Текст книги "Разобщённые (ЛП)"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Роберта обводит рукой роскошную гостиную.

– Как видишь, у нас более чем достаточно средств для того, чтобы ты мог счастливо расти и развиваться.

– От кого они, эти средства?

– Не имеет значения. От друзей. Они не только твои друзья, они друзья мира, в котором мы все желаем жить.

И хотя ситуация начинает понемногу проясняться и всё в его жизни постепенно становится на свои места, кое-что по-прежнему терзает его.

– Моё лицо... оно ужасно...

– Беспокоиться не о чем, – заверяет его Роберта. – Рубцы заживут – фактически, мы уже можем видеть результат воздействия наноагентов. Скоро все шрамы исчезнут окончательно, останутся лишь тончайшие линии на стыках. Можешь мне поверить – я видела компьютерную модель твоей будущей внешности, Кэм. Ты будешь прекрасен!

Он проводит пальцами по шрамам. Их расположение вовсе не случайно, как ему показалось раньше. Они симметричны. Различные оттенки кожи образуют узор. Дизайн.

– Мы сознательно сделали такой выбор, решив соединить в тебе фрагменты разных этнических групп. От самых светлых тонов сиены до самых тёмных оттенков умбры из сердца Африки – со всеми переходными нюансами. Испанские, азиатские, исландские, коренные американские, австралоидные, индийские, семитские черты – великолепная мозаика человечества! Кэм, ты всеобъемлющ, и доказательство этого можно видеть на твоём лице. Я обещаю, когда эти шрамы исчезнут, ты станешь новым эталоном красоты! Ты будешь сияющим маяком, величайшей надеждой человеческой расы. Ты явишь им это, Кэм! Ты явишь им это самим изумительным фактом своего существования!

Он проникается её в идением, и сердце в его груди ускоряет свой бег. Он представляет себе все те заплывы, которые выдержало это самое сердце; и хотя у него не сохранилось воспоминаний о себе как о выдающемся пловце, его сердце знает то, о чём не ведает мозг. Оно жаждет оказаться в бассейне – так же, как его ноги стремятся снова коснуться беговой дорожки.

Правда, в этот конкретный момент, ноги под ним подкашиваются, и он оказывается на полу в полных непонятках, как это могло произойти.

– Слишком много информации для одного дня, – замечает Роберта.

Охранники, всё это время стоявшие на часах у двери, влетают в помещение и поднимают его.

– С вами всё в порядке, сэр? Не позвать ли на помощь, мэм?

– Нет необходимости. Я сама о нём позабочусь.

Они укладывают юношу на мягкий диван. Его трясёт, но не потому, что в помещении прохладно, а из-за открывшейся ему правды о себе. Роберта накрывает его пледом и приказывает натопить в комнате, а сама присаживается рядом, словно мать, желающая приласкать больного ребёнка.

– С тобой связаны великие планы, Кэм. Но тебе пока ни о чём не стоит волноваться. Всё, что тебе нужно делать сейчас – это наращивать свой изумительный потенциал, связывать вместе все те части твоего разума, которые пока что ускользают от тебя, учить каждую часть твоего тела звучать в лад с другими, словно инструменты в оркестре. Ты – дирижёр этого живого оркестра, и великая музыка, которую ты создашь, будет изумительна!

– А если этого не случится? – шепчет он.

Роберта наклоняется над ним, нежно целует в лоб.

– Такой вариант не рассматривается.

• • •

РЕКЛАМА

«Я потерял работу. Начали накапливаться счета и долги, и я не знал, что мне делать. Я не видел способа обеспечить свою семью. Я даже подумывал, а не отправиться ли мне в какое-нибудь нелегальное заготовительное учреждение и не отдать ли себя на расплетение, чтобы моей семье было на что жить. Но чёрный рынок пугал меня.

Однако наконец на голосование поставлено предложение о легализации добровольного расплетения взрослых. Это могло бы обеспечить мою семью необходимыми для выживания средствами. Только представьте себе: я бы вошёл в состояние распределённости с миром и покоем в душе, зная, что обеспечил своих родных! К тому же легализация подобной практики положила бы конец бизнесу орган-пиратов.

