Текст книги "Монтаньяры"

Автор книги: Николай Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

Никакого серьезного ответа на вопросы социального и политического положения страны Робеспьер не дал. Он даже не сумел оценить и понять это положение. Между тем среди монтаньяров нашелся человек, предложивший действительно реальные меры в отношении крестьянства. 29 февраля 1792 года Кутон внес предложение, которое требовали от феодальных собственников реального доказательства оснований для выкупа основных крестьянских повинностей. Будущий соратник Робеспьера требовал новых, «справедливых законов» в связи с приближением войны, чтобы пробудить «моральную силу народа», более мощную, чем сила армий».

Не все монтаньяры так ясно понимали обстановку. Тяжелый экономический кризис поразил Францию. В городах снова воцарился голод. На этот раз он был вызван не плохим урожаем, а денежным расстройством. Чтобы покрыть государственные расходы, еще раньше выпустили ассигнаты, которые стали бумажными деньгами. Но их реальная стоимость падает, их выпускали слишком много, а серебро и золото исчезают из обращения. Крестьяне не хотят продавать продукты за ненадежные бумажки. Продовольствие прячут, этим пользуются спекулянты. Голодный народ волнуется. Начинают громить лавки, захватывают запасы хлеба и других продуктов. Бедняки требуют таксы, то есть твердо установленных нормальных цен, позволяющих им не умереть с голода. Но ведь это покушение на принцип частной собственности! Буржуазия, все ее политические представители от умеренного Барнава до левого Робеспьера не могут пойти на это. Надвигающаяся война еще больше обостряет обстановку.

Острее всех чувствует это, хотя и очень сумбурно, Марат. Робеспьер поглощен борьбой с жирондистами. А Дантон, который, несомненно, ближе всех ощущает жизнь и ее запросы?

Он в отличие от Марата или Робеспьера не замыкается целиком в политической деятельности, живет всегда полной жизнью, которой не чуждо ничто человеческое.

Осенью 1791 года, вернувшись из Англии, Дантон выдвинул свою кандидатуру в Законодательное собрание, но провалился. Эта неудача, не первая и не последняя, нисколько его не обескуражила. К тому же в революции наступило время отлива, усталости, спада. 5 октября вместе с женой Жорж отправляется к себе в деревню, в Арси, быстро забывая парижские треволнения. Здесь он живет как средний зажиточный землевладелец, округляет свои владения, покупает лесок за 250 ливров, сад – за 240, огород – за 210. Дантон усердно и с удовольствием занимается хозяйством, приобретает трех кобыл с жеребятами, четырех молочных коров, плуги, бороны, двуколку, две телеги, много другой необходимой утвари. С удовольствием занимается хозяйством, не гнушается взять в руки лопату или топор. Добродушный, веселый, общительный, он завоевывает симпатии всех окружающих своей сердечностью и простотой. Однажды один рабочий в лесу был серьезно ранен, все бросились звать на помощь. Дантон снял с себя рубашку, разорвал на полосы, перевязал пострадавшего и на руках отнес его до дому, где уже ждал врач.

Дом Дантона просто обставлен, но в нем 17 комнат, и хозяин заселяет их, радушно предоставляя приют близким и дальним родственникам. Здесь живут не только его мать и отчим, но и сестра матери, старая дева Анна-Пафетта, его сестра Анна-Мадлена с мужем и пятью детьми. Тетушка Анна Камю, родственница мэтра Камю, знакомого Дантона по Парижу. Его старая кормилица Арко управляет всем хозяйством и держит ключи от всех погребов и кладовок. Габриель беременна и хочет вернуться в Париж, чтобы родить там, где есть хороший доктор. Друзья из Парижа осаждают Дантона просьбами вернуться и возглавить кордельеров. Но он так ленив, жизнь на лоне природы так приятна. Наконец приезжает Камилл Демулен вместе со своей Люсиль, чтобы уговорить его. В конце ноября Дантон уже в Париже. Вскоре освобождается пост заместителя прокурора Коммуны. Дантон получает 1162 голоса, его соперник Колло д'Эрбуа – 654. Безработный актер в ярости, ему не досталась солидная должность с окладом 6 тысяч ливров в месяц.

