Текст книги "Зов издалека"

Автор книги: Оке Эдвардсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Оке Эдвардсон
Зов издалека

Часть 1

Она даже поспала немного – уж очень долго они сидели в машине. Становилось холодно. Мама завела мотор, дала ему поработать и выключила, так и не ответив на ее вопрос.

– Почему его нет? Где он же он, черт его подери? – Голос мамы, обращенный в пространство, заставил ее замолчать.

Кто-то должен прийти и забрать ее. Ее заберут, и они поедут домой. Но никто не приходил. Она не знала, чего ей хотелось больше – остаться с мамой или улечься в постель. Окна запотели, ничего не видно, кроме сполохов от проезжающих машин. Она вытерла окно рукавом свитера и спросила еще раз:

– Почему мы никуда не едем?

На этот раз мама ответила:

– Заткнись!

Больше она и спрашивать не решалась – настолько суров и резок был ответ. За ним последовали ругательства. Ей было все равно – она слышала их много раз и раньше. Она и сама употребляла грубые слова, хотя и знала, что это нехорошо.

Дождь барабанил по крыше машины. От нечего делать она тоже стала постукивать по обивке дверцы, стараясь попасть в ритм дождя.

– Боже мой, – сказала мама уже в который раз. – Оставайся здесь. Мне надо позвонить. – Она открыла дверцу и вышла. – Не вздумай никуда уходить.

Мама кивнула ей из полумрака. Скоро совсем стемнеет.

– Что? Я тебя почти не вижу…

– Куда ты идешь?

– Позвоню из телефонной будки на углу и сразу вернусь. Это быстро.

– А где будка? Я пойду с тобой.

– Ты останешься! – Голос мамы напугал ее.

– Останусь…

Мама хлопнула дверцей так, что ей в лицо полетели брызги дождя.

Потом она долго, как ей показалось, сидела, вслушиваясь в звуки на улице. Наконец раздался стук маминых каблуков – «цок-цок-цок». Но это мог быть кто-то другой – в тумане не разобрать.

Внезапно дверца открылась так резко, что она вздрогнула.

– Никого уже нет, – сказала мама. – О дьявол… Все ушли.

Мама завела мотор, и они поехали.

– Мы едем домой?

– Сделаем кое-что – и домой.

– Я хочу домой.

Мама остановила машину и пересела к ней на заднее сиденье. Лицо ее было мокрым.

– Ты плачешь?

– Нет. Это дождь. Слушай меня внимательно. Мы сейчас поедем в один дом и захватим несколько дяденек. Ты слышишь, что я говорю?

– Захватим дяденек.

– Вот именно. Когда мы подъедем, дяденьки будут бежать. Это такая игра – мы поедем помедленней, а они будут прыгать в машину на ходу. Поняла?

– Будут прыгать на ходу?

– Мы поедем медленно, они будут прыгать в машину, а затем мы опять поедем быстро.

– А потом домой?

– Да. Потом домой.

– Я хочу домой прямо сейчас.

– Мы и поедем домой. Поиграем в игру и поедем.

– А нельзя поиграть утром, когда светло? Глупая игра… Я спать хочу.

– Мы должны поиграть сейчас. Но самое главное – пока мы играем, ты должна лечь на пол. И будешь лежать, пока я не скажу. Поняла?

– Почему?

Мама посмотрела на нее, потом на часы. Она все время поглядывала на часы. Как она их видит? В машине же совсем темно…

– Потому что другие дяди, которые с нами не играют, могут тоже запрыгнуть в машину и тебя ушибить. Так что лежи на полу и не шевелись. Прямо за моим сиденьем.

Она кивнула.

– Попробуй прямо сейчас.

– Но ты сказала, что…

– Ложись!

Мама больно схватила ее за плечо. Она легла на коврик – он был холодный, мокрый и чем-то вонял. Ей стало трудно дышать, и плечо болело. Она закашлялась.

Мама вернулась на переднее сиденье, и они поехали.

– Лежи и не вставай! – сказала мама.

– Уже начинается?

– Да. Ты лежишь?

– Лежу…

– И не смей подниматься. Это может быть очень опасно. И молчи…

«Глупо… опасная игра, это глупо», – подумала она, но промолчала.

