Текст книги "Разобщённые (ЛП)"
Автор книги: Нил Шустерман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)
3 • Кэм
«Запястья. Лодыжки. Шея. Тянет. Зудит. Всё зудит. Не могу пошевелиться».
Он сгибает кисти и ступни, стянутые ремнями. Двигает ими из стороны в сторону, вверх-вниз. Это немного помогает от зуда, но кожа начинает гореть.
– Ты пришёл в себя, – слышит он знакомый и одновременно незнакомый голос. – Хорошо. Просто отлично.
Он поворачивает голову. Никого. Вокруг только белые стены.
Ножки стула царапают по полу. Ближе. Ближе. Из тумана выплывает лицо – женщина подвигает свой стул так, чтобы оказаться в поле его зрения. Она сидит, положив ногу на ногу. Улыбается, но... не улыбается. Не по-настоящему.
– Я всё гадала, когда же ты очнёшься.
На ней тёмные брюки и блузка. От узора на блузке рябит в глазах – ничего не разобрать. А цвет... цвет... Он не может определить цвет.
– Каждый охотник желает... – говорит он, продвигаясь ощупью. – Жёлтый. Голубой. Нет, – хрипит он. Слова безжалостно раздирают горло. – Трава. Деревья. Блевотина в ужастиках.
– Зелёный, – говорит собеседница. – Ты это слово ищешь? Моя блузка зелёного цвета.
Она читает мысли? Наверно, нет. Наверно, просто умная. Голос у неё мягкий и интеллигентный. Лёгкий акцент. Похож на британский. Это автоматически вызывает у него желание довериться женщине.
– Ты узнаёшь меня? – спрашивает она.
– Нет. Да. – У него такое ощущение, будто мысли в его голове стянуты ремнями покрепче рук и ног.
– Неудивительно, – произносит женщина. – Всё это так ново. Тебя всё должно пугать.
До этого момента он и думать не думал, что ему положено чего-то бояться. Но сейчас, когда эта скрещенноногая, зеленоблузая женщина утверждает, что он должен испытывать страх – он начинает его испытывать. Он с опаской натягивает свои ремни. Жжение становится сильней, в мозгу вспыхивают обрывки воспоминаний. Требуется немедленно обратить их в слова.
– Рука на печке. Ремень с пряжкой... нет, мама, нет! Падаю с велика. Сломанная рука. Нож. Он ударил меня ножом!
– Боль, – говорит женщина спокойно. – «Боль» – вот то слово, которое ты ищешь.
Это слово обладает магическим действием, потому что он успокаивается. «Боль», – повторяет он, вслушиваясь в то, как формируется слово в чужих голосовых связках и слетает с незнакомых губ. Он перестаёт бороться с путами. Боль стихает, превращается в жжение, а оно в свою очередь перетекает в зуд. Но мысли, пришедшие вместе с болью, никуда не деваются. Обожжённая ладонь; рассерженная мать; сломанная рука; драка на ножах, в которой он никогда не участвовал, и всё же – непонятно как – такая драка была... Всё это – непонятно как – случилось с ним...
Он снова бросает взгляд на бесстрастно рассматривающую его женщину. Теперь глаза его фокусируются лучше, и ему удаётся рассмотреть узор на блузке.
– Пальцы... пейсы... ясли...
– Продолжай, – подбадривает женщина. – Слово затерялось у тебя в мозгу, но оно там есть.
Мозги дымятся. Он продирается сквозь мысли. Это похоже на изнурительную гонку. Длинную, изматывающую олимпийскую гонку. Как её там?.. Начинается на «М»...
– Пейсли [9]9
Пейсли – восточный узор, напоминающий изогнутую каплю, очень популярный мотив одежды в восточном стиле. Его ещё почему-то называют «огурцами».
[Закрыть]! – торжествующе выкрикивает он. – Марафон! Пейсли!
– Да, думаю, что для тебя это так же изматывающе, как марафонская дистанция, – говорит его собеседница, – но результат стоит усилий. – Она касается воротника своей блузки. – Ты прав, этот узор действительно называется «пейсли». – Она улыбается, на этот раз по-настоящему, и касается пальцами его лба. Он ощущает лёгкое покалывание кончиков её ногтей. – Я же говорила – оно где-то здесь.
Теперь, когда буря в его мозгу немного улеглась, он вдруг понимает, что женщина ему знакома, но откуда он её знает – вот вопрос.
