Текст книги "Разобщённые (ЛП)"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

42 • Старки

Дживс приносит Старки копию списка местных ордеров на расплетение. Только трое из списка предназначены для спасения, и аистят среди них нет. Но сегодня положение изменится. В списке значится один аистёнок, позабытый-позаброшенный.

Хесус Ла Вега

Норт Брайтон-лейн, 287

У Коннора ведь нет монополии на спасательные операции? Нет. Значит, пора Старки брать дело в собственные руки.

– Прикольно – не Иисус будет спасать нас, а мы будем спасать Иисуса! – гогочет кто-то из членов «Клуба аистят», когда Старки излагает им свой план.

Другой пацан заезжает остряку по башке:

– Это имя произносится «Хесус», тупица!

Неважно, как оно там произносится. Аистёнок Хесус-Иисус на этот раз упорхнёт из рук своих палачей.

• • •

В одиннадцать часов вечера, за сутки до того, как за Хесусом должны прийти юнокопы, Старки и девять членов «Клуба аистят» берут штурмом дом №287 на Норт Брайтон-лейн. Они вооружены до зубов – Старки вскрыл замок арсенала. До места спасатели добрались на машинах, потому что ребята из автомастерской – лояльные члены всё того же клуба.

Они не стучатся, они не звонят. Они попросту взламывают двери, как переднюю, так и заднюю, и врываются в дом с двух сторон, наподобие спецназа, накрывшего притон наркодилеров.

Женщина кричит и пытается спрятать двоих детей в задней комнате. Старки не видит никого, кто по возрасту подходил бы для их спасательной операции. Он бросается в гостиную. Там мужчина, хозяин дома, срывает карниз, на котором висят гардины – какое-никакое, а оружие, искать другое времени нет. Старки играючи разоружает его и притискивает к стене, уперев дуло своего автомата в грудь жертвы.

– Хесус Ла Вега. Говори, где он. Быстро!

Глаза отца в панике бегают по сторонам, затем останавливаются на чём-то за спиной Старки. Тот оглядывается – и вовремя: на его голову едва не обрушивается бейсбольная бита. Старки уклоняется, бита свистит мимо. Парень, держащий биту, по комплекции – типичный лайнбекер [33]33
  Одно из амплуа игроков в американский футбол – что-то вроде полузащитника. Эти ребята отличаются большим ростом и весом.


[Закрыть].

– Стой! Ты Хесус Ла Вега? Мы здесь, чтобы спасти тебя!

Но парень не думает останавливаться и опять замахивается битой. Удар обрушивается на рёбра Старки. Взрыв боли. Старки валится на пол, его автомат летит за диван, а верзила уже навис над своим противником и заносит биту для следующего удара. Бок болит так, что Старки даже вздохнуть не в состоянии, лишь хватает воздух ртом, как рыба, вынутая из воды.

– Юнокопы! Сюда! Завтра! – выдавливает он. – Твои родаки! Отдают тебя! На расплетение!

– А ещё чего придумаешь? – говорит верзила и заносит биту. – Беги, папа! Уходи!

Мужчина пытается спастись, но другие аистята загоняют его в угол. Да что этот парень – тупой?! Не понимает, что его предки подписали ордер на расплетение? Хесус Ла Вега уже напрягает мускулы, собираясь обрушить на Старки ещё один удар, но в это время один из аистят заходит ему за спину, держа в руках огромный футбольный кубок и изо всей силы врезает лайнбекеру мраморным основанием по затылку. Хесус падает. Вслед за ним на пол летит разбитый кубок.

– Ты что наделал?! – орёт Старки.

– Он хотел тебя убить! – орёт в ответ аистёнок.

Старки наклоняется над Хесусом. Из головы парня хлещет кровь – на ковре уже целая лужа. Глаза лайнбекера полуоткрыты. Старки щупает пульс, но не находит, а повернув голову «спасаемого», обнаруживает ужасающий пролом в черепе. Одно во всяком случае, ясно: расплетение Хесусу Ла Вега не грозит. Потому что он мёртв.

Старки вскидывает глаза на пацана, убившего Хесуса. Тот впадает в панику.

– Я не нарочно, Старки! Честно! Клянусь! Он же хотел тебя убить!