– Молчи! – крикнула мама, хотя она и не пыталась заговорить.

Она лежала неподвижно, прислушиваясь к звукам под полом. Вообразила, что лежит прямо на дороге, трам, бум, трам, бум… Вдруг послышался крик, машина замедлила ход, кто-то закричал, и мама тоже что-то крикнула. Дверца над ее головой резко открылась, на нее что-то навалилось, она хотела подать голос, но не могла. А может, и не хотела. Дверцы открывались и закрывались, это было как фейерверк – трах… бах… трах… бах… или шум дождя вдруг усилился в сто раз. Краем глаза она увидела, как лопнуло боковое стекло, но осталось на месте, никаких осколков.

Все кричали, и она не понимала ни слова. Постаралась различить мамин голос, но не смогла. Машину бросало из стороны в сторону. Под машиной кто-то крикнул – она хорошо это слышала, потому что лежала на полу. Дядя на заднем сиденье начал плакать. Это было странно – слышать, как плачет взрослый дядя. Ей совсем не нравилась эта игра, было страшно, но она не решалась вымолвить ни слова.

1

Эрик Винтер проснулся поздно. Освободился от спеленавшей его во сне простыни и встал. Солнце висело на своем месте, прямо перед балконом, и в квартире было уже жарко.

Он сел в постели и, не открывая глаз и ни о чем не думая, провел рукой по небритой щеке. Голова была тяжелой. Как всегда между сном и пробуждением. Спал плохо – просыпался чуть не каждый час, вытирал пот со лба, переворачивал на холодную сторону подушку. Два раза вставал и пил воду. Прислушивался к звукам ночи. Звуки эти никогда не исчезали – такое было лето.

Он заставил себя подняться и пошел в душ. Подождал, пока сойдет холодная вода. Трус, подумал он. Был помоложе, никогда не ждал. Принимал первый удар ледяных струй как настоящий мужчина.

Позавчера ночью Ангела вернулась домой после двойной смены в больнице. В предрассветные часы они занимались любовью, и он чувствовал себя молодым и сильным, оргазм прокатился огненной волной по всему телу, и он даже закричал. Ангела отозвалась долгим эхом, и он почувствовал на губах ее вкус, солоноватый, как вкус моря, когда он в начале лета нырнул со скалы.

Потом они долго лежали не шевелясь. Двигаться не хотелось. Она лежала на боку и смотрела на него. Он в который раз подивился линии ее бедра, напоминающей мягкие изгибы холма на равнине. Кончики волос намокли и стали темными.

– Думаешь, будто это ты мной пользуешься, а на самом деле наоборот, – сказала она, водя пальцем по его волосатой груди.

– Никто никем не пользуется.

– Ты удовлетворяешь мои потребности.

– Спасибо за разъяснение, доктор.

– Мне пришло в голову… Нам нужно еще что-то, кроме секса.

– Что за ерунда.

– Что – ерунда? Что нам нужно еще что-то, кроме секса?

– Что у нас нет ничего, кроме секса. Что мы ничем больше не занимаемся.

– А чем еще мы занимаемся?

– Странный вопрос. Многим.

– Например?

– Например, в настоящий момент обсуждаем наши отношения.

– По-моему, впервые. – Она села в постели от удивления. – Один разговор на десять актов.

– Ты шутишь.

– В каждой шутке… Нет, если и шучу, то лишь… слегка. Мне нужно большего. Мы уже об этом говорили.

– Чтобы я созрел. Тебе нужна моя зрелость.

– Да.

– Чтобы я созрел как мужчина и взял на себя ответственность за семью, которой у меня нет.

– У тебя есть я.

– Прости… но ты знаешь, что…

– Нет. Не знаю. Знаю только, что мне этого недостаточно.

– Даже если позволяю тебе мной пользоваться?

– Даже если позволяешь.

– Даже если я удовлетворяю твои потребности?

– Есть другие темы для шуток.

– Ангела! Ну хорошо, хорошо… я серьезен как никогда.

– Ты не вечно будешь молодым. Ты и сейчас уже не юноша. Подумай об этом.

– Я думал.