– Кто? – спрашивает он. – Кто? Где? Когда?
– Как, что и почему, – добавляет она с лукавой усмешкой. – Ну вот, вопросительные слова вернулись.
– Кто? – повторяет он. Ему не нравится, что она над ним подшучивает.
Она вздыхает.
– Кто я? Я, можно сказать, твой пробный камень, твоя связь с миром и в некотором смысле переводчик – потому что я понимаю тебя, как никто другой. Я специалист по металингвистике.
– Мета... мета?..
– Такова природа языка, на котором ты говоришь. Метафорические ассоциации. Но, вижу, я озадачила тебя. Не бери в голову. Меня зовут Роберта. Мы виделись много раз, но ты не мог знать моего имени – я никогда его тебе не сообщала.
– Много раз?
Роберта кивает.
– Можно сказать, что ты видел меня только единожды, и всё же ты видел меня много, много раз. Что ты об этом думаешь?
И снова марафон – он обшаривает свой мозг в поисках слова, которое ему хочется произнести.
– Голлум в пещере. Ответь – и перейдёшь по мосту. Два кольца, два конца, посредине гвоздик?
– Поднатужься, – говорит Роберта. – Я знаю, у тебя получится.
– Загадка! – выпаливает он. – Да, это марафон, но оно того стоит! Слово – «загадка»!
– Очень хорошо! – Роберта ласково касается его руки.
Он долго смотрит на свою собеседницу. Она старше него. В этом он уверен, хотя и не знает, сколько лет ему самому. Она красива особой, материнской красотой. Блондинка, но корни волос – тёмные, макияжа совсем чуть-чуть. Глаза кажутся моложе всего остального лица. Но эта блузка...
– Медуза, – говорит он. – Карга. Ведьма. Кривые, гнилые зубы.
Она застывает.
– Ты считаешь меня безобразной?
– Безобразная! – он пробует слово на язык. – Нет, не ты! Безобразная зелёная пейсли безобразная.
Роберта с облегчением смеётся и осматривает свою блузку.
– Ну, на этот счёт могут быть разные мнения, так ведь?
«Счёт! Считать! Мой отец бухгалтер! Нет, полисмен. Нет, заводской рабочий. Нет, адвокат, строитель, аптекарь, дантист, безработный... он умер». Его мысли и правдивы, и ложны. Его собственное сознание – это загадка, которую он даже не надеется разгадать. Его охватывает тот самый страх, о котором говорила Роберта. Он опять пытается освободиться от пут и понимает, что стянут не только ремнями, но и бинтами.
– Кто? – спрашивает он опять.
– Я тебе уже сказала, – отвечает Роберта. – Ты разве не помнишь?
– Нет! Кто?– настаивает он. – Кто?
Роберта с пониманием выгибает брови.
– О! Ты спрашиваешь, кто тытакой?
Он с нетерпением и страхом ожидает ответа.
– Это вопрос на миллион долларов. Кто же ты? – Она барабанит кончиками пальцев по подбородку, соображая, как ответить. – Комиссия не пришла к единому мнению насчёт твоего имени. Устроили балаган, клоуны ковёрные, каждый пытается пропихнуть своё предложение. Так что пока они там грызутся, может, ты сам подберёшь себе имя?
– Подберу сам? – Как это? Почему он должен сам выбирать себе имя? Разве у него его нет? В голове всплывает ряд имён: Мэтью, Джонни, Эрик, Хосе, Крис, Алекс, Спенсер – и хотя некоторые из них кажутся подходящими, всё же ни одно не вызывает отклика в его душе. Он трясёт головой, стараясь, чтобы разрозненные кусочки его «я» легли на подобающие им места, но из этого ничего не выходит, только голова начинает болеть.
– Аспирин, – говорит он. – Тайленол-аспирин, потом считать овец.
– Да, поднимаю. Ты, должно быть, устал. Мы добавим тебе болеутоляющих. Сейчас я ухожу, и ты сможешь отдохнуть. Продолжим завтра.
Она поглаживает его по руке и решительно выходит из комнаты, выключив за собой свет. Он остаётся наедине с разобщёнными осколками своих мыслей, которые не желают даже пожать друг другу руки в темноте.
