Текст книги "Разобщённые (ЛП)"
Автор книги: Нил Шустерман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)
17 • Кэм
Он кончиком пальца проводит по тончайшим линиям на своём лице: от боковой стенки носа к скуле – левой, затем правой; от центра «звезды» на лбу, где в идеальной симметрии сходятся в одну точку сектора разноцветной кожи, по разлетающимся «лучам» к линии волос. Затем снова окунает палец в заживляющий крем и наносит его на швы на затылке, плечах, груди – словом, везде, куда может дотянуться. Щекотно – это искусственные микроорганизмы, основная составляющая крема, принимаются за работу.
– Хочешь верь, хочешь нет, но это вещество, по сути, – что-то вроде йогурта, – сказал ему врач-дерматолог. – С той только разницей, что оно поедает рубцовую ткань.
И к тому же стóит пять тысяч долларов за баночку; но, как сказала Роберта, деньги – не вопрос, когда дело касается Кэма.
Его уверяют, что завершении лечения у него не останется никаких шрамов, лишь тончайшие, еле заметные швы там, где смыкаются фрагменты его тела.
Ритуал нанесения крема занимает полтора часа два раза в день, и Кэму нравится это действо – есть в нём что-то этакое, дзэнское. Остаётся только пожелать, чтобы нашлось средство и от его внутренних шрамов, которые по-прежнему болят. Его мозг кажется юноше теперь целым архипелагом, между островами которого он строит мосты; и в то же время когда он с успехом возводит самые великолепные из них, в нём возникает подозрение, что где-то там прячутся земли, которые навсегда останутся вне пределов его досягаемости.
В дверь стучат.
– Ты готов?
Роберта.
– Поводья в твоих руках, – говорит он.
Краткое молчание, затем из-за двери доносится:
– Очень забавно. «Не гони лошадей».
Кэм смеётся. Ему больше ни к чему говорить метафорами – он навёл достаточно мостов между островами своего мозга, чтобы речь его нормализовалась – но ему нравится поддразнивать Роберту и испытывать её проницательность.
Он надевает сшитые на заказ сорочку и галстук. Галстук выдержан в приглушённых тонах, но его необычный узор, как бы состоящий из отдельных фрагментов, был выбран специально: он призван создавать ощущение эстетической гармонии, подсознательно внушать мысль, что художественное целое неизменно больше простой суммы частей. Он долго возится с узлом – хотя мозг Кэма и знает, как его завязывать, но пальцы виртуоза-гитариста явно никогда не делали двойного виндзора. Необходимо максимально сосредоточиться, чтобы восполнить недостаток мышечной памяти.
Роберта снова стучит в дверь, на этот раз более настойчиво:
– Пора!
Он на несколько секунд задерживается у зеркала – полюбоваться собой. Волосы отросли на целый дюйм. Это настоящая многокрасочная палитра: сектора разноцветной кожи, разбегающиеся от точки в середине лба, переходят в разноцветные же пряди на волосистой части головы. Полоса белокурых волос идёт посередине, по обеим сторонам её обрамляют янтарные пряди, от висков к затылку протянулись различные оттенки рыжего и каштанового, волосы над ушами – иссиня-чёрные, а на бачках – тёмные и слегка вьющиеся. «Самые знаменитые парикмахеры мира будут отталкивать друг друга локтями, лишь бы поработать с твоими волосами!» – твердит ему Роберта.
Наконец он открывает дверь, не то Роберта, чего доброго, пробьёт в ней дырку. Сегодня она одета в платье – наряд немного более элегантный, чем её обычные брюки и блуза, однако расчётливо скромный: всё внимание должно быть сфокусировано на Кэме. В её взоре читается раздражение, но оно длится лишь миг: как только Роберта видит юношу во всей красе, всю её досаду как рукой снимает.
– Ты бесподобен, Кэм! – Она разглаживает на нём рубашку и поправляет галстук. – Ты весь сияешь! Настоящая звезда!
– Будем надеяться, что я не начну выбрасывать из себя сверхтяжёлые элементы.
Она вперяет в него озадаченный взгляд.