Хотя в январе Дантона выбирают председателем Якобинского клуба, выступает он здесь редко, ибо разгорающаяся борьба между Робеспьером и Бриссо носит все более характер личного соперничества и позиции каждой из сторон отнюдь не безупречны. Дантон ждет надвигающихся событий, а пока, 20 января, официально вступает в свою новую должность. По этому поводу Дантон произносит, может быть, единственную, заранее подготовленную и написанную речь. До этого он с презрением относился к распространяемым врагами и завистниками сплетням о его продажности, о том, что он платный агент короля, Англии, герцога Орлеанского и еще многих. Практически все это не могло поколебать его авторитет. Но теперь он почему-то решил наконец ответить и изложить свои политические принципы. Может быть, манера Робеспьера, постоянно говорившего о себе, заразила его? Во всяком случае, Дантон сам назвал свою речь «Торжественной исповедью», предназначенной не для друзей или явных врагов, а для тех уважаемых им людей, которые все же способны поддаться инсинуациям клеветников и слишком доверчивы. Поэтому он как бы дает отчет о своей деятельности с начала революции и очень тактично отвергает без особого нажима клевету против него. Так, он говорит, например: «Общественное мнение призывает меня из глубины моего уединения, где я собирался работать на своей скромной ферме, приобретенной на средства от общеизвестного возмещения за должность ныне уже не существующую, что не помешало моим клеветникам превратить эту ферму в огромные владения, якобы оплаченные некими агентами Англии и Пруссии».

Действительно, стоимость земель, купленных Дантоном в Арси, точно соответствует стоимости его должности адвоката Совета короля, некогда с таким трудом им приобретенной. Эту сумму ему вернули по закону об отмене платных должностей Старого порядка.

Интересен своего рода автопортрет, который Дантон нарисовал в своей речи: «Природа наделила меня атлетическим сложением и суровым обликом свободы. Избежав несчастья родиться в одном из семейств, поставленных нашими старыми учреждениями в привилегированное положение и уже вследствие этого почти всегда вырождающихся, я сохранил, своими силами утверждая себя в гражданской жизни, всю свою прирожденную силу, не переставая ни на миг доказывать как в моей частной жизни, так и в избранной мною профессии, что я умею сочетать хладнокровие рассудка с жаром души и твердостью характера».

Затем Дантон с весьма необычной для него гибкостью определяет свою политическую программу. Дело в том, что ему надо было принести присягу на верность конституции, иначе говоря, на верность монархии, королю. Но Дантон уже давно стал республиканцем. Свою верность монархии он сопроводил такими оговорками, что не оставил никакого сомнения в том, что намерен добиваться ее свержения. Вот, например, образчик этой дипломатии: «Общая воля французского народа, выраженная столь же торжественно, как и его одобрение конституции, будет для меня всегда высшим законом. Я посвятил всю свою жизнь этому народу, на который нельзя будет больше нападать и который нельзя будет больше предавать безнаказанно, народу, который вскоре очистит землю от всех тиранов, если они не откажутся от лиги, созданной ими против него. Если понадобится, я погибну, защищая его дело».

Дантон как бы хотел, не запугивая робких, подтвердить свою готовность к новой революции. Заявив, что монархия может существовать века, затем он предъявил ей ультиматум: «Пусть королевская власть покажет себя наконец искренним другом свободы», пусть «она сама предаст возмездию законов всех заговорщиков без исключения».

Речь Дантона внешне выглядела корректной и умеренной, хотя по существу она была революционным манифестом. Чувствуется, что Дантон предвидит наступление грозных событий и он к ним готов.

