Текст книги "Разобщённые (ЛП)"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

34 • Лев

Лев не обращает особого внимания на хозяина автомобиля, он рад уже тому, что укрылся от бури и что машина унесёт его подальше от его золотой клетки. Он лгал Мираколине. Он не собирается спокойно стоять и смотреть, как она идёт сдаваться юнокопам. Может, ему и не удастся ей помешать, но он же вправе хотя бы попытаться, так ведь?

Порывы ветра едва не сносят фургон с дороги, и водитель обеими руками держится за баранку.

– Ну и погодка, а? – говорит он, бросая на Лева взгляд в зеркало заднего обзора. Лев отворачивается. Не хватало ещё, чтобы хозяин машины завопил: «Э, а я тебя знаю! Ты тот самый пацан-хлопатель!» Но водитель вместо этого спрашивает: – Как вы там, удобно устроились?

А ведь он ещё не спросил, куда им, собственно, надо. Лев мысленно пробегается по известным ему названиям близлежащих местечек в ожидании неизбежного вопроса.

Снаружи бушует гроза, струи воды хлещут по ветровому стеклу под таким невозможным углом, что дворники не справляются, и водителю приходится притереться к обочине. Он поворачивается к пассажирам.

– Торнадо, а? – балагурит он. – Думаете, нас занесёт в страну Оз?

Что-то он не ко времени развеселился.

– Чем скорее мы попадём домой, тем лучше, – молвит Мираколина.

– Да бросьте, вы ведь не домой направляетесь, ребятки, – говорит водила всё тем же жизнерадостным тоном. – Мы все отлично это знаем, правда?

Мираколина бросает на Лева обеспокоенный взгляд. Водитель вперяется в Лева, и только теперь мальчик видит, какие у хозяина автомобиля странные, разные глаза. От этого зрелища Лева охватывает холод, не имеющий никакого отношения к бушующей буре.

– Я понимаю, вы меня не помните, мистер Калдер, потому что валялись без сознания в нашу прошлую встречу. Но зато я хорошо помню вас.

Лев протягивает руку к двери фургона, но та заперта, и возможности открыть её нет.

– Лев! – слышит он крик Мираколины и, оглянувшись, видит, как водитель достаёт транк-пистолет, выглядящий до ужаса огромным в тесном пространстве фургона.

Снаружи по кузову лупит град, и водителю приходится орать, чтобы его было слышно:

– В тот раз я попал в тебя нечаянно. В этот раз – нет.

Он транкирует обоих – дети не успевают и слова вымолвить. Лев видит, как закатываются глаза Мираколины и обмякает её тело, прежде чем сам начинает тонуть в синтетическом дурмане. Он проваливается всё ниже, ниже, ниже, а в это время стук града по кузову сменяется рёвом, похожим на грохот товарного состава, на всех парах несущегося в преисподнюю.

35 • Нельсон

Во вспышке молнии от видит приближающийся торнадо – смерч вырывает с корнем придорожные деревья в каких-то ста ярдах от его фургона. Вихрь терзает саму дорогу – куски разломанного дорожного покрытия носятся в воздухе. Что-то – то ли дерево, то ли глыба асфальта – выбивает в вмятину в крыше фургона, словно на машину наступил разъярённый великан. Боковое стекло разлетается вдребезги, фургон несёт боком с обочины на середину шоссе.

Нельсон не испытывает страха, ощущает лишь священный трепет. Фургон кренится влево, смерч и сила земного тяготения играют с ним в перетягивание каната – кто кого пересилит. Наконец, выигрывает гравитация, и автомобиль, тяжёлый, громоздкий, остаётся на земле, вместо того чтобы превратиться в двухтонный рассекающий воздух снаряд. А в следующий момент торнадо уходит, оставляя за собой разрушения, и несёт бедствие дальше. Рёв стихает, и лишь ливень потоками заливает дорогу.