– Подумай еще раз. И подумай о нас. Я пошла в душ.

Ему тридцать семь. Полицейский комиссар уголовного розыска. Получил звание в тридцать пять, что само по себе рекорд не только в их гетеборгском управлении, но и во всей Швеции. Но для него это не имело особого значения. Разве что не так часто приходилось выслушивать очередной приказ начальства.

Он чувствовал себя молодым и сильным. Поначалу. Теперь уже не так уверен. За короткое время он постарел лет на пять. Или даже десять. Следствие, которым он занимался всю весну, было настолько мучительным, что он даже раздумывал, стоит ли оставаться в полиции. Изображать некое активное противостояние круговороту зла в природе.

Он взял отпуск и провел неделю, бродя по лапландской тундре с ее никогда не заходящим солнцем. Потом вернулся и продолжил работу, но что-то было не так. Он пытался ни о чем не думать. Лето и отпуск. Перестал бриться. Отпустил волосы – теперь они не только закрывали уши, но и подбирались к плечам. Он с удивлением заметил перемены, подойдя к зеркалу. «Эта новая внешность лучше отражает мою сложную натуру, – сказал он вслух, высунул язык и скорчил рожу. – Оттого-то я такой замечательный полицейский. Сложная натура – вот что важно».

Эрик в одиночестве сидел за столом в кухне – Ангела попрощалась и ушла домой. Впрочем, не совсем в одиночестве – общество ему составили два поджаренных ломтя хлеба и кружка чаю. Лицо опять покрылось потом. Двадцать девять градусов в тени, он только что посмотрел на термометр на балконе. Одиннадцать часов. От его второго за лето отпуска осталось четыре дня. Будем продолжать отдыхать.

Зазвонил телефон. Он неохотно поплелся в прихожую и взял трубку.

– Эрик Винтер.

– Это Стив, если ты меня помнишь.

Английский язык с шотландским акцентом.

– Как можно забыть кройдонского рыцаря?

Стив Макдональд, комиссар полиции в Южном округе Лондона. Они работали вместе в начале года над одним запутанным делом и подружились. Во всяком случае, Эрику казалось, что подружились. Стив приезжал в Гетеборг, Эрик ездил в Лондон. Но они не виделись с того весеннего вечера, когда сидели в квартире Эрика и утешали друг друга. Следствие завершилось. Преступление раскрыто, дело закрыто.

– Погоди-ка, это же ты у нас рыцарь… Сверкающие доспехи и все такое.

– С этим покончено.

– Что?!

– У меня недельная щетина. И волосы до плеч. Не стригся месяца три.

– Это, наверное, я повлиял на тебя таким образом… А я-то наоборот: пошел на Джермин-стрит. Надо, думаю, купить костюм от Бальдессарини. Буду выглядеть авторитетно. А то, задержись ты у нас в отделе, все стали бы выполнять не мои приказы, а твои.

– Ну и как?

– Что – как?

– Купил костюм?

– Нет. Обычный человек не в состоянии одеваться, как ты. Кстати, давно хотел спросить: тебе и вправду не надо ждать зарплаты в конце месяца? Можешь пойти и купить все, что хочется?

– С чего ты взял?

– Ты сам сказал. Я спросил, а ты ответил. Весной.

– Разве? Должно быть, я был так занят, что не особенно прислушивался к глупым вопросам.

– То есть ты тоже зависишь от жалованья?

– А ты как думаешь? Немного денег в банке есть, но не разгуляешься.

– О, как приятно слышать!

– А какое это имеет значение?

– Не знаю. Может, имеет. Хотел уточнить.

– И поэтому позвонил?

– Хотел спросить, как твои дела. Весной тебе досталось.

– Да.

– И?..

– Что?

– Как дела?

– Жарко. Новый температурный рекорд. Лето должно бы уже кончиться. У меня пока еще отпуск.

– Спасибо за альпийский снимок.

– Это не Альпы. Лапландия. Из Швеции выезжать не надо.

– Whatever… [1]1
  Как скажете (англ.).


[Закрыть]В любом случае спасибо.

Они помолчали. Потом Макдональд осторожно прокашлялся.