– Ладно, ты не виноват, – говорит ему Старки и поворачивается к отцу Хесуса – тот так и сидит в углу, как паук.

– Это всё из-за тебя! – визжит Старки. – Ты держал его здесь, как в тюряге, чтобы потом расплести! А теперь он мёртв по твоей милости!

На лице мужчины появляется выражение ужаса.

– М-мёртв? Нет!

– Ой, вот только не надо делать вид, что тебе не всё равно! – Старки больше не может этого выносить, не может сдерживать свою ярость. Вот он, виновник – не человек, а чудовище, собравшееся отдать сына, принесённого аистом, на расплетение! Он за это заплатит!

Не обращая внимания на боль в боку, Старки, размахнувшись, всаживает ногу мужчине в грудь. «Это ему должно быть больно, а не мне! Ему!» Старки пинает его снова и снова. Папаша кричит, папаша стонет, но Старки продолжает избивать его, не в силах остановиться, как будто через него изливается ярость всех покинутых на чужих порогах младенцев, всех нежеланных детей – детей, которых считают недочеловеками только потому, что они не нужны собственным мамашам.

Наконец, один из аистят хватает Старки и оттаскивает от стонущей жертвы.

– Хватит, мужик, – говорит аистёнок. – Он осознал свою ошибку.

Папаша, еле живой, весь в крови, собрав остатки сил, ползёт к двери. Остальные члены семьи успели спастись – убежали к соседям. Наверняка вызвали полицию. Старки вдруг понимает, что зашёл слишком далеко и останавливаться нельзя, надо закончить дело. Эх, не к этому он стремился, но ничего, из случившегося ещё можно извлечь пользу. Да, мальчик, которого они собирались спасти, мёртв, но их усилия не должны пропасть даром. Эта ночь всё равно послужит делу справедливости для всех аистят в стране!

– Пусть это будет предостережением! – кричит он вслед мужчине, который торопится ко входной двери. Старки видит, что на верандах окружающих домов столпились соседи. Вот и отлично! Пора этим людишкам услышать и хорошенько усвоить то, что он им скажет!

– Пусть это послужит предостережением! – снова выкрикивает он. – Зарубите себе на носу – все, кто вздумает отдать аистёнка на расплетение! Вас всех постигнет та же участь! – И в порыве внезапного вдохновения Старки несётся через весь дом в гараж.

– Старки! – окликает его кто-то. – Что ты на хрен делаешь?

– Увидите!

В гараже он находит канистру с бензином. Она полна лишь наполовину, но этого хватит. Он бежит обратно через дом и поливает всё на своём пути. Хватает с каминной полки коробок спичек...

Через несколько мгновений он уже мчится через лужайку прочь от дома, к друзьям, ожидающим в джипах; а тем временем над домом поднимается зловещее зарево. К тому времени как Старки забирается в джип, пламя уже видно в окнах, а когда машина выруливает на дорогу и растворяется в ночи, окна со звоном лопаются, и из них вырываются огонь и дым. Дом превращается в пылающий факел, в маяк, вещающий всему миру, что здесь был Мейсон Старки и что за преступления последует вот такая страшная расплата.

43 • Лавина

«Этот документ я подписываю по доброй воле».

Такова последняя строчка договора, под которым, как и предсказывала Роберта, Риса Уорд поставила свою подпись. Этим актом Риса обеспечила себе новый позвоночник. Она снова будет ходить. Но это ещё не всё. Подписание этого документа повлекло за собой целую серию событий, которых Риса не была в состоянии предвидеть, событий, тщательно срежиссированных Робертой, её сотрудниками и их деньгами.

«...подписываю по доброй воле».

Риса никогда не ходила на лыжах – в государственных приютах такими изысканными забавами детей не балуют – но все последние ночи ей снилось, как она летит на лыжах вниз по спуску высшей категории сложности, спасаясь от несущейся по пятам лавины. И не остановиться, пока не достигнешь подножия или не сорвёшься с обрыва и не разобьёшься насмерть...

«... по доброй воле».

Ещё до первых интервью, до появления социальной рекламы, до того как Рисе становится известно, чем ей придётся заниматься, её повреждённый позвоночник заменяют здоровым, и она приходит в себя после пятидневной искусственной комы. Так начинается её дивная новая жизнь.

