Текст книги "Зов издалека"

Автор книги: Оке Эдвардсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

18

Бергенхем и в самом деле поговорил чуть ли не со всеми, но ни один человек не присматривался и не прислушивался к происходившему на болоте. Праздник есть праздник. Или вечеринка, как посмотреть. Почти и не пили, так, чуть-чуть. Конечно, ребята из отдела удивились, когда узнали. Ничего себе – летнее убийство прямо у них под носом. Сидит человек за столом. Или вышел подышать – а тут на тебе! Оказывается, рядом вот что происходит.

На парковке у озера стояло четыре машины. Две из них числились в угоне. Угоны были произведены по всем правилам искусства, если не считать необычности места, где оставлены машины. Владельцы никакого отношения к восточным пригородам Гетеборга не имеют. Возможно, в отличие от воров. Не исключено. Бензина в баках почти нет. У владельцев – полное алиби.

Один из владельцев двух других машин дал о себе знать.

Они искали второго. Бергенхем проехал через промышленную зону Хёгсбу и остановился у заводского отеля. Открыл дверцу и опустил ноги на асфальт, с трудом отклеив спину от кресла. Сильно зачесалась мошонка. Он огляделся, взял в горсть свое хозяйство и потеребил. Помогло.

С хлебозавода «Поольс» пахло выпечкой и горелой мукой. Запах напомнил ему о кофе и венских хлебцах, и его слегка затошнило. Совсем слегка. А может, и не от этого, а от жары. Дрожащие контуры домов расплывались в душном мареве. Где-то пел Ник Кейв. «People ain’t no good». [8]8
  Ничего хорошего в людях нет ( англ.).


[Закрыть]Бергенхем начал отбивать ритм, но это ему быстро надоело. Наконец он увидел, как из дома напротив вышел мужчина и направился к лестнице на парковку.

Он вышел из машины. Мужчина спустился по сосчитанным Бергенхемом от нечего делать двадцати ступенькам. Бергенхем снял темные очки, и лицо мужчины сразу посветлело. Как и все вокруг. Снова пахнуло свежим хлебом. Бергенхем протянул руку. Мужчину звали Петер фон Холтен. На несколько лет старше Бергенхема, примерно около тридцати. Резкие черты лица. В этом освещении у всех резкие черты.

– Это я звонил, – сказал Бергенхем.

– Проедемся?

Фон Холтен просил его не заходить на работу – ну что ж, пожалуйста. Мы люди не гордые.

– Около «Приппса» есть симпатичный парк.

Они поехали на юг и остановились у окаймляющего улицу густого кустарника. Музыка в радиоприемнике напоминала о конце света. Фон Холтен всю дорогу молчал, выстукивая по бардачку ритм.

Они присели на лавку. Здесь пахло не хлебом, а пивом, и немудрено: корпуса гигантской пивоварни «Приппс» располагались в сотне метров. Хрен редьки не слаще.

Бергенхем прикрыл глаза. Вдруг захотелось прижаться лицом к грудке своей четырехмесячной дочери. Вот уж запах, так запах…

– Значит, вы не заявляли о пропаже машины?

– Кто же знал, что она будет фигурировать в деле об убийстве?

– А почему она вообще там стояла? Или точнее: почему вы ее там оставили?

– Это была ошибка, – сказал фон Холтен. – Могу объяснить, хотя… это довольно щекотливая история.

Бергенхем молча ждал продолжения. Над головой пролетело несколько чаек. Летели они довольно беспорядочно – надышались, должно быть, пивных паров.

– Я и не ожидал, что машина там все еще стоит… так не было задумано.

Бергенхем молча кивнул.

– Дело вот в чем. У меня есть женщина… мы иногда встречаемся. Позавчера мы с ней поехали на этот заливчик… Что может быть лучше воды в такую жару? А потом… потом решили, что машину оттуда заберет она. – Фон Холтен потер рот. – Я женат, – добавил он, словно этот факт мог что-то прояснить.

– Значит, ваша дама должна была забрать машину со стоянки. Я правильно понял?

– Да.

– Как ее имя?

– Разве это необходимо?

– Ее имя? Конечно.

