Текст книги "Разобщённые (ЛП)"
Автор книги: Нил Шустерман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
– О чём там? – спрашивает Лев брата.
– Оно тебе адресовано. Верь или не верь, но я не читаю твою почту.
Придя домой, Маркус показывает Леву письмо, однако держит его так, чтобы брат не сразу смог до него дотянуться.
– Только обещай мне, что не провалишься в какую-то унылую чёрную дыру, когда ты сидишь словно сам не свой, думаешь о чём-то и только и знаешь, что неделями играешь в дурацкие видеоигры.
– Когда это я туда проваливался?
Маркус корчит ему гримасу, означающую «кому ты пытаешься втереть очки»? Он прав. Поскольку Лев под домашним арестом, заняться ему особенно нечем. Правда и то, что получив весточку от Коннора он всегда впадает в задумчивость, задумчивость переходит в депрессию, а уж она заводит его в такие места, куда лучше вообще не соваться.
– Эту часть твоей жизни тебе надо бы оставить за кормой, – твердит ему Маркус.
– Ты прав и неправ, – отвечает Лев. Он не пытается что-то объяснить, потому что и сам не знает, чтó имеет в виду, знает лишь, что так оно есть, и точка.
Он вскрывает письмо. Почерк тот же, что и всегда, но Лев подозревает, что это не рука Коннора – тому нельзя оставлять никаких следов. Верная подруга паранойя крепко держит их всех в своих лапах и не собирается сдавать позиции.
Дорогой кузен Левий,
Посылаю тебе запоздалое поздравление с днём рождения. Я знаю, четырнадцать значит для тебя гораздо больше, чем для многих других, учитывая, через какие испытания тебе пришлось пройти. Мы тут, на ранчо, в гору глянуть не успеваем. Большие мясозаготовительные компании угрожают задушить нас, но мы пока держимся. Разработали бизнес-план, который может спасти ферму, если до нас всё же доберутся.
С тех пор как я стал главным управляющим ранчо, мы работаем как проклятые, а от соседей помощи не дождёшься. Так бы хотелось всё бросить и умотать куда-нибудь, но кто же тогда позаботится о здешних работягах, если не я?
Нам известно, в каком ты положении, знаем, что ты не можешь приехать в гости. Да и не надо. В наших краях ходит коровье бешенство, так что лучше сюда не соваться и надеяться на удачу.
Будь здоров и передай привет брату, он так же здорово поддерживает нас, как и ты.
Искренне твой
кузен Карл
Лев читает письмо несколько раз, пытаясь докопаться до сути его иносказаний. Юновласти угрожают разгромить Кладбище. Коннору трудно поддерживать убежище в рабочем состоянии без достаточной помощи со стороны Сопротивления. Лев отдалился от этого подпольного мира отчаявшихся душ, и получить от них весть – всё равно что услышать под ногами треск тонкого льда. Леву хочется бежать – безразлично в каком направлении. Бежать к Коннору или бежать от Коннора. Мальчик не знает, какое направление избрать, знает лишь, что заниматься бегом на месте становится непереносимо. Как бы ему хотелось написать ответ! Но он понимает – это слишком рискованно. Одно дело получать время от времени письмо от какого-то кузена, и совсем другое – пытаться послать весточку на Кладбище. Это, наверно, всё равно что нарисовать у Коннора на спине мишень. К досаде Лева, общение с «кузеном Карлом» может быть только односторонним.
– Ну, как там дела на «ферме»? – спрашивает Маркус.
– Неважнецкие.
– Но мы же делаем всё, что можем, правда?
Лев кивает. Маркус – активный член движения Сопротивления. Вызывается добровольцем на спасательные акции, вылавливает беглых расплётов и отправляет их в Убежища, помогает и деньгами, которые зарабатывает в качестве адвокатского поверенного.
Лев протягивает письмо Маркусу. Тот читает и, судя по виду, оно удручает его так же сильно, как и Лева.
– Надо подождать. Может, всё устаканится.
Лев меряет шагами гостиную. На окне нет решёток, но на мальчика вдруг нападает такая клаустрофобия, как будто его засадили в яму без окон и дверей.