44 • Риса

– Скажи, чувствуешь ли ты вот это, – говорит медсестра, проводя пластмассовой палочкой по пальцу на ноге Рисы. Риса невольно ахает. Да, она чувствует – и это не фантомное ощущение. Она чувствует шероховатость простыни под своими ногами. И пальцы! Она пытается пошевелить пальцами на ногах, но малейшее движение вызывает боль во всём теле.

– Не пытайся двигаться, дорогая, – говорит ей сестра. – Пусть препараты-целители завершат свою работу. У нас агенты второго поколения. Они поднимут тебя на ноги за пару недель.

Слова медсестры заставляют сердце Рисы учащённо забиться. Ах, как было бы хорошо, если бы её разум умел более строго управлять её сердцем! Потому что хотя разумом она ненавидит то, что эти люди сделали для неё, сердце, неразумное, глупое сердце радуется при мысли, что она снова сможет сохранять равновесие без посторонней помощи и ходить на собственных ногах.

– Без физиотерапии тебе, конечно, не обойтись, однако понадобится не так много занятий, как тебе, возможно, кажется. – Сестра проверяет приборы, подключённые к ногам Рисы. Это электростимуляторы, заставляющие почти атрофировавшиеся мышцы сокращаться, тем самым возвращая им нормальный тонус. К концу каждого дня Рисе кажется, будто она пробежала несколько миль, хотя она даже не поднималась с постели.

Рису перевели из камеры. А вот куда? Больницей то помещение, где она сейчас находится, не назовёшь. Скорее всего, она в чьём-то частном доме. За окнами слышен грохот океанского прибоя.

Интересно, а персонал знает, кто она такая и что с нею приключилось? Она предпочитает не задавать этот вопрос напрямую – слишком больно. Лучше жить одним днём и ждать, когда к ней опять придёт Роберта и расскажет, что ещё Рисе надо сделать, чтобы выполнить условия так называемого контракта.

Но вместо Роберты приходит Кэм. Он – последний человек, которого ей хотелось бы видеть, если его вообще можно называть человеком. Волосы у него отросли, а шрамы на лице стали незаметней. Собственно, тончайшие швы в тех местах, где стыкуются разноцветные участки кожи теперь едва видны.

– Мне просто хотелось узнать, как ты себя чувствуешь, – говорит он.

– Тошнит и воротит, – цедит она. – Правда, это началось только, когда сюда впёрся ты.

Он подходит к окну и слегка приоткрывает жалюзи – на пол и стенки тонкими полосками ложится свет предвечернего солнца. Слышно, как особенно высокая волна с грохотом разбивается о берег.

– «И этот Океан, великий музыкант...» – цитирует он какого-то поэта, о котором Риса вряд ли вообще когда-либо что-либо слышала [34]34
  Вильям Вордсворт, «Власть звука».


[Закрыть]. – Прекрасный вид. Когда поднимешься на ноги, сама убедишься. В это время суток он особенно хорош.

Она не отвечает. Она лишь ждёт, когда он уберётся. Но Кэм не уходит.

– Мне очень нужно понять, почему ты меня ненавидишь, – говорит он. – Я ничего тебе не сделал. Ты даже не знаешь меня, но всё равно ненавидишь. За что?

– Я не ненавижу тебя, – возражает Риса. – Ненавидеть нечего, потому что «тебя» не существует.

Он подходит к её кровати.

– Но я ведь здесь, разве не так? – Он накрывает своей ладонью её руку. Риса немедленно отдёргивает её.

– Мне плевать, кто ты или что – не смей ко мне прикасаться!

Он секунду молчит, а затем со всей серьёзностью говорит:

– Тогда, может быть, ты не против прикоснуться ко мне? Пощупай мои швы. Тогда ты сможешь понять, что делает меня мной.

Риса даже не удостаивает его предложение ответом. Вместо этого она шипит:

– Думаешь, дети из которых ты состоишь, пылали желанием, чтобы их расплели и склепали тебя?

– Если они были десятинами, то да, – отвечает Кэм. – А среди них были десятины. Что же до остальных, то им не оставили выбора. Так же, как и я не просил, чтобы меня... клепали.

И в этот момент, на волне ярости, которую вызывают в Рисе создатели Кэма, девушка понимает, что он такая же их жертва, как и расплёты, из которых его сложили.

