Текст книги "Разобщённые (ЛП)"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

46 • Риса

Риса поднимается по винтовой лестнице. Риса спускается по винтовой лестнице. Риса работает с физиотерапевтом Кенни, который не нарадуется тому, как быстро она набирается сил. До неё не доходят никакие новости из внешнего мира. Ей начинает казаться, что его больше вообще не существует, а островная клиника – которая вовсе даже и не клиника – её дом. Она ненавидит это чувство.

А эти ежедневные совместные трапезы! Риса страшится их и одновременно – как она с удивлением обнаруживает – ждёт с нетерпением. Если позволяет погода, они проходят на веранде. Кэм, с удовольствием демонстрирующий ей своё великолепное тело и ловкость движений на расстоянии, за столом становится неуклюж и так же стеснителен, как и Риса. Оба ощущают неловкость из-за того, что вынуждены проводить время вместе, словно их насильно поженили. Они не разговаривают о том дне, когда она залепила ему оплеуху. Они вообще почти ни о чём разговаривают. Риса примиряется с его существованием. Он примиряется с тем, что она с ним примирилась.

Они сидят на веранде, лакомясь бифштексом, и Кэм, наконец, пробует разбить лёд.

– Мне жаль, что тогда так получилось, – говорит он. – Я просто слегка вышел из равновесия. Быть на попечении у государства – в этом нет ничего плохого. Фактически, некоторые части меня знают, что это такое. У меня есть воспоминания о государственных приютах. О многих из них.

Риса вперяется взглядом в тарелку.

– Будь добр, не говори об этом. Я ем.

Но его не остановить.

– Приют – это не самое лучшее место на земле, я понимаю. Ты вынужден бороться за каждую кроху внимания к себе, иначе жизнь становится простым прозябанием, а это худшее, что только может случиться с человеком.

Риса поднимает на него глаза. Ну и ну. Он сумел выразить точными словами те самые чувства, которые она всегда испытывала в отношении своего детства.

– Ты знаешь, в каких приютах воспитывался? – интересуется она.

– Не сказал бы. Просто в голове мелькают образы, чувства, обрывки воспоминаний, но в моём речевом центре практически нет частей, полученных от государственных сирот.

– Неудивительно. В приютах не слишком-то заботятся о том, чтобы развивать у детей речевые навыки, – усмехается Риса.

– Ты что-нибудь знаешь о себе? – любопытствует Кэм. – Как ты оказалась в приюте? Кто твои родители?

В горле Рисы образуется ком, который она пытается проглотить.

– Эта информация никому не доступна.

– Мне доступна, – говорит Кэм.

При этих словах ею овладевают и опасение, и робкая надежда. Но на этот раз, с удовлетворением отмечает она, опасение сильнее.

– Собственно, мне никогда и не хотелось это знать. Да и сейчас не хочется.

Кэм опускает взор. Он немного разочарован. А может, даже и не немного. Риса неожиданно для себя тянется к нему через стол и сжимает его пальцы.

– Спасибо за предложение. Очень мило с твоей стороны, но... я привыкла. Не надо мне это знать.

И только отпустив его ладонь, Риса осознаёт, что это её первый добровольный физический контакт с ним за всё время их знакомства. Её жест не проходит незамеченным и для Кэма.

– Я знаю, ты любила парня, которого называют Беглецом из Акрона, – говорит он.

Риса старается не выказать своих чувств.

– Мне очень жаль, что он погиб, – говорит Кэм. Риса смотрит на него в ужасе, но тут он добавляет: – Наверно, тот день в лагере «Весёлый Дровосек» был просто кошмаром.

Риса испускает глубокий дрожащий вздох облегчения. Похоже, Кэм не в курсе, что Коннор жив. Значит ли это, что и «Граждане за прогресс» тоже ни сном ни духом? Но об этом лучше не спрашивать, да и вообще на эту тему говорить не стоит – может возникнуть слишком много встречных вопросов.

– Ты тоскуешь по нему? – спрашивает Кэм.

Вот теперь она может сказать ему правду.

– Да. Очень.

Они надолго замолкают. И наконец Кэм произносит:

– Я понимаю, что никогда не смогу заменить его тебе. Надеюсь лишь, что в твоём сердце хватит места и для меня – как для друга...

– Я ничего не обещаю, – отрезает Риса, стараясь не показать, что его слова тронули её.

– Ты по-прежнему считаешь меня уродом? – спрашивает Кэм. – Я всё так же отвратителен тебе?