Голосуйте за поправку №58! Помогите таким семьям, как моя, и положите конец орган-пиратству.

Спонсор: Общенациональный Альянс защитников донорства

• • •

Сны Кэма всегда предельно прозрачны. Он всё время отдаёт себе отчёт в том, что это ему снится, и до нынешнего момента сны не оставляли по себе ничего, кроме сильнейшей досады. В них отсутствует логика сновидений, нет, в них отсутствует вообще всякая логика; они отрывочны, бессвязны, хаотичны. Случайные осколки, запутавшиеся в паучьей сети бессознательного. Словно щёлкаешь пультом с пулемётной скоростью: каналы сменяются так быстро, что не успеваешь понять, что же мелькнуло на экране. Так и здесь – он не может ухватить убегающие кусочки мыслей, и это доводит его до безумия. Но сейчас, когда Кэму известна истинная природа его существа, он обнаруживает, что способен обуздать волну.

Сегодня ночью ему снится, что он в особняке. Не в этом, стоящем над океаном, а в другом, парящем в облаках. Он переходит из помещения в помещение, и меняется не только декор – меняются миры, вернее, сменяются жизни, которые он проживает в каждом из миров. В столовой сидят и ждут ужина братья и сестры – он узнаёт их. В гостиной отец спрашивает его на языке, который не «впаяли» в мозг юноши, поэтому он не может ответить.

И ещё коридоры – длинные коридоры с комнатами по обеим сторонам, а в комнатах – люди, которых он, кажется, узнаёт, но очень смутно. В эти помещения он никогда не зайдёт, и эти люди никогда не станут чем-то бóльшим, чем просто мимолётными образами, застрявшими в покоях воздушного замка, словно в ловушках. Дальнейшие воспоминания о них отсутствуют в тех мозговых тканях, которыми обладает Кэм.

В каждой комнате или коридоре, через которые он движется, к Кэму приходит чувство невозвратной потери, но оно уравновешивается ожиданием: впереди ещё так много комнат...

В конце сна он набредает на последнюю дверь – она открывается на балкон без парапета. Кэм стоит на краю и смотрит вниз на клубящиеся облака: те распадаются и соединяются, формируются и пропадают, подчиняясь силе некоего ветра, бушующего в его подсознании. Внутри юноши живёт сотня голосов – это голоса тех, кто является его частями, они взывают к нему, но он не может различить слов – лишь неясный гул. И всё же он знает, чтó они говорят:

«Прыгай, Кэм, прыгай! – твердят они. – Прыгай, ибо мы знаем: ты умеешь летать!»

• • •

Утром, всё ещё под впечатлением сна, Кэм изводит себя на физиотерапии как никогда раньше. В мышцах разливается огонь, и боль заживающих ран ощущается слабее.

– Ты сегодня выложился по полной, – говорит ему Кенни, накладывая на суставы Кэма попеременно то холодные, то горячие компрессы – для скорейшего заживления. Кенни, насколько это известно Кэму, был высококлассным тренером в Национальной Футбольной Лиге, но те самые могущественные друзья, о которых говорила Роберта, наняли его, чтобы тренировать одного-единственного клиента, предложив Кенни жалование ещё выше, чем в НФЛ.

– Деньги решают всё, – признался Кенни. – К тому же не всякому и не каждый день доводится стать частью будущей истории.

«Неужели это то, чем я являюсь? – размышляет Кэм. – Будущая история?» Он пытается представить себе, как будет звучать имя Камю Композит-Прайм в классных комнатах будущего, но ничего не выходит. Имя не то. Оно какое-то слишком... клиническое, словно название эксперимента, а не его результата. Его надо сократить. Камю Компрай? Тут же в его голове начинают мелькать образы ревущих авто, носящихся по кривым улочкам приморского городка. Grand Prix. Гран-При. Точно! Camus Comprix – Камю Компри. Непроизносимое S, непроизносимое Х – сколько всего недосказанного... В этом имени скрыто столько же тайн, сколько в самом Кэме.

Он морщится, когда Кенни кладёт лёд ему на плечо, но сегодня даже боль доставляет удовольствие.

