Текст книги "Зов издалека"

Автор книги: Оке Эдвардсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

40

Рингмар внимательно читал протокол допроса Якобссона. Он был очень серьезен, понимая, какое значение для следствия имеют результаты этого допроса. Они подошли совсем близко. Так бывает, когда ищешь что-то по запаху.

– Думаю, он не осознает, во что вляпался, – сказал Рингмар.

– Он тертый калач.

– Не настолько тертый. Не для таких дел. Мелкий уголовник.

– Мелкие уголовники быстро впадают в панику.

– Вообще-то да… Но нет. Что-то не склеивается.

– Меллерстрём устанавливает круг его знакомств.

– Должно быть, не маленький…

– Не такой большой, как можно было бы ожидать.

– Это как посмотреть… Ты, например, знал, что он был байкером?

– Да, – сказал Винтер. – Но в это трудно поверить.

– Состоял в банде байкеров. Какой-то местный вариант «Ангелов Ада». Но даже те, похоже, от него избавились.

– Знаешь, мне все время чудится какой-то грохот, – сказал Винтер.

– Какой еще грохот…

– Так… ничего. Как будто собирается гроза. Гром с небес.

Рингмар посмотрел на своего молодого начальника. У Винтера под глазами появились темные круги, словно у индейца в боевой раскраске. Волосы отросли до плеч.

– Может, я все и напридумывал, – произнес Винтер. – Возможно, Якобссон всего-навсего невинный наблюдатель.

– Невинный курьер, – поправил Рингмар. – Но невинных курьеров в таких делах не бывает.

– Расстреляем?

– Я не против… только пусть сначала Коэн его немного помучает.

Винтер пролистал распечатку допроса. В письменном виде все эти вопросы и ответы его почему-то раздражали. В последние два или три года у него постоянно появлялось это чувство. Словно бы все, что говорилось, всего лишь фикция, имеющая весьма отдаленное отношение к реальности. А до самой реальности не доберешься. Допрос – это игра, и обе стороны понимают это. Еще точнее – военная игра, и в ней нет даже следа истины, до которой пытается добраться один из воюющих – до тех пор, пока он не измотает соперника настолько, что занавес лжи на мгновение падает, открывая совершенное зло – иногда только краешек, иногда чуть больше, но всегда коротко. Проглянет – и тут же спрячется в тумане измышлений и полуправды.

Слова… и голоса, похожие на ветер, доносящий откуда-то из неизвестного мрака зловоние разрушения. Голоса – ветер, порой штормовой, а слова – камни, которые шторм срывает со своих мест. Можно зажмуриться и услышать шум бури. Или, если не увернуться, получить по макушке камнем.

– Он говорит, женщине могло быть и сорок, и двадцать пять.

– Из-за темных очков, вероятно. Если они на ней были. И если она вообще существовала.

– Ничего необычного в таких делах нет… – задумчиво сказал Винтер. – Кому-то вроде Якобссона кто-то поручает выполнить задание, которое он, в свою очередь, получил от третьего лица, а тот… Тут мы через два или три колена подбираемся к источнику. Тому поручил убийца.

– В общем, да… в уголовном мире так и делают.

– Значит, надо отматывать цепочку в обратном направлении.

– Он должен был бы сразу сказать правду. – Рингмар потер переносицу. – Как, когда и от кого.

– Я тоже об этом думал.

– Если он всего лишь порученец… и ничего не знает и не ведает, почему бы ему не сказать правду сразу?

– Вот именно.

– Это может означать только одно: он знаком с тем, кто поручил ему платить по счетам. С этой женщиной… если это женщина.

– Может быть…

– И с деньгами не все ясно… получил ли он какие-то деньги?

– Неизвестно.

– Все это и надо из него выжать.

Наконец объявили розыск. Велльман объяснил журналистам причину задержки и сделал это настолько профессионально и убедительно, что Винтер начал подумывать – может, он недооценивает Велльмана?

События последнего месяца опять оказались в центре внимания. Винтер читал подробности собственного следствия, изложенные языком газетной прозы. Читал и откладывал в сторону. Лучше всех был материал Бюлова – ничего удивительного. Винтер выполнил свою часть договоренности.

Он согласился провести пресс-конференцию завтра утром. Только завтра, не раньше.