• • •
На следующий день – или, во всяком случае, он думает, что это следующий день – он уже не чувствует себя таким разбитым, и голова болит меньше, но в ней всё та же сумятица. В нём зарождается подозрение, что белая комната, в которой он лежит – вовсе не больничная палата. Судя по архитектурному стилю, он в чьей-то личной резиденции, приспособленной для содержания и реабилитации одного-единственного пациента. Из-за окна доносится шум, хорошо слышимый даже тогда, когда окно закрыто. Постоянный, ритмичный грохот и шипение. И только после суток вслушивания в этот звук он соображает, что это такое. Прибой. Он на берегу моря. Хорошо бы полюбоваться видом. Он просит Роберту об этом, и та соглашается. Сегодня он впервые покинет койку.
Вместе с Робертой в комнату входят двое сильных охранников в униформе. Они расстёгивают крепящие его к койке ремни и помогают подняться на ноги, поддерживая под мышки.
– Не бойся, – говорит Роберта. – Уверена – ты с этим справишься.
Самое первое мгновение на собственных ногах сопровождается сильнейшим головокружением. Он бросает взгляд на свои босые ступни, но из-под бледно-голубой больничной ночной рубашки ему видны только пальцы. Такое впечатление, будто они находятся в нескольких милях от его головы. Он переставляет ноги – один трудный шаг. Ещё один.
– Хорошо, – подбадривает Роберта, шагая рядом. – Что чувствуешь?
– Прыжки с парашютом, – отзывается он.
– Хм-м, – задумывается Роберта. – Ты хочешь сказать – опасно и захватывающе?
– Да.
Он мысленно повторяет оба слова, вспоминает их, вынимая из пространного сундука, в котором беспорядочно свалены всякие прилагательные, и аккуратно укладывает на подходящее место. В сундуке множество слов, лежащих как попало, но постепенно, кусочек за кусочком, они начинают укладываться в упорядоченную мозаику.
– Всё это есть там, – не устаёт твердить ему Роберта. – Надо только найти.
Охранники продолжают поддерживать его под мышки. Он бредёт потихоньку; колено подламывается, парни схватывают его покрепче.
– Осторожно, сэр.
Охранники всегда обращаются к нему «сэр». Наверно, это значит, что к нему относятся с почтением, вот только он не может понять, чем заслужил его. Он завидует способности этих ребят просто быть:поступать так, а не этак, не прикладывая к тому никаких особых усилий.
Роберта ведёт их по коридору, который, как и в случае с ногами, кажется ему не меньше нескольких миль длиной, хотя на самом деле пройти надо всего лишь десяток ярдов. В углу под потолком висит машина с линзой, направленной точно на него. Такая же машина есть и в его палате – всё время безмолвно наблюдает за ним. «Электрический глаз. Циклопова линза». Он знает название устройства. Вот оно, вертится на кончике языка...
– Сейчас вылетит птичка! – бормочет он. – Добавляет десять фунтов. Внимание, мотор! Вы нажимаете на кнопку, мы делаем всё остальное.
– Слово, которое ты ищешь, начинается с «К», и это вся помощь, которую ты от меня получишь, – говорит Роберта.
– Ка... ка... кадавр. Кабан. Кавалерия. Канада.
Его спутница поджимает губы.
– Старайся. Ты можешь и лучше.
Он вздыхает и сдаётся, прежде чем досада на себя самого затопит его с головой. Сейчас ему простая ходьба даётся с трудом, что уж говорить о том, чтобы шагать и одновременно работать мозгами!
Они проходят сквозь дверь и оказываются в месте, которое и внутри дома, и снаружи.
– Балкон!
– Точно, – подтверждает Роберта. – Видишь, как легко получилось.
За парапетом простирается бесконечное море, сверкающее в тёплых солнечных лучах. На балконе стоят два стула и маленький столик. На столике – печенье и белый напиток в хрустальном графине. Он должен бы знать название этого напитка...
– Это угощение – приз! – объявляет Роберта. – Награда за проделанное путешествие.
Они усаживаются за столик друг напротив друга, охранники стоят наготове – на случай, если понадобится их помощь или если ему, кто знает, ни с того ни с сего вздумается кинуться с балкона вниз, на острые скалы. Там, на этих камнях, стратегически расположились солдаты с тёмным, тяжёлым оружием в руках – для его защиты, как объясняет Роберта. Он представляет себе, что кинься он с балкона – и эти стражи внизу тоже, пожалуй, станут обращаться к его останкам «сэр».