Риса хочет ответить правдиво, но не может сразу подобрать подходящие слова. Он принимает её молчание за нежелание обидеть его и опускает глаза.

– Понятно.

– Нет, – говорит Риса. – Я не считаю тебя уродом. К тебе просто нельзя подходить с обычной меркой. Это всё равно, что пытаться решить: женщина на картине Пикассо – прекрасна она или уродлива? Не приходишь ни к какому выводу, но не смотреть не можешь.

Кэм улыбается.

– Ты сравниваешь меня с произведением искусства. Мне это нравится.

– Ну, вообще-то Пикассо мне всегда был по барабану.

Кэм смеётся, и Риса невольно заражается его смехом.

• • •

В усадьбе над обрывом есть сад, полный искусно подстриженных шпалер и экзотических ароматных цветов.

Рису, выросшую в бетонных стенах городского приюта, нельзя назвать любительницей зелени, но как только ей разрешили выходить в сад, она стала наведываться сюда каждый день – хотя бы только для того, чтобы не чувствовать себя узницей в тюрьме. То, что она снова может ходить, ещё не стало для девушки привычным, и потому каждый шаг по аллеям сада для неё словно подарок.

Однако сегодня она натыкается здесь на Роберту – та, похоже, подготавливает съёмки какого-то видеоклипа: вместе с ней здесь парочка операторов с камерами, а прямо посреди центральной поляны сада торчит не что иное, как старое инвалидное кресло Рисы. Его вид вызывает у девушки прилив эмоций, в которых она не сразу может разобраться.

– Вы не могли бы сказать мне, что здесь происходит? – спрашивает она, впрочем, не до конца уверенная, что ей так уж хочется это знать.

– Ты встала на собственные ноги уже почти неделю назад, – поясняет Роберта. – Пора тебе приступить к оказанию услуг, о которых мы с тобой договаривались.

– Благодарю вас, вы очень удачно подобрали слова. Я сразу почувствовала себя проституткой.

Кажется, Роберта сейчас вскипит, но она быстро овладевает собой.

– Я вовсе ничего такого не имела в виду. У тебя просто талант всё перекручивать. – Она подаёт Рисе лист бумаги. – Здесь твоё выступление. Сейчас ты запишешь ролик для социальной рекламы.

Риса не может сдержаться и хохочет:

– Меня что – будут показывать по телевидению?!

– И в газетах, и в Сети. Это – первый этап в наших планах относительно тебя.

– Да что вы? А какие ещё этапы?

Роберта оскаливает зубы:

– Узнаешь, когда время придёт.

Риса читает написанное, и в солнечном сплетении у неё разливается холод.

– Если ты неспособна выучить эти строки наизусть, мы заготовили карточки-подсказки, – говорит Роберта.

Риса вынуждена прочитать текст дважды, чтобы убедиться, что глаза её не обманывают.

– Нет! Нет и нет! Я не буду это читать, и вам меня не заставить! – Она комкает бумагу и бросает её себе под ноги.

Роберта с полным самообладанием раскрывает папку и протягивает ей другой листок.

– Пора бы тебе уже запомнить, что у нас всегда есть копии.

Риса отказывается взять бумагу.

– Как вы смеете заставлять меня говорить такое?

– Не надо разыгрывать из себя оскорблённую добродетель. Там нет ни слова неправды.

– Дело не в словах. Дело в том, что между строк!

Роберта пожимает плечами.

– Неважно, кто там что прочтёт между строк. Здесь всё правда. Люди услышат то, что ты скажешь, а выводы пусть делают сами.

– Не пытайся задурить мне мозги, Роберта. Я не так глупа и наивна, как ты полагаешь.

Выражение лица Роберты резко меняется, как будто с него спадает маска. Время уговоров и манёвров кончилось. В голосе женщины звенит лёд:

– Ты будешь делать то, чего мы от тебя потребуем! Или ты забыла наш договор?.. – Это угроза, завуалированная, словно прикрытая тончайшим шёлком. И тут в наступившей тишине раздаётся голос:

– Какой договор?

Обе поворачиваются и видят идущего по аллее Кэма. Роберта обжигает Рису предостерегающим взглядом, и Риса молча опускает глаза.

– Касающийся её позвоночника, конечно, – объясняет Роберта. – В обмен на чрезвычайно дорогой орган и проведённую по последнему слову хирургической науки операцию Риса согласилась стать частью большой семьи «Граждан за прогресс». А каждый член семьи должен исполнять свою роль. – Она снова протягивает Рисе листок с текстом. Девушка понимает – выбора у неё нет. Она переводит взгляд на людей с камерой, затем обратно на Роберту.