В кабинете, кроме него, никого не было. Он позвонил на коммутатор и попросил переводить все звонки на Рингмара или Меллерстрёма – именно в такой очередности. Он зажмурился, надул щеки и несколько раз коротко и шумно выдохнул – пуф, пуф, пуф, пуф, – чтобы прочистить мозги. Положил перед собой пачку рисунков и опять зажмурился, стараясь отогнать посторонние мысли и привычные шаблоны. Он должен увидеть эти рисунки глазами ребенка. Никаких стереотипных выводов и оценок.

Бригада водолазов со специальным оборудованием обшарила дно озера. Еще раз обыскали лес в округе. Опять поговорили с жителями окрестных домов.

Фотографии, найденные в квартире Хелены Андерсен, напечатали в газетах и на плакатах. Просмотрели записи учета населения. Хелена Андерсен жила в квартире в Норра Бископсгорден три года, а до этого в Бакаплане, тоже в съемной квартире. Йенни родилась в Восточном госпитале. Отец неизвестен – так записано в метрике. Хелена сама занималась ребенком, никто ей не помогал.

Она обращалась в социальные службы. Вернее, наоборот – социальные службы обращались к ней. Проверяли, приходили домой. Сделали вывод, что она вполне справляется с воспитанием ребенка. Ни один социальный работник, а Винтер говорил с тремя, ничего не помнил.

Странно. Работы у нее не было, социальное пособие она не получала. Это удивительно. Никаких просроченных платежей. Каким-то образом она платила по счетам, не имея дохода. Сбережения? Вряд ли.

Он открыл глаза. Откуда-то она получала деньги на жизнь. В декларации Хелена указывала, что имеет небольшое состояние, но никаких счетов на ее имя не нашли. Ячейки в банке у нее тоже не было.

Винтер хотел подробнее узнать, как она жила до переезда в Хисинген. Он съездил на квартиру в Бакаплане, поговорил с молодой парой, которая теперь там жила. Те выглядели так, словно их застали на месте преступления.

И чем она занималась? Пока не объявился ни один работодатель, ни одна школа. Ни один из родителей детишек, которые, возможно, играли с Йенни. Действительно… такое одиночество даже представить трудно. Одинокая мама и одинокий ребенок.

В справочнике Гетеборга нашлось сто сорок пять Андерсенов, но никто, по-видимому, в родстве с Хеленой не состоял. Во всяком случае, никаких звонков не было.

Телефон в квартире появился три месяца назад. До этого ее в списках абонентов не значилось.

Сейчас октябрь. Хелена поставила телефон десятого августа. Где-то она купила аппарат. Пока они не знали где. Двадцатидевятилетняя женщина покупает первый в своей жизни телефон… Почему? Отчего не поставила телефон раньше? Денег не хватало? Может, этот аппарат ей кто-то подарил?

Нет, скорее всего произошло некое событие, после которого она поняла, что ей нужен телефон, размышлял Винтер. У нее появилась необходимость быстро кого-то найти, если потребуется. Боялась чего-то? Понадобился ли ей телефон, потому что она боялась? Или по какой-то причине захотела, чтобы ее можно было разыскать в любое время?

Через семь дней после того, как абонемент вступил в силу, она была мертва. Они получили распечатку от телефонной компании. Успела позвонить только дважды… причем оба раза звонила в телефонные будки. Один звонок в будку на Вогместарплац, четырнадцатого августа в полседьмого вечера. Другой – в будку на автобусном терминале в Хедене. На следующий день, пятнадцатого августа, тоже вечером. Оба раза она звонила сама и говорила недолго – каждый разговор занял около двух с половиной минут. «Это очень мало», – подумал Винтер. Он набрал номер Рингмара и засек время: прошло две с половиной минуты, а они ничего не успели обсудить.

Так… входящие звонки. Ей звонили трижды. Два из них непосредственно предшествовали ее звонкам и были сделаны именно из тех самых телефонных будок. Кто-то сообщил о своем прибытии на условленное место и дождался ее звонка. Зачем?

Третий звонок был сделан из квартиры в Майорне. [19]19
  Майорна – район в Гетеборге.