– Не пропадай. Звони иногда.

– Может, приеду к Рождеству. Похожу по магазинам.

– Сигары? Сорочки?

– Джинсы.

– Будь осторожней, а то станешь как я.

– Могу ответить тем же.

Они попрощались. Винтер положил трубку, и у него внезапно закружилась голова, так что он ухватился за телефонный столик, чтобы не упасть. Через несколько секунд все прошло. Он вернулся в кухню и отхлебнул глоток успевшего остыть чая. Подумал, не заварить ли свежий, но вместо этого отнес кружку и тарелку в мойку.

Он надел шорты и хлопковую сорочку с короткими рукавами. Ноги сунул в сандалии. Положил бумажник в нагрудный карман и проверил, на месте ли ключи. В кармане шорт, он их и не вынимал со вчерашнего дня. Мобильный… лежит на тумбочке в спальне. Ну и пусть лежит.

Он уже взялся за ручку и услышал чью-то возню за дверью. Не успел он подумать, что это наверняка почтальон, как догадка тут же подтвердилась: под ноги посыпался ворох бумаг. Полицейская газета, два конверта из банка, свежий номер журнала в белом мягком пакете, извещение о посылке, вес больше килограмма, ждет его на почте. Все белое, белое, и цветным пятном – открытка. Стив Макдональд в Хайланде.

«У нас тоже есть Альпы».

Винтер перевернул открытку и долго изучал покрытую снегом вершину, у подножия которой прилепилась деревенька. Домам лет по пятьсот, не меньше.

Жара стиснула щеки горячими сухими лапами. Васаплац пронизана сверкающими стеклянными нитями. Несколько человек прячутся в тени на трамвайной остановке, на ярком солнце их силуэты кажутся черными. Он спустился в подвал за велосипедом и покатил по Васагатан, миновал Скансторгет. Рубашка промокла насквозь… Это почему-то приятно. Рюкзак мягко подталкивает в спину. Он изменил первоначальному намерению и продолжал крутить педали на юг, к Ашимсбадет. Остановился, выпил банку «Рамлесы» и покатил дальше, мимо поля для гольфа. Поставил велосипед, спустился к узкой полоске прибрежного песка, разделся и побежал к воде.

Потом лежал на солнце и читал газету, а когда стало жарко, опять пошел купаться. Это был настоящий отпуск. Именно то, чем он хотел бы заниматься все лето. Во второй половине дня Эрик с удовольствием отряхнул ступни от сухого горячего песка, сунул ноги в сандалии и покатил домой. Слева от него, не отставая, катилось закатное солнце, то и дело прячась за деревьями. Это было замечательное чувство. Хорошо бы его удержать. Мир прекрасен только в такие моменты.

2

Сразу после полуночи Анете Джанали сломали челюсть. Она шла по Эстра-Хамнгатан, вокруг было полно людей. Рабочее время давно кончилось, но это и не имело значения: инспекторы следственного отдела не носят полицейскую форму, даже на службе.

Они гуляли с подругой и услышали шум. На Чюркогатан дрались. Вернее, трое избивали одного. Тот уже лежал на земле, и они пинали его ногами. Анета Джанали крикнула и пошла в их сторону. Троица двинулась навстречу, и один без всякого предупреждения ударил ее кулаком в лицо. Она сначала ничего не почувствовала, но через секунду острая боль пронзила голову и шею. Она упала. Он выкрикнул что-то насчет цвета кожи и пнул ее. Анета Джанали была чернокожей, но впервые в жизни ее ударили именно из-за этого.

Сознания она не теряла. Попыталась сказать что-то подруге, но не смогла. «Лиз бледнее, чем обычно, – машинально отметила Анета Джанали. – Наверное, испугалась еще больше, чем я».

Праздник вокруг продолжался – народ переходил от одной пивной палатки к другой. На импровизированных сценах выступали артисты. Ночь была жаркой, город пропах барбекю, перегаром и человеческим потом. Все что-то кричали, перебивая друг друга, и в этой какофонии затерялся крик Лиз о помощи.