Бергенхем записал имя и фамилию в большой черный блокнот, прихваченный из машины.

– Где она живет?

Фон Холтен назвал адрес и добавил:

– Она живет одна.

– А как вы сами добирались?

– Пешком.

– По скоростному шоссе?

– Там есть пешеходные дорожки. Вдоль шоссе. И я живу не так далеко от озера. За полтора часа добрался.

– Я знаю, где вы живете. Но почему машину должна была забрать она?

– Мы иногда так делаем. У нее нет машины… а у меня есть еще одна, а это служебный автомобиль… Жена за машинами не следит.

«People ain’t no good», – вспомнил Бергенхем. Но кто он такой, чтобы судить? Он и сам согрешил недавно, в этом году. И это чуть не стоило ему жизни.

– Но она машину не забрала?

– Дурость какая-то, – пожал плечами фон Холтен.

– Почему? Вы с ней говорили?

– В том-то и дело… Я не могу ее найти. Никто не отвечает. Я поехал к ней домой и бросил записку в ящик, но она…

– Как она выглядит? – Бергенхем заглянул в блокнот. – Как выглядит ваша Андреа?

– Шатенка… довольно темная шатенка. Правильные черты… красивая, я бы сказал… Очень трудно кого-то описывать. Метр семьдесят… – Глаза фон Холтена округлились, и он уставился на Бергенхема.

– Что?

– Анд… Андреа… это не она там… погибла?

– Почему вы ничего не сообщили в полицию?

Фон Холтен внезапно заплакал. Сморщился, опять вытер рукой рот и крепко зажмурился, стараясь успокоиться.

– Нет… не может быть, чтобы это была она, – тихо сказал он, не открывая глаз.

– Вы же наверняка видели новости по ТВ. Или читали.

Фон Холтен открыл глаза и посмотрел в небо, где истерично хохотали чайки. «Birds ain’t no good».

– Я… я даже думать об этом не мог. У меня семья, а семья для меня очень много значит.

Бергенхем промолчал.

– Я знаю, что вы хотите сказать… всегда надо думать о случайностях.

Надо думать… Надо думать, прежде чем спускать с кого-то трусы. Может случиться все, что угодно. Он уже многого навидался за свою короткую полицейскую жизнь. Сначала в полиции порядка, потом в следственном отделе. Кого-то прямо на любовнице хватил инфаркт. Даже вынуть не успел. Дорожное происшествие в неподходящий момент. Нечаянно заперли в квартире. Избит там, где ни при каких условиях не мог и не должен был находиться. Не то время и не то место. Бергенхем подумывал, что это выражение не универсально. Можно правильно выбрать место, а время подгуляет. Или наоборот. Самое лучшее – быть в нужном месте и в нужное время. Всегда. Как, например, он сейчас. Может, он в эту минуту вносит решающий вклад в расследование.

– Вот именно, – сказал Бергенхем вслух. – Надо думать о случайностях.

– Я был не прав, – устало проговорил фон Холтен. – Следовало позвонить, но я надеялся, что она… что Андреа заявит о себе. И еще одно… она не собиралась звонить сразу, поэтому откуда мне было знать, что машина так и стоит…

– Она собиралась куда-то ехать?

– Да… Куда-то на юг. И должна была задержаться там на несколько дней. Может, она так и сделала? – Лицо фон Холтена просветлело.

– Может быть… но не в вашей машине. Машина стоит на месте.

– О Боже!..

В кабинете Винтера они показали фон Холтену фотографии, и его начало рвать прямо на стол. Винтер еле успел отодвинуть снимки.

– Принеси, пожалуйста, ведро и тряпку, – попросил Винтер Бергенхема, встал и налил в стакан воды. Приступы рвоты сотрясали тело незадачливого любовника. Винтер примерил расстояние до своего пиджака – тот был в безопасности – и подал фон Холтену воду. Вернулся Бергенхем, и они вдвоем не торопясь привели в порядок стол. Такое случалось не в первый раз, и в этом спокойствии, в этой будничности был смысл: это наша работа. Надо быть готовым ко всему.

Свидетель понемногу пришел в себя.

– Жуть какая… – пролепетал он.

– Это лицо вам знакомо?