[Закрыть]Разговор продолжался ровно минуту. Звонила женщина по имени Май Сведберг. «Шестнадцатого августа? – спросила она. – Не помню… А я была в городе? Наверное, неправильно набрала номер. Да-да, что-то было… Трубку взял ребенок, а потом подошла женщина… Куда я звонила? По-моему, зубному врачу. Да, пожалуйста, вот его номер».

Они проверили – номера Хелены Андерсен и стоматологической поликлиники отличались одной цифрой.

– Проверь ее, – на всякий случай сказал Винтер Меллерстрёму.

Стопка рисунков Йенни становилась все тоньше, и он продолжал с ними работать. Часть рисунков оказалось трудно истолковать, другие были более ясными и подробными. Наверное, это не зависит от возраста. Скорее, от настроения. Или усталости.

Мотив все время возвращался: машины и лодки, лица в окнах. Лес… или просто несколько деревьев, определить трудно. Дорога – чаще коричневая, иногда черная. Солнце и дождь… как правило, одновременно. На всех рисунках события вне дома. Дома ей, наверное, было скучно. Интерьеры ее не интересовали.

Он рассматривал очередной рисунок. Дом с крутой крышей. На самом верху – датский флаг.

Датский флаг. Белый крест на красном поле. Дом стоит на лугу – трава изображена несколькими зелеными штрихами. Стены белые.

Он просмотрел остальные рисунки и нашел еще один с датским флагом.

Итак: два рисунка с датским флагом.

Больше двадцати с лодками.

На трех рисунках за рулем машины сидит мужчина с торчащей вперед черной бородой.

Он положил «датские» рисунки рядом и остолбенел. Вместо привычного «Йенни» рисунок подписан «Хелена». Он перевел взгляд на второй – «Йенни». Винтер проглотил слюну и стал быстро пересматривать рисунки. Один из «автомобильной» серии тоже подписан Хеленой. Такой же, как и остальные, почти никаких отличий. Пять рисунков с лодкой. Подпись точно такая же, сделанная неумелой детской ручонкой. Тот же мотив, такое же, на его дилетантский взгляд, исполнение.

Ему стало жутко.

Он встал и потянулся. Тело болело от неудобного напряженного сидения. За окном шел дождь. С сухим треском проехал мотоцикл, вызвав возмущенную реакцию чаек.

Что-то еще… на что-то еще он обратил внимание, рассматривая эти рисунки. Мысль мелькнула, но не задержалась в голове. Отметил боковым зрением и тут же забыл. Он вернулся к столу, где лежали рассортированные листочки. Раз, два, три, четыре, пять, шесть… семь… Вот… вот эта дорога, идущая на рисунке снизу вверх… Это наверняка дорога, она огибает деревья и кончается у дома с дверью и окном, но без крыши.

Вот еще один с дорогой. Дом без крыши, слева от двери – окно. Дом наверное, тот же самый. А вот это что, справа от дома? Прямоугольник, перечеркнутый косым крестом. Он вернулся к первому рисунку. Прямоугольник был и там – еле заметный, карандаш затупился.

Ветряная мельница, подумал он. Она нарисовала ветряную мельницу.

Оба рисунка были подписаны «Йенни».

– Я принесла корзину, – сказала Ангела.

– А разве сегодня пятница?

– Пятница, вечер, двадцать часов ноль-ноль минут.

– Тем более я не могу позволить тебе стоять в прихожей.

– Можешь выйти и встретить.

– И пропустить соло трубы? Оно только началось!

– Красиво.

– Заходи скорее, пока не кончилось.

– Ты удивился, что я пришла?

– Да нет… я только…

– Сидел и работал? Или думал? Забыл, что я должна прийти?

– Все так и не так…

– И что это значит?

Он не стал отвечать. Вышел в прихожую, взял у нее корзину, поставил на пол и помог ей раздеться. Пальто было тяжелым, приятно пахло ее духами и улицей.

– Давно я здесь не была…

– И я тоже, – сказал Винтер.

– Это я поняла.

– Разрешите? – Винтер взял ее за руку и вывел на середину деревянного пола, отбрасывающего теплые лаковые блики от торшера.

– Это еще что такое? – Она откинула голову и внимательно посмотрела ему в глаза.

– Дональд Бёрд.

– Я имею в виду не музыку… Ты решил потанцевать? Это сюрприз.

– Жизнь полна сюрпризов…

– Ты что – выпил?