– Я должен во всеуслышание выступить против расплетения, – молвит Лев, посылая подальше всю их конспирацию. Всё равно его больше не подслушивают. Сейчас, когда он ведёт жизнь отшельника, постоянное наблюдение ни к чему. Юнокопам что, больше делать нечего, кроме как пялиться днями напролёт на парня, который только и делает, что ничего не делает, лишь бродит по дому брата и пытается раствориться в забвении?
– Если я выступлю, люди прислушаются, они же испытывали ко мне раньше сочувствие, так ведь? Они будут слушать!
Маркус громко хлопает письмом по столу.
– Знаешь что, для человека, которому пришлось пережить столько всего, ты просто жуткий наивняк! Люди сочувствовали не тебе – они сочувствовали маленькому мальчику, ставшему хлопателем. Они смотрели на тебя как на его убийцу.
– Но мне надоело сидеть здесь сложа руки! – Лев бросается из гостиной в кухню, стараясь сбежать от правды в словах брата, но Маркус следует за ним.
– Неправда! Ты много делаешь! Вспомни о ваших с Дэном воскресных беседах.
Лев только ещё больше свирепеет.
– Но это же всё в рамках наказания! Ты думаешь, мне ах как нравится быть заодно с юнокопами? Держать всех этих детей на коротком поводке ради них?
Вот Коннор – в этом Лев совершенно уверен – никогда и ни за что не стал бы выполнять для юнокопов грязную работу.
– Ты сделал больше, чем кто-либо другой, Лев! Многое изменилось благодаря именно твоему вкладу. Пришло время и тебе пожить собственной жизнью – ещё год назад ты и на это не мог рассчитывать. Так что если ты хочешь, чтобы все твои страдания были не напрасны, то просто живи и оставь нам заботы обо всём остальном!
Но Лев снова стремительно проносится мимо брата.
– Куда это ты собрался?
Лев хватает наушники и игровую приставку.
– К себе в голову. Или ты и туда за мной попрёшься?
И в следующий момент он уже погружается в «Стихию огня и магии» – игру, уводящую его далеко-далеко от жизни и воспоминаний. Но даже при этом ему кажется, что Маркус и впрямь последовал за ним в его голову. А также Коннор и Риса, Маи и Блэйн, Секач и СайФай – все они здесь, и каждый борется за место в его разуме. Он никогда не забудет их, никогда их не бросит...
...хотя и не уверен, что ему так уж этого хочется.
• • •
В один прекрасный день всё резко меняется. В этот день к ним приходит девочка-скаут.
Морозное утро понедельника после очередной воскресной проповеди для парней, которым грозит состояние распределённости, и пробежки по лютому холоду. Дэн, машина которого не пожелала завестись, остался у них на ночь, иначе ему, чего доброго, пришлось бы ночевать где-нибудь посреди дороги. Он готовит завтрак, пока Маркус собирается на работу.
– Ты же знаешь – я против расплетения, – говорит Дэн Леву, ставя перед ним тарелку с яичницей-болтуньей, – но ДПР для меня немного слишком экстремистская организация. Стар я для борьбы против системы. Я могу только стонать и жаловаться, на большее сил нет.
Лев знает – Дэн делает куда больше, чем говорит. Он агитирует против расплетения при каждом удобном случае. Самому Леву это запрещено. Впрочем, согласно Маркусу, ни к чему хорошему проповеди пастора всё равно не приведут.
– Сопротивление, само собой, подкатывалось ко мне с завлекательными предложениями, – говорит Дэн, – но с меня пока хватит всяких организаций, какими бы славными делами они ни занимались. Предпочитаю быть беспартийным смутьяном.
– Как по-вашему, – спрашивает Лев, – чем мне заняться?
Бывший пастор задумчиво осматривает лопатку, на которую налипли кусочки яичницы.
– Я думаю, тебе надо убраться в своей комнате. Я туда заглядывал, так она, похоже, расплелась Бог знает во что.
– Я серьёзно!
– И я серьёзно. – Он кладёт лопатку и садится рядом с Левом. – Тебе четырнадцать, Лев. Большинство ребят твоего возраста не пытаются переделать мир. Попробуй расслабиться и заняться делами, подобающими четырнадцатилетнему подростку. Поверь мне, по сравнению с попытками спасти мир уборка в комнате покажется тебе настоящим праздником.
Лев ковыряет вилкой в тарелке.
– До того, как всё это со мной случилось, моя комната всегда была вылизана до блеска.