– Репа-марафон, больше не корзина! – выпаливает он, потом прокашливается и дождавшись, когда мысль выкристаллизуется, облекает её в подходящие слова: – Мой марафон теперь проще пареной репы! Не чувствую себя опустошённым.

Кенни хохочет:

– А я что говорил? Постепенно станет легче!

В середине дня Кэм с Робертой сидят на балконе, вкушают ланч с серебряных блюд. С каждым днём еда становится всё более разнообразной, но порции остаются очень маленькими. Креветочный коктейль. Свекольный салат. Цыплёнок карри с кус-кусом. Вся эта вкуснятина, блаженство для языка, даёт толчок микро-воспоминаниям, а возбуждённые нервные связи способствуют более интенсивной работе органов чувств, усиливая вкус и обоняние.

– Всё это слагаемые твоего исцеления, – говорит Роберта. – Составные части твоего роста.

После ланча они проводят обычный ритуал за столом-компьютером со множеством картинок, призванных стимулировать его зрительную память. Картинки теперь более сложные. Время таких детских забав, как Эйфелева башня или пожарная машина, прошло. Перед Кэмом таинственные изображения, которые ему надлежит идентифицировать – назвать если не конкретную работу, то хотя бы автора.

Сцены из пьес.

– Кто этот персонаж?

– Леди Макбет.

– Что она делает?

– Не знаю.

– Тогда придумай! Задействуй воображение.

На экране присутствуют изображения людей из различных общественных слоёв, и Роберта просит Кэма представить, кто они, о чём думают. Наставница не разрешает ему говорить до тех пор, пока он не подберёт нужные слова.

– Человек в поезде. Раздумывает, что дома на обед. Наверно, опять курица. Его уже тошнит от курицы.

И тут среди россыпи картинок на столе-компьютере внимание Кэма привлекает фотография какой-то девушки. Роберта прослеживает глазами направление его взгляда и немедленно пытается убрать картинку, но Кэм хватает её за руку и останавливает.

– Нет. Я хочу посмотреть.

Роберта неохотно убирает ладонь от изображения. Кэм подводит картинку к себе, поворачивает, увеличивает... Только взглянув, он понимает: девушка не подозревала, что её фотографируют. Ракурс какой-то странный, наверно, снимали исподтишка. В мозгу вспыхивает воспоминание. Это та самая девушка. Из автобуса.

– Это фото – оно здесь так, случайно, – говорит Роберта. – Не пора ли нам продолжить работу?

– Ещё немного.

Трудно сказать, где сделана фотография. Ясно только, что не в помещении. Пыль, песок. Девушка играет на рояле в тени чего-то тёмного, металлического, нависающего над её головой. Девушка очень красива.

– Подрезанные крылья. Расколотое небо. – Кэм закрывает глаза, вспомнив приказ Роберты сначала подобрать и выстроить слова и лишь потом говорить. – Она как... раненый ангел, упавший с небес. Она играет, чтобы исцелить себя, но она так изломана, что ничто не в силах её излечить.

– Красиво сказано, – не очень убедительно одобряет Роберта. – Давай следующую.

Она протягивает руку и снова пытается убрать картинку с экрана, но Кэм отводит фото в угол стола – наставнице не достать.

– Нет. Останется здесь.

Кажется, Роберта раздражена, что только подстёгивает любопытство Кэма.

– Кто она?

– Никто. – Однако судя по реакции Роберты, это не так.

– Я познакомлюсь с ней.

Роберта горько хмыкает.

– Вот это вряд ли.

– Увидим.

Они продолжают свои ментальные упражнения, но образ девушки не покидает сознания Кэма. Однажды он узнáет, кто она, и встретится с ней. Он научится, наберётся знаний, точнее, организует, объединит и разложит по полочкам всё, что содержится в его разрозненной памяти. И как только он с этим справится, он сможет разговаривать с этой девушкой уверенно, ничего не боясь; он будет в состоянии подобрать нужные слова на каком угодно языке, и тогда он спросит её, почему она так печальна и какая ужасная превратность судьбы усадила её в инвалидное кресло.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Цельные

РОДИТЕЛИ БРОСАЮТ СВОИХ ДЕТЕЙ, ВОСПОЛЬЗОВАВШИСЬ ЗАКОНОМ ШТАТА НЕБРАСКА О БЕЗОПАСНОЙ ГАВАНИ

Нэйт Дженкинс, Ассошиэйтед Пресс

14 ноября 2008 года, пятница

ЛИНКОЛЬН, штат Небраска. (АП) Власти штата собрались в пятницу на сессию законодательного собрания, чтобы разобраться с уникальным законом о безопасной гавани[16], непредвиденным последствием которого стало то обстоятельство, что более трёх десятков детей, самому старшему из которых 17 лет, были покинуты своими родителями.