Нельсон понимает: это его второй момент истины. Первый был тогда, когда транк-пуля украла у него его жизнь. Но сейчас судьба пощадила его. И не только пощадила, но и поощрила. Поимка Лева Калдера – вовсе не случайность. Нельсон никогда не верил в божественное Провидение, но он открыт для мысли о всеобщем равновесии, о том, что в мире действует закон воздаяния. Если это так, то справедливость в скором времени должна восторжествовать, передав в его руки Коннора Ласситера.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ВОПРОС НЕОБХОДИМОСТИ

Выдержка из журнала «Индепендент», Великобритания

«ГОПНИКИ, ЛОБОТРЯСЫ, ПОДОНКИ»:

КАК МАСС-МЕДИА ДЕМОНИЗИРУЮТ ТИНЭЙДЖЕРОВ

Ричард Гарнер, издатель образовательной литературы, пятница 13 марта 2009 года

Согласно недавно проведённым исследованиям, средства массовой информации изображают мальчиков-подростков «отморозками», в результате чего сами подростки начинают относиться друг к другу с опаской.

Цифры показывают, что за последний год больше половины сюжетов о тинэйджерах в общенациональной и региональной прессе (4.374 из 8.629) так или иначе касались преступности. Самое распространённое слово, описывающее подростков – это «отморозки» (591 раз), за ним идёт «хулиганьё» (254 раза), «отвратительно» (119 раз) и «дикари» (96 раз). Другие термины, часто используемые в отношении детей: «гопники», «лоботрясы», «скоты», «бессердечные», «сволочи», «подонки», «монстры», «бесчеловечные» и «опасные».

Исследование, проведённое по поручению организации женщин-журналисток, показывает, что наилучший шанс для подростка заслужить симпатии прессы выпадает ему лишь тогда, когда означенный подросток умер.

«Встречаются отдельные репортажи, в которых мальчики-подростки характеризуются позитивно: „примерный ученик“, „ангел“ и даже „идеал сына для любой матери“, – заключают исследователи, – но, к сожалению, эти слова относятся только к тем подросткам, которые умерли страшной безвременной смертью».

Полностью статью можно прочитать здесь:

http://www.independent.co.uk/news/uk/home-news/hoodieslouts-scum-how-media-demonises-teenagers-1643964.html

36 • Коннор

Коннор вымещает свою злость на боксёрской груше по крайней мере два раза в день. А куда деваться? Если он не будет этого делать, то наверняка обрушит всю свою горечь на голову какого-нибудь бедолаги: лентяя, не желающего чистить сортиры; или дурёхи, пронёсшей с собой на Кладбище мобильник – ей, видите ли хотелось позвонить своим друзьям и сообщить, где она находится. Или того пацана, что куражится над каждым сообщением об атаке хлопателей, осёл... Коннор лупит грушу с такой силой и бешенством, что странно, как она до сих пор ещё не лопнула.

Рисы больше нет.

Прошёл уже месяц. Коннор уверен, что она умерла – от рук юновластей, или «прогрессивных граждан», или ещё кого. Не имеет значения, что ей семнадцать и она инвалид, а значит, расплести её по закону нельзя. Всевидящее правительство, как правило, оказывается весьма близоруким, когда дело касается наблюдения за правомочностью действий собственных служб.

Коннор сильно переменился.

Он чувствует – вернулись его прежние привычки и старые модели поведения. Те самые, из-за которых в своё время угодил под раздачу. Парень возвращается мыслями к тем временам, когда был ещё не расплётом, а всего лишь проблемным подростком. Сейчас он опять проблемный подросток, но теперь на его плечах лежит ответственность за сотни таких же проблемных детей. Вот только... Он не может отделаться от мысли, что причина не только в нём одном. Ему кажется, что его агрессия исходит от руки Роланда.

– Если хочешь уйти, никто не станет тебя упрекать, – говорить ему Старки как-то вечером за игрой в бильярд. – Может, тебе и надо бы пойти поискать Рису. А Кладбищем могут заняться другие. Трейс, например. А то и Эшли или Хэйден. – О своей кандидатуре он помалкивает, что само по себе весьма показательно. – Может, проведём выборы, когда ты уйдёшь. Демократия так демократия.

– И тебе уже гарантирована по меньшей мере четверть голосов, не так ли? – говорит Коннор без обиняков.

Старки не опускает взгляда и не пытается отрицать:

– Я мог бы управлять Кладбищем, если бы понадобилось. – Он бьёт по восьмому шару, промахивается и проигрывает партию. – Чёрт, опять твоя взяла.

Коннор хорошенько всматривается в своего партнёра по игре. Старки с самого начала выказал себя человеком прямолинейным и честным. Ага, как и Трейс. Лишь сейчас в Конноре зарождается подозрение, что Старки не совсем то, чем кажется.