Их не пришлось долго ждать. В начале марта – кризис правительства из-за разногласий вокруг проблемы войны. Всплывает наверх личность генерала Дюмурье, связанного и с королем и с жирондистами. Его опыт не столько военного, сколько тайного агента внушает ему идею интриги: склонить короля пригласить в правительство якобинцев! Король сразу сообразил, насколько выгодно развязать столь желанную ему войну руками своих врагов. 23 марта четыре министра назначены королем по рекомендации Бриссо (а точнее – по желанию мадам Ролан).

Дюмурье, заняв пост министра иностранных дел, является в Якобинский клуб с фригийским колпаком на голове и произносит воинственную речь. Получив одобрение, он разыгрывает с правительством Австрии быструю дипломатическую интермедию, и 20 апреля Законодательное собрание объявляет почти единодушно (только десяток депутатов против) войну «королю Богемии и Моравии». Такая странная формула потребовалась из-за того, что новый австрийский император еще не короновался.

Патриоты (втайне и роялисты) с энтузиазмом поддерживают войну. Довольны все, включая Робеспьера. Ведь теперь его заклятые враги – Бриссо и другие жирондисты – начнут расплачиваться за свою политику войны: армия дезорганизована, ее возглавляют генералы-интриганы, прежде всего Лафайет, который намерен вести войну политическую, а не военную. Сразу потерпел крах план вторжения в Бельгию. Целые полки старой наемной армии переходят на сторону врага. Вскоре Лафайет вообще прекращает военные действия, вступает в тайные переговоры с врагом, сообщая ему, что намерен двинуть армию на Париж, чтобы уничтожить «якобинскую шайку». Естественно, жирондисты, так рвавшиеся к войне, оказались под огнем критики слева (Робеспьер) и справа (священники и прочие). Конфликт внутри Якобинского клуба между Робеспьером и его противниками приобретает небывало ожесточенный яростный характер. В защиту Неподкупного выступает Марат. Дантон выходит из терпенья и бичует жирондистов за их недостойные приемы борьбы против Робеспьера. Начинается естественное, стихийное сближение вождей монтаньяров, причем не на основе общей политики, которой пока нет и в помине, а есть лишь коренные разногласия, но против общих врагов…

Положение у жирондистов сложное. В поисках выхода они принимают меры революционной обороны и проводят в Собрании три декрета: о новых мерах против неприсягнувших священников, о роспуске королевской гвардии, о сформировании под Парижем лагеря федератов. 20 тысяч национальных гвардейцев со всех концов Франции должны собраться здесь, чтобы отразить возможное вторжение врага или предотвратить контрреволюционный переворот в Париже.

Новый конфликт с Двором; король соглашается с роспуском своей гвардии, но налагает вето на два других декрета. 10 июля министр внутренних дел жирондист Ролан направляет королю письмо, в котором резко предупреждает монарха, что вето превращает его в «соучастника заговорщиков» и вызовет «страшный взрыв». В ответ король увольняет в отставку трех министров-жирондистов, а их друга Дюмурье переводит на пост военного министра. Но он сам уходит в отставку и уезжает в армию.

КРИЗИС

В события вмешивается народ. Санкюлоты Парижа впервые выступают как независимая политическая сила. Руководители и активисты секций народных предместий Сент-Антуан и Сен-Марсо решают устроить 20 июня (в годовщину знаменитой клятвы в Зале для игры в мяч) массовое шествие для подачи петиции Собранию и королю. Коммуна Парижа во главе с мэром-жирондистом Петионом использует демонстрацию для давления на короля.

В манифестации участвует более 20 тысяч человек. Вместе с народом и Национальная гвардия, многие идут с оружием в руках. Все требуют отмены вето, возвращения министров-патриотов, энергичных военных мер по защите от вторжения врага. Среди вожаков выделяются давно уже популярные пивовар Сантерр и мясник Лежандр.