Между тем, во вторник ночью на этой же неделе в одной из больниц Омахи был брошен пятилетний ребёнок. В тот же день, раньше, в другой больнице Омахи были оставлены двое подростков, но один из них, девушка 17-ти лет, сбежала. Властям пока не удалось установить её местонахождение.

К вечеру пятницы стало известно, что под прикрытием закона штата всего было покинуто 34 ребёнка, пятеро из них – из других штатов.

Небраска стала последним штатом, принявшим закон о «безопасной гавани», гарантирующий нежеланным детям государственную опеку. Но в отличие от других штатов в Небраске возрастной ценз для брошенных детей не установлен.

Некоторые обозреватели подчёркивают, что, таким образом, закон может быть применим в отношении детей до 18-ти лет.

Статью полностью можно прочитать здесь: http://articles.nydailynews.com/2008-11-14/news/17910664_1_safe-haven-law-omaha-hospital-unique-safe-haven-la

4 • Родители

Отец и мать вместе открывают дверь. Оба уже собрались ложиться спать и одеты соответственно. При виде посетителей на их лицах появляется беспокойство. Хотя к этому событию они внутренне готовы, оно всё равно застаёт их врасплох.

В дверях стоит юнокоп, рядом с ним трое помощников в штатском. Старший юнокоп молод. Да они все очень молоды! Мода, наверно, такая в наши дни – набирать полицейских из молодых да ранних?

– Мы прибыли за объектом расплетения №53-990-24. Ной Фалковски.

Родители встревоженно переглядываются.

– Но вы должны были прийти завтра, – говорит мать.

– Распорядок изменился, – объясняет старший коп. – По контракту у нас есть право изменить дату изъятия. Мы просим предоставить нам объект.

Отец делает шаг вперёд и читает имя офицера на его форме.

– Видите ли, офицер Маллард, – громко шепчет он, – мы пока ещё не готовы отдать вам нашего сына. Как сказала моя жена – мы ожидали вас не раньше завтрашнего дня. Приходите завтра!

Но Э. Роберт Маллард не из тех, кому можно дать от ворот поворот. Он нагло впирается в дом, его свита – за ним.

– О Господи! – восклицает отец. – Проявите же хоть какую-то порядочность!

Маллард грубо гогочет:

– Порядочность? Что вам-то известно о порядочности? – Он окидывает взглядом коридор, куда выходят двери спален. – Ной Фалковски! – громко произносит он. – А ну давай на выход!

В коридор выглядывает пятнадцатилетний мальчик, видит, кто пришёл по его душу, и захлопывает дверь. Маллард подаёт знак своему самому здоровенному помощнику:

– Вытащи его сюда!

– Нет проблем.

– Останови его, Уолтер! – просит женщина своего мужа.

Уолтер, оказавшись между двух огней, воинственно поворачивается к Малларду:

– Я хочу поговорить с вашим начальником! Я требую!

Маллард достаёт пистолет.

– Вы не в том положении, чтобы чего-либо требовать.

Это, конечно, лишь транк-пистолет, но вспомнив о юнокопе, застреленном из собственного оружия, Уолтер с женой решают не рисковать.

– Садитесь! – рявкает Маллард, кивая в сторону столовой. Супруги медлят. – Я сказал – сесть!

Двое из команды Малларда заталкивают родителей в столовую и усаживают на стулья. Отец, человек рассудительный, полагает, что имеет дело с другим рассудительным молодым профессионалом, таким же, как и он сам, значит, обращаться с ним надо соответственно.