– Ты молодец, с проблемами кормёжки хорошо справляешься, да и у аистят твоими трудами прибавилось самоуважения, – говорит Коннор, – но не думай, что это делает тебя Божьим даром всем расплётам.

– Ну что ты, – отзывается Старки. – Это место прочно закреплено за тобой.

Он кладёт свой кий и удаляется.

Коннор мысленно отвешивает себе оплеуху за то, что дал выход своей паранойе. Сказать по правде, он не прочь натаскать Старки, с тем чтобы тот в нужный момент мог его подменить на посту, но с другой стороны – кто он, Коннор, такой, чтобы кого-то чему-то учить?

Раньше он имел возможность поделиться своими переживаниями с Рисой. Та всегда умела поддержать его, пролить бальзам на раны его сомнений, давая ему тем самым возможность прийти в себя и выполнить очередную задачу. Можно, конечно, довериться Хэйдену, но этот зубоскал из всего сделает хохму; и хотя Коннор знает, что это не что иное, как защитный механизм, о некоторых вещах с Хэйденом просто невозможно разговаривать. Единственный, кому он может теперь довериться – это Трейс. Коннору страшно не нравится, что теперь бывший бёф – его ближайший союзник, и это несмотря на то, что он двойной агент. Но если Риса была бальзамом, то Трейс – чистый спирт на кровоточащую язву.

– Мы все теряли своих близких, ты не один такой, так что перестань плакаться и делай дело! – честит его Трейс.

– Я тебе не бёф, – огрызается Коннор. – Это у них нет никаких чувств. Меня этому не учили.

– Дело не в том, что у нас нет чувств. Мы просто знаем, как их обуздывать и направлять на достижение нужной цели.

Это, возможно, было бы Коннору вполне по силам, если бы таковая цель у него имелась. Но жизнь на Кладбище кажется ему всё более и более бесцельной. Бесконечная бегущая на месте дорожка, сбрасывающая с себя бегунов, когда тем исполняется семнадцать.

Кто-то – Коннор подозревает, что это Хэйден – уведомляет Адмирала, что потеря Рисы плохо отражается на работоспособности их начальника, и – кто бы мог ожидать! – Адмирал собственной персоной наносит им визит.

Он прибывает в чёрном лимузине, отполированном до такой степени, что даже поднимаемая им пыль не оседает на его сияющей поверхности – соскальзывает. Коннор едва узнаёт Адмирала, когда тот выходит из автомобиля. Старый вояка сильно исхудал. Не просто тощ, а чуть ли не ходячий скелет. Его некогда бронзовая, тронутая солнцем Кладбища кожа теперь бледна, да и одет бывший начальник не в военную форму с рядами медалей, а в обычные брюки и клетчатую рубашку, как будто на гольф собрался. Правда, он по-прежнему высок и строен, и его военная выправка никуда не делась – сразу ясно, что перед тобой человек, привыкший командовать.

Коннор ожидает, что сейчас гость задаст ему перцу похлеще, чем он сам задал Старки, но, как всегда, стратегию Адмирала трудно предугадать.

– Да ты оброс мышцами, как я посмотрю, – говорит он Коннору. – Но Боже тебя сохрани ширяться этими проклятыми стероидами, как какому-нибудь бёфу. От них яйца усыхают до размеров горошин.

– Нет, сэр, ничего такого.

– Вот и правильно. Потому что твои гены стоят того, чтобы их передать будущим поколениям.

Он приглашает Коннора в свой роскошный лимузин с климатической установкой. Автомобиль стоит на взлётно-посадочной полосе, так что у Коннора возникает чувство, будто у машины вот-вот вырастут крылья и она, разбежавшись, взмоет в воздух.

Для начала они разговаривают о разных пустяках. Адмирал рассказывает о Большом Воссоединении Харлана – грандиозном празднике, устроенном им для людей, получивших части тела его сына.

– Не сойти мне с этого места, если я не знаю совершенно точно – Харлан был там, в саду, живой, и никто никогда не убедит меня, что это не так.

Он рассказывает, что когда все «части» разошлись после праздника, Гундосу, астматическому приятелю Коннора, было некуда податься; вот Адмирал и оставил его у себя, растит, словно собственного внука.

– Он, конечно, не подарок, – говорит Адмирал, – но очень чистосердечный парень.

Он также сообщает Коннору, что медики дают его больному сердцу полгода жизни максимум.