Толпа окружает королевский дворец, ломает ворота, проникает во дворец. Людовик XVI окружен народом. Лежандр заявляет ему: «Вы человек вероломный, вы всегда нас обманывали, обманываете и теперь». Так оно и было. При этом король успешно разыграл комедию: напялил на себя фригийский колпак, выпил стакан вина за здоровье нации, приветствовал толпу жестами, но никаких уступок не обещал. В конце концов все обошлось миром. Мэр Петион уговорил народ разойтись. Демонстрация все же была грозным предупреждением, хотя практических результатов не дала.

Более того, сразу же начинается роялистская кампания против «оскорбления» короля. Смещен мэр Петион. 28 июня Лафайет, самовольно оставив армию во время войны, приезжает в Париж, является в Собрание и требует наказания виновников «насилий» во время демонстрации 20 июня. Лафайет рассчитывал, что в Париже он получит сильную поддержку. Но когда ночью он подсчитал своих надежных сторонников, их оказалось всего около сотни. «Герой двух миров» вынужден бесславно вернуться в армию.

Обстановка становится все более сложной и запутанной. В начале июля 1792 года на Францию идет, кроме австрийцев, еще и прусская армия под командованием герцога Брауншвейгского. С ней вместе выступает в поход корпус эмигрантов принца Конде. Французы отступают с бельгийской территории. К Австрии и Пруссии присоединяется Сардинское королевство.

Левые в Собрании, чтобы обойти вето короля по поводу создания лагеря федератов, проводят решение о приглашении их на праздник Федерации 14 июля. Против создания этого лагеря решительно выступает Робеспьер. Его позиция совпадает с позицией Двора. В это время он с финансовой помощью Дюпле издает газету «Защитник конституции». Уже само название газеты говорит, что свою главную цель Робеспьер видит в защите монархии. Во всех своих выступлениях и в своей газете он постоянно высказывается против народного восстания, видит в нем растущую угрозу. «Если через месяц ситуация не изменится, то нация погибнет», – мрачно пророчествует он. Робеспьер показывает себя по меньшей мере беспомощным перед лицом надвигавшейся революции, которая его пугает.

Только в конце июля наконец Робеспьер высказывается за выборы и созыв Конвента, забывая упомянуть, что с этим требованием выступил 15 дней ранее Бийо-Варенн. Он высказывает также и некоторые другие предложения, выдвинутые в левых патриотических кругах еще месяц назад. Но нигде и никогда он не выступает за отрешение от власти Людовика XVI и тем более за вооруженное восстание. Он очень искусно отговаривает от конкретного применения революционной силы, провозглашая лишь ее абстрактную, теоретическую допустимость. Так он оставляет для себя на всякий случай возможность без помех примкнуть к новой революции, если она окажется успешной.

Жирондисты при всей своей растерянности, при своей боязни народа оказываются на более революционных позициях. 3 июля с большой речью, разоблачавшей короля и нанесшей смертельный удар его авторитету, выступает Верньо. Он убедительно развеивает остатки мифа о том, что король служит Франции и уважает конституцию. Жан Жорес, сам великий оратор, пишет по поводу ораторского шедевра Верньо: «Эта речь – чудо сочетания правды и искусства, страсти и тактики… Эта речь Верньо обрушивается на короля, как ужасная молния, но, проносясь вокруг него, она не поражает его насмерть; она дает ему некую последнюю передышку. Я не знаю ничего более прекрасного, более волнующего, чем этот удар, прямой, неистовый и в то же время сдерживаемый».

Восхищаясь ораторским искусством знаменитого жирондистского трибуна, Жорес в то же время признает, что в позиции жирондистов содержится какая-то неуверенность, сдержанность, колебания. Действительно, это доведет Бриссо и его соратников в конце концов до нелепых и жалких попыток тайного сговора с королем с целью возвращения министров-жирондистов к власти.