– Вы считаете это действительно необходимым, офицер Маллард? – спрашивает он более спокойным, почти любезным тоном.

– Моё имя не Маллард, и я не юнокоп.

До отца вдруг доходит, что он должен был и сам догадаться. Парень слишком молод для такой ответственной должности! Правда, эти шрамы на лице... Из-за них он выглядит таким зрелым, вернее, даже... матёрым, что ли... Но всё равно – слишком молод. Как им удалось так одурачить его, Уолтера? И ещё. Что-то в лице этого молодого человека ему чудится удивительно знакомое. Где-то он его видел... Может быть, в выпуске новостей? Ах, как это всё непрофессионально! У не ожидавшего такого поворота событий отца отнимается язык.

5 • Коннор

В их рейдах это самый вкусный момент – выражение лиц родителей, сообразивших, что роли поменялись. Как они пялятся на нацеленный на них транк-пистолет, внезапно осознав, что подписанный ими ордер на расплетение – всего лишь бумажка!

– Кто вы? – спрашивает папаша. – Что вам нужно?

– Нам нужно то, что больше не нужно вам! – отрезает Коннор. – Нам нужен ваш сын.

Затем Трейс, тот самый качок, которого он послал за Ноем, выходит из спальни, таща за собой упирающегося подростка.

– Хлипкие теперь пошли замки в дверях, – роняет Трейс.

– Пусти! – вопит подросток. – Пусти, гад!

Коннор идёт к мальчику, в то время как Хэйден, который тоже входит в состав спасательной команды, наставляет на родителей транк-пистолет – чтобы те чего не учудили.

– Ной, твои родители отдали тебя на расплетение, – объявляет подростку Коннор. – Собственно, юнокопы должны заявиться завтра, но тебе повезло – мы успели раньше.

Лицо мальчика искажается от ужаса. Он трясёт головой, не в силах поверить тому, что услышал.

– Врёшь! – вскрикивает он, затем смотрит на родителей и... теряет уверенность. – Он же врёт, правда?

Коннор тоже поворачивается к родителям:

– Скажите правду. Уж что-что, а её он точно заслуживает.

– Вы не имеете права! – визжит мать.

– Правду! – настаивает Коннор.

Тогда отец вздыхает и произносит:

– Да, он говорит правду. Мне очень жаль, Ной.

Ной бросает на родителей горящий взгляд и поворачивается к Коннору. За яростью в его глазах Коннор видит подступающие слёзы.

– Вы убьёте их? – спрашивает Ной.

– Ты этого хочешь?

– Да! Да, хочу!

Коннор качает головой.

– Извини, парень, но мы этим не занимаемся. Когда-нибудь ты скажешь спасибо за то, что мы этого не сделали.

Ной опускает глаза.

– Не скажу.

Трейс, которому больше нет нужды держать Ноя мёртвой хваткой, провожает того обратно в спальню, где мальчик запихивает в рюкзак кое-какие пожитки – те немногие вещи, которыми дорожит.

Двое других членов спасательной команды отправляются обыскать дом – на случай, если там затаился кто-то ещё, готовый позвонить в полицию или как-то иначе помешать их акции.

Коннор вручает отцу блокнот и ручку.

– Зачем это? – спрашивает отец.

– Здесь вы запишете причины, по которым решили отдать своего сына на расплетение.

– Какой в этом смысл?

– Такой, что у вас есть причины, и мы это знаем. Уверен, все они – глупые, эгоистичные и вывернутые наизнанку, но всё равно – это причины. По крайней мере, они могут помочь нам в одном: мы узнаем, чтó у Ноя за вывих, и, возможно, управимся с ним лучше, чем вы.

– Вы всё время говорите «мы», – подаёт голос мать. – Кто это «мы»?

– Мы те, кто спасает вашего чёртова сына. Это всё, что вам нужно знать.

Отец затравленно смотрит на зажатый в руке блокнот.

– Пишите, – бросает Коннор. Ни он, ни мать не поднимают глаз, когда Трейс выводит Ноя из дома и сажает в ожидающий снаружи автомобиль.

– Ненавижу вас! – кричит Ной родителям. – Когда я раньше это говорил, я так на самом деле не думал, но сейчас... ненавижу!