– Нет… – Фон Холтен старательно отводил глаза от протянутого Винтером снимка. – Кто может узнать такое лицо? Это же не человек…

– Это человек, только мертвый, – сказал Винтер. – Мертвая женщина.

– Нет… не думаю. Это не Андреа.

– Вы уверены?

– Уверен в чем? – Фон Холтен позеленел и закрыл глаза. Они ждали. Вдруг его снова начало рвать, на этот раз в ловко подставленное Бергенхемом ведро. – Я ни в чем не уверен… – В глазах его стояли слезы. – Дайте, пожалуйста, полотенце…

Бергенхем подал ему бумажное полотенце, и фон Холтен вытер лицо.

– Не думаю, чтобы это была она… не похоже… по этому снимку. Не знаю, что сказать.

– Были ли у нее какие-то отличительные признаки? Родинки? Шрамы?

– Насколько я знаю… Откуда мне знать?

Винтер пожал плечами.

– Мы не были настолько… интимны в этом смысле… в том смысле, чтобы все показывать. Откуда мне знать, была ли у нее какая-нибудь родинка… ну, скажем, на внутренней стороне бедра?

«Про интимные места поговорим потом, – подумал Винтер. – А сейчас… фон Холтен ни слова не сказал о маленьких шрамах около уха. Он не знает или никогда не поднимал волосы, чтобы поцеловать ее туда. Или не хотел знать. Ни слова не сказал о шраме от ожога на бедре. Может, и не видел».

– А сейчас я попрошу вас поехать с нами для опознания, – сказал он. – Вы ведь и сами понимаете, насколько это важно.

– Это обязательно?

– А как вы думаете?

– Можно умыться?

Бергенхем проводил фон Холтена в туалет.

Голубой свет в морге. Даже все белое казалось голубым. Пот на лице немедленно высох, и Винтеру почудилось, что на его месте образовалась тонкая ледяная корка. Но, как ни странно, холодно не было.

В коридорах то и дело слышалось громыхание стальных каталок. Мертвых здесь было куда больше, чем живых. Кладбищенский зал ожидания. Мертвецы еще не обрели последнего упокоения. Они ждали.

Лицо Хелены в свете ламп приобрело оттенок, никогда не встречающийся в мире живых. Фон Холтена била крупная дрожь.

Винтер смотрел на него, а не на убитую. Фон Холтен взглянул на труп, сначала искоса, потом внимательно, и лицо его внезапно стало чуть ли не счастливым. Он не шевелил губами, не поднимал брови, мимика почти не изменилась, но скрыть облегчение ему не удалось.

Хелена осталась Хеленой. Винтер видел, как лицо фон Холтена медленно розовеет, несмотря на холод.

– Это не она, – твердо сказал он.

– Нет?

Винтер и Бергенхем переглянулись.

– Я совершенно уверен. Это не она.

Винтер опять посмотрел на мертвое лицо. Яркий свет стер с него все тени, оно казалось совершенно плоским. Так и должен выглядеть человек без имени и прошлого. А будущее зависит от него, Винтера. Она может лежать здесь год, даже больше, прежде чем тело ее достойно упокоится в могиле. «Господи, как я ненавижу это место».

Ледяная корочка исчезла мгновенно, кожа опять стала мягкой и влажной. У фон Холтена был такой вид, словно секунду назад кто-то влепил ему пощечину. Гримаса удивления и обиды, глаза покраснели.

– Нам надо знать все про вашу подругу, – сказал Винтер. – Андреа Мальтцер…

– А жена тоже должна знать… про Андреа?

Винтер молча притормозил на светофоре.

– Я буду вам помогать, – просительно проговорил фон Холтен. – Я сделаю все, что могу…

– Тогда рассказывайте.

– Чертов слизняк, – буркнул Рингмар.

– Один из сотен тысяч.

– Человек – слабое существо.

– А у нас теперь есть и еще одно исчезновение, причем как-то связанное с убийством.

Они сидели в кабинете Рингмара и пили обжигающе горячий черный кофе. У Рингмара под мышками были темные пятна величиной с футбольный мяч, но Винтер запаха не чувствовал. Он и сам вспотел не меньше, но по его сорочке это было не заметно.