– Правда, они это сказали год назад. Доктора – такие имбецилы.

Коннор подозревает, что Адмирал их всех ещё переживёт.

Наконец, гость переходит к истинной цели своего визита.

– Говорят, история с Рисой подействовала на тебя очень сильно. – Адмирал замолкает и держит паузу, зная, что Коннор не выдержит и прервёт молчание первым. Так и происходит.

– А вы как хотели? Чтобы я прикинулся, будто мне всё до лампочки? Как будто никакой такой Рисы вообще никогда не было на свете? – Голос Коннора полон гнева, горечи и боли.

Но Адмирал остаётся невозмутим.

– А я-то всегда считал, что ты не из тех молодых людей, которые зря тратят свои силы и время, плачась на злую судьбу и изнывая от жалости к себе.

– Я не жалуюсь! Я злюсь!

– Гнев наш друг только тогда, когда мы знаем, какой у него калибр и куда им выстрелить.

И неожиданно это высказывание старого вояки вызывает у Коннора взрыв такого хохота, что даже водитель оглядывается.

– Ну вы даёте! Да вас цитировать можно!

– Кое-кто и цитирует. То, что я тебе сейчас сказал, записано на странице девяносто три «Разъяснений к уставу для первокурсников военных академий», издание пятое. – Адмирал вглядывается в тонированное стекло, за которым идёт будничная жизнь Кладбища. – Проблема с вами, расплётами, в том, что вы обращаетесь с вашим гневом как с гранатой, которая в половине случаев отрывает ваши же собственные руки. – Тут он переводит взгляд на руку Коннора. – Без обид.

– Какие обиды.

Адмирал присматривается к означенной руке повнимательнее.

– Что-то мне эта татуировка знакома... – Он прищёлкивает пальцами. – Роланд. Так, кажется, его звали? Отвратный тип, просто заноза в заднице.

– Да, это его.

Адмирал задумчиво вглядывается в нарисованную акулу.

– Я так полагаю, у тебя не спросили, когда пришивали эту руку.

– Я бы вообще не позволил пришить себе ничью руку, – отвечает Коннор. – Моя воля – я бы отказался, как вы отказались от сердца. Вот и Риса отказалась от позвоночника. – Коннор видит, как рука покрывается гусиными пупырышками: из кондиционера дует просто арктическим холодом. – Но не могу же я теперь оттяпать эту проклятую лапу...

– И не нужно, – говорит Адмирал. – Роланд, конечно, был сволочь, но он всё же человек и потому заслуживает лучшей участи. Думаю, он был бы доволен, если бы узнал, что держит в своём железном кулаке всё Кладбище.

Коннор не может удержаться от смеха. Адмирал любой бессмыслице придаст философский смысл. Но тут гость затихает и становится серьёзным.

– А теперь послушай, – говорит он. – Ради всех твоих подопечных и ради тебя самого – перестань думать о Рисе. Забудь.

Но есть вещи, которые Коннор не может забыть. Просто не может и всё.

– Надо было не пускать её в больницу!

– Насколько мне известно, тогда ни в чём не повинный мальчик попал бы на «живодёрню».

– Ну и чёрт с ним! Пусть бы шёл на «живодёрню»!

– Я сделаю вид, – тихо и грозно говорит Адмирал, – что не слышал этого.

Коннор тяжко вздыхает.

– Не нужно было вам делать меня своим преемником. Вы хотели, чтобы Кладбищем заправлял Беглец из Акрона, но ведь его не существует. И никогда не существовало. Это лишь легенда!

– А я считаю, что принял правильное решение. Ты видишь только свои неудачи, но я-то вижу другое. Нет, я понимаю, когда тебе больно, легко обвинить себя в том, что ты ничтожество и ни на что не пригоден, но жизнь, Коннор – это сплошные испытания на прочность, и все мы вынуждены через них пройти. Ценность человека определяется не тем, сколько страданий ему выпадает во время испытаний, а тем, каким он из них выходит.

Коннор старается осмыслить услышанное. Интересно, когда закончатся его собственные «испытания»? Наслаиваются друг на друга – не успевает он пройти сквозь одно, как попадает в следующее. Ну, и сколько ещё остаётся таких подспудных слоёв? Эта мысль наталкивает его на то, что сообщил ему Трейс.

– Адмирал, вы когда-нибудь слышали о такой организации – «Граждане за прогресс»?

Адмирал задумывается.

