Текст книги "Разобщённые (ЛП)"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

18 • Риса

Риса просыпается среди ночи – её будит топот ног по пандусу ДостаМака. Она надеется, что это пришли к кому-то другому, но ночные визиты всегда имеют отношение именно к ней – глухой ночью сюда заявляются только те, кому нужны услуги Рисы в качестве доктора. Значит, что-то стряслось.

Штора отодвигается и в отсек влетает Киана.

– Риса, там, в Лазарете, пара ребят... Дело плохо. Очень плохо.

Шестнадцатилетняя Киана, ночная дежурная в медицинском самолёте, очень любит всё драматизировать и вечно делает из мухи слона. Её «вычистили» из семьи медиков, поэтому когда дело касается медицины, Киана готова вон из кожи вылезти, чтобы доказать, какой она хороший врач; а посему всегда раздувает масштабы несчастья, чтобы все ахнули, когда она с ним справится. И всё же Киана ворвалась к Рисе, вместо того чтобы попробовать решить проблемы самостоятельно и забрать себе всю причитающуюся славу, – а это значит, что ситуация и вправду серьёзная.

– Парни возились с турбиной, – рассказывает Киана, – а двигатель возьми и сорвись...

Риса подтягивается на руках и пересаживается из постели в кресло.

– Что это на них нашло – возиться с двигателем посреди ночи?

– Не знаю, думаю, они это на спор.

– Придурки.

Половина травм, которые Рисе приходится лечить, случаются либо просто по глупости, либо из-за желания показать себя. Ей часто приходит в голову вопрос: присуща ли эта жажда саморазрушения только Цельным как непременная часть их натуры или то же самое касается и всех остальных людей в большом мире?

Прибыв в Лазарет, Риса обнаруживает там весь отряд медиков в полном составе – и тех, кто был на дежурстве, и тех, кто отдыхал. Только двое из них – ребята повзрослее, они предпочли остаться на Кладбище после того, как им исполнилось семнадцать; остальные же – желторотики, только-только научившиеся кое-как лечить всякие мелкие ссадины и ушибы. Вид крови Рису больше не пугает. Её страшит только одно – недостаточность собственных знаний. В тот же момент, когда девушка вкатывается в Лазарет, она понимает, что случившееся выходит за рамки её компетенции.

В углу сидит мальчишка с искажённым от боли лицом и стонет – у него вывихнуто плечо, но ему уделяют лишь самое минимальное внимание, потому что положение у того пациента, что лежит на столе, в сто раз хуже. В боку у него зияет огромная рваная рана, из которой высовывается обломок ребра. Парнишка воет и корчится. Несколько ребят лихорадочно стараются остановить кровотечение, изо всех сил давя на основные артерии, а один из помощников Рисы дрожащими руками пытается наполнить шприц.

– Лидокаин или эпинефрин? – спрашивает Риса.

– Лидокаин? – лепечет тот с вопросительной интонацией.

– Так, я сама этим займусь. У нас есть готовые, заправленные инжекторы с эпинефрином.

Помощник смотрит на Рису так, будто его застали в школьном коридоре как раз в тот момент, когда он собирался улизнуть с уроков.

– Адреналин! – втолковывает она. – Эпинефрин – то же самое, что адреналин.

– Ох, точно! Сейчас принесу!

Риса пытается предельно сузить поле своего внимания, не позволить, чтобы общая страшная картина выбила её из колеи. Она делает раненому первый укол, призванный облегчить боль.

– Врачу позвонили?

– Да уже три раза! – откликается Киана.

Когда на Кладбище случается что-то такое, с чем ребята не могут справиться сами, к ним приходит настоящий доктор. Он сочувствует Сопротивлению и оказывает помощь из чистой благотворительности, не задавая вопросов; однако он отвечает на звонок только тогда, когда ему этого захочется. Впрочем, даже если бы у них получилось выцепить врача, Риса и так знает, что тот сказал бы.

– Надо доставить мальчика в больницу.

Услышав это, ребята вздыхают с облегчением, потому что теперь ответственность за жизнь раненого больше не лежит на них. При всём огромном количестве травм на Кладбище они за год отослали в больницу только двоих – и оба раза с трагическим исходом. Риса решительно настроена не допустить этого в третий раз.