Коннор видит: эти слова больно ранят родителей, но... не так больно, как ранят ножи в «живодёрне».

– Может быть, в один прекрасный день, когда ему исполнится семнадцать, ваш сын даст вам возможность загладить вашу вину. Если это случится, смотрите, не выбросьте шанс на помойку.

Родители ничего не отвечают. Отец лишь царапает и царапает в блокноте. Закончив, он передаёт его Коннору. Да это целый манифест! Каждая причина стоит отдельным пунктом и педантично помечена значком «•». Коннор зачитывает список вслух, словно это обвинительный акт.

– «Неуважение и непослушание».

Ничего нового. Это всегда стоит первым пунктом. Если бы все родители отдавали своё дитя на «живодёрню» за непослушание, человеческая раса вымерла бы за одно поколение.

– «Деструктивное поведение по отношению как к себе самому, так и к собственности».

Кто-кто, а Коннор лучше других знает, что такое «деструктивное поведение по отношению как к себе, так и к собственности» – в своё время он сам наломал немало дров. Но ведь большинство детей, говорят, перерастают эту стадию. Его никогда не перестанет удивлять всеобщее стремление решать проблемы наиболее лёгким и быстрым способом.

Коннор смотрит на третий пункт и не может удержаться от смеха.

– «Личная гигиена оставляет желать лучшего»?

Мать бросает на мужа гневный взгляд – зачем он это написал?!

– О, вот это просто класс! – восклицает Коннор. – «Ограниченные перспективы на будущее». Это что – отчёт фондовой биржи?

Коннор зачитывает список причин при каждой спасательной операции и всякий раз ему приходит на ум одна и та же мысль: а его собственные родители – не написали бы и они те же самые оправдания?

Однако последний пункт таков, что у опешившего Коннора слова застревают в горле:

– «Как родители мы оказались не состоятельны».

Но он тут же приходит в себя. Нет, эта парочка не заслуживает его симпатий! Если они вшивые воспитатели, то почему расплачиваться за их ошибки должен сын?

– Завтра, когда за ним придут юнокопы-сборщики, скажете им, что он сбежал и вы не знаете куда. О нас и о том, что произошло сегодня – ни слова, потому что если вы донесёте – мы об этом узнаем. Мы прослушиваем все полицейские рации.

– А если мы вам не подчинимся? – спрашивает отец, проявляя как раз ту самую строптивость, за которую столь жестоко осудил своего сына.

– На случай, если у вас появится хотя бы только мысль о чём-то этаком, знайте: мы состряпали для вас обоих и разместили в Сети отменную персональную заварочку.

Если родителям до этого было не по себе, то теперь стало ещё хуже.

– Какую ещё заварочку?..

На этот вопрос отвечает Хэйден, весьма гордый собой, потому что идея целиком принадлежит ему:

– А такую, что для вас тогда заваривается нечто весьма неприятное. Мы посылаем в Сеть определённый код, и – бинго! – ваши имена тут же привязываются к десятку хлопательских ячеек. Куда только ни ткни в Сети – всё будет указывать на вашу связь с террористами, так что вам понадобятся годы и годы, чтобы стряхнуть Агентство Национальной Безопасности с ваших задниц.

Супругам ничего не остаётся, как смириться.

– Хорошо, – говорит муж. – Даём слово.

Угроза размещения в Сети «заварочки» всегда действует безотказно. Да и к чему трепыхаться? Родители получат желаемое в любом случае, останутся ли дети с Коннором или пойдут на расплетение, а именно: их чадо перестанет быть их проблемой. А вот если донести на Коннора и его команду, то проблема в лице Ноя вернётся обратно.

– Вы должны нас понять – мы совсем отчаялись, – говорит мать абсолютно уверенная в своей правоте. – Все говорили нам, что расплетение – лучший выход. Буквально все.

Коннор, глядя ей прямо в глаза, рвёт список оправданий. Клочки сыплются на пол.

– Другими словами, вы решили расплести вашего сына, потому что все кругом что-то там говорили?