– Зачем ты здесь? – спрашивает она.

– О, на этот вопрос имеется множество ответов, – горделиво сообщает Кэм. – Например: «Единственная цель человеческого существования – это возжигать огонь во мраке бытия». Карл Юнг.

Риса досадливо вздыхает.

– Да нет, что ты делаешь здесь, в этом доме? Зачем тратишь время на разговоры со мной? Уверена, у «Граждан за прогресс» есть для их игрушки занятия поважней, чем болтовня невесть с кем.

– Там сердце моё, – по привычке говорит он. – Ой, то есть... я хочу сказать – это же мой дом. Но я здесь ещё и потому, что хочу здесь быть.

Он улыбается, и Риса ещё больше выходит из себя при виде его искренней, сердечной улыбки. Ей приходится напоминать себе, что это вовсе не его улыбка. Он просто носит на себе плоть других людей, и если её с него снять, то в середине ничего не останется. Он – всего лишь злая шутка его создателей.

– Так значит, клетки твоего мозга достались тебе заранее запрограммированными? Твоя голова нашпигована ганглиями самых лучших и самых выдающихся подростков, которых твои создатели сумели прибрать к рукам?

– Не все из них запрограммированы, – тихо отвечает Кэм. – Почему ты упорно считаешь меня ответственным за то, над чем я не властен? Я тот, кто я есть.

– Господа Бога цитируешь?

– Вообще-то, – говорит он, едва заметно копируя её язвительный тон, – Бог сказал: «Я то, чтоя есть», во всяком случае, согласно библии короля Иакова.

– Подожди, не говори, я сама, – ты появился на свет с полной Библией, заложенной в твою голову.

– На трёх языках, – подтверждает Кэм. – Опять-таки, это не моя вина.

Риса не может удержаться от смеха: ну и наглецы, однако, эти его создатели! Им не пришло в голову, что накачивать это существо библейской мудростью, в то время как они сами разыгрывали из себя Господа Бога, означает не что иное, как высшую степень гордыни?

– И потом, я же не то чтобы могу вывалить их слово в слово. Просто я весь набит всяким барахлом.

Она взирает на него с изумлением: что это? С изысканной речи высокообразованного интеллектуала перескочил на манеру деревенщины из медвежьего угла. Это он так забавляется? Но, вдумавшись, Риса понимает: дело не в забавах. Наверно, по мере того как в процесс включаются различные фрагменты его составного мозга, он начинает разговаривать в соответствии с привычками их бывших хозяев.

– Могу я спросить, что заставило тебя передумать? – спрашивает он. – Почему ты согласилась на операцию?

Риса отводит глаза в сторону.

– Я устала, – заявляет она, хотя это вовсе не так, и отворачивается от посетителя. Даже это простое действие – повернуться в постели на другой бок – до операции давалась ей с трудом.

Когда становится ясно, что ответа от неё не дождаться, он спрашивает:

– Можно мне прийти к тебе ещё раз?

Она отвечает, не поворачиваясь:

– Ты же всё равно припрёшься, что бы я ни сказала, так зачем зря воздух сотрясать?

– Просто было бы приятно получить разрешение, – отвечает он, выходя из комнаты.

Риса долго лежит неподвижно; в голове разброд, но она старается не давать воли мыслям. И наконец к ней приходит сон. Этой ночью ей впервые приснилась лавина.

• • •

В знаменательный день, когда Риса встаёт на собственные ноги, причём на неделю раньше срока, Роберты нет дома – ушла по каким-то важным делам. Сегодня все владеющие Рисой противоречивые эмоции клокочут в ней с особенной силой. Ей хотелось бы испытать радость этого момента наедине с собой, не делясь ни с кем... но, конечно, как обычно, приволакивается этот Кэм, хотя его никто не звал.

– Веха! Великое мгновение! – с энтузиазмом вещает он. – При таком событии обязательно должны присутствовать друзья!

Она бросает на него ледяной взгляд, и он сдаёт назад:

– ...а-а-а поскольку друзей здесь нет, на худой конец сойду и я.

Санитар – на вид ни дать ни взять накачанный стероидами бёф – подхватывает Рису под мышки и поворачивает на постели, так что ноги девушки нависают над полом. Какое же это неземное блаженство! Риса осторожно сгибает дрожащие колени... и вот кончики пальцев ног касаются деревянного пола.