Праздничный Гетеборг. Они уже третий раз за вечер проходили мимо этого места. «Бог троицу любит», – смутно подумала Анета Джанали, чувствуя щекой грубую шероховатость асфальта. Голова болела уже не так сильно, но поднимать ее почему-то не хотелось. Она смотрела на ноги в сандалиях и башмаках, потом ее положили на носилки и отнесли в машину. Последнее, что она почувствовала перед тем, как потерять сознание, – кто-то осторожно потряс ее за плечо.

Фредрику Хальдерсу сообщили новость в полвосьмого утра, не успел он явиться на работу. Бритый наголо, суровый Хальдерс огрызался по любому поводу и собачился со всеми без исключения. Особенно с Анетой Джанали – в ход шел и ее пол, и происхождение, и цвет кожи… все, что угодно.

Его считали дураком, расистом, сексистом, но он не обращал внимания. После развода три года назад Хальдерс жил один и в свои сорок четыре года был обозлен на весь мир. Странный, вспыльчивый человек с массой нерешенных психологических проблем, но… Фредрик Хальдерс у психотерапевта? Ну нет, скорее он начнет дрочить публично, хотя давно уже чувствовал, что эти вспышки до добра не доведут. И сейчас, узнав о происшествии с Анетой, он буквально взорвался. Он раскрошит этих ублюдков, выродков, он… Сволочи, сволочи… СВОЛОЧИ! ОТМОРОЗКИ!

Он метался по комнате для совещаний, а Ларс Бергенхем, принесший новость, стоял и помалкивал.

– Никаких свидетелей? – громыхнул Хальдерс.

– Да, но…

– Где они?

– Ее подру…

– Сюда ее! Наплевать на нее, – решил он вдруг и направился к двери.

– Ты куда?

– А ты как думаешь?

– Она спит после наркоза. Ей прооперировали челюсть.

– Откуда знаешь?

– Только что говорил с Сальгренска.

– А почему мне не позвонили? Это опасные дела. Мало ли что может попасть в кровь! Столбняк и прочее… Ее надо положить в интенсивку!

«Тебе лучше знать, – флегматично подумал Бергенхем. – Врачи, естественно, ничего в своем деле не смыслят».

– Мы же всегда работаем парами… Ты ведь никогда не работал с Анетой?

– Даже если бы и работал… они этого не знали, – тихо сказал Бергенхем.

– Что? Кто они?

– Ладно, проехали…

– А где свидетельница? – Хальдерс, очевидно, забыл, что отменил ее допрос.

– Я как раз и пытаюсь сказать, что подруга Анеты приедет… – он посмотрел на часы, – минут через пятнадцать.

– Она там присутствовала?

– Да.

– И никого больше не было?

– Праздник… полно народу, и никто ничего не видел.

– О дьявольщина… Надо уезжать из этого города.

Бергенхем промолчал.

– А тебе нравится здесь? – Хальдерс сел, встал и опять сел.

Бергенхем задумался. Что на это ответишь? Фредрик закусил удила. Это было не ново, просто выглядело иначе. В его гневе было нечто праведное, что-то его на этот раз по-настоящему задело – во всяком случае, вышло за пределы обычной профессиональной солидарности. Скоро он поедет в больницу, и Бергенхем не завидовал тем, кто случайно замешкается перед Хальдерсом на светофоре.

– Современный город, – вслух сказал он. – Сложносоставной. Новые времена…

– Сложносоставной? Это еще что за новости?

– Значит, всего понамешано. И хорошего, и плохого. Нельзя же послать к черту весь город.

– Скоро будет можно, – заверил Хальдерс. – Человек гуляет по Хамнгатан, а какой-то отморозок разбивает ему голову. И что здесь складывать? Что составлять? Вот он – твой сложносоставной город… Дерьмо сложносоставное.

Бергенхем опять промолчал.

– Нет, я знаю, конечно, что есть и нормальные люди, и места, куда можно пойти, но это… это… – Хальдерс внезапно охрип и, отвернувшись, пожал плечами.

Бергенхем заметил, как Фредрик украдкой провел ладонью по лицу. Плачет, что ли, удивился Бергенхем. Или готов заплакать… Значит, еще не все потеряно с Хальдерсом. Но он прав, конечно… особенно это лето. Сколько уже было подобных историй? Пятнадцать? Прямо подготовка к войне. Гражданская война гетеборгских племен…

– Кто допросит свидетельницу? Эту… приятельницу?