– Она могла что-то видеть, – сказал Рингмар.

– Могла она видеть это? – спросил Винтер.

– Могла их спугнуть?

– Могла сидеть в машине и думать о будущем?

– Мог кто-то заехать на парковку и увидеть, что в машине сидит женщина?

– Можно ли это вообще увидеть?

– Могла ли она хотеть, но не решиться уехать?

– Могло ли ее охватить любопытство?

– Может, не она кого-то спугнула, а ее кто-то спугнул?

– Могли ли ее избить?

– Могли ли ее увезти?

– Может ли она быть замешанной?

– Может ли быть убийцей?

– Могла ли она остановиться на дороге и голосовать?

– Могла ли уехать первым утренним автобусом?

– Имелись ли у нее другие причины, чтобы оставить машину на парковке?

– Может, никакой Андреа не существует?

– Может, это выдумка фон Холтена?

– Можем ли мы узнать это в ближайшие полчаса?

– Да, – сказал Винтер. – Уже узнали. По адресу, указанному фон Холтеном, проживает Андреа Мальтцер. И у нее есть телефон, по которому никто не отвечает. И никто не открывает дверь. Борьессон уже там был.

– Надо открыть.

– Подождем до завтра. Вдруг она даст о себе знать.

– Почему?

– Потому что… что-то не склеивается.

– Это только Богу известно.

– Она ни при чем, – сказал Винтер. – Надо сосредоточиться.

– И как это называется? То, что ты сказал? Принимать нежелаемое за действительное?

– Хочу прочитать все еще раз… Дам знать, самое позднее, завтра.

– Почему ты так уверен?

Винтер молча просмотрел лежащий перед ним документ и поднял глаза на Рингмара.

– Отпечатки пальцев в машине фон Холтена?

– Пока не готово. Там их не счесть. Он, наверное, давал покататься и другим.

– Женщинам?

– Он говорит – нет. Не женщинам. Сотрудникам.

19

Мир за тонированными стеклами палаты казался чужим, далеким и серым. С утра до вечера ничего не менялось: те же стены соседнего корпуса, те же мертвые, никогда не открывающиеся окна. И только на закате на стене вспыхивало огненное пятно, но и оно через несколько минут бесследно исчезало, всосанное бледно-салатной больничной краской. Это было красиво. Анета Джанали понемногу приходила в себя, словно пробуждалась от спячки. Ей стало не хватать человеческих голосов, и она с удовольствием прислушивалась к болтовне уборщицы – дикая, но почему-то волнующая смесь как минимум трех языков.

Она полусидела в кровати, а Винтер устроился рядом. Она показала на огненное пятно на стене и что-то промычала.

– Красиво, – согласился Винтер.

Анета ткнула пальцем в переносной плейер в ногах. Винтер достал из внутреннего кармана пакет.

– Последний экземпляр. Ты просила Дилана, но я не нашел… Решил купить диск с новым ансамблем. В нем что-то есть…

Анета достала из пакета «London Calling» и вопросительно посмотрела на Винтера.

– Эш?

– Да. «Клэш».

– Овы асам?

– Новый ансамбль… А разве не новый? – улыбнулся он.

Анета написала на бумажке «1979» и протянула Винтеру.

– Для меня новый, – пожал он плечами. – Время идет… Макдональд посоветовал, даже диск прислал. Решил, что в наших ледниках такого не найти.

Анета тем временем уже вставила диск в плейер и надела наушники. «London calling to the underworld…» – «Лондон вызывает преисподнюю». Она начала поводить плечами и отбивать такт кулаком по простыне – хотела показать Винтеру, насколько хорош его выбор и как она рада, что может сидеть здесь и наслаждаться ритмами своих предков. Если Эрик решил пошутить, то мастерски это скрывает. Но Анета не думала, что он шутит. Если он открыл для себя рок, то почему бы не «Клэш»? «Дальше он не пойдет, – подумала она. – „Лондон набирает телефонные номера мертвецов“ – прекрасный материал для следователя по уголовным делам… A nuclear error but I have no fear [9]9
  Ядерная катастрофа, а мне не страшно (англ.).