– Жуть как больно, – со стоном цедит раненый сквозь сцепленные зубы.

– Тихо! – говорит Риса и замечает – глаза парнишки начинают закатываться под лоб. – Всё время смотри на меня! – командует она и всаживает ему укол эпинефрина, призванный приостановить кровотечение и не дать раненому впасть в шок. – Как тебя зовут?

– Дилан. Дилан Уорд.

– Правда? Я тоже Уорд. Государственный детский приют номер двадцать три, штат Огайо.

– Флорида, «Магнолия». Приюты во Флориде идут не под номерами, у них названия. Цветы.

– Ну ещё бы.

Дилану Уорду лет тринадцать, может, четырнадцать. У него заячья губа, и при виде неё в Рисе просыпается гнев: мальчик, как и она сама – воспитанник государства; и в то время как родители не отвергают своих детей только потому, что у тех какой-то недостаток во внешности, государственные приюты без зазрения совести отправляют на расплетение ребят, на которых, видите ли, неприятно смотреть. Теперь спасение парнишки становится для Рисы делом чести. Она велит Киане приготовить карету «скорой помощи».

– У неё колесо пробито, – сообщает Киана.

Риса мычит с досады.

– Так пусть заменят! – отрезает она.

– Не уходи, – просит Дилан, глядя на неё доверчивыми, умоляющими глазами.

– Не волнуйся, не уйду, – успокаивает его Риса.

ДПР уже давно обещает завести на Кладбище постоянного врача, но пока это только пустой звук. Риса понимает – у Сопротивления и так дел по горло, врач – не приоритет, но когда здесь, перед нею, истекает кровью мальчик, этому оправданию грош цена.

– Я умру? – спрашивает Дилан.

– Что за глупости!

Сказать по правде, Риса понятия не имеет, будет он жить или нет, но не может же она ему это сказать! Да и никто, задавая этот вопрос, на самом деле не хочет услышать честный ответ.

Риса катит своё кресло по усыпанному мусором полу и дальше – по хвостовому пандусу самолёта. Снаружи уже собралась кучка встревоженных ребят.

Один из них выходит вперёд. Старки. С того момента, как Коннор назначил его заведующим продовольствием, он считает себя вправе всюду совать свой нос.

– Я могу быть чем-нибудь полезен?

– Можешь, если в твоих силах телепортировать нас в больницу.

– К сожалению, – отвечает Старки, – этот фокус мне не по зубам.

Подбегает Коннор.

– Я слышал о несчастье. Никто не ранен?

Риса качает головой.

– Двое. Об одном мы позаботимся сами, но другой... – Её снова передёргивает при воспоминании. – Ему надо в больницу.

Губы Коннора сжимаются в тонкую полоску, а ноги начинают дрожать, как это бывало с ним в Убежищах. Чтобы прогнать страх, он ударяет кулаком о раскрытую ладонь.

– Ладно, – кивает он, – ладно, раз надо – значит, надо. – Только теперь он замечает Старки. – Старки что – твой помощник?

– Не то чтобы, – отвечает Риса, а затем добавляет, стремясь избавиться от назойливого шефа по жратве: – Пошёл бы ты поменял колесо на «скорой», что ли...

На одну секунду на лице Старки появляется оскорблённое выражение, которое тут же сменяется улыбкой:

– Не вопрос, – отвечает он и бодренько убирается прочь.

«Скорая» представляет собой маленький фургон с убранными сиденьями и смонтированным на живую нитку медицинским оборудованием. Дилана торопливо сносят вниз по пандусу и помещают в кузов. Один из ребят-медиков садится за руль, Киана залезает в заднюю часть фургона – она будет следить за Диланом во время поездки. Раненый зовёт Рису, но та не сможет сопровождать их. Она уже в который раз клянёт про себя своё кресло на колёсах.

Старки, который всё ещё торчит здесь, поворачивается к Коннору:

– Так ты что – не едешь с ними?

– Адмирал никогда не покидал Кладбища, до тех пор пока его самого не вынесли отсюда, – замечает Коннор. – А я во всём следую его примеру.