11 июля Законодательное собрание объявило специальным актом «Отечество в опасности». Не было ли это простой фразой и платоническим лозунгом, поскольку само по себе это не увеличило реальных сил? В действительности это означало не только практическое начало формирования батальонов добровольцев, но и создавало новый нравственный и политический климат. Раз «отечество в опасности», то нельзя было оставлять во главе страны ненадежных правителей, не внушавших полного доверия. Не объявлялось ни о каких принудительных мерах. Народ призывали к добровольному проявлению преданности отчизне. Провозглашение «отечества в опасности» имело не только моральное, но и практическое значение. Оно пробудило и усилило невиданную политическую активность граждан.

Но кто возглавит народ? Нельзя было больше надеяться ни на Законодательное собрание, которое, провозгласив «отечество в опасности», не способно было ничего больше предпринять практически, ни на Якобинский клуб, где в бесконечных речах тонула суть дела. А она состояла в том, что надо отразить опасность. На парижских улицах расклеены афиши с призывом к восстанию.

Вот одна из них с огромным заголовком: «Окончательный приговор». В тексте разоблачается бездействие Якобинского клуба, который «давно превратился лишь в арену споров хороших патриотов с софистами». Афиша осуждает нерешительность Робеспьера и призывает народ: «Восстань! Тираны созрели! Они должны пасть!»

Теперь, после долгого опыта несбывшихся надежд на то, что король будет в рамках конституции служить революции, всем стало ясно: опасность в Тюильри, где ждали только вторжения армий Австрии и Пруссии. Бездействие королевских генералов, не желавших серьезно выступать против внешней опасности, раскрыло глаза самым легковерным. Слухи о том, что Лафайет хочет повернуть армию на Париж вместо того, чтобы сражаться с врагом, подтверждались всем его поведением.

Нужен был какой-то новый центр власти и действия патриотов и революционеров. И он родился в стихийном народном порыве. В июле в Париж прибывают несколько тысяч федератов – отряды Национальной гвардии из разных департаментов страны. Особенно сильное впечатление на Париж произвело прибытие батальона из Марселя. Он прошел по улицам Парижа с новой песней, в словах которой отразился смысл и цель народных действий:

 
Вперед, сыны отчизны милой,
Мгновенье славы настает!
К нам тирания черной силой
С кровавым знаменем идет!
 

Это была знаменитая «Марсельеза», родившаяся как призыв к новой, народной революции и сразу встретившая отклик в сердцах парижской бедноты и всех патриотов. «Марсельеза» выразила самую жгучую потребность революции.

В середине июля возник Центральный комитет федератов, прибывших в Париж пяти тысяч бойцов, объявивший своей целью борьбу с «вероломным Двором». Затем он создал более узкую тайную Повстанческую директорию.

Другим, гораздо более важным центром действия патриотических сил стали избирательные секции Парижа, которые начали заседать непрерывно. В секциях ликвидируется деление на «активных» и «пассивных» граждан. Официальным выражением этого всеобщего сплочения всего народа с революционной буржуазией явилось знаменитое решение секции Французского театра (дистрикт Кордельеров), принятое 30 июля. В этом решении, под которым стояли подписи председателя секции Дантона, заместителя Шометта, секретаря Моморо, говорилось: «Принимая во внимание, что один класс граждан не может присвоить себе исключительное право на спасение отечества, собрание объявляет, что, поскольку отечество находится в опасности, все мужчины-французы фактически призваны к его защите; что граждане, вульгарно и в духе аристократов именуемые пассивными гражданами, суть повсюду мужчины-французы, что они должны быть призваны и призываются как к оружию на службе в Национальной гвардии, так и к участию в обсуждениях в секциях и в первичных собраниях».

Речь шла о ликвидации главной конституционной несправедливости и о провозглашении демократического равноправия всех граждан. «Я узнаю, – пишет Жорес, – в этом постановлении стиль Дантона. Он был, если можно так выразиться, замечательным юристом революционного дерзания. Он умел превосходно интерпретировать саму конституцию в вольном духе народа и его прав. Он выявлял смысл ее, создавая или преобразовывая ее дух».