– Вы хотите, чтобы я стала около кресла? – спрашивает она.

– Нет, ты будешь в нём сидеть, – отвечает та. – А потом, на середине текста, поднимешься. Так будет эффектнее, не правда ли?

• • •

СОЦИАЛЬНАЯ РЕКЛАМА

«Меня парализовало после террористического акта, совершённого хлопателями в заготовительном лагере «Весёлый Дровосек». Мне была ненавистна сама идея расплетения, но в одночасье я сама оказалась в отчаянном положении, и мне понадобилась медицинская помощь. Без расплетения неоткуда было бы взять новый позвоночник. Без расплетения я вынуждена была бы сидеть в этом кресле до конца своих дней. Я была сиротой на попечении государства. Я была беглым расплётом. Я была калекой. Но больше я ни то, ни другое, ни третье. Меня зовут Риса Уорд, и расплетение изменило мою жизнь».

– оплачено Обществом «За здоровую нацию»

• • •

Риса всегда считала себя человеком, способным выжить в любой ситуации. Она успешно плавала в предательских водах Государственного приюта №23 штата Огайо до того самого дня, когда подпала под бюджетный нож и была отправлена на расплетение. Потом стала беглянкой, но выжила и здесь, а затем прошла заготовительный лагерь и сумела не погибнуть даже в сокрушительном взрыве хлопателей. Её сила заключалась в остром уме и способности к адаптации.

М-да, и к чему же ей теперь надо адаптироваться?

К не очень громкой, но всё же славе; к жизни в комфорте; к умному и обаятельному парню, который влюблён в тебя по уши... и к забвению всего, во что ты когда-то верила, к предательству своих принципов и к сделке с совестью.

Риса сидит в уютном шезлонге во дворе усадьбы над обрывом, любуется тропическим закатом, и, погружённая в созерцание, пытается привести в порядок мысли и вернуть покой рассудку. О душу Рисы бьётся мощная, безжалостная волна, подобная тем, что обрушиваются сейчас на берег, напоминая ей, что даже самые величественные горы не могут сопротивляться эрозии и неизбежно уступают морю. Она не знает, как долго сможет выдерживать этот напор, да и надо ли ей его выдерживать.

Этим утром у неё брали интервью для выпуска новостей. Она пыталась отвечать на вопросы предельно правдиво. Да, для неё поддержка расплетения – это «вопрос необходимости», однако никто, кроме неё самой и Роберты не знает, откуда возникла эта необходимость. Но как бы Риса ни старалась, она произносит такое, что сама не может поверить, как подобные фразы могут слетать с её собственных губ. «Расплетение – это наименьшее из зол». Неужели какая-то часть её и впрямь начала верить этому? Постоянное манипулирование сознанием девушки привело к тому, что её внутренний компас крутится, как ошалевший, и она боится, что ей больше никогда не удастся найти истинный норд.

Измученная, она задрёмывает, но вскоре – ей кажется, всего через несколько секунд – просыпается оттого, что чья-то рука осторожно трясёт её за плечо. Уже стемнело, лишь тоненькая голубая полоска на горизонте напоминает об ушедшем дне.

– Соня, – говорит Кэм. – А я и не знал, что ты храпишь.

– Ничего подобного, – ещё толком не проснувшись, ворчит она. – И поклёпов на себя не потерплю!

У Кэма в руках одеяло. Лишь после того, как он укутывает её, Риса осознаёт, что подмёрзла, пока спала. Даже в тропиках воздух по вечерам бывает прохладным.

– Ты много времени проводишь в одиночестве, – говорит Кэм. – Тебе совсем необязательно быть одной... ну, ты понимаешь...

– Для того, кто бóльшую часть своей жизни прожил в приюте, одиночество – это роскошь.

Он опускается на траву рядом с ней.

– На следующей неделе наше первое совместное интервью. Нас отвезут на материк. Роберта сказала тебе?

Риса вздыхает.

– Да, мне всё известно.

– Нас представят как пару...

– Не волнуйся, я буду улыбаться и работать на камеру. Тебе не о чем беспокоиться.

– Я надеялся, что для тебя это будет не просто работа на камеру.

Не желая встречаться с ним взглядом, Риса обращает глаза к звёздному небу – здесь звёзд ещё больше, чем над Кладбищем, правда, там у неё не было ни времени, ни особого желания на них глазеть.

– Я знаю все их имена, – хвастает Кэм. – Я имею в виду имена звёзд.