– Звучит знакомо... Это не они оплатили часть этих проклятых агиток в пользу расплетения? – Он трясёт головой от отвращения. – Они напоминают мне о былых листовках времён «поколения террора».

Коннор вскидывается.

– «Поколения террора»?

– Ну, ты же знаешь – восстания тинэйджеров? Бунты Дикарей?

– Вообще без понятия.

Адмирал смотрит на него так, будто Коннор – полный идиот.

– Господь всемогущий, чему вас учат в этих так называемых школах? – Он немного успокаивается и продолжает: – Хотя что это я. С какой стати им вас этому учить. Историю ведь пишут победители, а там, где нет победителей, всё в конце концов попадает в корпоративные шредеры.

Он смотрит в окно с печальной покорностью человека, знающего, что он слишком стар, чтобы заняться исправлением этого мира.

– Вам нужно заняться самообразованием, мистер Ласситер, – говорит он. – Может, в школе этому и не учат, но не могут же они полностью стереть всю историю, где-то, да остаются следы. В ней – причина, почему люди оказались так сговорчивы и приняли Соглашение о расплетении. Истинная причина, почему мы ведём такой извращённый образ жизни.

– Уж извините, что я такой неграмотный, – ворчит Коннор.

– Да ладно тебе. Просто делай с этим что-нибудь. А если тебе любопытно узнать что-то об этих «Гражданах за прогресс» – тем более, учись! Узнавай, выведывай. Что ты о них знаешь?

У Коннора возникает желание рассказать собеседнику всё, о чём узнал от Трейса, но он вовремя соображает, что сердце старика может и не выдержать. Адмирал больше не занимается делами расплётов, и хотя он прилетел, чтобы устроить Коннору вполне заслуженную выволочку, снова вовлекать его в их дела будет неправильно.

И он отвечает Адмиралу:

– Ничего не знаю. Так, слухи.

– Ну, тогда оставь их тем, кому больше делать нечего, чем сплетни собирать. А теперь утри сопли и марш к чёрту из моего лимузина спасать этим детям жизнь.

• • •

После отъезда Адмирала Трейс, соблюдая все правила субординации, просит о личной встрече с Коннором. Несмотря на то, что бывший бёф работает на юнокопов и «Граждан за прогресс», он по-прежнему обращается с Коннором уважительно, как с высшим по званию. Коннор не знает, что и думать. Он не может определить, искренен с ним Трейс или водит его за нос. Коннора воротит от мысли, что он – пешка в руках Инспекции по делам несовершеннолетних и выполняет обязанности надзирателя за их драгоценным хранилищем расплётов, но теперь он получил от Трейса ценные сведения о планах юнокопов, и у него возникает чувство, будто это он, Коннор, дурачит юновласти, а вовсе не наоборот. Истина не сделала его свободным, как предполагал Трейс, зато до некоторой степени дала ему ощущение власти над собственными тюремщиками.

Они с Трейсом едут по одной из восточных аллей, мимо рядов истребителей, до того пыльных, что кажется, будто их «фонари» сделаны из чего угодно, только не из стекла. Парни сейчас далеко от остальных обитателей Кладбища, так что встреча и впрямь сугубо приватная.

– Ты должен знать: что-то назревает, – предупреждает его Трейс.

– Что именно?

– По моим данным, в Инспекции по делам несовершеннолетних раскол. Кое-кто не прочь расправиться с Кладбищем – им необходим только предлог.

– Если им так приспичило взять нас, то в качестве предлога сойдёт уже тот факт, что мы существуем.

– Я сказал « кое-ктоне прочь расправиться». «Костюмы», на которых я работаю не из их числа; и до тех пор пока всё здесь идёт как по маслу, они будут держать юнокопов в наморднике. Я виртуозно исполняю свою роль подсадной утки и продолжаю вешать им лапшу, что корабль, на котором капитаном Элвис Роберт Маллард, не собирается идти ко дну.

Коннор смеётся:

– Так что – они всё ещё не знают, что Элвис покинул здание [31]31
  Так называется компьютерная игра, в которой игрок должен убить как можно больше парней в белом именуемых «Элвисами», а также кинокомедия 2004 года (чёрная), в которой погибают многочисленные двойники Короля.


[Закрыть]?

– Не подозревают. И у них нет причин сомневаться в моих сведениях. – Трейс на секунду замолкает. – Ты рассказал обо мне Адмиралу?