– Как сверхновая, – поясняет он. – Если я сияю, как звезда, давай будем надеяться, что не взорвусь. – В этот раз Кэм не пытался испытать её сообразительность – просто так получилось, – поэтому он принимается оправдываться: – Извини, просто у меня такой образ мышления.
Она мягко берёт его за руку.
– Пойдём, тебя уже все заждались.
– Сколько их там?
– Нам не хотелось сильно загружать тебя на твоей первой пресс-конференции, поэтому пригласили только тридцать человек.
Сердце Кэма начинает тяжело бухать в груди, и чтобы успокоить его, он несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает. Непонятно, почему он так нервничает. Они провели целых три репетиции. На этих поддельных пресс-конференциях его подвергли тяжёлому артобстрелу самыми разными вопросами на самых разных языках, и со всеми он справился отлично. На настоящей пресс-конференции будет использоваться только английский язык, так что хотя бы об одной составляющей можно не беспокоиться.
Итак, сегодня Кэма официально представят миру, который к его появлению ещё не готов. На репетициях всё шло легко: лица присутствующих на них были лицами друзей, прикидывающихся недругами; совсем другое дело нынешний брифинг – сейчас он предстанет перед совершенно чужими людьми. Его ждёт любопытство одних, восхищение других и отвращение третьих. Роберта предупредила, чтобы он был к этому готов. Но ведь может произойти что-то такое, чего даже Роберта не состоянии предвидеть – вот это-то и беспокоит Кэма больше всего.
Они шагают по коридору к винтовой лестнице, ведущей в главную гостиную. В первые недели его жизни, когда он ещё не слишком уверенно контролировал своё тело, ему запрещали ходить по этой лестнице. Сейчас, однако, он мог бы не просто сойти, но протанцевать вниз по этим ступеням, если б захотел.
Роберта просит подождать, пока она его не вызовет, и спускается вниз первой. Кэм слышит, как стихает поднятый репортёрами галдёж. Свет ламп приглушают, и Роберта начинает презентацию.
– С незапамятных времён человечество мечтало о том, чтобы самому созидать жизнь.
Её голос, усиленный микрофоном, звучит величественно и торжественно. На лестнице играют отсветы – Роберта показывает слайды. Кэм не видит их, но он и так знает, что они собой представляют – он видел их раньше.
– Но великая тайна жизни ускользала от нас, – продолжает Роберта, – и все попытки творения терпели сокрушительное поражение. Тому есть веская причина. Мы не в состоянии создать то, чего не понимаем; поэтому до тех пор, пока мы не выясним, что же такое жизнь, задача останется невыполнимой. А покуда наука может лишь строить на уже имеющемся фундаменте. Нет, не создавать жизнь, а совершенствовать её. Поэтому вопрос теперь стоит так: как нам воспользоваться плодами нашей интеллектуальной и физической эволюции, чтобы создать совершенную версию нас самих? Как взять всё лучшее в нас и воплотить это в единое существо? И оказалось, что когда вопрос поставлен правильно, ответ не заставляет себя ждать. – Она сделала эффектную паузу. – Леди и джентльмены, позвольте вам представить Камю Компри, первого в мире составного человека!
Под звуки аплодисментов Кэм спускается вниз по винтовой лестнице – с достоинством, но не напыщенно, естественной, раскованной походкой. Публика остаётся в тени – все прожектора сосредоточены на Кэме. Юноша чувствует их жар, и хотя он не раз бывал в этой гостиной, у него создаётся впечатление, будто он на сцене. На полдороге он приостанавливается, глубоко вдыхает и продолжает путь, сделав вид, будто пауза была запланирована – ну, например, чтобы попозировать для фото и тем самым поддразнить репортёров – ведь на этой на этой пресс-конференции не разрешено пользоваться фото– и видеоаппаратурой. Презентация первого составного человека широкой публике продумана и спланирована со всей возможной тщательностью.
