Текст книги "Зов издалека"

Автор книги: Оке Эдвардсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

15

Позвонил Бенни Веннерхаг. Винтер, увлеченный изучением фотографий, совсем про него забыл.

– Слышал, вы их поймали.

Винтер промолчал, не в силах оторвать взгляд от дерева, за которым лежал труп. Трупа не было видно, но Винтер знал, что он там лежит.

– …тех, кто избил вашу сотрудницу, – продолжил Веннерхаг. – Видишь, все решилось.

– А где ты это слышал?

– Комиссар с годами становится наивным.

Винтер посмотрел на свои руки и вспомнил, как ухватил Веннерхага за шею.

– Меня мучают боли, – напомнил ему Бенни.

– Что?

– Полицейский корпус становится все брутальнее. У меня до сих пор болит шея. Я мог…

– Мне, вероятно, опять понадобится твоя помощь, – медовым голосом произнес Винтер.

– Мне не нравится твой тон. И вообще, отныне я говорю с тобой только по телефону. – Он подождал ответа Винтера и, не дождавшись, спросил: – А в чем дело?

– Пока не знаю… Но возможно, скоро буду знать.

– А если я уеду?

– Не уезжай.

– Ты хочешь сказать, что я не имею права покинуть город?

– Когда ты в последний раз уезжал, Бенни?

– С какой стороны это касается комиссара?

– Ты не покидал город, как ты пышно выразился, уже четыре года.

– Откуда тебе известно?

– Воры с годами тоже становятся наивными.

Веннерхаг засмеялся.

– Хорошо, хорошо… намек понял. Я же знаю, в чем дело. Читать, слава Богу, научили. Но никак не соображу, чем могу быть полезен. Кстати, кто она?

– Кто?

– Убитая, черт подери. Труп. Кто она?

– Мы не знаем.

– Да ладно, Винтер… такого понятия давно нет. Неопознанный труп? Не смеши…

– В твоем мире, может, и нет.

– А это как прикажешь понимать?

Винтеру надоел голос Бенни, и он хотел побыстрее закончить этот разговор. Казалось, даже телефонная трубка дышит жаром.

– Говорю совершенно откровенно – пока не знаем. Поэтому мне и понадобится твоя помощь. И ты мне поможешь. Не так ли, Бенни?

– Если будешь хорошо себя вести.

– Полиция всегда хорошо себя ведет. На том стоим. Люди должны знать твердо – полиция добрая и хорошо себя ведет.

Бенни опять засмеялся скрипучим смехом.

– А все остальные – злодеи и ведут себя плохо… А как Лотта?

– Она рассказала, что ты звонил и скулил.

– Я не скулил. И это для твоей же пользы. То, что ты себе позволил… Жара, конечно, но надо держать себя в руках.

– Больше ей не звони. Держись подальше.

– Подальше не выйдет. Мне же нельзя покидать город.

– Пока, Бенни.

Винтер положил трубку. Рука вспотела. Он встал, снял пиджак и повесил на спинку стула, хотя пиджак не особенно его тяготил – шелковая подкладка, как ему казалось, немного охлаждает предплечья. Развязал галстук и кинул на пиджак. Галстук напомнил ему красиво поблескивающую змею.

В который уже раз он закатал рукава белой сорочки и с тоской вспомнил майку и шорты. Вчера вечером он решил – с шортами покончено. Начинается работа, а на работе нужен привычный панцирь. Он защищает и посылает соответствующие сигналы. Какие, к черту, сигналы? Вчера ночью он говорил об этом с сестрой.

«Ты посылаешь сигналы собственной слабости, – сказала она. – Тот, кто вынужден прятаться в костюмы от „Армани“ или „Хьюго Босс“, не в ладах сам с собой и со своим телом».

«„Бальдессарини“, – поправил он. – „Черутти“. Не „Армани“ и не „Босс“. „Армани“ и „Босс“ – для автомехаников».

Лотта коротко рассмеялась. «Да у тебя это серьезнее, чем я опасалась».

«Неужели нельзя посмотреть надело проще – я просто хочу красиво одеваться? Красиво одеваться, и все».