Роберта наливает белую жидкость в хрустальные стаканы – солнечный свет отражается в них, преломляется и бросает радужные блики на каменный парапет балкона.
Он надкусывает печенье. Вкрапления шоколада. Внезапно вкус и запах лакомства пробуждают целый ряд воспоминаний. Он думает о своей матери. Потом о другой своей матери. О школьном ланче. О том, как обжёг нёбо свежеиспечёнными печеньями. «Я люблю, когда они мягкие и горячие. Я люблю, когда они твёрдые и почти подгоревшие. У меня аллергия на шоколад. Обожаю шоколад».
Всё это – правильные утверждения. Но как же они могут быть правильными? Если у него аллергия, то как же он может помнить столько чудесных моментов, связанных с шоколадом?!
– Марафон загадок продолжается, – молвит он.
Роберта улыбается.
– Это уже почти полное предложение. Вот, попей.
Она протягивает ему стакан с холодной белой жидкостью, он принимает его.
– Ты подумал над своим именем?
Он потягивает напиток – и в то же мгновение, когда приятная жидкость орошает приставший к нёбу кусочек печенья, в голове его взвивается новый вихрь воспоминаний. Под воздействием этого нового вкуса сквозь сито его ума просеивается ещё сотня мыслей, оставляя за собой драгоценные бриллианты.
Машина с электрическим глазом. Он знает, как она называется! А это белое непонятно что – оно из коровы, правильно? Коровий сок. Начинается на «М».
Электрический глаз.
– Кам!
Коровий сок.
– Му!
Роберта с недоумением смотрит на него.
– Кам... му... – снова выдавливает он.
Её глаза сверкают пониманием:
– Камю?
– Кам. Му.
– Камю! Какое великолепное имя. Ты превзошёл самого себя.
– Камера! – наконец выговаривает он. – Молоко!
Но Роберта уже не слушает его. Сам того не ведая, он отправил её в куда более экзотичные дали.
– Камю, философ-экзистенциалист! «Жить до слёз». Браво, мой друг! Браво!
Он не может взять в толк, о чём она, но если Роберта счастлива, то он тоже счастлив. Приятно сознавать, что она им восхищается.
– Твоё имя будет Камю Композит-Прайм [10]10
Composite-Prime буквально означает «составной объект №1».
[Закрыть], – говорит она, и на её лице расцветает улыбка – широкая, как сияющее море. – Комиссия просто умрёт!
• • •
РЕКЛАМА
Надоели модные диеты? Долгие часы мучений в спортивном зале не дают результатов? У нас есть решение! Все знают: здоровое сердце – это ключ к отличному самочувствию. С новым сердцем в прекрасном состоянии тренировки будут доставлять тебе удовольствие! Вскоре ты увидишь, как слетают с тебя фунты лишнего веса, и почувствуешь себя заново родившимся! Но не верь нам на слово! Расспроси своего врача о нанохирургии!
Спонсор: Международная Ассоциация нанохирургов.Результаты не гарантированы.
• • •
После этого разговора на балконе каждый его день начинается с сеанса физиотерапии. Болезненные растяжки, потом упражнения под неустанным оком тренера и поднятие тяжестей – всё это как будто специально придумано, чтобы изводить и мучить его.
– Наноагенты выполняют лишь часть работы, – внушает ему его физиотерапевт – бодибилдер с глубоким голосом и несолидным именем Кенни. – Остальное ты должен доделать сам.
Он уверен – тренер наслаждается видом его страданий.
Благодаря Роберте все, кто до сих пор обращался к нему «сэр», называют его теперь Камю, но когда он думает об этом имени, ему непрестанно приходит на ум большой чёрно-белый кит.
– Но ведь кита звали Шамю [11]11
Шамю – так звали кита-касатку, впервые выжившего в неволе более 13 месяцев. В конце 60-х годов прошлого века Шамю был звездой очень популярного водного шоу в океанарии Сан-Диего.
[Закрыть], – убеждает его Роберта за ланчем. – А ты – Камю; да, рифмуется, ну и что?
Ему всё равно не нравится ассоциация с морским млекопитающим.
– Кэм, – просит он. – Зовите меня Кэм.
Роберта приподнимает бровь, раздумывая над его просьбой.
– Пусть будет по-твоему. Я передам всем. Так чтó с твоими мыслями сегодня, Кэм? Как ты чувствуешь – они стали более связными?