Но вот собравшиеся наконец могут рассмотреть Кэма как следует, и аплодисменты стихают. Журналисты изумлённо ахают, по залу бегут шепотки – их шелест сопровождает Кэма, пока тот подходит к микрофону. Роберта отступает в сторонку. Теперь в комнате воцаряется абсолютная тишина; все глаза устремлены на Кэма – молодого человека, который, по словам Роберты, воплощает в себе «всё лучшее в нас». Или, во всяком случае, лучшее, что было в расплетённых подростках.
В напряжённой тишине Кэм наклоняется к микрофону и произносит:
– Вы так единодушны. Пожалуй, я могу сказать, что передо мной сплетённая... прошу прощения, сплочённая группа.
Отовсюду доносятся смешки. Самому Кэму странно слышать собственный голос, многократно усиленный аппаратурой; в бархатистом баритоне звучит уверенность, которой на самом деле его владелец не ощущает. Прожектора переводят на журналистов. Лёд сломан, руки взмётываются вверх.
– Приятно познакомиться, Камю, – говорит мужчина в костюме, видевшем лучшие дни. – Насколько я понимаю, вы сделаны из почти сотни разных людей. Это правда?
– Из девяноста девяти, – с усмешкой отвечает Кэм. – Но для ещё одного местечко всегда найдётся.
Снова раздаётся смех, на этот раз немного более раскрепощённый. Кэм кивает женщине с пышными волосами.
– Вы, безусловно... э-э... уникальное создание. – От женщины к Кэму идёт волна неприязни, он ощущает её как наплыв жара. – Каково это – сознавать, что вы были созданы, а не рождены?
– Я тоже был рождён, только в разное время, – возражает Кэм. – И я не был создан, я был воссоздан. Большая разница.
– Да, – добавляет кто-то другой. – Должно быть, это очень нелегко – сознавать, что ты – первый в своём роде...
Подобные вопросы они проработали на репетициях, так что ответы Кэм знает назубок.
– Но ведь каждый считает себя единственным и неповторимым, так что в этом отношении я мало чем отличаюсь от прочих.
– Мистер Компри, я специалист по диалектам, но мне никак не удаётся идентифицировать ваш. Ваше произношение всё время меняется.
На это Кэм до сих пор не обращал внимания. Облечь мысли в слова сложно само по себе, некогда думать, в каком виде эти самые слова вылетят из твоего рта.
– Наверно, манера говорить зависит от того, с какой группой мозговых клеток я работаю в данный момент времени.
– Так значит, способ вербального выражения – это программа, заложенная в ваш мозг изначально?
Они с Робертой предвидели и этот вопрос.
– Если бы я был компьютером, то можно было бы говорить о программе. Но я не компьютер. Я на сто процентов состою из органики. Я человек. В ответ на ваш вопрос могу лишь сказать, что одни мои навыки содержатся в исходном материале, другие приобретены совсем недавно, – так что, очевидно, я буду продолжать развиваться, как всякое человеческое существо.
– Но вы не человек! – выкрикивает кто-то из заднего ряда. – Вы, может, и сделаны из людей, но вы не больше человек, чем футбольный мяч – свинья, из кожи которой его изготовили!
Что-то в этом утверждении, вернее, обвинении, бьёт Кэма по больному, незащищённому месту. Бесцеремонные слова вызывают в нём волну эмоций, к которым он не готов.
– Бык на арене, красный туман! – выпаливает Кэм. Слова вырываются из его рта прежде, чем он успевает провести их сквозь свой языковой центр. Он прокашливается и находит нужные выражения: – Вы пытаетесь спровоцировать меня. Возможно, вы и прячете клинок под складками своего плаща, но смотрите, как бы вам самому не пустили кровь!
– Это угроза?
– Не знаю. А то, что вы сказали – это оскорбление?
Толпа приглушённо шумит. Репортёры довольны – запахло жареным. Роберта бросает на Кэма предупреждающий взгляд, но в юноше вдруг взрывается объединённое бешенство десятков составляющих его расплётов. Оно требует выхода. Он должен озвучить его!
– Есть ли здесь ещё кто-нибудь, считающий меня недочеловеком?