Активное вступление «пассивных» граждан в политическую борьбу – важнейшая новая черта «секционной революции», как называют события 10 августа. Их приближение чувствуется с каждым днем. На этот раз, в отличие от таких народных выступлений, как взятие Бастилии 14 июля 1789 года или поход в Версаль в октябрьские дни, их ускоряют не только стихийно возникающие явления. Теперь в гораздо большей степени чувствуется чья-то направляющая воля, осуществление заранее подготовленного плана, заранее принятой тактики. Это назревало давно. Идея опоры на секции в борьбе с властью зародилась еще в начале революции, в борьбе дистрикта Кордельеров во главе с Дантоном против официальных городских властей, против Байе и Лафайета. Затем она проверяется в действиях Клуба кордельеров, куда принимали и «пассивных» граждан и где царили народные, демократические порядки. И сейчас в Центральном бюро секций и в ЦК федератов среди множества новых, никому не известных людей повсюду действуют люди из окружения Дантона: Демулен, Фабр д'Эглантин, Шометт, Вестерман и другие деятели Клуба кордельеров. Нигде не видно только виднейших ораторов Якобинского клуба. Бриссо и его друзья, забыв свой пламенный республиканизм, теперь против восстания. Их соперник Робеспьер выжидает, чтобы выступить в момент, когда ясно будет, кто победит. Всех крупных деятелей Якобинского клуба пугает неопределенность, пугает народ, от имени которого они привыкли произносить речи, но не действовать вместе с народом.

Пока только Дантон осуществляет идею союза революционной буржуазии с народными низами, союза, в котором рождается партия монтаньяров, один из главных плодов успеха революции 10 августа.

Никто заранее не мог надеяться на такой успех. Знали лишь, что предстоит вооруженная борьба, штурм королевского дворца Тюильри. Но он вовсе не был беззащитен. Его обороной руководит маркиз Манда, опытный офицер, преданный королю, занимавший пост командующего Национальной гвардии. В его распоряжении около тысячи швейцарских наемных солдат и офицеров, несколько сотен дворян, среди которых тоже много военных, несколько батальонов Национальной гвардии из буржуазных кварталов, много пушек, оружия, боеприпасов. Штурм дворца со стороны площади Курсель сам по себе труден. Атакующие должны пройти через три тесных двора, где из окон и с террас на них обрушится огонь. А с другой стороны парк, охраняемый солидными силами; на нужных местах продуманно расставлены пушки. Манда особенно позаботился о том, чтобы преградить путь кордельерам и марсельским федератам, которым надо пересечь по Новому мосту Сену. Мост взят под прицел орудий.

Совершенно непредсказуемым фактором было и поведение короля. Что, если он предпримет какой-либо отвлекающий маневр, видимость компромисса? В Законодательном собрании и в Якобинском клубе с радостью поддержат его! Кроме того, вплоть до утра 10 августа король мог вообще спокойно выехать из Тюильри и через Елисейские поля исчезнуть из Парижа, направившись, к примеру, в Нормандию, где его, кстати, ждали. Ничто не помешало бы ему, ибо вокруг Тюильри вплоть до дня восстания не было никаких революционных сил. Но король предпочел остаться: его убедили, что опасаться нечего; он обязательно выйдет победителем из схватки.

Еще один повод для беспокойства – поведение Лафайета. Этот неугомонный монархист хочет любой ценой спасти монархию. В июле он предложил новый план бегства короля из Парижа и гарантировал успех. Помешала только закоренелая неприязнь к Лафайету Марии-Антуанетты.