Старки пожимает плечами.

– Смотри, как бы тебя не заподозрили в трусости.

Коннор обжигает его яростным взглядом.

– Ну чего ты? Я просто говорю, что может подумать народ, – примирительно произносит Старки.

– Мне плевать, кто что подумает, – веско выговаривает Коннор. – Я здесь начальник и делаю то, что диктует мне мой долг.

– Извини, не хотел тебя задеть. Должно быть, мне многому ещё надо учиться в плане лидерства.

Старки уважительно кивает Рисе и удаляется, но его слова впечатываются в мозг девушки намертво, словно жевательная резинка, прилипшая к её подошве и никак не желающая отлипать – то есть, как бывало в те времена, когда Риса ещё ходила по земле собственными ногами. Коннор, конечно, прав. Отправившись в больницу, он выказал бы не храбрость, а глупость и безрассудство – так ответственный лидер не поступает. Совсем другое дело она, Риса. Единственное, что мешает ей последовать за пациентом – её инвалидное кресло. И когда же оно её останавливало?

– На этот раз с ними отправлюсь я, – заявляет она.

Коннор вскидывает руки.

– Риса, никто не ожидает от тебя таких подвигов. Если ты не уедешь с ними, никому и в голову не придёт обвинить тебя в трусости. – Он бросает взгляд на фургон. – К тому же поместить тебя туда...

– ...будет слишком сложно? – заканчивает Риса.

– Я хотел сказать – это займёт слишком много времени, а тут каждая секунда на счету.

Но она не собирается уступать.

– После того, что случилось два предыдущих раза, я просто обязана поехать с ними.

– Да какая разница? – злится Коннор. – Всё равно твоё присутствие ничего не изменит!

– Я знаю, – соглашается Риса, хотя, вообще-то, она не совсем уверена в его правоте.

Коннор сдаётся. Два парня-медбрата поднимают кресло Рисы и задвигают в фургон.

– Даже если меня поймают, расплести им меня не удастся, – напоминает она Коннору. – Мне уже семнадцать. И к тому же, инвалидов не расплетают.

– Что если они узнают тебя?

– Ой, вот только не надо, – морщится Риса. – Людям известны наши имена, но в лицо нас никто толком не видел и не знает. Ничего со мной не случится.

Она одаривает его слабой, но искренней улыбкой, он невольно улыбается в ответ. Пропасть между ними не исчезает, но, по крайней мере, они сделали попытку навести мосты. Риса захлопывает заднюю дверь фургона, не сказав «до свидания», потому что оба они разделяют тайное суеверие – никогда не прощаться друг с другом.

Вскоре Рисе предстоит глубоко в этом раскаяться.

• • •

Фургон немилосердно трясёт – на Кладбище нет мощёных дорог, ехать приходится прямо по пересохшей почве пустыни, кое-как утрамбованной колёсами самолётов. До ворот больше мили. Машина то и дело подскакивает на ухабах, и каждый раз у Дилана вырывается вопль боли. Завидев мчащуюся «скорую» и поняв, что стряслось что-то ужасное, дежурные без промедления распахивают ворота.

И вот фургон уже катит по асфальту. Крики Дилана стихают. Риса утешает и успокаивает его, проверяет пульс.

В первый раз, когда обитатель Кладбища был отправлен в больницу, с ним поехали Киана и один паренёк из младшего медперсонала – тот, правда, был склонен впадать в панику по всяким пустякам – например, когда пластырь отказывался приклеиться; однако он был единственным более-менее подкованным в медицине человеком, который не побоялся оставить Кладбище и отправиться в это самоубийственное путешествие. В тот раз несчастье случилось с новоприбывшим мальчишкой – он на спор вскарабкался на хвост огромного транспортного самолёта, свалился оттуда и раскроил себе череп. Риса хотела поехать в больницу, но её все хором убедили, что это совершенно ни к чему. Так и получилось, что с раненым, снабжённым соответствующей легендой и ворохом фальшивых документов, отправились Киана и медбрат-паникёр. Жизнь мальчика спасти не удалось.

Во второй раз беда случилась с девочкой – у неё произошёл разрыв аппендикса. Её отвезли в больницу, Риса осталась дома, девочка не выжила.