– Надо было положить на пол дорожку, – говорит Кэм Няне Бифкейку [35]35
  Бифкейк – так называют красавца-мужчину с горой мускулов, обычно модель, в противоположность чизкейку – красотке-модели женского пола.


[Закрыть]. – Ей было бы мягче ходить.

– Дорожки частенько скользят, – возражает Няня Бифкейк.

С помощью санитара, поддерживающего её с одной стороны, и Кэма – с другой Риса поднимается на ноги. Первый шаг самый трудный. Всё равно что пытаться вытащить стопу из вязкой грязи. Зато второй даётся уже значительно легче.

– Давай, малышка! – подбадривает Няня Бифкейк, как будто обращается к ребёнку, делающему свои первые шаги – да, собственно, в некотором роде так оно и есть. Риса едва может удержать равновесие, к тому же она боится, что колени того и гляди подломятся. Но ничего страшного не происходит, она справляется.

– Продолжай! – говорит Кэм. – Ты просто молодец!

К пятому шагу она уже не может сдержать долго подавляемую радость. На лице Рисы расцветает улыбка. Голова у неё слегка кружится, она задыхается от волнения и тихонько смеётся: какое счастье! Она снова ходит!

– Ну вот, – говорит Кэм. – Видишь – всё в порядке! Ты снова стала цельной, Риса! У тебя есть полное право наслаждаться этим!

И хотя девушка всё ещё не в состоянии поверить своему счастью, она просит:

– К окну! Я хочу посмотреть в окно!

Они помогают ей потихоньку развернуть шаги в нужном направлении, а затем Няня Бифкейк нарочно отходит в сторону; и теперь Риса идёт, обхватив Кэма за шею, а его рука поддерживает её за талию. Она хочет рассердиться, что попала в такое положение – и с кем? С ним! Но это желание быстро отступает под напором пьянящих, переполняющих её ощущений, исходящих от стоп, щиколоток, голеней, бёдер – всех тех частей её тела, которые ещё несколько дней назад были почти мертвы.

45 • Кэм

Кэм на седьмом небе. Она обнимает его! Опирается на него! Он убеждает себя, что вот, наступил момент, когда упадут все барьеры. Вот сейчас она повернётся к нему и поцелует его – не дожидаясь, когда они добредут до окна.

Рука Рисы тяжелее налегает на его затылок. Там у него шов, она давит на него, и Кэму немножко больно, но это ничего, это так приятно. Он не имеет ничего против того, чтобы Риса давила на все швы его тела. Пусть бы они все болели! Это было бы прекрасно!

Они подходят к окну. Нет, поцелуя он не дождался, но и плечи его Риса тоже не отпустила. Возможно, только потому, что боится упасть, но Кэму хочется думать, что даже если бы она и не боялась, то всё равно продолжала бы держать его в объятьях...

Море в это утро неспокойно. Волны высотой в футов в восемь разбиваются о берег, взмётывая в воздух фонтаны брызг. Вдали виднеются очертания какого-то острова.

– Мне так и не сказали, где мы.

– Молокаи, – поясняет Кэм. – Один из Гавайских островов. Здесь когда-то был лепрозорий.

– А теперь кто тут хозяин? Роберта?

Кэм улавливает неприкрытую неприязнь в интонации, с которой Риса произносит имя его наставницы.

– Нет, этот особняк находится в собственности «Граждан за прогресс». Вообще-то, я думаю, они владеют как минимум половиной острова. Особняк служил когда-то одному богачу летней резиденцией, а теперь здесь их центр медицинских исследований. Роберта – глава этого центра.

– Ты единственный её проект?

Этот вопрос Кэму даже в голову никогда не приходил. Насколько ему известно, он для Роберты – центр вселенной.

– Ты не любишь её, правда?

– Кто, я? Да что ты, я её просто обожаю. Злобные суки и подлые интриганки – это мой любимый тип людей.

Кэм чувствует внезапный прилив гнева. Ему хочется защитить свою наставницу.

– Красный свет! – вырывается у него. – Ближе неё у меня нет никого. Роберта заменила мне мать.

– Лучше бы тебя принёс аист!