– Я могу допросить… или ты, если хочешь.

– Займись, – коротко сказал Хальдерс. – Я еду в больницу. А кстати, как этот второй? Которого били?

– Жив…

Он забыл включить кондиционер и подъехал к больнице весь в поту. Ну и хрен с ним.

Анета Джанали сидела в постели, подпертая со всех сторон подушками. Глаза ее налились кровью. Лицо почти полностью закрывала повязка.

Рядом на тумбочке стояла большая пластмассовая кружка с согнутой пополам соломинкой. На каталке перед палатой он заметил десяток роз – сестра сказала, что не полагается вносить цветы в палату. Риск инфекции. Цветы уже слегка поникли. «Забыли воды налить, что ли… Это мог бы быть мой букет».

Он подвинул стул и сел.

– Мы их возьмем.

Она не пошевелилась. Потом закрыла глаза. Не уснула ли?

– Не успеешь прийти в себя, как мы их возьмем… Даже чернокожие не должны бояться вечером выйти на улицу.

Он внимательно изучил конструкцию из подушек на кровати. Не особенно удобно.

– Начинаешь думать, уж не лучше бы тебе остаться дома в Уагадугу. – Хальдерс повторил старую шутку, бывшую у них в ходу. Анета Джанали родилась в Восточном роддоме в Гетеборге.

– Уагадугу, – повторил он. Его успокаивало это словцо. Или, может быть, хотел немножко поднять ей настроение. Он помолчал. – Собственно, такой случай выпадает раз в сто лет. Я говорю о важных вещах, а ты меня не перебиваешь с надменным видом. Могу наконец и я вставить словцо. И я тебе объясню…

Анета Джанали открыла глаза и посмотрела на него. Он знал этот взгляд. У нее пострадала только нижняя часть головы, а верхняя, похоже, в целости и сохранности.

– Речь идет о самообладании, – сказал он. – Когда мы возьмем этих подонков, то, разумеется, не дадим волю чувствам… Полное самообладание. Но ведь полицейские тоже люди и имеют право на ошибку. Или пару ошибок…

Как же она пьет из этой чертовой кружки? В повязке даже дырки не видно. Для вида, что ли, они ее поставили… А может, все, что нужно, в капельнице? И сколько она здесь пролежит?

– Говорят, у Винтера крыша поехала, – решил он поделиться свежей сплетней. – Ходит в обрезанных джинсах и майке. Заглянул в отдел взять какие-то бумаги – недели две не брился, а не стригся, наверное, с весны. Волосы до плеч.

Анета опять прикрыла глаза.

– Не дождусь понедельника, когда все соберутся… только тебя не будет. Но я положу какую-нибудь дрянь на твой стул, и как будто ты с нами. – Увидев, что она не реагирует на шутку, он наклонился и тихо сказал: – Пожалуйста, выбирайся из этого поскорее, Анета. – Набрав в легкие полный медицинских ароматов воздух, он добавил: – Мне тебя очень не хватает.

Он встал, загремев стулом, и вышел из палаты. Странно, вода в вазе есть. Почему же завяли цветы?

Винтер не стал ждать до понедельника и прервал отпуск, как только позвонил Рингмар. Ничего сверхъестественного не случилось, но Эрик сразу вернулся к работе. Не из чувства долга, нет. Это было чисто эгоистическое решение. Возможно, даже терапевтическое.

– Пока ты не особенно здесь нужен, – сказал Рингмар.

– Мне уже хватает песка в сандалиях, – возразил Винтер.

Во второй половине дня он вошел в свой кабинет и открыл жалюзи. Потянул носом – пахло пылью. На письменном столе ни одной бумажки. Идеальный порядок… может, стоит поучиться у шефа – тот все бумаги складывает в ящики стола.