– Не смеши меня. Звёзд миллиарды, ты не можешь знать все.

– Гипербола, – признаёт он. – Я, конечно, преувеличиваю. Но я знаю имена самых значительных. – Он начинает указывать на звёзды, как будто в его голове развернулась живая карта небесной сферы, в его голосе прорезается еле заметный бостонский акцент: – Это Альфа Центавра, самая близкая к нам звёздная система. А видишь вон ту, справа? Это Сириус – самая яркая звезда на всём небе...

Его голос действует на девушку завораживающе, он приносит ей кроху того самого покоя, которого так жаждет её душа. «Может, всё гораздо проще, чем мне кажется? – думает Риса. – Может, надо найти возможность как-то приспособиться?..»

– Вон та, потусклее – это Спика. На самом деле она в сто раз ярче Сириуса, просто она намного дальше от нас...

Риса вынуждена напомнить себе, что пошла на соглашение с «Гражданами за прогресс» не из эгоистических побуждений. Так может, пора бы её совести и утихомириться? А если совесть не желает успокаиваться и затягивает её в тёмные бездны, то не лучше ли отрезать её и выбросить – чтобы выжить?

– Это Туманность Андромеды; собственно, это не звезда, а целая галактика...

В хвастовстве Кэма присутствует оттенок наивного тщеславия – как у маленького мальчика, которому не терпится продемонстрировать, чему его сегодня научили в школе. Но он же никогда этого не учил! Акцент, который слышится сейчас в его речи, подтверждает, что эта информация изначально принадлежала другому человеку и была лишь вложена в голову Кэма.

«Риса, перестань!» – приказывает она себе. Может, гора, наконец, должна сдаться эрозии?

И лишь бы досадить той части своей натуры, которая продолжает противиться, Риса поднимается из кресла, ложится на траву рядом с Кэмом и устремляет глаза на россыпь звёзд.

– Полярную звезду найти очень легко, – продолжает Кэм. – Она неизменно висит над Северным полюсом, поэтому, если ты найдёшь её, то всегда сможешь отыскать истинный норд. – Риса ахает при этих его словах. Кэм поворачивается к ней: – Хочешь, чтобы я замолчал?

Риса смеётся:

– Нет, я надеялась снова уснуть под твою болтовню!

– О, я такой скучный?

– Чуть-чуть.

Он осторожно касается её руки, проводит по ней кончиками пальцев.

Риса убирает руку и садится.

– Не смей! Ты же знаешь – я не люблю, когда меня трогают!

– Ты вообще не любишь, когда тебя трогают или... тебе не нравится, когда к тебе прикасаюсь я?

Она уходит от ответа.

– А эту как зовут? – спрашивает она, указывая на звезду. – Вот эту, красную?

– Бетельгейзе, – отвечает Кэм и после неловкого молчания задаёт вопрос: – Какой он был?

– Кто?

– Ты знаешь кто.

Риса вздыхает.

– Тебе не нужно это знать, Кэм.

– Нужно.

У неё нет сил сопротивляться, поэтому она снова ложится на траву, смотрит в звёздное небо и произносит:

– Импульсивный. Мрачно-задумчивый. По временам ненавидящий самого себя.

– Похоже, настоящая находка.

– Дай мне закончить. Умный, верный, чувствительный, ответственный, к тому же сильный лидер, хотя слишком скромен, чтобы самому это признать.

– Ты говоришь о нём в настоящем времени?

– Был, – поправляется она. – Просто иногда мне кажется, что он по-прежнему жив.

– Мне кажется, он бы мне понравился.

Риса качает головой.

– Он возненавидел бы тебя.

– Почему?

– Потому что вдобавок ко всему он ревнив.

Снова повисает молчание, но на этот раз совсем даже не неловкое.

– Я рад, что ты рассказала мне о нём, – говорит Кэм. – И теперь я тоже хочу кое-чем поделиться с тобой.

О чём он хочет ей рассказать? Риса теряется в догадках. Внезапно она ловит себя на том, что её распирает от любопытства.

– Когда ты была в приюте, ты знала такого мальчика – Самсона? – спрашивает он.

Риса копается в памяти.

– Да! Он был вместе со мной в том автобусе, который вёз нас в заготовительный лагерь.

– Так вот – он был тайно влюблён в тебя.

Риса в замешательстве – откуда он знает? Ах да... Прозрение впрыскивает ей в кровь дозу адреналина, включающую её в режим «дерись-или-беги». Она вскакивает на ноги, готовая умчаться обратно в особняк, или спрыгнуть со скалы в море, или ещё что – лишь бы уйти от этого откровения, но не может: Кэм держит её в поле своего тяготения, словно звезда свою драгоценную планету.