Наконец, главное – выступит ли достаточно дружно народ предместий? Отзовется ли он в едином порыве на звон набатного колокола? Правда, здесь делу революции помогал враг и его союзники, непрерывно совершавшие глупости, а вернее – провокации. Крупнейшей среди них оказался манифест командующего прусской армии герцога Брауншвейгского, провозглашенный в Кобленце 25 июля и ставший известным в Париже 1 августа. От имени австрийского императора и прусского короля объявлялось, что войска двух держав вступают на французскую землю для защиты Людовика XVI и для жестокого наказания бунтовщиков. Все, кто будет сопротивляться вторжению, будь то солдаты, Национальная гвардия или просто жители, рассматриваются как мятежники. Они будут уничтожаться немедленно, их дома – разрушаться и сжигаться.

Особенно страшными карами грозили населению Парижа. В манифесте говорилось, что если «королю и королеве и королевскому семейству будет учинено хоть малейшее оскорбление, хоть малейшее насилие, если не будут приняты немедленные меры к обеспечению их безопасности, их сохранности и их свободы, то они ответят на это местью примерной и навеки памятной, предав город Париж военной расправе и полному разрушению, а бунтовщиков, повинных в преступлениях, заслуженной ими каре».

Итак, революция и ее люди подлежали уничтожению. Не собирались соблюдать законы и обычаи войны, с французами хотели поступить как с разбойниками и бандитами. Великодушные монархи грозили превратить всю Францию в огромную бойню, надеясь привести патриотов в трепет и ужас. Но случилось иначе. Коронованные идиоты лишь возбудили против себя сильнейшую ненависть, возмущение, ярость французского народа! Бредовый манифест точно отражал желания и чувства обитателей Тюильри; так решили французы, и они были совершенно правы. Позднее, когда будут преданы гласности тексты секретной переписки Людовика и Марии-Антуанетты, это станет очевидным.

Не страх, а гнев вызвал манифест герцога Брауншвейгского. Уже 3 августа мэр Петион вынужден был представить Законодательному собранию петицию парижских секций, которые требовали низложения короля. Впрочем, еще до этого наиболее революционные секции объявили, что они не считают больше Людовика королем. 4 августа секция Гравилье заявила собранию, что если оно не свергнет Людовика с престола, то это сделает народ.

РЕВОЛЮЦИЯ 10 АВГУСТА

Теперь подготовка к восстанию вступает в решающую фазу энергичных практических приготовлений. Штабом служили Центральное бюро секций и Повстанческая директория федератов. Как пишет Жорес, «Дантон поддерживал связь с обеими революционными организациями. Подписанным им постановлением секции Французского театра он дал толчок повстанческому движению секций. Кроме того, на следующий день после банкета марсельцев федераты Марселя были приглашены секцией Французского театра разместиться у нее. Таким образом, Дантон являлся как бы связующим звеном между обеими революционными организациями».

Дантон готовит восстание давно. Кроме общих политических проблем организации революционных сил, заранее, еще за месяц до штурма, продумывались все чисто военные детали. Необходимо прежде всего обеспечить элементарное военное руководство. Ведь санкюлоты со своими самодельными пиками все же оставались необученной толпой, которая может проявить чудеса храбрости. Но эти чудеса потребуются в нужный момент и в нужном месте. Кто определит это и будет направлять действия атакующих? Дантон поручает военное командование своему другу, эльзасцу Жозефу Вестерману, бывшему офицеру королевской армии (в день победы он станет генералом). Дантон активно использует свое официальное служебное положение заместителя прокурора Коммуны. Оно пригодилось, чтобы дать возможность комиссарам секций заседать в Ратуше пока одновременно и в разных залах с муниципальным советом. Ведь этим комиссарам предстояла особая миссия…

Секции, представляющие народ с активным участием «пассивных», – отныне главная опора, движущая сила революции. 5 августа в Якобинском клубе Робеспьер предлагает лишь вести «наблюдение за дворцом». Энергичный левый якобинец Антуан призывает действовать, оставить клуб и идти в секции. Бурдон требует объявить непрерывность заседаний. Жирондисты молчат. Робеспьер, столь влиятельный в клубе, тоже молчит и не поддерживает эти предложения. Якобинцы голосуют за «переход к порядку дня», отклоняя таким образом участие в восстании.