«Нет, не все, – возразила сестра. – Расскажи».

И он рассказал. Про страх, охвативший его, когда он подобрался к самой сердцевине зла. И чем дальше, тем хуже. Пузырь, постепенно заполняемый страхом. Сознание, что он уже ничего не может сделать со своей жизнью, да и не хочет ничего с ней делать, стало почти невыносимым. Он не способен стряхнуть с себя прошедший день и повесить на спинку стула, как пиджак… принять душ, накинуть халат и подумать о чем-то другом. Этот чертов костюм от «Черутти» тащится за ним даже в постель.

Но и еще кое-что. Может, тут-то и скрывается ответ.

Все эти роскошные костюмы и сорочки… помогают защититься от заползающей в душу тревоги. Сказано же – панцирь.

«В этом-то, пожалуй, все дело, – сказала сестра. – Беда лишь в том, что внешнее и внутреннее находятся в разных измерениях. Костюм и душа друг на друга не влияют, а если и влияют, то самую малость. Думай об этом каждый раз, когда гладишь свои панцирные сорочки».

Вот что сказала сестра в бледный предрассветный час.

Озеро жидкого серебра. Никакое другое сравнение Винтеру в голову не приходило. Он, прищурившись, огляделся. Сверкающая поверхность воды, желто-голубая лента оцепления тоже поблескивает на солнце. Солнцу все равно, с чем играть, даже с этой лентой, напоминающей о недавней смерти.

Он пошел по тропинке к дереву. Неумолчно и ритмично звенят кузнечики, неизбежный саундтрек жары. Слабый ветерок донес запах гниющих водорослей с почти пересохшего болота. Где-то там работают полицейские, хотя он никого не видел.

Уже полдень. С шоссе иногда доносятся звуки проезжающих машин.

Винтер встал под дерево, огляделся и начал считать оттенки зеленого. Насчитал штук двадцать. Солнечный свет, пробившись сквозь хвою, тоже стал зеленоватым. Даже небо на востоке казалось зеленым. И только символ на коре в двух дециметрах от него был красным. Он уже решил для себя – это символ. Символ чего? Он прочитал его как «X», но, наверное, ему просто хотелось прочитать его как «X». Винтер не мог избавиться от чувства, что символ как-то связан с тем, что здесь произошло. Лишь только он начинал про это думать, волосы на руках вставали дыбом и появлялась гусиная кожа.

Он опять посмотрел на озеро. Расплавленное серебро куда-то исчезло, по воде плыла тяжелая зеленая масса. Оптический обман – он слишком долго смотрел на зелень. Но обман этот каким-то образом тоже был связан с деревом, с канавой рядом, с позавчерашней трагедией и загадочным молчанием кроваво-красного символа. Молчание, закодированное в символ.

Винтер улыбнулся. Взломают они этот код, и символ взорвется воплем. И понесется этот вопль над озером, отражаясь эхом от воды, заглушая одиночные выстрелы на полицейском стрельбище по ту сторону болота… На земле, конечно, тысячи следов, да вот только зафиксировать их невозможно, поскольку земли-то как раз – кот наплакал. Трясина поднимается и опускается, высыхает, возникает вновь, растет и гниет трава, следы уходят, исчезают, тонут…

Он услышал за спиной шаги и обернулся. Кто-то приближался. Он чуть отступил и заслонился ладонью от солнца. Хальдерс.

– Значит, у шефа есть время, если он здесь стоит. – Хальдерс выпустил сорочку из брюк. На высоком лбу и выбритой голове блестели капли пота. – Тихо и не так жарко.

– Ты из Хеленевика? Я не слышал машины.

– Она там. – Хальдерс быстро показал за спину, словно хотел поскорее доказать, что он не полный идиот, чтобы переться пешком пять километров в такую жару. – Думаю, у тебя те же мысли… Мне тоже захотелось посмотреть на место, раз уж я здесь.

– Понятно.

– Это в первый раз, – упрекнул Хальдерс. – Я здесь еще не был.

Винтер не ответил. Молча кивнул на дерево.