Кэм пожимает плечами.
– У меня в голове туман.
Роберта вздыхает.
– Может, и так, но я-то вижу – ты прогрессируешь. Твои мысли с каждым днём становятся всё ясней. Ты теперь можешь делать более длинные и глубокие умозаключения и понимаешь почти всё, что я тебе говорю. Разве не так?
Кэм кивает.
– Понимание – это первый шаг к общению, Кэм. – Роберта запинается, а затем добавляет: – Comprends-tu maintenant [12]12
Понимаешь теперь? (фр.)
[Закрыть]?
– Oui, parfaitement [13]13
Да, прекрасно (фр.)
[Закрыть], – говорит Кэм, не сознавая, что что-то в разговоре изменилось до тех самых пор, пока эти слова не слетают с его губ. До него доходит: только что в его голове открылась дверь в ещё одну потайную комнату.
– Хорошо. – На лице Роберты играет лукавая улыбка. – А пока давай будем использовать один язык для одной беседы, хорошо?
Теперь к его обычным занятиям добавляются новые. Послеобеденный сон отодвинут на более позднее время, чтобы дать место четырёхчасовому сеансу за столом, крышка которого представляет собой огромный компьютерный экран. Экран полон виртуальных образов: красный автомобиль, строение, чёрно-белый портрет... – десятки разных картинок.
– Перетащи к себе картинки, которые ты узнаёшь, – предлагает Роберта в первый день этого ритуала, – и скажи первое попавшееся слово, которое возникнет у тебя в мозгу при виде этого символа.
Кэм ошеломлён.
– Тест?
– Нет, это не тест, это всего лишь ментальное упражнение, направленное на то, чтобы узнать, что ты помнишь и что тебе ещё предстоит выучить.
– Правильно, – говорит Кэм. – Тест.
Потому что её ответ – самое что ни на есть точно определение теста, разве не так?
Он смотрит на картинки и делает, о чём просят: переводит ближе к себе объекты, которые узнаёт. Портрет: «Линкольн». Строение: «Эйфель». Красная машина: «Машинный пожар. Нет. Пожарная машина». И так далее, и тому подобное. Как только он удаляет одну картинку, на её месте возникает другая. Некоторые он узнаёт сразу, в отношении других у него нет совсем никаких ассоциаций, а третьи словно теребят край сознания, однако он не может найти для них соответствующего слова. Когда тест подходит к концу, Кэм чувствует себя ещё более измочаленным, чем после физиотерапии.
– Корзина, – шепчет он. – Корзина для мятой бумаги.
Роберта улыбается.
– Опустошённый. Ты чувствуешь себя опустошённым.
– Опустошённый, – вторит Кэм, пряча слово в своём сознании.
– Неудивительно – все эти задания очень сложны, но ты хорошо справился. Заслуживаешь поощрения.
Кэм кивает, готовый свалиться и заснуть прямо здесь.
– Золотую звезду мне.
• • •
С каждым днём от него требуют всё больше и больше, как в физическом отношении, так и в умственном, но никаких объяснений не дают.
– Твой прогресс – награда сама по себе, – внушает ему Роберта. Но как же он может насладиться собственным прогрессом, если ему не от чего отталкиваться, не с чем сравнить?
– Чистая вода! – говорит он Роберте как-то за обедом. Их только двое. Они всегда обедают вдвоём, больше никого. – Начистоту! Сейчас!
Ей даже не требуется прилагать усилия, чтобы понять, что он имеет в виду.
– Когда настанет подходящий момент, ты всё о себе узнаешь. Пока не время.
– Хочу сейчас!
– Кэм, разговор окончен.
Кэм ощущает, как в нём нарастает гнев и не знает, что ему с ним делать; у него не хватает слов, чтобы дать выход злости.
Тогда в дело вступают руки, и прежде чем юноша понимает, что происходит, он швыряет через всю комнату тарелку, потом другую. Роберте приходится нырять и уклоняться, потому что теперь весь мир, кажется, заполнился летающими тарелками, приборами и стаканами. В следующее мгновение охранники набрасываются на Кэма, тащат в его палату и прикручивают к койке, чего не делали уже дней десять.
Он мечется в продолжительном припадке ярости, затем, выбившись из сил, утихает. Приходит Роберта. У неё течёт кровь. Всего лишь маленький порез над левой бровью, но это неважно! Это он сделал! Он виноват...
