поднимаясь после ранений...

...– Мы начинаем уходить, – Йерикка выглядел озабоченным и даже разбитым. Он сел на лавку, не дожидаясь приглашения, бросил на стол отороченные белым мехом краги. – Данваны с фрегатов сожгли еще один город. На юго-западе. Планету подобрали, все будем делать ночами.

– Трудно, – задумчиво заметил Олег. Йерикка поморщился:

– Справимся... Я не за этим пришел. Через две недели я сам туда еду. Если хочешь, едем со мной. Ты выплатил свои долги с перебором, тебе пора возвращаться. Незачем ждать марта, да и безопасней тут, чем пробираться на юг.

Олег задумался. Коснулся кончиками пальцев меча, висевшего над постелью, и, не глядя на друга, нехотя сказал:

– Я лучше весной... У вас же связь прямо с городом, а Дорога куда-то в Сибирь выводит, там, может, тысяча километров до людей. Нет, я правда весной.

– Ладно, – без удивления согласился Йерикка. Посидел еще... но перед уходом без обиды, только чуть насмешливо, сказал: – Мне-то зачем врешь? Тысячи километров...

...Олег передернул плечами. Но не разговор, вспомнившийся сейчас, заставил его это сделать.

В начале марта он уедет на юг, чтобы отправиться домой. Или надо будет уходить с Рысями... но уходить уже СОВСЕМ. Отказываясь от всего и всех на Земле.

Это было выше его сил. Он и так, случалось, просыпался по ночам и, стиснув зубы, мысленно даже не просил – вымаливал прошение у мамы. И у отца – тоже, но в первую очередь – у мамы. Потом приходил день, а с ним – улыбка Бранки, и мучило уже другое – как оставить ее?!

И думалось: это тоже выше человеческих сил.

– Вольг! – Бранка повернулась, смеясь из-под мохнатой, здоровенной лисьей шапки. – А в обрат-то не поспеть нам засветло. Побежим, не то в лесу ночь ночуем?

Олег огляделся. Промороженный, таинственно-тихий, заключенный в объятья зимы лес немного пугал. Он сбил с плеч нападавший снег:

– Берлогу откопаем?

Бранка ловко развернулась ига месте, подошла, шурша лыжами, встала бок о бок и склонила голову на плечо мальчишки. Он приобнял девушку рукой. В безмолвии оба услышали звон недалекого ручейка, оттенявший холодную тишь. И Олег понял, что нет у него желания возвращаться из леса в город...

...Расчистив от снега квадрат земли, они довольно быстро соорудили из лыж и двух шестов каркас стенки, который усилили лапником. Тем же лапником Олег выстилал основание получившейся П-образной стенки с навесом, пока Бранка ловко рубила пазы чеканом в принесенных – приволоченных – трех полутораметровых толстенных обрубках сосны-сухостоины. Потом они вдвоём, пересмеиваясь и поругиваясь, сдвинули две обрубка вместе, а на них, поверх уложенной в паз растопки, взгромоздили третий. К тому времени, когда это было сделано, звезды над головами приобрели цвет расплавленного серебра и заперемигивались.