Риса не знает, чем может помочь её личное присутствие в больнице. Но она не собирается сидеть в безопасности и сложив лапки ждать, когда придёт известие о гибели её очередного пациента.

• • •

Киана помогает Рисе выбраться из фургона, а затем берёт Дилана на руки и несёт в приёмную. Риса катит следом. Ей предстоит сейчас продемонстрировать своё актёрское мастерство. Она обращается мыслями к погибшим коллегам-музыкантам – ребятам, игравшим вместе с ней на крыше «живодёрни», когда раздался взрыв, и это воспоминание производит нужное действие: на глаза девушки наворачиваются слёзы. Теперь надо изобразить из себя насмерть перепуганную бестолковую девицу, разговаривающую только вопросительными предложениями. Этот приём один раз уже выручил её.

– Эй, кто-нибудь, вы можете нам помочь? Мой брат чинил крышу? Упал и здорово разбился? А мы не знали что делать? Вот и притащили его сюда, но из него вытекло столько крови – жуть? Эй, помогите?

Она надеется, что взаправдашние слёзы и дурацкая манера говорить усыпят подозрения, как когда-то Тихая Сапа обманывала радар. Ходят слухи, что юнокопы стали применять декодеры ДНК. Остаётся только уповать, что до больницы эти нововведения ещё не добрались.

Медперсонал бросает всё и спешит к ним на помощь. В одно мгновение Дилана помещают на каталку и увозят за дверь с надписью ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН.

– С ним всё будет хорошо? – спрашивает Риса в неподдельной панике. – Наших родителей нет в городе? И мы совсем растерялись?

– Мы позаботимся о вашем брате, дорогие, – ласково уверяет её медсестра. – Не волнуйтесь. – Она бросает взгляд на Киану, у которой вся одежда залита кровью Дилана, и спешит в палату неотложной помощи.

Двери за ней закрываются, и Риса катит кресло к регистрационной конторке. В руках у неё папка с фальшивыми бумагами, тщательно уложенными так, чтобы создавалось впечатление, будто они напиханы как попало. Риса виртуозно изображает полную беспомощность и отчаяние.

– Ладно, с документами разберёмся позже, – говорит ей регистратор, махнув на всё рукой и переходя к следующему очереднику.

• • •

Они ждут уже час – никаких известий. Киана ходит туда-сюда, не обращая внимания на увещевания Рисы успокоиться. Хотя нервозность скорее играет им на руку, хорошо согласовываясь с легендой. Наконец появляется медсестра – та же, что разговаривала с Рисой. На глазах у женщины слёзы, и у Рисы падает сердце, как будто Дилан, о существовании которого она узнала не далее как сегодня, действительно её брат.

– Милые, боюсь, вам придётся приготовиться к худшему.

Риса сжимает пальцами ободья колёс своего кресла, чувствуя, как что-то закипает у неё внутри, словно в душе бьёт бурлящий ключ отчаяния. Киана обхватывает голову руками.

– Мне очень жаль, – продолжает сестра, – но у вашего братишки слишком тяжёлая травма. Мы сделали всё, что в наших силах...

Риса недоверчиво и потрясённо смотрит на медсестру. Та успокаивающе поглаживает руку девушки.

– Я даже представить себе не могу, каково вам сейчас. Но мы должны уведомить ваших родителей. Мы пытались много раз, но по тем номерам, что вы нам дали, никто не берёт трубку. Есть ли ещё какой-то способ поставить их в известность?

Риса, понурившись и завесив лицо волосами, трясёт головой.

– Ну что ж, – произносит медсестра, – будем продолжать попытки. А пока – если у вас есть ещё кто-то, кому вы можете позвонить...

– Можно нам побыть наедине? – тихо спрашивает Риса.

– Конечно, дорогая.

Медсестра ласково пожимает ей руку и уходит обратно в неотложку, где тело Дилана дожидается, когда его заберут несуществующие родители. Риса смахивает слёзы, пытаясь найти утешение в том, что ею сделано всё возможное.

Раздаётся голос Кианы:

– В точности, как в другие разы...