В одно мгновение все прочие эмоции заглушены раскаянием, которое кажется ему ещё более невыносимым, чем гнев.
– Разбил копилку сестры, – в слезах бормочет он. – Расколошматил отцовскую машину. Плохой. Плохой.
– Я понимаю, ты сожалеешь, – говорит Роберта. Голос у неё такой же усталый, как и у него. – Я тоже прошу прощения. – Она ласково берёт его за руку.
– За то, что ты натворил, ты останешься привязанным к койке до утра, – выносит она приговор. – Любые действия всегда имеют последствия. К твоим это тоже относится.
Кэм принимает наказание. Ему хочется стереть слёзы с глаз, но он не может – руки привязаны. За него это делает Роберта.
– Во всяком случае, нам теперь известно, что ты весьма силён физически, как мы и рассчитывали. Нас не обманывали, говоря, что ты был питчером [14]14
Питчер – подающий игрок в бейсболе.
[Закрыть].
В тот же миг мозг Кэма сканирует память в поисках воспоминаний о занятиях спортом. Он играл в бейсбол? Его мозг, раскрошенный, фрагментарный, ставит постоянные препоны, когда он хочет что-то в нём найти, зато узнать, каких воспоминаний у него нет вообще, совсем нетрудно.
– Питчер никогда, – говорит он. – Никогда.
– Конечно нет, – спокойно отвечает она. – Не понимаю, откуда я это взяла.
• • •
День за днём разрозненные кусочки укладываются в сознании Кэма на правильные места, и он начинает осознавать свою пугающую уникальность. Сейчас вечер. Впервые за всё время после физиотерапии он чувствует себя скорее бодрым, чем разбитым. Однако сегодня физиотерапевт Кенни сказал нечто странное...
– Ты силён, но у тебя одни группы мышц плохо дружат с другими.
Кэм понял, что это всего лишь шутка, но в ней была доля правды, которая застряла у него в мозгу, словно непрожёванный кусок в глотке – а такое случалось частенько: горло никак не хотело проглатывать то, что пытался в него пропихнуть язык.
– В конце концов твоё тело научится договариваться само с собой, – сказал Кенни. Как будто Кэм – это завод, полный бастующих рабочих, или ещё хуже – группа рабов, которых принуждают к ненавистному труду, и они работают спустя рукава.
Повязки сняли, и в этот вечер Кэм рассматривает шрамы на своих запястьях, похожие на тонкие, с волосок, браслеты. Он разглядывает плотный, напоминающий витую верёвку рубец: тот тянется по центру груди, затем расходится налево и направо над его идеально изваянным мускулистым животом. Изваянным. Словно он, Кэм, – мраморная статуя, высеченная рукой гениального мастера. Этот особняк на скалах, понимает теперь Кэм, – не что иное, как художественная галерея, и он в ней единственный экспонат.
А лицо? Ему запрещено касаться лица. Он подносит к нему руки и... в это время входит Роберта. Конечно, она сразу же узнала, что Кэм исследует своё тело – для чего здесь в углу под потолком камера? За женщиной в комнату входят два стража. Они уже догадались, что в юноше нарастает волна эмоций, готовая вылиться в настоящий шторм.
– Что с тобой, Кэм? – спрашивает Роберта. – Поделись. Найди слова.
Кончиками пальцев он проводит по своему лицу и осязает странную, неровную структуру его поверхности, но боится ощупывать более тщательно – из опасения, что в приступе ярости может разорвать его на части.
Найди слова...
– Алиса! – выкрикивает он. – Кэрол! Алиса!
Слова не те, он знает, что не те, но это ближе всего к тому, что он хочет сказать. Ему остаётся только кружить, кружить, кружить вокруг сути, не в силах вырваться с орбиты собственного разума.
– Алиса! – Он указывает на ванную комнату. – Кэрол!
Один из стражей понимающе улыбается, но на самом деле он ничего не понимает:
– Наверно, вспоминает старых подружек?
– Тихо! – рявкает Роберта. – Продолжай, Кэм.
Он закрывает глаза, втискивая мысли в нужную форму, но из этого получается полный абсурд: из мрака его сознания выплывает...
– Морж!
Дурацкие у него мысли! Дурацкий мозг! Бесполезный хлам. Он презирает себя самого.
Но Роберта подхватывает:
– ...и Плотник?
Он стремительно вскидывает на неё глаза.