– Нет. Я вообще никому о тебе не сказал.

– Вот и хорошо. Лидер должен знать то, о чём больше никто не догадывается, и выдавать кому-либо информацию хорошо выверенными порциями.

– Не учи меня своим военным штучкам-дрючкам, – фыркает Коннор. – У тебя всё?

– Нет, не всё.

Они доезжают до конца аллеи, и Трейс останавливается перед поворотом в следующую. Вынимает из кармана клочок бумаги и подаёт её Коннору. На бумажке от руки нацарапано имя: Дженсон Рейншильд.

– Кто это? Я должен его знать? – спрашивает Коннор.

– Нет. Судя по всему, о нём вообще никто ничего не должен знать.

У Коннора лопается терпение.

– У меня нет времени на твои загадки.

– Вот-вот, в самую точку, – говорит Трейс. – Этот человек – сплошная загадка.

Он трогает машину с места, и они поворачивают в следующий проезд между рядами самолётов.

– Помнишь, на прошлой неделе я отправился в Финикс за кое-какими запчастями для Дримлайнера?

– Не был ты в Финиксе, – говорит Коннор. – Ты поехал на встречу со своими хозяевами из «Граждан за прогресс». Думаешь, я этого не знаю?

Судя по виду, Трейс немного удивлён. Удивлён и доволен.

– Я не сказал тебе, потому что не знал, доверяешь ли ты мне.

– Не доверяю.

– Имеешь право. Ну да ладно. На этот раз всё было иначе. Они не только встретились со мной – они отвезли меня на самолёте в их штаб-квартиру в Чикаго, и там я должен был отчитаться по полной форме перед целой оравой, собравшейся в конференц-зале. Само собой, о некоторых ключевых вещах я им не рассказал, как, например, о нашем плане побега. Я сказал, что Дримлайнер будет новым спальником, и что его пилотскую кабину мы размонтировали, а оборудование продали.

– Ах вот как. Ты, значит, врёшь по всем фронтам, не только мне.

– Это не враньё. Это дезинформация, – невозмутимо отвечает Трейс. – После собрания я отправился на разведку. В вестибюле у них стоит мраморная стела с именами всех бывших президентов организации; некоторые из этих имён ты наверняка бы узнал – всё акулы бизнеса как до войны, так и после. Но одного имени там не было. Его попросту затёрли и даже не потрудились как-то замаскировать пустое место. А потом я наткнулся в саду на скульптуру, изображающую основателей организации. Там красуются пятеро голубчиков, а пьедестал явно возведён для шестерых. На том месте, где стоял шестой, так и остались пятна ржавчины.

– Дженсон как-его-там?

– Рейншильд.

Коннор пытается сообразить, в чём тут дело, но ни до чего не додумывается.

– Черт-те что. Если им так хотелось, чтобы он исчез, то зачем оставлять следы на мраморе? Почему бы не сделать новый пьедестал?

– Потому что, – отвечает Трейс, – они не просто хотят, чтобы он исчез. Они хотят, чтобы члены организации знали, что это ониего... «исчезли».

Несмотря на жару Коннору становится холодно.

– А какое всё это имеет отношение к нам?

– Перед моим отъездом обратно, пара более дружелюбно настроенных «костюмов» повела меня в свой приватный клуб. Ну, скажу я тебе, и местечко! Там подают такую выпивку, что ты её даже на чёрном рынке не достанешь: настоящая русская водка, текила, сделанная до того, как исчезла агава... Пойло, должно быть, стоит штуку долларов за рюмку, а эти господа хлебали его как воду. Когда они как следует назюзюкались, я спросил про недостающую статую. И один из них выболтал имя Дженсон Рейншильд, а потом заволновался, что проговорился, и они тут же сменили тему разговора. Я подумал, на том и конец... – Трейс останавливает джип, чтобы иметь возможность, продолжая рассказ, смотреть прямо в глаза Коннору. – Но когда я собрался уходить, один из них сказал мне такое, что я до сих пор не могу выкинуть это из головы. Он похлопал меня по плечу, назвал приятелем и сказал, что расплетение – это нечто большее, чем просто медицинская процедура, что это – самая суть нашего образа жизни. «Граждане за прогресс» посвятили себя его защите, – заявил «костюм», – и если тебе дорога твоя голова, мой тебе совет забыть имя, которое ты сегодня услышал».