[Закрыть]».

«А ты все прослушал?» – написала она в блокноте.

– Пока нет, только титульный лот. Он требует долгого анализа.

«А здесь еще есть „Джимми джаз“» – очередная запись в блокноте.

– Что? Дай-ка посмотреть.

Она протянула ему плейер с наушниками и приписала: «Как раз для тебя».

– Это не джаз, – сказал он, послушав.

Анета вцепилась в раму кровати, чтобы не засмеяться. Смех причинял ей боль.

– В пакете есть еще один диск, – сообщил Винтер, не обращая внимания на ее реакцию. – Вот это настоящий джаз, как раз для тех, кто не особенно прислушивается к голосам из преисподней.

Она вытащила диск с чернокожей певицей на обложке, глянула и тут же написала: «Ой! Карманное зеркало!»

Винтер засмеялся.

– Ли Морган, – сказал он. – «В поисках новой земли».

Она опять начала писать:

«Как Фредрик?»

– Без тебя – плохо. Странно, у вас взаимное притяжение вопреки всему.

«Точно». Новая запись: «Притяжение негра и скинхеда».

– Он неплохой парень.

«Присмотри за ним».

Он прочитал и не поверил своим глазам.

– Что?

«Он не в себе. Может сорваться».

– Это можно сказать о любом из нас.

«Не должна была писать. Ему очень плохо».

– Ну, ты же знаешь Фредрика.

«Я знаю, а ты – нет». У Анеты даже заболела рука от писания. «Что-то я разболталась, – мысленно улыбнулась она. – Не надо быть социальным работником, чтобы заметить – с Фредриком что-то не так. И Эрик это тоже видит, только выжидает. Сидит здесь… и я не знаю, для кого это важнее – для меня или для него. Что у нас за профессия… Мир все больше и больше напоминает ту самую преисподнюю, и хочется поскорее вырваться на свежий воздух. Надо было найти работу на телефонном коммутаторе. Там если и общаешься с психами, то на расстоянии. Психи есть везде, но не обязательно встречаться с ними лицом к лицу. Интересно, считает ли он меня трусихой?.. Даже если и считает, никогда не скажет… Каждый решает за себя. А о человеке судят по его делам. Аристотель. Вот так…»

Она откинулась на подушки и закрыла глаза.

– Ты устала. – Он встал и прикоснулся к ее руке. – Не забудь про Ли Морган.

Он вышел и вдохнул вечерний воздух, пахнущий солью и песком, пропеченным в немилосердной духовке лета. Это не северный запах. Во всяком случае, не в конце лета. Что подумают туристы с юга? Они сюда не за этим приехали. Мне надоела жара – потому что я швед. Мне надоело быть сильным и целенаправленным шведом. Я устал от насилия – потому что я швед. В этом городе нет приспособленной к насилию инфраструктуры, как в других больших городах. Там-то никто особенно не удивляется, если люди оказываются не столь милыми, как можно было ожидать.

Винтер пошел на парковку. Мимо неторопливо проехала «скорая помощь» и остановилась у приемного покоя. Двое служителей выкатили носилки, поставили на каталку и исчезли за двойными остекленными дверьми – единственным светлым пятном во внезапно упавшей темноте. Мощные вентиляторы выли, словно ветер в пустыне.

Он поехал домой, припарковался в подземном гараже и зашел в открытое кафе «Васа». Выпил кружку пива под аккомпанемент возбужденных голосов соседей по столику. Он не вслушивался, о чем они говорят.

Прогрохотал трамвай. В освещенном вагоне мелькнуло знакомое лицо, но он не смог припомнить, кто это. Официант спросил, не принести ли еще пива. «Нет», – сказал он, прикурил «Корпс» и выпустил струйку дыма, следя, как она исчезает в ночном небе. По тротуару рядом с ним прошла ватага студентов. Из окна доносились вопли какого-то рок-ансамбля, но это был другой ансамбль. Не «Клэш». Другой. «Не собираюсь ли я снова родиться и все начать сначала?»

Вдруг он понял, что ему нужна Ангела. Немедленно, сию минуту. Она уже должна возвратиться от матери. И где она сейчас?