Родители Ноя съёживаются – наконец-то им становится стыдно. Отец, вначале державшийся так вызывающе, вдруг разражается слезами. А вот мать, в которой ещё осталось достаточно упрямства, выдаёт последний довод:

– Мы старались быть хорошими родителями. Но ведь всякому терпению приходит конец!

– Нет, – отрезает Коннор. – Родительскому терпению не может быть конца!

Он поворачивается и уходит, а родители остаются с худшим наказанием из всех мыслимых: отныне они должны жить с сознанием своей вины.

Команда Коннора уезжает на ничем не примечательном фургоне с поддельной номерной табличкой. Ной Фалковски в самом мрачном настроении – что вполне понятно – выглядывает в окно, прощаясь со своим родным посёлком. Судя по всему, Ной так и не понял, кто его вызволил, и ему, кажется, это глубоко безразлично. Ну и хорошо, что Ной не узнал Коннора. Хотя Беглец из Акрона в определённых кругах и стал легендой, его лицо мелькало в газетах куда реже, чем лицо Лева. К тому же, когда все думают, что тебя нет в живых, сохранять инкогнито гораздо легче.

– Расслабься, – говорит Коннор Ною, – ты среди друзей.

– У меня нет друзей, – заявляет Ной. Коннор пока оставляет его в покое – пусть парень пожалеет себя, любимого. Пока.

• • •

Поздней ночью Кладбище довольно точно соответствует своему названию. Над землёй возвышаются хвосты самолётов, монументальные и тихие, словно надгробья. Ребята с транк-винтовками патрулируют своё обиталище, но вот они проходят – и больше нет никаких признаков того, что это место стало домом для более чем семисот беглых расплётов.

– Так зачем мы сюда притащились? – спрашивает Ной, когда спасательная команда выруливает на главную аллею – самую оживлённую «улицу» Кладбища, по сторонам которой стоят большие самолёты. Это сердце обиталища. У каждого самолёта своё имя, данное уже и не упомнить кем – те расплёты давно ушли. Например, самолёт, где спят девочки, называется «Улёт»; бомбардировщик времён Второй Мировой, ставший теперь компьютерным и коммуникационным центром, носит имя «КомБом»; а самолёт, в котором новички проживают до тех пор, пока не получают работу и не включаются в активную жизнь Кладбища, называется «ПНВ» – «Проверка На Вшивость».

– Ты будешь жить на Кладбище, пока тебе не исполнится семнадцать, – разъясняет Коннор Ною.

– Чёрта с два, – ощеряется новенький. Все так говорят. Коннор пропускает его слова мимо ушей.

– Хэйден, снабди его спальным мешком и проводи в ПНВ. Завтра выясним, на что этот парень годен.

– Так я что теперь – вонючий расплёт, что ли? – спрашивает Ной.

– Это онинас так называют, – произносит Хэйден. – Мы называем себя Цельными. А что до твоей вонючести, то тут мы все согласны – тебе просто жизненно необходимо как можно скорее посетить душевую.

Новенький фыркает, как рассерженный бык, и Коннор улыбается. Цельные – это придумка Хэйдена. «Расплёты», «беглые» – это всё ярлыки, навешенные на них безжалостным миром.

– Если бы ты стал пиарщиком, раскрутил бы что угодно! – однажды сказал Хэйдену Коннор, на что тот ответил:

– Меня от кручения тошнит. Ещё наблюю на клиентов...

Хэйден, Коннор и Риса – единственные, кто остался из ребят, прятавшихся в Убежище Сони много месяцев назад. Пережитое связало всех так крепко, что им кажется, будто они дружат чуть ли не с колыбели.

Ной с Хэйденом уходят в «Проверку На Вшивость», а Коннор позволяет себе редкую роскошь – несколько минут мира и покоя. Он взглядывает на ДостаМак – самолёт, в котором спит Риса. Свет в нём не горит, так же, как и во всех остальных, но парень подозревает, что Риса слышала, как они прибыли, и наверняка уже выглядывала в окно – убедиться, что Коннор вернулся домой в целости и сохранности.

Как-то она сказала ему:

– Даже не знаю, как назвать эти твои рейды – то ли подвигом, то ли глупостью.