– Попрошу молчания… – Они сделали несколько па, а когда Бёрд закончил соло и вступил саксофон Колтрейна, он резко повернул ее направо и прижал к себе.

– А если я не хочу танцевать?

– Shut up… [20]20
  Помолчи ( англ.). Песня американской хип-хоп группы «Блэк Айз Пис».


[Закрыть]

Он не мог вспомнить, когда танцевал в последний раз. Пятничный вечер начинается совсем неплохо. Танцы… Она принесла вино, лангустов…

– Тебе хорошо так же, как и мне… – шепнул он ей в ухо.

– Shut up…

Они танцевали, пока не кончилась музыка. Потом пошли в кухню. Он начал готовить коктейль.

– Когда ты в последний раз пил сухой мартини? – спросила она.

– Лет пять назад… Stirred or shaked?

– Shaked of course, not stirred. [21]21
  Смешать, но не взбалтывать – знаменитая цитата из бондовских фильмов ( англ.).


[Закрыть]

– О’кей… если удастся.

Она внимательно посмотрела на него. Лицо заострилось, бледный. Под расстегнутым воротом сорочки рельефный рисунок сухожилий. Он поднял голову и улыбнулся.

– Ты что-то празднуешь, Эрик?

Он отложил серебристый шейкер.

– Наоборот.

– Как это?

– Нужна смена обстановки… что-то другое.

– Что-то, кроме… кроме того дикого случая, с которым ты работаешь?

– Да, пожалуй… Что-то яркое и сверкающее, – кивнул он на шейкер.

– Тогда наливай.

Он налил, и они выпили по глотку.

– По-моему, замечательно. Холодный и сухой.

– Не слишком много вермута?

– Может быть… но все равно замечательно.

– Ты снобка.

– А ты что скажешь?

– Мог бы быть посуше.

– Но так тоже хорошо… по-другому, но хорошо.

– Да…

– Накроем стол и поговорим о прошедшей неделе?

– О твоей неделе, – сказал Винтер.

– О моей… но выговориться-то надо в первую очередь тебе.

41

Он вышел из ворот и удивился – вновь настало лето. Бабье лето… или как это называется? Индейское лето? Интересно, это одно и то же, или есть какая-то разница?

Еще не было восьми, и ночная мгла пряталась в тени дома. Мусороуборочная машина двигалась по той стороне площади и вращающимися щетками сметала остатки утреннего тумана. Кучка людей на трамвайной остановке. Все как всегда. Небольшой пикап привез свежий хлеб в подвальный магазинчик «Васа». Винтер потянул носом – хотелось есть. Он выпил только чашку кофе. Ангела все еще спала, сбросив простыню. Он полюбовался ее телом в свете ожившего лета, укрыл и вышел из дома.

Он долго не мог заснуть, все размышлял над детскими рисунками, но четыре часа назад его все же сморило – и он в ту же секунду оказался в лесу. Шел дождь, а рядом, на поляне, сияло солнце. На тропинке перед ним стояла белая машина невиданных форм и пропорций. Кто-то детским тонким голоском выкрикнул его имя. Он повернулся и увидел, что тропинка ведет к морю, а на волнах качается кораблик, словно вырезанный из рисунка. В окне машины рыжая головка… Детское лицо постепенно росло и росло, пока наконец не стало больше окна. Потом он почему-то оказался на корабле. Стоял на палубе, держась за релинг. В воде плавал башмачок, а на горизонте смутно виднелся маяк. Корабль подошел ближе, и он разглядел, что это не маяк, а ветряная мельница. Лопасти медленно вращались… Он опять увидел чье-то лицо, но оно тут же превратилось в часы с губами-стрелками. По-прежнему шел дождь и сияло солнце. Над мельницей на ветру полоскался флаг… А потом он почему-то оказался в машине с маленькой девочкой, и она показывала пальчиком, куда ехать. Он посмотрел вниз и увидел на левой ноге маленький детский башмак с ремешками.

Это последнее, что он запомнил из сна. Детский башмак с ремешками.