Он включил мобильный. Три пропущенных звонка. Один от Ангелы.

– А вот и я, – пробормотал Винтер и нажал кнопку вызова.

20

Он оставил велосипед на стоянке. Ангела жила на пятом этаже. Она на секунду прижалась к нему, и они тут же вышли на балкон. Сидели и смотрели на море. На фоне чуть более светлого неба вода была совершенно черной. В лунном свете казалось, будто крыши домов посыпаны пеплом. На столике стояли бутылки с вином, водой и еще что-то пахнущее пряными травами и солью.

– Значит, ты приехала еще вчера?

– Я же сказала.

На ней были тонкий мягкий свитерок и шорты. Волосы забраны в конский хвост, никакой косметики. Он смотрел на ее миниатюрный четкий профиль на фоне светлой оштукатуренной стены. Не убавить, не прибавить. Не нужно никакого макияжа.

– И что ты делала?

– Сидела на балконе. Вчера была прекрасная видимость… Видны были даже катера с рыболовами – как они качаются на воде.

– Меня от одной мысли начинает тошнить.

– А меня нет. – Она отпила глоток воды. – Очень уютно и пасторально.

– Завидую.

– И размышляла о нас.

Начинается, подумал Винтер. Прошло всего несколько минут.

– Как мама себя чувствует?

– Она чувствовала себя отлично… пока мы не начали говорить… о нас с тобой.

– Неужели это так страшно? И потом… разве в этом была необходимость?

– В чем?

– Говорить с мамой о нас. Мы же можем и сами порассуждать на эту тему.

– Порассуждать… И когда ты хочешь начать рассуждения?

– Я слыву вполне рассудительным человеком.

– Слывешь? Я не вижу здесь никого, кто сделал бы шаг вперед и сказал: «Да, Эрик Винтер слывет вполне рассудительным человеком».

– Ангела!

– Мы говорим обо мне и о тебе.

– Это же всего-навсего выражение! Поговорка! Я слыву, он слывет…

– Поговорка? Значит, Эрик Винтер уже и в поговорки вошел…

Он макнул стебель сельдерея в соус из анчоусов и черных оливок. Приятная солоноватая горечь.

– Очень вкусно.

Она молча посмотрела на него. Эрик рассчитывал отвлечься от мыслей, забыть все хоть на несколько часов, но, оказывается, это не так просто. Он взглянул на Ангелу и вспомнил лицо Хелены в мертвенном голубоватом свете.

– Извини, – сказал он, словно она могла читать его мысли.

– Это мне знакомо… Я вовсе не хочу походить на жену полицейского, которая сидит дома и не спит, дожидаясь мужа.

– Дожидаться – это моя привилегия. – Винтер потянулся к графину с водой.

Она перехватила его руку.

– И чего ты дожидаешься, Эрик?

И правда – чего он дожидается? Это серьезный вопрос. Многого… Он дожидается, когда станет известным имя убитой. Имя убийцы. Он дожидается покоя. Победы добра над злом. Он дожидается ее, Ангелу.

– Сегодня я дожидался тебя.

– Скажи проще: твоего тела.

– Не надо меня унижать. Мне нужна вся ты. – Он сжал ее руку.

Она отстранилась и сделала еще один глоток. Неожиданный порыв ветра подхватил бумажную салфетку, и она полетела вниз, беззаботно рыская в полете, как бабочка.

– Ты мог бы показывать это и почаще, и получше.

– Я показываю. Стараюсь показать… как умею.

– Ты всегда думаешь о чем-то другом.

– Это правда, но не совсем. Часто… но не всегда.

– Например, сейчас.

– Да… это дело…

– Да у тебя всегда «это дело»! Ты же знаешь – я не прошу тебя сменить профессию. Но она… она же везде, твоя профессия, лежит на нас… как слой пыли! Не только на нас, но и на всем, что тебя окружает.

– Нет… это не так. Пыль не может лежать, потому что я все время ее ворошу. Любое сравнение, только не это.

– Перестань… ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.

Опять подул ветер. У Ангелы взметнулись волосы, и он быстро накрыл рукой последнюю салфетку, чтобы и ее не унесло. У природы свои способы сортировки мусора.