– Ну, крайности тоже ни к чему.
На кухню заходит Маркус, присаживается у стола, и в это время звенит дверной звонок. Маркус вздыхает и смотрит на Лева, который как раз закончил завтракать.
– Не откроешь?
Лев подозревает, что это пришла Дарси, учительница, специально назначенная для того, чтобы учить его на дому – потому что даже бывший террорист должен уметь решать квадратные уравнения. Но она обычно так рано не приходит.
Лев открывает дверь – за нею стоит девочка в скаутской форме; в руках у неё коробка, наполненная красочными пачками печенья.
– Привет! Не купите наше печенье?
– А ты не старовата ли для скаутов? – с ухмылкой спрашивает Лев.
– Ну, знаешь ли, – отвечает гостья, – какая разница, сколько мне лет? Мне всего-то четырнадцать. Хотя, вообще-то, да, с печеньями ходят девочки помладше, так что ты, пожалуй, где-то прав. Я просто помогаю своей младшей сестре, если тебе так уж хочется знать. Так что – я могу войти? Здесь холодно.
Девочка, кстати, хорошенькая и, видно, с юмором, а Лев питает слабость к печенью «Самоас», так же как и к хорошеньким смешливым девчонкам.
– Конечно, заходи. Посмотрим, что у тебя там.
Она танцующей походкой проходит в комнату, ставит коробку с печеньем на обеденный стол и вытаскивает оттуда по одной пачке каждого сорта.
– Эй, Маркус, – зовёт Лев, – скаутского печенья хочешь?
– Ещё бы, – откликается тот с кухни. – Возьми того, с арахисовым маслом.
– Давай два! – кричит Дэн.
Лев поворачивается к девушке.
– Хорошо, значит, два с арахисовым маслом и пачку «Самоас».
– Ням-ням! – отзывается гостья. – У меня тоже «Самоас» самые любимые. – Она вручает ему разноцветные пачки. – Всего будет восемнадцать долларов. Ты точно не хочешь «Тин минтс»? Это наш бестселлер!
– Нет, спасибо.
Лев вытаскивает кошелёк в полной уверенности, что налички у него не хватит, но надо проверить, прежде чем спрашивать Маркуса. Пока он копается в кошельке, девочка внимательно рассматривает его.
– По-моему, я тебя знаю, – говорит она.
Лев успевает подавить тяжёлый вздох. Ну вот, начинается.
– Точно! Ты тот парень – хлопатель! Ух ты, я продаю печенье знаменитому хлопателю!
– Я вообще-то не хлопнул, – сухо говорит Лев. О, повезло, у него в кошельке завалялась двадцатка. Он протягивает её девочке. – Вот. Спасибо за печенье. Сдачу оставь себе.
Но та вместо того, чтобы взять деньги, упирает руки в бока и продолжает внимательно изучать Лева.
– Хлопатель, который не хлопает. Зачем тогда становиться хлопателем? Ведь вся идея в том, чтобы хлопнуть?
– Пожалуйста, уходи.
Он машет купюрой, но девчонка по-прежнему не обращает внимания на деньги.
– Оставь их себе. Печенье – пусть это будет мой тебе подарок.
– Нет. Бери деньги и уходи.
Она неотрывно смотрит ему прямо в глаза.
– Хлопатель, который не хлопает. Представляю, как это разозлило людей в высоких кругах. Тех самых, что тратят уйму времени и денег на то, чтобы каждая хлопательная акция прошла без сучка без задоринки.
Сердце Лева проваливается даже не в пятки, а прямиком в Китай.
– Эти организаторы выступают за прогресс, ко всяческим регрессам, то есть к отступлениям, не привыкли, и хлопатель, который провалил свою миссию, оказывает дурную услугу всем нам – он порочит наше доброе имя.
Она улыбается и широко разводит руки.
– Маркус! Дэн! – вопит Лев. – Ложись!
– А вот и другой подарок, – говорит девочка, – сейчас я его тебе распакую! – и сводит ладони вместе.
Лев прыгает через диван, и в этот момент раздаётся хлопок. Взрывом мальчика отбрасывает к стене, диван опрокидывается сверху, зажав его между стеной и спинкой. Звон бьющегося стекла, грохот падающих балок – и стреляющая боль в ушах, такая ужасная, что ему кажется, будто у него треснула голова. Через несколько мгновений грохот стихает, оставляя в голове оглушительный звон. Леву кажется, будто наступил конец света.