– Да! Да!
Какими бы далёкими друг от друга ни казались эти два понятия, они стыкуются идеально.
– «Морж и Плотник» – говорит Роберта, – абсурдистская поэма, в которой смысла ещё меньше, чем в тебе!
Он ждёт её разъяснений.
– Она написана Льюисом Кэрролом. Который написал и...
– Алису!
– Правильно, он написал «Алису в Стране чудес» и...
– «Что там увидела Алиса»! – Кэм снова указывает на ванную. – «Что там увидела Алиса...» – Нет, эту книгу по большей части называют как-то не так... Это её второе название, а как же первое...
– «Сквозь зеркало»! «Алиса в Зазеркалье» – вот как её называют! – восклицает он. – Моё лицо! В зеркале! Моё лицо!
Нигде во всём особняке нет ни единого зеркала – во всяком случае, там, куда ему разрешён доступ. И никаких отражающих поверхностей. Это неспроста.
– Зеркало! – с триумфом кричит он. – Я хочу посмотреться в зеркало! Я хочу немедленно! Покажите мне!
Это самая ясная фраза из всех, высказанных им до сих пор, и самый высокий уровень общения, до которого он пока поднялся. Конечно же, он заслуживает награды!
– Покажи мне сейчас! Ahora! Maintenant! Ima!
– Хватит! – обрывает его Роберта, в её голосе слышен металл. – Не сегодня. Ты ещё не готов!
– Нет! – Он впивается пальцами в кожу, так что даже становится больно. – Доже [15]15
Отсылка к истории Человека в железной маске – его имя, как говорят, было Эсташ Доже.
[Закрыть]в железной маске, не Нарцисс у пруда! Увиденное облегчит бремя, а не переломит верблюду спину!
Охранники смотрят на Роберту, ожидая малейшего её сигнала, чтобы накинуться на юношу и привязать к койке, если тот попробует нанести вред самому себе. Но Роберта не даёт сигнала. Она колеблется. Размышляет. Наконец говорит:
– Пойдём, – затем разворачивается и выходит из комнаты. Кэм и стражи устремляются за ней.
Они оставляют крыло здания, тщательно подготовленное для единственного пациента, и попадают в помещения, куда меньше смахивающие на больницу. Здесь комнаты с тёплыми деревянными полами вместо холодного линолеума. И стены уже не белые и голые – на них висят картины в рамах.
Роберта приказывает охранникам подождать в коридоре и вводит Кэма в гостиную. Здесь расположились Кенни и другие представители медперсонала, а также несколько человек, которые Кэму незнакомы – работники, трудящиеся за кулисами его жизни. Увидев его, они встают со своих кожаных кресел и диванов, встревоженные его внезапным появлением в этой комнате.
– Всё в порядке, – заверяет их Роберта. – Позвольте нам побыть несколько минут наедине.
Они немедленно убираются из помещения. Кэму хочется спросить, кто эти люди, но он и так знает: они как те стражи, что стоят у его дверей, как те солдаты, что дежурят на камнях, как тот человек, что убирает за ним, если он насорит, как та женщина, что втирает целебный лосьон в его шрамы. Все эти люди здесь затем, чтобы служить ему.
Роберта подводит юношу к стене: там стоит большое, высокое зеркало. Теперь Кэм может видеть себя в полный рост. Он сбрасывает больничную рубашку и, оставшись в одних трусах, осматривает себя. Фигура у него превосходная, он пропорционально сложён, тело мускулистое и стройное. На мгновение ему приходит в голову: может, он и вправду самовлюблённый Нарцисс, но подступив поближе к хорошо освещённому зеркалу, он видит шрамы. Кэм и до того знал, что на его теле полно рубцов, но всё равно зрелище это повергает его в оцепенение. Они безобразны, он покрыт ими с ног до головы, но страшнее всего они на лице.
Его лицо словно выплыло из ночных кошмаров.
Полосы плоти, все разных оттенков, похожи на живое лоскутное одеяло, наброшенное поверх костей, мускулов и хрящей. Даже голова, в момент пробуждения чисто выбритая, а теперь покрытая короткими волосками, словно персик пушком – и та являет собой смешение разных цветов и структур, словно поле, на котором как попало посеяны злаки самых разных сортов. При взгляде на себя у него начинает жечь в глазах, и они наполняются слезами.
– Почему?