Словно что-то толкает Рису изнутри. Она вскидывает глаза на Киану. А ведь и правда уж больно похоже!..

– Киана... Каждый раз мы должны ехать в новую больницу. Ты знаешь об этом?

Судя по выражению лица Кианы, она этого правила не знает.

– А разве в чрезвычайных обстоятельствах нам не положено мчаться в ближайшую больницу? – спрашивает она.

В душе Рисы надежда борется со страхом.

– Прошлые разы ты встречала здесь ту же медсестру?

– Кажется, да. По крайней мере, один раз точно. Что, это плохо, да?

– И да, и нет. Погоди, я скоро вернусь.

Риса катит кресло к двери с надписью ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН и проталкивается между пружинными створками. За дверью тянется неуютный коридор, освещённый ещё ярче, чем приёмный покой.

Через неотложку проходят сотни людей, но подростков, родителям которых никак не удаётся дозвониться, а «братья-сёстры» исчезают сразу же после объявления о смерти пациента, не так уж много. Эта медсестра, конечно, узнала Киану – в этом Риса совершенно уверена. Из чего следует, что здесь дело очень и очень нечисто.

– Прошу прощения, – слышится откуда-то из глубины коридора, – но вам здесь находиться не положено!

Риса не обращает внимания на окрик и заезжает в обширную палату, на двери которой написано ПОСЛЕОПЕРАЦИОННАЯ. Помещение разделено занавесками на несколько отделений, в каждом из них стоит койка. Риса отодвигает все занавески подряд, одну за другой. Пустая кровать. Старуха. Ещё одна пустая койка, и вот, наконец, Дилан Уорд – весь в бинтах, к руке тянется трубка аппарата жизнеобеспечения. Мальчик без сознания, но монитор показывает стабильные, ровные удары сердца. Мёртв? Как бы не так!

Тут сзади подлетает медсестра и разворачивает кресло Рисы кругом. Давешних слёз на глазах женщины как не бывало.

– Немедленно убирайся, не то я позову охрану.

Риса блокирует тормоз, так что кресло невозможно сдвинуть с места.

– Вы сказали, что он мёртв!

– А ты сказала, что он твой брат.

– Мы забираем его и уходим, – заявляет Риса с властностью в голосе, которая могла бы подчинить себе кого угодно, если бы этой самой власти было на что опереться. К сожалению, сейчас не тот случай.

– Он нетранспортабелен. А если бы и был, я позволила бы забрать его только Инспекции по делам несовершеннолетних.

– Так вот что вы сделали с двумя другими? Сдали их юнокопам?

– Куда я их сдала – это моё дело, – ледяным тоном отрезает медсестра.

– По крайней мере, могу я услышать – те двое живы или нет?

Медсестра несколько мгновений смотрит на неё с неприкрытой ненавистью, а затем цедит:

– Живы-то они живы. Вот только, скорее всего, в состоянии распределённости.

Ах, как бы Рисе хотелось встать из кресла и вмазать этой ведьме так, чтобы та влипла в стенку! Они прожигают друг друга ненавидящими взглядами. Кажется, вот-вот искры полетят.

– Ты думаешь, я не знаю, что за дела творятся на этом вашем Кладбище? Ещё как знаю! У меня брат юнокоп. Чудо ещё, как они до сих пор не загребли вас всех и не отправили туда, где вам место! – Медсестра решительно тычет куда-то пальцем – наверно, в направлении ближайшего заготовительного лагеря. – Люди умирают из-за нехватки донорских органов, а ты и твои эгоистичные приятели из Сопротивления плевать на это хотели!

Вот так, думает Риса. Две правды, две истины, их разделяет стена. Эта женщина смотрит на неё как на преступницу, и ничто в мире не сможет поколебать её убеждённости.

– Ах вот что! – язвит Риса. – Вы, значит, болеете душой за общество? А денежки, которые вам отваливаются, здесь ни при чём?

Женщина отводит глаза, и Риса понимает, что удар попал в цель. Мораль радетельницы общественных интересов даёт трещину, куда эта ханжа и проваливается.

– Отправляйтесь обратно в своё стойло и занимайтесь своей грязной ордой, – шипит медсестра, – а я сделаю вид, что не видела вас и не слышала.