В суматохе бурного возмущения манифестом герцога Брауншвейгского Дантон подписывает приказ о выдаче из муниципальных запасов пяти тысяч патронов возглавляющему марсельских федератов Барбару. Патроны розданы не только федератам, но и санкюлотам. Дантон с помощью верных людей с 4 августа держит в постоянной готовности марсельцев в своей секции Французского театра. Уже все готово для восстания. 6 августа вожак предместья Сент-Антуан Сентерр предупреждает Дантона, что народное напряжение не может длиться долго, во всяком случае после 9-го. «Начнем 9-го», – отвечает Дантон, зная, что его друзья добились включения в повестку дня Собрания вопроса об отречении короля. Он уверен, что Собрание либо сразу отвергнет требования секций, либо отложит решение вопроса. Это и послужит сигналом к началу выступления.

И вдруг Дантон на два дня исчезает. 7 и 8 августа он находится вдали, у себя в Арси. Что случилось? Уж не струсил ли Дантон? Он понимал, что его ждет неизвестность, может быть, смерть. И в нем заговорило чувство сыновнего долга. Он едет, чтобы подписать юридический акт у нотариуса Фино. Это дарственная, которая обеспечивает его матери и ее мужу, отчиму Дантона, право пожизненного проживания в его доме. Заботы хорошего сына понятны, но неужели он опасается, что после его смерти Габриель выставит свою свекровь за дверь? Об этом можно лишь гадать. Дантон осматривает свои земли и размышляет. 8 августа нарочный вручает ему письмо от Фабра д'Эглантина: кордельеры просят Дантона немедленно вернуться. Ночь бурной скачки галопом, и утром он уже в Париже.

В квартире Дантона ждут друзья. Они нетерпеливо рассказывают о новостях. Многие – с тревогой, даже с ужасом. Дантон молча слушает всех. Его самого тревожит неизвестность; все может рухнуть, если Манда организует оборону Тюильри. Люди предместий обладают безумной храбростью, но способны поддаться панике, когда загремят залпы. Дантон сам решает осуществить то, что уже давно запланировано: заранее обезглавить защитников монархии, деморализовать их. «Или завтра народ будет победителем, – говорит он, – или я буду мертв».

Вечером 9 августа Дантон отправляется в Ратушу. Здесь заседает муниципальный совет. Но в соседнем зале – комиссары секций. Вот это пока незаконное собрание и должно взять власть! Дантон дает своим людям советы и указания о создании повстанческой Коммуны. В полночь он вернулся домой и, не раздеваясь, заснул. Загудел набат. Из Ратуши один за другим прибегают посыльные. Но Дантон спит. В два часа ночи он быстро проходит через гостиную, бросив на ходу, что направляется в Ратушу. Здесь, как и было предусмотрено, комиссары секций провозглашают себя Коммуной, изгнав силой своих «законных» предшественников. Вскоре из Тюильри является маркиз Манда. Увидев на Гревской площади толпу вооруженных санкюлотов, он отдает распоряжение командиру батальона Национальной гвардии о том, что, в случае ее движения к дворцу Тюильри, надо «нанести удар сзади». Слова оказались для него роковыми. Командир батальона показывает приказ комиссару секции Кэнз-Вэн Россиньолю, комиссар несет его Дантону. Тот идет в кабинет Манда, хватает его и тащит в зал заседания Коммуны. Решено арестовать Манда и назначить командующим Национальной гвардией Сантерра. Затем Россиньоль ведет маркиза в тюрьму Аббатства, и с лестницы раздается звук выстрела. Позднее Дантон открыто признает: «Я принял решение о смерти Манда, отдавшего приказ стрелять в народ».