Дым жжёт лёгкие, глаза слезятся. Лев сталкивает с себя диван и, бросив взгляд через комнату, видит там свою кровать – ещё несколько минут назад она находилась на втором этаже, а сейчас валяется посреди гостиной, как выброшенные на берег обломки кораблекрушения. Верхнего этажа больше нет, как нет и крыши. Над головой лишь затянутое тучами небо, а вокруг Лева ревёт пламя, стремясь пожрать то, что осталось от жилища его брата.
Дэна, который в момент хлопка находился на пути в гостиную, взрывной волной впечатало в стену. Теперь на этом месте видно огромное кровавое пятно, а сам он лежит на полу – безмолвный, безжизненный. Пастор Дэн – человек, который крикнул Леву: «Беги!» – в тот день, когда мальчик отправлялся в заготовительный лагерь; человек, который первым пришёл к нему, когда его забрала полиция; человек, заменивший ему отца, когда родной отец отказался от Лева – мёртв.
– Нет!
Лев пробирается по обломкам к телу Дэна, но замечает на кухне своего брата. Прямо посреди кухни упала балка, разбила стеклянный столик для завтрака и воткнулась одним концом Маркусу в живот. Всё вокруг в крови, но Маркус ещё жив. Он в сознании и пытается что-то сказать, весь дрожа и захлёбываясь кровью.
Лев в полной растерянности, но одно он понимает отчётливо: необходимо взять себя в руки и начать соображать, иначе его брат тоже умрёт.
– Всё хорошо, Маркус, всё хорошо, – лепечет он, хотя это явная ложь.
Напрягшись изо всех сил, Лев приподнимает балку. Маркус вопит от боли, Лев, поддерживая балку плечом, отталкивает брата в сторону, а затем роняет балку. Теперь падает и её второй конец, вдребезги разбивая то, что осталось от столика. Лев запускает руку в карман Маркуса, достаёт оттуда залитый кровью телефон и, молясь о том, чтобы тот работал, набирает 911.
• • •
Лев, чёрный от сажи и с непрекращающимся звоном в ушах, отказывается залезать в отдельную карету. Он настаивает на том, чтобы ехать с Маркусом, и устраивает такое светопреставление, что работники «скорой» сдаются.
При любом мало-мальски громком звуке в левом ухе у него что-то трещит, как будто туда залетел мотылёк. В глазах двоится и троится; даже само время, кажется, изменило свой бег, как будто Лева с Маркусом забросило в параллельный мир, где причина и следствие поменялись местами. Лев никак не может сообразить – то ли он здесь, потому что девчонка взорвала себя, то ли девчонка взорвала себя потому, что он здесь...
«Скорая» несётся в больницу, врачи работают с Маркусом не покладая рук, накачивая того Бог знает чем.
– Л-Л-Лев... – выдавливает из себя Маркус, пытаясь удержать глаза открытыми.
Лев стискивает его липкую, бурую от засохшей крови руку.
– Я здесь.
– Не давай ему заснуть, – говорит мальчику один из врачей. – Нельзя допустить, чтобы он впал в шок.
– С-слушай меня... – скрипит Маркус, еле ворочая языком. – Слушай...
– Слушаю.
– Они предложат мне... предложат трансплантацию.
Лев морщится, готовясь к тому, что сейчас услышит. Он знает, что скажет Маркус. Его брат скорее умрёт, чем согласится принять органы расплёта.
– Они захотят... пересадить мне почки... печень... что там ещё... словом, органы от расплётов...
– Знаю, Маркус, знаю.
Брат открывает свои неслушающиеся глаза шире, вперяется взглядом в Лева и крепче сжимает его руку.
– Пусть пересадят!– хрипит он.
– Что?!
– Пусть они сделают пересадку, Лев. Я не хочу умирать. Пожалуйста, Лев, – молит Маркус. – Пусть пересадят мне органы от расплётов...
Лев стискивает ладонь брата.
– Хорошо, Маркус. Хорошо.
Он плачет, радуясь тому, что брат не захотел приговорить себя к смерти, и ненавидя себя за эту радость.