– Алгебра! – произносит он. – У него был математический талант. Мне досталась лишь малая его часть, та, что сильна в алгебре – но когда я нечаянно наткнулся на твою фотографию, этого оказалось достаточно, чтобы я остановился, рассмотрел её и вспомнил. А когда Роберта услышала, что тебя поймали, она потянула за ниточки – и вот ты здесь. Из-за меня. Это я виноват, что ты попала сюда.

Будь её воля, она бы отвернулась от него, но она не может. Так свидетель дорожной аварии не в силах оторваться от этого зрелища.

– И что я, по-твоему, должна сейчас чувствовать, Кэм? Я не могу и не хочу притворяться: я в ужасе! Значит, я здесь потому, что тебе пришла в голову такая блажь, и эта блажь – даже не твоя собственная, а того бедного мальчика!

– Нет, это не так, – торопливо возражает Кэм. – Самсон – он как... как друг, который похлопывает тебя по плечу, чтобы привлечь твоё внимание... Но то, что я чувствую к тебе – это моё, это я, весь полностью! Не только алгебра, но... как бы это сказать... всё уравнение целиком...

Она поворачивается к Кэму спиной, подхватывает с травы одеяло и закутывается в него.

– Уходи. Я хочу, чтобы ты ушёл!

– Прости меня, – умоляет он, – я всего лишь не хотел, чтобы между нами оставались какие-то секреты.

– Пожалуйста, уйди!

Он не приближается к ней, но и не уходит.

– «Лучше пусть я частично стану великим, чем полностью бесполезным». Разве не такими были его последние слова, обращённые к тебе? Я чувствую себя в ответе за то, чтобы его желание осуществилось.

И с этими словами он наконец удаляется в дом, оставляя её наедине с целым роем мыслей.

• • •

Проходит десять минут, а Риса всё так же стоит, завернувшись в одеяло, и не хочет идти внутрь. В её мозгу мелькает бесконечный хоровод одних и тех же дум, и в конце концов у неё начинает кружиться голова.

«Я не должна этому поддаваться... я должна поддаться... я не могу... я должна... – и так снова и снова, по кругу, так что ей попросту хочется отключиться и ни о чём не думать.

Когда Риса наконец возвращается в дом, до её ушей долетает музыка. Вообще-то в этом нет ничего необычного, но эта музыка исходит не из стереосистемы. Кто-то играет на гитаре. Что-то испанское. Правда, на двенадцатиструнной классической гитаре всё что угодно будет звучать в испанском духе, но эта мелодия – явное фламенко.

Музыка доносится из большой гостиной. Риса входит туда и видит Кэма – он сидит, сгорбившись над инструментом, полностью погружённый в звуки. Она и не знала, что он умеет играть. Впрочем, чему тут удивляться – Кэм ведь истинная сокровищница самых разнообразных талантов. Однако чтобы так играть на гитаре, одного таланта мало; нужны мышечные навыки в комбинации с корковой и слуховой памятью, и всё это должно соединяться в единое целое через ствол головного мозга, способного скоординировать чёткую работу всех компонентов.

Его музыка обволакивает, обезоруживает, чарует Рису, наводит на мысль, что дело здесь не только в отдельных частях других людей. Что-то объединяет эти части, сплачивает их воедино. Впервые Риса смотрит на Кэма как на цельного индивида, пытающегося выявить каждое и все вместе из своих многочисленных дарований. Он не просил, чтобы его ими наделяли, и не смог бы от них отказаться, если бы даже хотел. Ещё пять минут назад она была от него в ужасе, а сейчас это новое откровение приносит мир её душе. Не в силах противиться, она садится за рояль и начинает аккомпанировать.

Услышав, что она играет, Кэм берёт гитару и садится рядом. Они не произносят ни слова, общаются только при помощи ритма и гармонии. Он уступает ведущую роль Рисе, позволяет ей свободно импровизировать, а сам следует за ней. Потом она так же легко передаёт тему обратно ему. Они могли бы продолжать так бесконечно... А потом оказывается, что это почти так и есть – они играют несколько часов подряд, но ни один не хочет остановиться первым.

Кто знает, думает Риса, может, ей удастся привыкнуть к такой жизни, а может, и нет... Но сейчас для неё нет ничего более чудесного, чем погрузиться в музыку, затеряться в звуках. Она уже успела позабыть, как это прекрасно.