– Ангела… я ничего не могу с этим поделать. Это… это часть меня самого. Или часть моей работы, называй, как хочешь.

Он рассказал, как увидел лицо Хелены. И она была сейчас с ними, за этим столом. Не он искал ее. Она искала его.

Ангела ничего не спрашивала. Винтер и не хотел, чтобы она что-то спрашивала. Может быть, потом. Не сейчас.

– Ты же тоже приносишь с собой снимки больных.

– Это другое… У тебя все иначе.

– Ничего не могу поделать, – повторил он. – Но это мне помогает в работе.

– Помогает? Великому комиссару, волшебнику следствия? Помощь, которая тебя раздавит в конце концов.

– Ты хочешь сказать, я сойду с ума? А может, уже сошел? Ну что ж… наверное. Не совсем, но слегка. Достаточно, чтобы работать в полиции.

– Борьба со злом… – задумчиво сказала она. – Любимая тема.

– Знаю… этот пафос звучит глуповато.

– Нет, Эрик… тебе известно, что я так не думаю. Но иногда для меня это… как бы чересчур.

Ну что на это сказать… Преступности имя – легион. Он полицейский, но не циник. Он верит в силу добра. И именно поэтому говорит о зле. Зло непобедимо. Враг за бронированным стеклом. Оно есть, его видно, но не дотянешься. Чудовище, непостижимое и непонятное, не подчиняющееся законам человеческой логики. Пытавшиеся понять зло и дать ему разумное определение всегда кончали плохо. Он понимал это, но это были только азы понимания. Пройдено куда меньше, чем осталось. Он хотел приблизиться к злу и победить. Это его работа – найти слабое место в броне и одолеть. И никакого другого оружия, кроме здравого смысла, у него нет. Если зло нельзя победить разумом и честностью… тогда чем? Чем можно победить зло?

Ему, как всегда, не хотелось об этом думать. Эта мысль была как черная дыра в его мире: зло можно победить только злом.

Зло можно победить только злом.

Бергенхем подул Аде за ушко, и она взвизгнула – он самонадеянно решил, что от удовольствия. Она живет в тумане пудры, подумал он, нечаянно столкнув на пол лоток с детской присыпкой.

Он подул еще раз, и с мочки уха слетело несколько пылинок. Она все время гулила – должно быть, хотела что-то рассказать, и эти забавные звуки говорили ему больше, чем все услышанное за этот день. Скоро ей исполнится целых полгода. Он держал ее на руках, слегка сжимая предплечьями, и думал о странностях жизни.

Он сам чудом вырвался из лап смерти и даже в какой-то момент был мертв… или балансировал на самом краю. Как раз в тот момент, когда родилась Ада. Он много размышлял об этом по ночам. Иногда просыпался в холодном поту. Это был другой пот, не тот, который накапливался за день в насквозь прогретом здании управления.

Он поднял дочку, осторожно отнес вниз, в гостиную, и положил на расстеленное на паркете одеяло. Улегся рядом, подпер голову ладонями и с удовольствием приготовился продолжать беседу.

– Мы могли бы поесть в ресторане, – показалась в кухонной двери Мартина.

– Везде такая жара…

– На террасе прохладней.

– Тогда мы пойдем туда. – Он подхватил одной рукой Аду, другой одеяло и отправился на террасу. – Я сегодня наблюдал страшноватую сцену.

– Да?

– Один парень увидел мертвую женщину и обрадовался.

– Неужели?

– Он был уверен, что увидит кого-то другого. Совершенно уверен. И я тоже… Не могу объяснить почему. Впрочем, могу. Все так совпадало, и мы не сомневались, что наконец узнали имя убитой. А он обрадовался… Это была не та, о ком он думал.

Он тут же раскаялся – прямо над ухом послышался лепет Ады, и ему показалось, что его слова чем-то ей неприятны. Мартина поняла его сразу.

– Он среагировал совершенно естественно. Такие реакции неуправляемы.

– Мудра, как Аристотель.

– Я знаю.

– А что надо сделать?

– Для чего?

– Чтобы быть таким мудрым?

– Перво-наперво надо родиться женщиной, – сказала она.