Он с вызовом смотрит на собравшихся в комнате журналистов и видит, как начинают подниматься руки. К женщине с пышными волосами и критикану из заднего ряда присоединяются и другие. Добрый десяток рук. Неужели они вправду так думают? Или только размахивают красными плащами, словно матадоры перед быком?
– Моне! – вскрикивает Кэм. – Сёра! Если подойти к их полотнам вплотную, они кажутся лишь нагромождением беспорядочных цветовых пятен. И лишь отойдя на расстояние можно увидеть целостную картину, и тогда становится ясно, что перед вами шедевр!
Оператор за кулисами пускает на стоящие в комнате дисплеи какую-то картину Моне, но вместо того чтобы оттенить метафору Кэма, это придаёт ей двусмысленность.
– Вы слишком узколобы! – заканчивает Кэм. – Вы не желаете отойти на расстояние!
– Да ты, парень, похоже, возомнил себя шедевром! – слышится голос.
– Кто это сказал? – Кэм оглядывает помещение. Никто не берёт на себя ответственность. – Я действительно состою из маленьких шедевров – и это великолепно!
К нему приближается Роберта и пытается оттеснить от микрофона, но он отталкивает её.
– Нет! – восклицает он. – Они хотят услышать правду? Я скажу им правду!
И тогда собравшиеся начинают обстрел. Вопросы летят, словно пули:
– Признайтесь – вас специально натаскали сказать всё это?
– Какова истинная причина, почему вас сделали?
– Вы знаете все их имена?
– Вам снятся их сны?
– Вы помните, как их расплетали?
– Если вас сделали из нежеланных детей, с чего вы взяли, что вы лучше их?
Вопросы сыплются градом, и Кэму кажется, будто его голова сейчас распадётся на составные части под их напором. Он не знает, на который отвечать первым – если он вообще в состоянии ответить хоть на какой-нибудь из них.
– Какими законными правами должно, по вашему мнению, обладать сплетённое существо?
– Вы способны к размножению?
– Вопрос в другом: стоит ли ему размножаться?
– А он вообще живой?
Кэм не может справиться со своим бурным дыханием, не может оседлать несущиеся галопом мысли. В глазах туман. Звуки сливаются в бессмысленную какофонию; он не в состоянии охватить общую картину и видит лишь её части. Лица. Микрофон. Роберта обхватывает руками его голову, пытается привести в чувство, заставляет смотреть на неё, но голова Кэма продолжает бесконтрольно трястись.
– Красный свет! Тормоз! Кирпичная стена! Положить карандаши! – Он глубоко, с дрожью, вдыхает. – Останови это! – молит он Роберту. Она должна ему помочь... она же всемогуща...
– Похоже, что когда его сплетали, забыли бантик завязать потуже, – говорит кто-то. Раздаётся взрыв смеха.
Кэм опять хватается за микрофон, прижимается к нему губами и вопит. Раздаётся режущий ухо, искажённый звук.
– Я не просто сумма частей, из которых меня собрали!
– Я больше, чем эти части!
– Я больше...
– Я...
– Я...
И тут один из голосов, перекрывая другие, спрашивает – просто, спокойно:
– А что если никакого «тебя» вообще нет?
– ...
– На сегодня всё, – кричит Роберта галдящей публике. – Спасибо за внимание.
• • •
Он плачет и плачет, не в силах остановить слёзы. Он не знает, где он, куда привела его Роберта. Он нигде. В мире никого больше нет, кроме их двоих.
– Ш-ш-ш, – успокаивает она, нежно укачивая его в своих объятиях. – Всё хорошо. Всё образуется.
Но его невозможно успокоить. Пусть эти страшные, злобные морды уберутся из его сознания! Пусть она вырежет их из него! Заменит эти кошмарные воспоминания случайными мыслями очередного случайного расплёта! Вырежьте!.. Вырежьте! Пожалуйста...
– Это лишь первый залп, – говорит Роберта. – Миру необходимо свыкнуться с мыслью о твоём существовании. Следующая пресс-конференция пройдёт спокойнее.
Следующая? Да следующей ему вообще не пережить!