Он пересек Кунгсторгет. Рынок постепенно оживал. Овощи и фрукты в ящиках подтаскивали к прилавкам. День, похоже, будет теплым. Он зашел в кафе и заказал чашку кофе с молоком и две французские булочки с маслом и сыром. Из окна было видно здание редакции вечерней газеты, туда то и дело ныряли какие-то возбужденные люди. Молодая женщина развешивала таблоиды. Пресса писала об убийстве и исчезновении девочки взахлеб. Само собой… Оставалось только надеяться, что это не помешает расследованию. Благодаря газетам они уже получили сотни так называемых «сигналов общественности». Если не тысячи. Винтер пытался отнестись к этим «сигналам» как можно более ответственно и серьезно. Они и заслуживали серьезного отношения – достаточно вспомнить письмо старушки из Хисингена. Конечно, многие хотели помочь следствию, но за этими письмами и звонками прослеживался страх. А вдруг это случится опять? А вдруг это случится со мной?

Он расплатился, пошел к парку и разыскал остановку трамвая номер два. Йенни интересовал трамвай с цифрой «2» – то спереди, то на боку. Наверное, она ездила на этом трамвае. Скорее всего с матерью… Хеленой.

Они говорили с вагоновожатыми, но, конечно, никто не знал своих пассажиров в лицо. Вожатый сидит спиной к пассажирам, к тому же за перегородкой. В районе Норра Бископсгорден тоже не узнали маму с девочкой.

Среди фотографий были и профессиональные. Несколько снимков девочки сделаны в ателье около Вогместарплац. Фотограф вспомнил девочку, но и только. Другие немногочисленные фото, найденные в квартире, сделаны любительской камерой, одной или несколькими. Камер пока найти не удалось.

Есть фотографии Хелены вместе с дочкой. Кто-то их снимал. Это не автоспуск – они смотрят на фотографа, а не в объектив.

Хелена при родах не пожелала назвать отца ребенка. А может, это все же папочка их снимал? Младенческая фотография Йенни нашлась только одна. Помимо студийных снимков, семь или восемь фото сделаны относительно недавно, на них стоит дата, и это может оказаться полезным.

Ни одного снимка Хелены в детстве.

Винтер огляделся. На остановке набралось уже человек десять. Подошел трамвай. Повинуясь необъяснимому импульсу, он заскочил в салон. Вместе с ним сели четверо чернокожих парней, скорее всего эфиопов, и один шведский алкаш. Алкаш тут же начал выкрикивать расистские лозунги. Винтер встал и двинулся к алкашу по почти пустому вагону, испытывая сильное желание двинуть ему кулаком в солнечное сплетение и заставить заткнуться… но он понимал, что не имеет на это права. Он несчастен, подумал он. Потому и кричит. Мы должны это понимать. Но я не хочу этого понимать. Это не в первый раз. Несчастный и пьяный расист – все равно расист. Проспится и останется расистом, а это уже серьезно. Как говорят, пьяный проспится, а дурак – никогда. И тем более злобный дурак.

Трамвай остановился на Дроттнингсторгет. Пьяный, покачиваясь, покинул вагон. Винтера он не заметил. Эфиопы поговорили на своем языке, двое резко встали и вышли. Сейчас они ему вломят, подумал Винтер. Эти парни вполне могли быть профессиональными преступниками. Черный – не обязательно хороший.

Они переехали мост. В гавани работали подъемные краны, перенося с места на место набитые фруктами контейнеры. Бананы сверкали на солнце, будто радовались, что попали домой. Несколько человек сошли у Вогместарплац – иранцы, индийцы и негры. Они всегда ходят группами. Винтер пытался вспомнить, видел ли когда-нибудь чернокожих или просто темнокожих, даже арабов, поодиночке.

На поле за Рамбергсваллен дети играли в футбол. На флагштоках у входа в бассейн развевались флаги. Датский был в середине. Она… обе они рисовали датский флаг. «Может, видели его именно здесь, так же как и я сейчас… Мы непременно должны проанализировать эти рисунки, найти разницу… если она есть».

Датский флаг у входа в бассейн… Может, они регулярно сюда ходили? Вдруг Хелена водила дочку на уроки плавания? Надо проверить… В материалах следствия он этих данных не видел.

А если Хелена здесь с кем-то встречалась? Или ездила в Данию? Садилась на паром и дожидалась, когда можно будет выйти на берег. Вдруг вся история как-то связана с Данией? Они запросили Интерпол, но надо же знать, как работает эта организация… Может, у нее там родственники? Они их навещали, а Йенни рисовала, рисовала… и Хелена тоже.