Стуре Биргерссон руководил следственным отделом и был настоящим виртуозом по части, как он это называл, «делегирования полномочий» своим заместителям. На практике это означало, что Эрик Винтер командовал тридцатью следователями в подотделе насильственных преступлений. Теперь они называются «подотделом», но характер деятельности ничуть не изменился. Убийства и вооруженные грабежи. Бывшие ассистенты стали инспекторами. «Наконец становишься кем-то», – прокомментировал это событие Хальдерс. Более солидное название вовсе не означало прибавки к зарплате. «Зато выходишь на главную улицу и чувствуешь себя инспектором».

– Закрой дверь, – сказал Эрик вошедшему Рингмару. – Так что ты говоришь?

Рингмар уселся на стул.

– Мы, конечно, следим за более или менее серьезными происшествиями, но тут дело не в местных.

– Вот как?

– И вообще… какая-то странная ситуация. Не знаю, насколько ты в курсе, но новости ты же смотришь… Может, жара так влияет.

– Демонстрации?

– Да… и не только это… В городе брожение, или не знаю как назвать… У нас дюжина драк между подростковыми бандами только за последнюю неделю. Неизвестно, сколько национальных групп в этом участвуют, но и шведы тоже. Прямо жутко делается. Что-то такое в воздухе… люди свирепеют, лезут в драки, угрожают друг другу. Но, как говорится, делаем все, что в наших силах. Может, затаились где-то несколько подонков и подливают масло в огонь?

Комиссар Бертиль Рингмар возглавлял в подотделе группу из десяти сотрудников. У них были информаторы в преступном мире. Перед группой стояла задача – выявлять возмутителей порядка и профессиональных преступников. Они должны всегда быть «на шаг впереди», как сказал Стуре Биргерссон на одном из бесконечных реорганизационных собраний.

– Анету знают в нашем районе, – заметил Рингмар. – Думаю, на нее не стали бы нападать просто так. Разве что защищаясь…

– А может, так и есть.

– Что – так и есть?

– Поскольку мы думаем, что они знают, что мы знаем, что они знают, что мы думаем, что они никогда на такое не пойдут, как раз это и случилось, – залпом выпалил Винтер.

Рингмар молчал, переваривая эту загадочную фразу.

– Или как?

– Да… классическая дилемма. Если я, конечно, понял тебя правильно.

– И ты опять на исходной позиции…

– Спасибо тебе.

Винтер уставился на сверкающую столешницу. Выглядела она так, словно хозяйственники, прослышав про его возвращение из отпуска, послали в кабинет целую бригаду уборщиц. Он посмотрел на свое отражение в полированном дереве, достал из нагрудного кармана сигариллу и закурил, выронив при этом горящую спичку. Спичка обожгла ему бедро – короткий щипок. Рингмар заметил, что Винтер в шортах, но не сказал ни слова. Сам он был в брюках хаки, купленных, похоже, на распродаже излишков британской колониальной армии.

– Если они местные, мы их найдем.

– Значит, ты веришь своим информаторам? Веришь в светлые силы?

– Я надеюсь, что светлые силы, скрывающиеся среди темных сил, помогут нам их обнаружить. Темные силы то есть.

– Более темные, – уточнил Винтер, – темнее, чем они сами.

– Приятельница Анеты говорит, что узнает этих троих. Если не всех, то одного точно.

– Были у них какие-то нацистские приметы? Фашистские символы?

– Нет. Чистенькие, как ягнята.

Винтер стряхнул пепел в ладонь. Пепельницу, наверное, кто-то заиграл, пока он был в отпуске.

– А другие свидетели?

– Не меньше тысячи. Но ответили двое, и те толком не описали, как выглядели эти подонки.

– Как ягнята, говоришь?

– Как ягнята.

– Еще суток не прошло.

– Не прошло.

– И тут зазвонил телефон, – констатировал Эрик и ответил на звонок.

Рингмар сидел ссутулившись, с хмурой физиономией. После пары отрывистых междометий Винтер положил трубку.

– Скоро явится парень, который за ними проследил.

– Ну да? Вот тебе и… А почему он раньше не давал о себе знать?

– Ребенок болел, что ли…

– И где он?

– По пути к нам. Кстати, я навестил Анету в Сальгренска. И знаешь, кого встретил на выходе? Фредрика. У него были глаза на мокром месте.

– Это хорошо, – сказал Рингмар.