Не на ту напала. Риса не позволит им расплести Дилана.

И в этот момент в палату входит юнокоп.

– Давай сюда, – зовёт его медсестра и обращается к Рисе: – Катись из этой палаты сейчас же, и тогда я позволю тебе и твоей подружке, что сидит в приёмной, спокойно убраться. Расплести тебя, может, и нельзя, но уж за решётку-то упрятать ещё как можно.

Но Риса не собирается уходить.

Вошедший юнокоп, судя по внешнему сходству с медсестрой – её брат. Он бросает на Рису долгий любопытный взгляд, затем переводит глаза на лежащего в постели мальчика.

– Вот этот?

– Мы его зашили, состояние стабильное, но он потерял много крови. Некоторое время его нельзя транспортировать.

– Держи его на снотворном, – советует коп. – Лучше, чтобы он вообще не просыпался, пока не окажется в лагере.

Риса хватается за подлокотники кресла. Через десять секунд она совершит нечто необратимое. Десять секунд молчаливого внутреннего оцепенения и страха, но ни малейших колебаний.

– Заберите меня, – говорит она. – Вместо него.

Коннор, конечно, не одобрил бы её жертвы. Он наверняка будет в ярости, но Риса не может позволить, чтобы мысли о любимом поколебали её решимость. Она должна спасти Дилана Уорда, и она его спасёт.

Коп внимательно изучает свою собеседницу. Он, безусловно, узнал её и понимает, какое щедрое предложение она ему делает.

– Насколько мне известно, вам, мисс Уорд, уже семнадцать. К тому же вы инвалид, а это значит, что вас по-любому расплести нельзя. Ну, и какую выгоду, по-вашему, я мог бы извлечь из этой сделки?

Риса улыбается – преимущество теперь на её стороне.

– Не смешите меня! Перед вами известный член Движения Против Расплетения, очевидец террористического акта в «Весёлом Дровосеке» – и вы не знаете, какую выгоду можете извлечь?

– Я же не дурак, – произносит он после недолгих раздумий. – Отлично понимаю, что на сотрудничество вы никогда не пойдёте. Предпочтёте умереть, но не предать своих.

– Может, и так, – признаёт Риса, – да вам-то что за печаль? Вам же всё равно отвалится немалая сумма за то, что вы сдадите меня властям – скажете, не так?

Ей кажется, будто она слышит, как вертятся и щёлкают шарики в его мозгу.

– А что помешает мне сдать властям обоих – и вас, и этого молодого человека на койке?

– Попытайтесь, – спокойно советует Риса, – и не видать вам денежек как своих ушей. У меня здесь под кожей вшита ампула с цианистым калием. – Она протягивает ему раскрытую ладонь. – Видите? Вот она. Достаточно хлопнуть в ладоши – и она разобьётся. – Риса имитирует хлопок, останавливая раскрытые руки в дюйме друг от друга, и хитро улыбается. – Хлопатели – они бывают разные.

Конечно, нет у неё под кожей никакой ампулы, но копу-то это знать ни к чему. Даже если он и подозревает, что она блефует, рисковать ему вряд ли захочется.

– Если я умру прямо здесь и сейчас, – гнёт свою линию Риса, – то вы быстро прославитесь, но не тем, что благодаря вам власти заполучили меня, а тем, что позволили мне умереть, когда я была у вас в руках. – Она снова улыбается. – Это, пожалуй, так же неприятно, как получить транк-пулю в ногу из собственного пистолета, верно?

Физиономия её собеседника перекашивается при мысли о том, что ему может выпасть такая же сомнительная слава, что и у того лоха-юнокопа.

Медсестре не нравится весь этот разговор. Она скрещивает руки на груди.

– А как насчёт моей доли? – интересуется она.

Брат поворачивается к ней с надменным видом (как и положено старшему брату) и гаркает:

– Заткнись, Эва, со своей долей! Заткнись – поняла?

Ну что ж, сделка заключена.

Дилан останется в больнице со своими поддельными документами и соответствующей легендой, а когда мальчика можно будет перевозить, его отдадут Киане без лишних вопросов.

А вот жизнь Рисы пойдёт теперь по новой колее.