Он вышел из трамвая на Фрискведерсторгет. Уши парабол на стенах домов сияли под солнцем словно начищенные. Они, как ему показалось, все время вращались, ловя для хозяев далекие сигналы из родных краев. Откуда-то слышалась музыка… Джон Колтрейн в феске и с кальяном. Восточный свинг.

Эрнст Лундгрен гулял с детьми во дворе. Высокий старик так сутулился, что Винтер испугался, не сломается ли у него спина.

– Есть что-нибудь новое? – спросил Лундгрен, ответив на приветствие.

Винтер рассказал последние новости.

– И у нас ничего… Она не входила в нашу маленькую общину.

– Неужели никто из родителей ее не знал?

– Из мам, – уточнил Лундгрен. – Нет… никто.

– Она была чуть ли не самым одиноким человеком в мире.

– Ничего странного, – пожал плечами Лундгрен. – Меня, например, это не удивляет.

– Я не думал, что вы склонны к цинизму.

– Я не склонен к цинизму. Просто меня это не удивляет.

– Что – одиночество?

– Не она одна… Имя им – легион. Можно сказать, большинство.

Винтер просмотрел видеозапись допроса Якобссона. Коэн разговаривал, как священник на исповеди, вот только Якобссон исповедаться не хотел.

– Я ее не видел и больше не увижу, – заявил он.

– Не понял.

– Я про эту… которая дала мне номер… конверт и деньги.

– Я говорю о Хелене Андерсен.

– Никогда с ней не встречался.

– Вы дважды вносили за нее квартплату.

– И что мне за это будет?

– Не притворяйтесь дурачком, Якобссон.

– Не знаю я, кто она такая. Все рассказал начистоту. Раз сто уж, наверное.

И так далее в том же духе. Он смотрел эту запись, и в душе росла пустота.

В квартире пахло свежим деревом.

– Я прибралась, – сказала Ангела, держа в руке бокал с вином. – Как настоящая домохозяйка.

– Не совсем… Домохозяйки не пьют вино среди дня.

– Хочешь?

– Нет… если уж начинать пьянствовать, пусть будет джин с тоником.

– Ты и начинаешь… Никогда не пил, а теперь начал.

– Начинать никогда не поздно.

Она последовала за ним в сияющую чистотой кухню.

– Весь день здесь провела.

– Мне никогда так не удавалось.

– Здорово, да? Пошли, покажу другие комнаты.

– А ужин?

– Что?

– Ужин должен стоять на столе! – сурово произнес Винтер.

– Поедим в ресторане.

– Я слышу речь законченной домохозяйки… Но если идти куда-то, мне надо принять душ. – Он начал расстегивать сорочку. – И размяться. Весь день не шевелясь смотрел видео.

– Вы там только и делаете, что развлекаетесь.

– Ага.

Она принесла джин.

– И как там, Эрик? – Ангела приняла у него сорочку.

– Там? Как там? Движемся понемногу вперед… но я страшно тревожусь за ребенка. Ты же сама знаешь… прогноз не самый лучший.

– Я тоже об этом думаю… Вы проверяли приемные покои?

– Доктор интересуется, спрашивали ли мы врачей? Да, конечно… разумеется.

– Хелена… мама.

– Что – Хелена?

– Если у нее нет родственников… никто по крайней мере пока не объявился… все равно, где-то же она росла…

– Узнав ее имя, мы сразу проверили все возможные управления, учреждения, общества и объединения, которые только есть под небесами. Включая детские дома и все такое.

– Хорошо, хорошо… Но я сегодня думала о Хелене… Когда она была в возрасте своей дочки. Как ее? Йенни? Она никогда не лежала в больнице, эта маленькая Йенни, или вам не удалось это установить? И ее мама тоже. Теперь, в эти годы. А когда была ребенком? Или ее просто привозили в приемный покой. Что-то там случилось. Упала, кровь носом пошла, подозрение на аппендицит… Хелена, не Йенни.

– Я понимаю… продолжай.

– Допустим, маленькая девочка по имени Хелена Андерсен много лет назад поступала в приемный покой. Или лежала в больнице. В таком случае должна сохраниться ее история болезни.