– А почему не тем и другим одновременно? – парировал тогда он. Дело в том, что спасение конкретных ребят приносит ему куда больше удовлетворения, чем будничная, каждодневная работа по руководству Кладбищем. Если бы не эти спасательные экспедиции – он бы давно чокнулся.

Когда он стал начальником Кладбища, предполагалось, что это должность временная. Движение Против Расплетения должно было подобрать подходящего человека на место Адмирала – человека, в отношении которого у широкой общественности не было бы сомнений в том, что он занимается именно утилизацией старых самолётов. Но тут до руководства ДПР дошло, что это, пожалуй, ни к чему: в кладбищенской конторе, расположенной в трейлере у главного въезда, работали люди из ДПР, которые и обеспечивали нормальное ведение бизнеса. Задача Коннора – давать детям кров, пищу и занимать каким-нибудь трудом; до тех пор, пока он с ней справляется, никто другой не нужен.

– Озираешь свои владения?

Коннор поворачивается – к нему подходит Трейс.

– Какие ещё владения, я здесь только работаю, – отвечает Коннор. – Новенького разместили?

– Ага. Вот нытик. Одеяло ему не такое, видите ли, кусается, говорит.

– Привыкнет. Все привыкают.

Трейс Нейхаузер – бывший бёф. Он служил в военно-воздушных силах, но когда расплели его сестру, оставил службу, чтобы присоединиться к Сопротивлению. Он дезертировал из своей части шесть месяцев назад, но так и остался бёфом во всех смыслах этого слова. Гора мышц, «стероидный» качок, эксперт в области военной науки.

Коннору никогда не нравились бёфы, скорее всего потому, что у тех в жизни всё разложено по полочкам, они служат только одному делу и служат ему в общем и целом хорошо. При виде этих клубков мышц Коннор всегда чувствовал себя ничтожным и бесполезным. То, что бёф стал его другом, доказывает, что люди меняются. Трейсу двадцать три, но, по-видимому, он ничего не имеет против того, чтобы выполнять приказы и распоряжения семнадцатилетки.

– Для субординации возраст неважен, – сказал он Коннору однажды. – Тебе могло бы быть шесть, но если бы ты был моим начальником, я бы всё равно тебе подчинялся.

Наверно, поэтому он и нравится Коннору: если такой парнище выказывает ему уважение как командиру, так, может, он, Коннор, не такой уж и плохой лидер?

• • •

Следующий день начинается так же, как все дни на Кладбище: с распределения работ. Что надо сделать в первую очередь, что потом... «Бег на месте» – так называл Адмирал бесконечные хлопоты по удовлетворению самых обычных нужд. «Быть командиром значит следить за исправностью унитазов, – как-то сказал он Коннору. – Кроме тех случаев, когда ты на поле боя. Тогда твоя задача – выживание. Ни то, ни другое приятным не назовёшь».

На главной аллее ребята уже начинают собираться под крыльями самолёта, предназначенного для отдыха и развлечений, который все называют «Рекряк» – от слов «Рекреационный реактивный», сначала сокращённых до «Рекреака», а потом и вовсе до «Рекряка». Смотрят телек или играют в видео-игры. Большинство обитателей Кладбища уже приступило к работе: разбирают самолёты на запчасти или ремонтируют их – в соответствии с заказами из кладбищенской конторы. Иногда Коннору легче думать, что всё работает как часы вопреки, а не благодаря его руководству.

Как только ребята видят на главной аллее Коннора, поднимается галдёж.

– Эй, Коннор, – говорит один, подбегая к начальству, – я, вообще-то, не жалуюсь, но, знаешь, а нельзя нам тут еду получше? Ну, то есть, я знаю, тут не до жиру и всё такое, но если я ещё раз поем жаркое со вкусом говядины, но без говядины, меня вывернет.

– Угу, можно подумать, что ты один такой, – отвечает ему Коннор.

– Мистер Акрон, – обращается к нему девочка лет четырнадцати. Коннор никак не привыкнет к тому, что многие ребята не только обращаются к нему с необыкновенным почтением, но даже почему-то думают, что Акрон – это что-то вроде его фамилии. – Я не знаю, вам об этом известно или нет, но вентиляторы в Улёте не работают, так что ночью нечем дышать.