• • •
Лева тщательно исследовали. Выяснилось, что вдобавок ко множественным открытым и закрытым ранам у него порвана барабанная перепонка и что, возможно, он получил сотрясение мозга. Раны, среди которых нет особенно серьёзных, перевязывают, накачивают мальчика антибиотиками и оставляют в палате для дальнейшего наблюдения. О Маркусе, которого отправляют в операционную немедленно по прибытии в больницу, ему не сообщают ни слова. К Леву приходит только медсестра – она щупает его пульс и измеряет кровяное давление – да полиция. Вопросы, вопросы, бесконечные вопросы...
– Знакома ли вам террористка?
– Нет.
– Вы вместе проходили обучение в организации хлопателей?
– Нет.
– Являлась ли она членом вашей террористической ячейки?
– Я же сказал вам, что не знаю её!
И, само собой, самый идиотский вопрос из всех:
– Вам известна причина, по которой они решили разделаться с вами?
– Разве и так не понятно? Она сказала мне, что это плата за то, что я не стал хлопать. Что люди, стоящие за всем этим, недовольны.
– И кто же эти люди, «стоящие за всем этим»?
– А мне откуда знать? Я контактировал только с группой других ребят, таких же, как я сам, но они все теперь мертвы – взорвали себя, понятно? Я никогда не встречался с теми, кто всем заправляет!
Полиция удаляется в некотором удовлетворении, хоть и не слишком большом. Тогда за дело принимается ФБР и задаёт те же самые вопросы, что и полицейские. И по-прежнему – никто ни слова о Маркусе.
Наконец ближе к вечеру, придя с очередной проверкой, медсестра сжаливается над Левом.
– Мне сказали, чтобы я ничего не говорила тебе о твоём брате, но я всё равно скажу. – Она придвигает стул поближе к его койке и понижает голос. – У него было огромное количество серьёзнейших внутренних повреждений. К счастью, в нашей больнице один из лучших банков донорских органов в штате. Ему пересадили новую поджелудочную железу, печень и селезёнку, и значительное число органов помельче. Одно лёгкое было пробито, и вместо того чтобы его зашивать, ему также поставили новое.
– Мои родители? Они здесь?
– Да. Они в комнате ожидания. Хочешь, чтобы я привела их сюда?
– А они знают, что я здесь? – спрашивает Лев.
– Да.
– Они справлялись обо мне?
Она секунду медлит.
– Мне очень жаль, деточка, но... нет, не справлялись.
Лев отводит взгляд. Сосредоточить его на чём-то другом, к сожалению, невозможно – смотреть не на что. Телевизор в палате отключён – там крутят бесконечные репортажи о взрыве.
– Тогда и я не хочу их видеть, – говорит Лев.
Медсестра гладит его по руке и улыбается извиняющейся улыбкой.
– Прости им их непонимание, деточка. Мне так тебя жаль! Сколько ужасов свалилось на твою бедную голову!
Интересно, думает Лев, медсестра в курсе всего? Он приходит к выводу, что это так и есть.
– Я должен был предвидеть, что они в конце концов явятся по мою душу. Хлопатели, то есть.
Медсестра вздыхает.
– Стоит только попасться в сплетённую плохими людьми сеть – и никогда уже не выплетешься. – Тут она спохватывается. – Ой, прости, ляпнула, не подумав. Зашить бы себе рот.
Лев выдавливает улыбку.
– Ничего. Когда тебя чуть не разнесли в клочья, да ещё два раза, перестаёшь обращать внимание на выбор слов.
Она тоже улыбается.
– И что теперь? – спрашивает Лев.
– Насколько мне известно, твой брат является твоим опекуном. А больше у тебя никого нет, кто мог бы о тебе позаботиться? К кому бы ты мог пойти?
Лев отрицательно качает головой. Кроме брата он был небезразличен только одному человеку – пастору Дэну. Мальчик не может даже думать о нём – столько боли причиняют ему мысли о Дэне.
– Я же под домашним арестом. Никуда не могу идти без разрешения Инспекции по делам несовершеннолетних, даже если бы было к кому идти.
Медсестра поднимается со стула.
– Что ж, детка, это уже не по моей части. Почему бы тебе пока не расслабиться и не отдохнуть? Тебя продержат здесь до завтра. Утро вечера мудренее.