Хальдерс подошел ближе.

– Значит, это и есть ваша чертова метка… Может, пацаны намалевали?

– Вполне возможно. Только это надо подтвердить.

– А это точно краска?

– Да. Акрил.

– А не кровь?

– Нет.

– Но смысл в том, чтобы походило на кровь, – уверенно сказал Хальдерс. – Чтобы походило на кровь и все думали, что это кровь.

– Очень может быть.

– Значит, ты считаешь, есть смысл… Вполне резонно связать этот знак с убийством женщины. – Хальдерс поднял руку. – Подожди минутку. Не комментируй, я просто думаю вслух. Вот пацанье… Они тут забавляются, малюют что-то на дереве, а потом краска кончилась… нет, их кто-то спугнул… или они и не хотели больше ничего малевать. Получился знак, выглядит мистически, а теперь им интересно, видели ли мы это… и почему, если видели, молчали, почему их художество не публикуют в газетах…

– Сегодняшние пацаны прекрасно понимают, чем занимаются в полиции, а знак – это уже вещественное доказательство.

– Об этом я не подумал. – Хальдерс демонстративно хлопнул рукой по лбу – вот, дескать, тупица.

– А что за люди в Хеленевике?

– Приятные и приветливые.

– Вот как?

– Симпатичная пара в огромной вилле пригласила на выпивку.

– Это приятно… И как?

– Я сказал, что при исполнении.

– И может быть, пропустил что-то важное…

– Что?! Бегу назад!

Винтер пожал плечами и улыбнулся.

– Есть еще кое-что… но это я мог и напридумывать. Задним числом, как говорят.

– И что же?

– Да нет, пустое… Обход домов дал ровно столько, сколько мы и ожидали. Почти ноль. Никто ничего не видел и не слышал.

– А собаковод? Собаковод и видел, и слышал.

– Он псих.

– Психи – лучшие свидетели. Ты не знал?

Беседу прервал стрекот подвесного мотора. Лодка из стеклопластика с десятисильным моторчиком проскользнула в залив. Мотор заглох, и лодка уткнулась в песок сразу за оцеплением. Послышались голоса, но слов было не разобрать.

Двое мальчишек прыгнули в воду и втащили лодку на песок. У каждого было по несколько удочек, словно они не решались оставить что-то в лодке.

– Полиция, – заявил Хальдерс и спросил, что они здесь делают.

– Это наше место, – сказал один из подростков. – Мы здесь держим лодку.

– А где была лодка вчера ночью? – поинтересовался Винтер, когда они подошли.

– А что?

– Он тоже из уголовной полиции, – пояснил Хальдерс.

– Вчера здесь не было никакой лодки.

– Не было… вчера не было. – Подростки, как по команде, уставились в землю.

– Что ты сказал? – У Хальдерса был такой голос, что Винтеру почудилось, будто мальчишки задрожали под своими спасжилетами.

– Когда она исчезла? – Винтер исподтишка погрозил Хальдерсу пальцем.

– Утром ее не было, – ответил один из мальчишек.

– То есть вы сюда пришли, а лодки нет?

– Да.

– Во сколько?

– В восемь… скорее, в четверть девятого.

Винтер взглянул на часы. Четыре часа назад.

– И что вы стали делать?

Ребята посмотрели друг на друга.

– Пошли искать. Ясное дело. Пошли искать.

– Со всем барахлом?

– С каким барахлом?

– Со всем этим вашим рыболовным снаряжением? Подхватили удочки и пошли искать лодку?

– Не-е… удочки мы здесь оставили.

– И куда направились?

– Вокруг озера.

– И нашли лодку? Где она была? – спросил Винтер.

– На другом берегу. – Паренек кивнул в сторону озера.

– Потом покажете, где именно.

– А что… покажем. Запросто.

– То есть она там просто валялась? С мотором?

– Ну нет. Мотор мы всегда домой уносим.

– А весла?

Второй подросток, не сказавший до этого ни слова, нервно захихикал и тут же смолк.

– Значит, весла оставались в лодке. Можно было грести.