Это всё, что он в силах прошептать. Он отворачивается от зеркала, пытается спрятаться за собственным плечом, но Роберта бережно касается этого самого плеча.
– Не отводи глаз, – требует она. – Постарайся увидеть то, что вижу я.
Он заставляет себя взглянуть в зеркало снова, но видит лишь рубцы и шрамы.
– Монстр! – произносит он. Слово исходит от такого огромного количества отсеков его памяти, что ему нетрудно найти его. – Франкенштейн!
– Нет, – резко возражает Роберта. – Не смей так думать о себе! Тот монстр был сделан из мёртвой плоти, а ты – из живой! То чудовище было противно природе, тогда как ты, Кэм – ты новое чудо света!
Теперь она тоже смотрит в зеркало вместе с ним.
– Взгляни, как изумительно твоё тело! Твои ноги принадлежали лучшему бегуну университета, а твоё сердце – юноше, который стал бы чемпионом Олимпийских игр по плаванию, если бы его не расплели. Твои руки и плечи пришли к тебе от лучшего игрока в бейсбол, когда-либо попадавшего в заготовительный лагерь, а твои пальцы... О, эти пальцы играли на гитаре, да как! Тот гитарист был необыкновенно, редкостно одарён. – Она улыбается и смотрит прямо в его глаза в зеркале. – А что до твоих глаз – то они принадлежали парню, который мог растопить сердце любой девушки одним-единственным взглядом.
Она говорит о нём, Кэме, с гордостью. Но он пока что не ощущает ничего, похожего на гордость.
Роберта прикладывает палец к его виску.
– Но самое поразительное – здесь.
Она ведёт пальцем по его голове, покрытой разноцветной порослью, и указывает на те или иные места на его черепе, как обычно указывают на страны и города на глобусе:
– Твоя левая лобная доля содержит аналитические и вычислительные таланты семерых ребят, гениально одарённых в области физики и математики. В твоей правой лобной доле соединились творческие способности полутора десятков поэтов, художников и музыкантов. В твоей затылочной доле содержатся пучки нейронов от бесчисленных расплётов с фотографической памятью, а в твоём языковом центре заложено знание девяти языков. Всё это лишь ждёт своего пробуждения.
Роберта берёт Кэма за подбородок и поворачивает его лицо к себе. Её глаза, такие далёкие в зеркале, теперь всего в каких-то дюймах от его глаз. Он заворожён силой её взгляда.
– Anata wa randamu de wa nai, Cam, – говорит она. – Anata wa interijento ni sekkei sa rete imasu.
И Кэм понимает, чтó она только что сказала: «Ты не случайное нагромождение разных частей, Кэм. Ты скрупулёзно сконструирован. Ты – шедевр дизайнерского искусства». Он понятия не имеет, что это за язык, но всё равно – смысл ему ясен.
– Каждая часть тебя была тщательно подобрана среди самых лучших, самых выдающихся детей, – продолжает Роберта, – и я лично присутствовала при всех расплетениях – чтобы ты слышал меня, видел меня и смог сразу узнать, когда все части соединятся. – Она на несколько секунд замолкает, задумывается и печально качает головой. – Те неблагополучные ребята, бедняги, всё равно не смогли бы правильно распорядиться своими талантами. Теперь, пусть и разобщённые, они наконец обретут целостность – в тебе!
Когда она заговорила о расплетении, воспоминания нахлынули на него, словно прибой.
Да, он видел её раньше!
Она стояла у операционного стола без хирургической маски на лице – он теперь понял, зачем. Чтобы он мог видеть её и запомнить. Но ведь операционная была не одна! Или как?
Одно и то же воспоминание
из разных отсеков его разума.
Но это ведь не его разум!
Это ИХ разумы.
Все они
взывают:
«Не надо, не надо, не делайте этого!» —
пока больше нет голоса, которым можно просить,
нет мыслей, заходящихся в крике.
в тот пограничный момент,
когда «Я есть» переходит в «Я не есть...»
Кэм делает глубокий, прерывистый вдох. Они теперь часть его, эти последние воспоминания, сращённые вместе, словно кожа на его лице. Их груз невыносимо тяжёл, и всё же он выдерживает его. Только сейчас, в этот момент, Кэм осознаёт, как он невероятно силён, если ему удаётся нести в себе память сотен расплётов и при этом не сломаться, не разрушиться, не обратиться в ничто.