– Пожалуйста, скажите хотя бы, в какой палате мой брат?
– Он всё ещё в послеоперационной, но как только его переведут в обычную, я дам тебе знать.
Она выходит, а в палату входит следователь – задавать всё те же навязшие в зубах дурацкие вопросы.
• • •
Медсестра оказалась верна своему слову. Маркуса поместили в палату №408. После наступления темноты, когда допросы закончены и в коридорах воцаряется тишина, Лев решается покинуть палату, не обращая внимания на боль во всём теле. Выйдя за дверь, он сразу же видит копа, которого приставили сторожить его – тот в конце коридора, флиртует с юной медсестрой. Лев незаметно ускользает.
Толкнув дверь палаты №408, он видит не кого иного как свою мать, сидящую в кресле рядом с кроватью и не сводящую с Маркуса глаз. Брат без сознания, к его рукам и ногам тянутся многочисленные трубки, слышно шипение аппарата искусственного дыхания. Их отец тоже здесь; в волосах у него по сравнению с прошлым годом прибавилось седины. Лев чувствует, как подступают к глазам предательские слёзы, но усилием воли душит свои неуместные эмоции, загоняет их подальше и запирает на крепкий замок.
Мать видит его первой. Она касается руки отца, чтобы привлечь его внимание. Родители один миг смотрят друг на друга – кажется, будто между ними существует некая телепатическая связь, как это часто бывает между супругами. Затем мать поднимается на ноги, подходит к Леву и, так толком и не взглянув на него, неловко обнимает, после чего выходит из палаты.
Отец тоже не смотрит на него. Во всяком случае, не сразу. Его взгляд устремлён на Маркуса, на его грудь, поднимающуюся и опускающуюся в размеренном, заданном машиной ритме.
– Как он? – спрашивает Лев.
– Он в искусственной коме. Сказали, что будут держать его так три дня, чтобы наноагенты сделали своё дело как можно быстрей.
Лев слышал, что боль при лечении наноагентами невыносима. Так что лучше, что брат будет в это время спать. Лев уверен, что его родители купили Маркусу органы, происходящие только от десятин. Самые дорогие. Он уверен в этом, спрашивать нет смысла.
Наконец отец вскидывает глаза на Лева.
– Доволен? Видишь, к чему привели твои действия?
Лев воображал себе разговор с отцом сотни раз, и в каждом из этих мысленных споров обвинителем выступал он, а не его собеседник. Да как он смеет? Как он смеет?! Лева так и подмывает сказать отцу пару ласковых, но он отказывается глотать наживку. Он не говорит ничего.
– Ты вообще имеешь хоть малейшее представление, в какое положение поставил нашу семью? – продолжает отец. – Весь стыд, который нам пришлось вытерпеть, все насмешки?
Больше Лев не в силах молчать.
– Так может, вам не стоило бы окружать себя такими же скорыми на осуждение людьми, как вы сами?
Отец переводит взгляд на Маркуса.
– Твой брат вернётся домой вместе с нами, – заявляет он. И поскольку все печёнки-селезёнки и прочие мелкие органы до единого оплачены деньгами их отца, у Маркуса выбора не будет.
– А я?
И снова отец избегает смотреть на Лева.
– Мой сын отправился на жертвование десятины год назад, – молвит он. – Вот этого сына я помню. Что до тебя, поступай как знаешь. Мне до тебя дела нет.
Вот так, значит.
– Когда Маркус проснётся, скажите ему, что я прощаю его, – просит Лев.
– Прощаешь за что?
– Он поймёт.
И Лев выходит, не попрощавшись.
В конце коридора он видит мать и других членов семьи – они сидят в комнате ожидания. Брат, две сестры с мужьями. Все они здесь ради Маркуса. Никто не пришёл к нему, Леву. Он колеблется, раздумывая, стоит ли ему подходить к ним. Как они себя поведут: как отец – холодно и враждебно, или как мать, которая всё-таки обняла его, пусть и не смогла себя заставить взглянуть на сына?
И тут, в этот момент нерешительности, он видит, как одна из его сестёр наклоняется над детской коляской и вынимает оттуда младенца. Это новый племянник Лева, о существовании которого он до сих пор не подозревал.
Младенец одет во всё белое.