– Да.

– Но лодка была на цепи?

– Сорвали. – Нервный смех, очевидно, вернул молчуну дар речи.

– Сорвали… – повторил Хальдерс. – И часто это бывает?

– С нами не случалось. А с другими… – Он сделал широкий жест, подразумевающий всех владельцев лодок на Большом Дель и Малом Дель.

– И что вы сделали, обнаружив лодку? – спросил Винтер.

– Пригребли сюда, поставили мотор и поехали рыбачить.

– Когда?

– Когда – что?

– Когда вы поехали рыбачить?

Мальчик посмотрел на наручные часы:

– Два часа назад.

– Ничего в лодке не нашли? – поинтересовался Хальдерс.

– А что бы это могло быть?

– Ну, что-то такое, чего в ней раньше не было.

– Вроде нет.

– Мусор? Листья? Еще что-то? Пятна какие-нибудь?

– Да мы не проверяли… можно посмотреть. Лодка-то – вот она.

– Ребята… вам, надеюсь, понятно, что нам придется на время взять вашу лодку и обследовать.

Время прошло. Почему они не обнаружили эту лодку раньше? «На другом берегу…» Может, она была там и вчера утром, или днем, или ночью? Или они просто-напросто допустили небрежность? Кто-то не заметил эту лодку или не придал значения… Возможно. В расследовании убийства возможно все.

– Еще бы, – сказал паренек с энтузиазмом, словно его приглашали принять участие в приключении.

Они подошли к лодке. На дне было с дециметр воды.

– Вы не вычерпывали воду после того, как нашли лодку?

– Не-а.

– Хорошо… А где, кстати, рыба?

Ребята посмотрели друг на друга.

– Выпустили… что-то жалко стало.

– Молодцы.

«Рыбаки врут на разный манер, – подумал Хальдерс. – Даже эти сопляки не исключение».

Он подошел поближе и заглянул внутрь.

– А что это там, под уключиной? Подойдите сюда… Вон там, слева. Сантиметров десять над водой.

Ребята посмотрели друг на друга.

– Вы это видели?

– Знак какой-то… – На грязно-желтом стеклопластике был намалеван красный знак. – He-а, не видели.

16

Без окон она не знала, вечер сейчас или утро. Она засыпала, просыпалась, но ей казалось, что вообще не спала. Свет от лампы под потолком словно останавливался на полпути, не достигая пола. Она, почти не видя руки, сжимала и разжимала кулак. Потом стала оставлять один палец – сначала большой, затем указательный. Хуже всего получалось с безымянным – приходилось помогать другой рукой, потому что он упорно сгибался вместе с остальными.

Она уже не мерзла – ей принесли два одеяла и кружку горячей воды с сахаром. Она попила и заснула, а когда проснулась, не могла понять, спала или нет. Это было странно, но и хорошо, потому что во сне она не боялась. Когда ты спишь, ты спишь и тебя здесь нет, а чего бояться, когда тебя здесь нет?

А теперь она опять была здесь. С потолка послышался какой-то звук, и ей вновь стало страшно. Она собралась было закричать: «Я хочу к маме!» – но не решилась. Если она будет молчать, кто знает, может, опять придет дядька со сладкой водой и она заснет. В тот раз так и вышло – он пришел с полной кружкой и забрал пустую. А сейчас не приходит. А она решила, этот странный звук над головой означает, что он сейчас придет.

Никто ее не бил и не драл за уши. Она даже про это не вспоминала. Она думала про лето и горячий песок, обжигающий подошвы. Они шли по песку – переплыли озеро на лодке и зашагали по песку. Она побежала по горячему песку в воду, а мама стояла и ждала, пока она искупается, а потом купила ей водички у дядьки на берегу. Такая смешная маленькая бутылочка с лимонным вкусом. Бутылочка так и называлась: лимонная вода. Не вода с сахаром. Лимонная вода, сказал дядька, когда они второй раз к нему подошли. Странно как-то сказал: лимонная вода.