– Последний вагон! – воет Кэм. – Закрытая книга! Заключительные титры!
– Нет, – возражает Роберта, прижимая его к себе ещё крепче. – Это не конец, это только начало, и тебе, я уверена, по плечу преодолеть все трудности. Просто ты чересчур чувствителен – кожа у тебя слишком тонкая.
– Так пересадите мне потолще!
Она внезапно прыскает, словно услышала шутку, а вслед за ней начинает улыбаться и Кэм, отчего Роберта смеётся ещё пуще; и внезапно, позабыв про слёзы, он тоже заходится в приступе хохота, подспудно сердясь на себя самого за этот смех. Он даже не не понимает, почему ему вдруг стало так весело, но прекратить смеяться не может – так же, как до того не мог прекратить плакать. Наконец, он берёт себя в руки. Он так устал. Ему хочется лишь одного – спать. Долго-долго...
• • •
СОЦИАЛЬНАЯ РЕКЛАМА
Вы когда-нибудь задумывались, какую огромную роль играет в нашем обществе расплетение? Оно приносит пользу не только тем, кто нуждается в жизненно важных органах, но и тысячам работников медицины и сопутствующих ей отраслей, а также детям, мужьям и жёнам тех, чьи жизни были спасены при помощи трансплантации. Вспомните о солдатах, тяжело раненных при исполнении своего гражданского долга и исцелившихся благодаря бесценным донорским органам! Подумайте об этом. Каждый из нас знает кого-нибудь, в чьей жизни расплетение сыграло огромную позитивную роль. Но так называемое Движение Против Расплетения угрожает нашему здоровью, безопасности, нашим рабочим местам, нашей экономике. Оно пытается добиться отмены закона, который был выношен в ходе долгой и кровавой войны.
Пишите своему депутату сегодня! Высказывайте своё мнение законодателям в Конгрессе! Требуйте, чтобы они все как один поднялись против ДПР. Поможем нашей нации и всему миру не сойти с верной дороги!
Расплетение. Не только исцеление. Это правильная идея.
Оплачено Обществом Обеспокоенных Налогоплательщиков.
• • •
Кэм в полной ментальной и эмоциональной регрессии. Его создатели перебирают все мыслимые и немыслимые гипотезы объясняющие его умственный и душевный упадок. Может быть, сплетённые части – составные его организма – отторгают друг друга? Может быть, его новые нервные связи перегружены конфликтной информацией и не выдержали напряжения? Как бы там ни было, факт остаётся фактом: Кэм перестал разговаривать, перестал выполнять их задания, да что там – он даже есть перестал, и они были вынуждены подключить его к аппарату жизнеобеспечения.
У него взяли все возможные анализы, но Кэм знает: они не покажут ничего, потому что никаким измерительным прибором нельзя влезть в его сознание. Они не в состоянии количественно оценить его волю к жизни. Или отсутствие таковой.
Роберта здесь, в его спальне, ходит из угла в угол. В первое время она выказывала тревогу и озабоченность, но по прошествии нескольких недель её беспокойство уступило место досаде и злости.
– Думаешь, я не знаю, что ты затеял?
Он отвечает тем, что дёргает рукой с канюлей.
Роберта подскакивает к нему и вставляет выпавшую иглу на место.
– Ты ведёшь себя как капризный, упрямый ребёнок!
– Сократ, – отзывается Кэм. – Цикута! До дна.
– Нет! – вопит она. – Я не позволю тебе наложить на себя руки! Твоя жизнь тебе не принадлежит!
Она садится на стул рядом с кроватью и старается совладать со своими эмоциями.
– Если ты не хочешь жить ради себя самого, – умоляет она, – то сделай это ради меня! Ты стал моей жизнью, ты же знаешь это! Ведь знаешь? Если ты умрёшь, я уйду за тобой.
Он не смотрит ей в глаза.
– Нечестный приём.
Роберта вздыхает. Глаза Кэма устремлены на прозрачную трубку: кап-кап-кап – безжалостно капает питательный раствор, поддерживающий в нём жизненные силы. Кэм голоден. Голод мучает его уже очень долго. Пусть мучает. Он всё равно не собирается есть. К чему цепляться за жизнь, если даже неизвестно, живой ты или нет?