Лев мчится обратно в свою палату, но ещё не добравшись туда, чувствует, как глубоко внутри его существа начинает бурлить вулкан. Его душит ярость, рыдания подступают к горлу, а живот сводит такой судорогой, что последние шаги до своей палаты он проделывает, согнувшись пополам, и не в силах ни вздохнуть, ни удержать брызнувшие из глаз слёзы.
Где-то в самой тёмной, иррациональной глубине сознания мальчика – наверно, там, где живут воспоминания и мечты детства – он питал тайную надежду, что его, может быть, примут обратно. Что однажды он вернётся домой. Маркус советовал ему забыть об этом, говорил, что этому не бывать, но ничто не могло уничтожить эту упрямую надежду. И вот сегодня она умерла.
Он забирается в койку и прижимается лицом к подушке – чтобы заглушить рыдания, перешедшие в безнадёжный вой. Целый год он подавлял свою сердечную боль; теперь она выплёскивается из его души, словно Ниагара, и Леву безразлично, что он может погибнуть в убийственной белизне её бурлящих вод.
• • •
Лев просыпается. Он даже не помнит, как заснул. Наверно, всё же он спал, потому что в палату льётся утренний свет.
– Доброе утро, Лев.
Он поворачивает голову – немножко слишком резко, и комната плывёт перед глазами. Последствия контузии. В ушах по-прежнему звенит, но хотя бы мотылёк в левом ухе успокоился.
В кресле у изножия его кровати сидит женщина. Она слишком хорошо одета, чтобы быть кем-то из больничного персонала.
– Вы кто? Вы из ФБР? Или из Агентства национальной безопасности? Опять вопросы? Сколько можно? Всё равно у меня все ответы кончились.
Женщина тихонько усмехается.
– Я не из правительственных агентств. Я представляю здесь трастовый фонд Кáвено. Слышали о таком?
Лев качает головой.
– А что, должен?
Она протягивает ему красочную брошюру, при взгляде на которую его пробирает озноб.
– Это что – проспект заготовительного лагеря?
– Никоим образом, – говорит она, явственно оскорбившись. Правильная реакция, по мнению Лева. – В нескольких словах, фонд Кавено – это огромная куча денег. Он учреждён одной очень богатой семьёй в помощь проблемной молодёжи. А вряд ли можно найти более проблемного представителя молодёжи, чем вы.
Она одаривает его лукавой усмешкой – наверно, думает, что удачно пошутила. Ошибается.
– Мы так понимаем, – продолжает женщина, – что после выписки вам некуда податься. Поэтому вместо того, чтобы оставить вас на милость детской социальной службы, которая, без сомнения, не в состоянии защитить вас от дальнейших покушений хлопателей, мы предлагаем вам место, где вы могли бы спокойно жить – кстати, целиком и полностью одобренное Инспекцией по делам несовершеннолетних – в обмен на некоторые услуги с вашей стороны.
Лев сгибает под одеялом ноги в коленях, как бы стараясь убраться подальше от непонятной посетительницы. Он не доверяет хорошо одетым людям и их завлекательным предложениям, от которых к нему тянутся явственно видимые ниточки.
– Какие услуги?
Она тепло улыбается ему.
– Нам нужно лишь ваше присутствие, мистер Калдер. Ваше присутствие и ваше личное обаяние, против которого никто не в силах устоять.
И хотя Лев не понятия не имеет, о каком таком личном обаянии она толкует, он отвечает:
– Ладно, почему бы и нет? – потому что вдруг осознаёт, что ему совершенно нечего терять. Он вспоминает дни, прошедшие между уходом от СайФая и появлением на Кладбище. Тёмные, страшные дни, среди которых промелькнула только одна светлая искорка – когда он попал в резервацию Людей Удачи. У них он научился тому, что когда нечего терять, кости могут ложиться как угодно – хуже не будет. И тут в его мозгу вспыхивает мысль. Собственно, она жила на задворках его сознания уже давно, но только сейчас протиснулась вперёд.
– Одно условие, – говорит Лев.
– Да?
– Я хочу законным образом сменить свою фамилию. Вы сможете это устроить?
Она выгибает бровь.
– Конечно, если вы этого хотите. Могу ли я поинтересоваться, на какую фамилию вы хотите её сменить?
– Не имеет значения, – отвечает он. – Лишь бы она была не Калдер.