Она зажмурилась. Стало еще темнее. Зажмурилась сильнее – все покраснело, и появились яркие пятнышки. Как будто она летела в космосе, а вокруг сверкали и подмигивали звезды. Это было приятно – зажмуриться и улететь в космос. Куда лучше, чем сидеть в пустой темной комнате и почти ничего не видеть. Ни стола, ни стульев – только вонючий матрас. Сначала она отворачивалась от этого запаха, поднимала нос кверху, а потом привыкла. Перестала об этом думать.

Она пошуршала бумагой в кармашке. Не решалась достать и посмотреть. Но бумага была у нее. Это ее тайна, которая и пугала, и радовала. Хорошо, что есть эта бумага. Дядьки, наверное, разозлятся, если узнают, что она ее спрятала. Но зато у нее была тайна, а у них нет. Как только мама придет, она ей все расскажет.

Вдруг она подумала, что мама умерла. «Мама умерла, и я ее никогда больше не увижу. Если бы она была жива, давно бы пришла». Мама никогда не ушла бы так надолго, ничего ей не сказав. Или не позвонив. Или не оставив записку, а дядьки могли бы эту записку ей прочитать.

Дверь наверху отворилась, и она сжалась в комочек. Дверь была высоко, а в подвал шла лестница, которую она не видела – уж слишком темно. Она решила, что дядька опять принес ей воду с сахаром и поставила пустую кружку рядом с матрасом, как и в тот раз.

Наконец она увидела его ноги. Только ноги – она не решалась поднять голову и посмотреть.

– Вставай, поехали.

Она взглянула и увидела силуэт – лампа была как раз позади дядьки. Хотела что-то сказать, но ничего не вышло. Как ворона каркнула.

– Давай поднимайся.

Она взяла свои одеяла, встала и чуть не упала – одна нога затекла. Она на ней сидела. В ногу словно впились тысячи маленьких иголочек. Было и больно, и щекотно.

Она сглотнула слюну и попыталась еще раз.

– Мы поедем к маме?

– Тебе это не понадобится. – Дядька вырвал у нее одно из одеял. – Пошли.

Она стала подниматься по лестнице, а он шел следом. Она забыла, какие тут высокие ступеньки, – пришлось карабкаться на каждую. Сверху ударил такой яркий свет, что стало больно. Она зажмурилась. Потом снова открыла глаза – в дверях кто-то стоял.

17

Стуре Биргерссон держался, как всегда, скромно, словно бы на втором плане, и постоянно смотрел в потолок – по-видимому, чтобы не терять контакт с высшими силами.

Винтер знал, что Стуре предвкушает встречу с неизвестным. Каждый отпуск он куда-то исчезал, и никто не представлял, куда именно. Многие спрашивали, но он тайну не выдавал. У Винтера был его телефон, но ему бы и в голову не пришло звонить шефу, когда тот в отпуске.

Биргерссон курил у открытого окна. В ярком свете дня лицо его было точно вырезано из картона, на щеке играли солнечные пятна.

Стол его был совершенно пуст, за исключением пепельницы. Каждый раз, заходя к Стуре в кабинет, Винтер искренне изумлялся. Ни единой бумажки! Компьютер всегда выключен. Шкаф с документами в таком идеальном порядке, что его, похоже, никогда никто не открывал. Стуре курил и думал, на чем и сделал карьеру.

– Я все прочитал. – Биргерссон погасил сигарету и посмотрел на свою руку. Рука, словно повинуясь неслышимому приказу, потянулась к внутреннему карману светлого пиджака, достала оттуда пачку и ловко выщелкнула новую сигарету. – Довольно много всяких версий.

– Ты сам знаешь, как это бывает, Стуре.

– Могу вспомнить только один случай… Идентификация обычно удается в первые же сутки…

Винтер подождал продолжения, достал свои сигариллы и тоже закурил. Биргерссон, казалось, вспоминал, что это за случай такой преступно долгой идентификации. «Меня не обманешь, старина, – подумал Винтер. – Ты прекрасно знаешь, один такой случай был или несколько».

– Может, у тебя память получше? – Стуре посмотрел в глаза своему ближайшему подчиненному.