– Не надо было созывать пресс-конференцию, – признаёт Роберта. – Мы слишком поспешили – ты ещё не был готов. Но я учла все наши ошибки и выработала стратегию. В следующий раз, когда ты предстанешь перед публикой, всё пойдёт совсем по-другому.
Только сейчас он поднимает на неё глаза.
– Не будет никакого «следующего раза».
Роберта едва заметно улыбается.
– Ага! Значит, ты всё же в состоянии произнести осмысленную фразу.
Кэм ёрзает и снова отводит взгляд.
– Конечно. Просто не хочу.
На глаза женщины наворачиваются слёзы. Она поглаживает его по руке.
– Ты хороший мальчик, Кэм. Тонко чувствующий мальчик. Я прослежу, чтобы мы об этом не забывали. И ещё: ты получишь всё, чего только ни пожелаешь, всё, в чём нуждаешься. Никто больше не будет заставлять тебя делать то, что тебе противно.
– Я не хочу встречаться с публикой.
– Захочешь, когда она будет на твоей стороне, – настаивает Роберта. – Захочешь, когда люди станут драться за возможность хотя бы одним глазком взглянуть на тебя. Нет, не как на нелепую диковинку, а как на звезду. Всеми признанную звезду. Ты должен показать миру всё, на что способен. А я знаю: ты способен на многое. – Наставница на секунду умолкает – ей нужно сказать ему нечто важное, к чему он наверняка ещё не готов. – Я много размышляла об этом и пришла к выводу, что тебе нужен партнёр – человек, с которым ты выходил бы на публику. Кто целиком и полностью принял бы тебя таким, каков ты есть, кто мог бы настроить любопытство публики на более позитивный лад. Ослабил их стремление к категоричным выводам.
Он поднимает на неё взгляд, но она отвергает его мысль ещё до того, как он её высказал:
– Нет, я на эту роль не гожусь. На меня смотрят как на твою дрессировщицу. Не пойдёт. Тебе нужна маленькая симпатичная планета, которая вращалась бы вокруг твоей звезды.
Идея интригует Кэма. Он вдруг осознаёт, что, помимо обычного, его терзает иной голод. Он жаждет общения, установления более тесных связей с людьми. С самого момента своего создания он не видел ни одного своего сверстника. Кэм решил для себя: его возраст – шестнадцать лет, всё равно никто не может сказать точнее. Компаньон – рождённый, не созданный – это был бы существенный шаг навстречу истинной человечности. Расчёт Роберты на этот раз точен – теперь у Кэма есть основание для того, чтобы продолжать жить. И он снова тянется к канюле на руке.
– Кэм, не надо, – просит Роберта. – Пожалуйста, не надо!
– Не волнуйся.
Кэм отсоединяет иглу и встаёт с постели – впервые за несколько недель. Суставы болят почти так же, как и швы. Он подходит к окну и выглядывает наружу. До этого момента он не думал о том, какое сейчас время дня. Оказывается, сумерки. На горизонте висит облачко, за которое прячется заходящее солнце. Море блестит и искрится, небо – сияет разноцветьем. Права ли Роберта? Имеет ли он, Кэм, такое же право на этот мир, как и любой другой человек? Дано ли ему большее?
– Самостоятельность, – объявляет он. – Отныне я буду решать сам за себя.
– Конечно-конечно, – соглашается Роберта. – А я буду всегда рядом – чтобы подать совет...
– Совет, не приказ. Хватит меня контролировать. Я сам буду определять, что мне делать и когда мне это делать. И ещё – я сам выберу себе компаньона.
Роберта склоняет голову.
– Твоё право.
– Хорошо. Я голоден. Скажи, чтобы подали бифштекс. – Чуть подумав, он изменяет решение: – Нет... пусть принесут омара.
– Ради тебя всё что угодно, Кэм!
И Роберта вылетает из комнаты, спеша выполнить его приказание.