– А Аристотель?

И Бергенхем опять подул Аде на ушко, и она опять пискнула, и он опять уверил себя, что от удовольствия.

– Не надо ничего дожидаться, – отдышавшись сказала Ангела.

Голову пронзило мгновенное сияние, и он еще раз испытал потрясение, когда душа и тело сливаются в эти несколько секунд ослепительно белого света, когда перестаешь различать сон и явь.

А потом приходит приятная усталость, полудрема, и из этой полудремы возникает ее голос.

– Нам нечего дожидаться, – повторила она. – Я хочу выбросить эти чертовы пилюли.

Он промолчал. Не мог придумать ответа.

– Я принесу что-нибудь попить.

– Вернись, трус!

– Сейчас вернусь.

Винтер, прыгая то на одной, то на другой ноге, натянул шорты и вышел на балкон. Поднявшийся было с вечера ветер стих, и на балконе было едва ли не жарче, чем в спальне. На улице ни души. Послышался далекий крик.

Он поднял глаза к небу. Который час? Полвторого? Два?

Он мог бы сослаться на работу, сесть на велосипед и покатить домой. Но это и вправду было бы трусостью. Сказать, что ему надо посидеть за компьютером… это было бы правдой, но более идиотскую правду и придумать трудно.

Он налил два бокала – половина воды, половина белого вина, отнес в кухню, но лед в морозильнике кончился, и бокалы перекочевали в спальню.

– Так скажи мне наконец, чего мы дожидаемся? – спросила Ангела, отпив глоток. – Я порядком устала от этого балагана.

– Что ты называешь балаганом?

– Все. Я не хочу больше жить одна.

– Поначалу это было твое предложение.

– Мне наплевать, чье это было предложение. И это было очень давно… когда мы были молодыми преуспевающими специалистами.

– Мы по-прежнему молодые преуспевающие специалисты.

– Тебе тридцать семь, Эрик. Скоро сорок. Мне тридцать. Пора кончать играть в игрушки.

По улице на большой скорости проехала машина. Такси… или кто-то торопится снять проститутку на Фескечёрке. Чуть ли не все потенциальные клиенты выбирали именно эту дорогу. Сегодня было на удивление спокойно. Интересно, почему…

– Это, может быть, звучит нелепо, но это правда. Время игр прошло. Ты прекрасно знаешь – я никогда не ставила никаких условий. А сейчас ставлю.

– Я слушаю.

– В чем я не права? Мы уже два года вместе. В нашем возрасте это большой срок, Эрик.

– Может быть… да. Скорее всего да.

– И пора уже взять на себя какую-то ответственность.

Он промолчал. Сказать было нечего.

– В противном случае я просто не могу на тебя положиться. Эти… этот балаган мне надоел. Тебя он, может, и устраивает, а меня – нет. Время прошло.

– Ты хочешь, чтобы мы… съехались? Жили вместе?

– Ты прекрасно знаешь, чего я хочу. Но начать можно с этого.

– Ты и я… в одной квартире?

– Ты, оказывается, прекрасно понимаешь смысл слова «съехаться».

– Понимаю…

– Или ты никогда не слышал такого слова?

Он не удержался и прыснул, как мальчишка. Ситуация была дурацкой. Его ставили к стенке – всего лишь потому, что он хотел жить один, но так, чтобы она была рядом. Десять минут на велосипеде в теплый вечер… Но она права. Все именно так, как она говорит. Время игр прошло.

– Иногда приходится выбирать, Эрик, – мягко, как ребенку, сказала она. – Это же для тебя не новость.

– Мы можем видеться чаще…

– Значит, ты не готов?

– Я так не сказал.

– Другого шанса у тебя не будет.

Он вышел в гостиную. Включил музыкальный центр, присел на корточки и нашел нужный диск. Хрипловатый, немного гнусавый голос… I can’t wait for you to change your mind, it’s late, I am trying to walk the line…

– Вот это да! – Она появилась в дверях. – Я и не предполагала, что ты так хорошо знаешь песни Дилана. Или даже его самого. И что?.. Это касается нас обоих?

Винтер посмотрел на нее. Вид у него был совершенно растерянный и даже жалкий.