Винтер улыбнулся, перегнулся через стол и стряхнул пепел в пепельницу.

– Один случай…

– Я имею в виду уже в наше время.

– Если мы оба думаем про утопленника у Каменного пирса, то это и есть тот единственный случай.

Мужчина упал в воду и утонул, а когда они попытались провести опознание, оказалось, что ни один человек во всей стране его не хватился. На нем был костюм для джоггинга. В карманах ни бумаг, ни ключей, ни удостоверения – ничего. Никаких колец с гравировкой. После долгого пребывания в воде еле-еле удалось снять отпечатки пальцев, но и это не помогло. Так и похоронили. И до сих пор неизвестно, кто это был.

– Тоже произошло во время городского праздника, – сказал Биргерссон. – Уже одного этого достаточно, чтобы запретить безумие.

– Многим нравится. Говорят, весело.

– Не паясничай, Эрик. Ты, так же как и я, ненавидишь пьяную толпу. Люди наливаются пивом из бумажных стаканов и уверены, будто это и есть веселье. Посмотри, что случилось с Анетой… Праздник города Гетеборга! Как она, кстати?

– Жевать пока не может… Навещу в ближайшее время.

– Надеюсь, скоро поправится. Это важно для морали. Я имею в виду ее морали. Мне она нравится. Смелая девочка. Даже меня не боится. Это о многом говорит.

– Что да, то да… ты внушаешь страх.

Стуре фыркнул и сменил тему.

– Узнали, что это за таинственный знак?

– Есть разны…

– Да-да, и то, и это… Что ты сам-то думаешь?

Винтер помахал рукой с сигариллой. Дым, как от кадила, распространился по кабинету.

– Фу, какая вонь, – поморщился Стуре. – Сделай одолжение, не маши этой штукой. Держи руки при себе. Я хочу узнать твое мнение – стоит ли тратить на это извилины? Мои извилины то есть. Твои уже повреждены.

– Не знаю. – Винтер положил сигариллу на край пепельницы. – Правда не знаю. Поначалу я думал об этом как-то вскользь, а потом мы с Фредриком были на озере… Да ты все это читал.

– Вот видишь… я всегда говорил: интуиция – не последнее дело. Вообрази только – пацаны появились на пять минут, а ты на месте.

– А я на месте. Меня настигло озарение, и я поехал на озеро.

– А Фредрик? Объясни, как там оказался Фредрик? Он же вряд ли сможет правильно написать слово «интуиция».

– Это трудное слово. Ты сам-то пробовал?

– Будь у меня бумага и ручка, я бы тебе доказал, но я ничего такого не держу.

«Потому и не держишь, что не знаешь, как писать трудные слова», – подумал Винтер, полез в карман пиджака и достал блокнот и ручку.

Биргерссон осклабился и отгородился ладонью.

– Итак, ты оказался на месте… а какая от этого польза?

– Не понял.

– Знак в лодке ничего не доказывает и ни на что не указывает.

– Конечно, нет… но это тот же знак, что и на дереве.

– Может, пацаны сами его намалевали.

– Тогда они хорошо врут.

– Люди врут все лучше и лучше, – задумчиво произнес Стуре и прислушался, как прозвучало это умозаключение. – Это-то и делает нашу работу такой увлекательной. Надо все время быть начеку, правда? Просто замечательно – никому нельзя верить. Все лгут при любом удобном случае.

– Недавно кто-то утверждал, что может грамотно написать слово «интуиция».

– Эрик… ты мне как сын, но не испытывай мое терпение, – сказал Биргерссон с интонацией мафиози.

Винтер прикурил еще одну сигариллу «Корпс».

– Конечно, пацаны могли и сами нарисовать знак. Или другие пацаны, которым хотелось чем-то отметиться. Или кто-то просто-напросто водит нас за нос.

– А может, все гораздо хуже, – сказал Биргерссон.

– Да. Все может быть гораздо хуже.

– Либо гораздо хуже, либо… Ты ведь понимаешь, о чем я.

– Маньяк.