– Тебе легко говорить. Вы, приютские, понятия не имеете, что может значить для человека мать!

Риса коротко хватает ртом воздух, а потом, размахнувшись, изо всей силы хлещет его по лицу. От резкого движения девушка теряет равновесие и едва не падает, но её подхватывает Няня Бифкейк. Санитар посылает Кэму укоризненный взгляд, а затем переводит всё своё внимание на Рису.

– Хватит на сегодня, – говорит этот клубок мускулов. – Давай-ка обратно в постельку.

Он помогает девушке добраться до койки. Кэм беспомощно стоит у окна, не зная, на кого ему сердиться – на себя, на неё или на санитара – за то, что забрал её у него.

– Так что, Кэм, – язвит Риса, – удар распределился поровну? Или каждый из детей на твоей роже почувствовал его по-разному?

– Горох! – вырывается у Кэма. В смысле: её замечание должно отскочить, как от стенки. И тут же выпаливает: – Намордник!

Он не имеет права так распускать язык. Не имеет! Юноша делает глубокий вдох-выдох, представляя себе, как бурное море превращается в гладкое, застывшее словно стекло озеро.

– Эту пощёчину я заслужил, – спокойно говорит он, – однако не смей грубо отзываться о Роберте. Я не черню людей, которых ты любишь, так будь добра, окажи мне ответную любезность.

• • •

Кэм решает не наседать на Рису, дать ей время опомниться, ведь перемены в её жизни принесли с собой не только радость, но и травмы – как физические, так и душевные. Он по-прежнему теряется в догадках, что её заставило изменить своим принципам и согласиться на операцию, но одно он знает точно: Роберта очень хорошо умеет убеждать. Кэму нравится воображать себе, что дело, хотя бы отчасти, в нём самом; что в глубине души Рисы под её отвращением к нему лежит любопытство, а может, даже и восхищение той мозаикой, которая была так скрупулёзно составлена из всех изначально несопоставимых частей. Нет, не та, которую соорудили люди Роберты, а та, которую сложил он сам, сведя воедино и заставив работать всё, что было ему дано.

Раз в день они с Рисой едят вместе.

– Это императив, – заявляет ему Роберта. – Если ты намерен с ней сблизиться, то вы должны обедать вместе. Во время совместного приёма пищи психика наиболее расположена к завязыванию отношений.

Кэм желал бы, чтобы слова Роберты не звучали так... клинически. Он желал бы, чтобы Риса привязалась к нему вовсе не из-за того, что её психика когда-то там к чему-то там будет расположена.

Рисе пока ещё не сказали, что её задача – стать его компаньоном.

– Не торопись, – советует Кэму Роберта. – Её надо будет тщательно готовить к этой роли, и мы попробуем особый подход. Она легенда, и мы этим воспользуемся в своих интересах. Создадим мощный эффект её присутствия во всех масс-медиа, а только потом выпустим вас на публику вдвоём. На это требуется время. А пока будь собой – чудесным, очаровательным, обаятельным. Она не устоит.

– А если устоит?

– Я верю в тебя, Кэм.

Кэм так и поступает. Чем бы он ни занимался, Риса всегда в его мыслях. Она – та нить, что, пронизывая швы в его мозгу, накрепко стягивает все его части в единое целое.

Риса тоже думает о Кэме. Он знает об этом по тем взглядам, которые девушка тайком бросает на него. Вот он играет в баскетбол с одним из сторожей – у того в этот день выходной. Торс Кэма обнажён, и видны не только его швы, но и мускулы, словно изваянные скульптором: кубики на животе, как у боксёра, мощные грудные мышцы пловца... Его безупречное тело, управляемое изумительно тонко настроенным головным мозгом, взмывает в воздух и кладёт мяч в корзину – безукоризненно, элегантно. Риса наблюдает за ним из окна большой гостиной. Он знает об этом, но не подаёт виду, лишь продолжает свою блестящую игру. Пусть за него говорит его тело.

И лишь закончив матч, он поднимает глаза на Рису, давая ей понять, что знал о её тайном наблюдении и подарил ей себя открыто и свободно. Она немедленно отшатывается от окна, но оба знают – она смотрела на него. Не по обязанности, а потому, что хотела на него смотреть, и это, что ни говорите, огромная разница!