– Маньяк, который устал от своих подвигов и теперь играет с нами в игру. Либо маньяк начинающий.

Винтер промолчал. В кабинете царила полная тишина. Снаружи сюда не проникало ни звука. Биргерссон сидел против света, и Винтер почти не различал его лица.

– Мне же не нужно тебе напоминать, как важно поскорее опознать эту женщину.

Хелену, подумал Винтер. Мать неизвестных детей и жертву убийцы.

– А где же, черт возьми, ее дети? – Иногда Винтеру казалось, что Стуре умеет читать мысли. – Если они, конечно, есть.

Винтер осторожно прокашлялся. Внезапно вкус дыма во рту показался ему отвратительным. Словно какой-то ядовитый газ.

– Велльман нервничает… Из-за прессы… из-за медиа, как ее теперь обзывают. Он бы хотел, чтобы вы уже показали какие-то результаты.

– Можно опубликовать снимок. Снимок трупа. Я, кстати, собираюсь это сделать.

– Что?!

– Афиша о розыске.

– С мертвой физиономией?

– Другой нет.

– И речи быть не может, – отрезал Биргерссон. – Ты подумал, как это будет выглядеть? Что скажут люди?

– Может, что-то и скажут. И это нам поможет.

– Мы все равно ее найдем. Вернее, узнаем, кто она.

– Делаем все, что в наших силах. – Произнося эту дежурную фразу, Винтер всегда мысленно усмехался.

– Знаю, знаю. Но… как же еще сказать, Эрик. Такое ощущение, будто ты распыляешься. Слишком много направлений.

– А это что значит?

– Ну… иногда ты слишком уж профессионален. Ищешь альтернативные решения в инициирующей фазе следствия. Шарики крутятся, люди бегают туда-сюда…

Инициирующая фаза! Это-то слово он точно не напишет.

– Значит, ты хочешь сказать, что для пользы дела следствие лучше бы возглавить кому-то другому? Без шариков? – Он в первый раз за разговор закинул ногу на ногу.

– Ну что ты… нет, конечно.

– А что ты тогда хочешь сказать? У нас есть автомобильный след, есть этот символ… Мы проверяем машины, стоявшие там ночью, беседуем с окрестной публикой… Все наши ресурсы направлены на то, чтобы узнать ее имя.

– Да, разумеется.

– Я бы дал объявление о розыске, но ты считаешь это неуместным.

– Ты же знаешь, что я…

– Знаю, что это не ты. Самый тяжкий хомут в нашей профессии – перепуганные начальники, над которыми другие начальники, а те совсем уж ничего не понимают. Я имею в виду не тебя.

– Ты и сам шеф. Кронпринц, как некоторые поговаривают.

– Я дальше уже не продвинусь. Шарики, как ты говоришь. Там, повыше, шарики никому не нужны. Послушание… иерархия…

– Эрик! Остынь! – Странно, Биргерссон употребил то же слово, что и сам Эрик, успокаивая Хальдерса. – Я просто призываю двигаться дальше. Ты же сам сказал насчет машин. Это хорошее, конкретное направление…

– Сотни тысяч одинаковых моделей «форда». Это конкретно.

Биргерссон словно не слышал его реплики.

– Хорошая идея… ночные камеры, машина…

– Не надо меня умащивать.

– Но это и в самом деле может что-то дать!

– Я же уже сказал – делаем все возможное. Так или эдак мы это решим. Я чувствую. Интуитивно.

Вдруг Биргерссон поднял голову и пристально на него посмотрел.

– А эти… сотрудники, пировавшие на спортбазе… Никто пока не дал о себе знать?

– Еще не получил рапорт от Бергенхема. Ты имеешь в виду, что если кто-то что-то видел или слышал, то должен был бы сам появиться? Или как?

Он вспомнил рассказ Хальдерса про чудака-собаковода с его «или как» и мысленно улыбнулся.

– Не притворяйся невинной девушкой, Эрик. Ты же не веришь в чудеса? Кто что вспомнит после хорошей пьянки с сотрудниками?

– Меня не спрашивай, – сказал Эрик Винтер. – Не имею опыта.